Глава IV. Устные исторические предания славян в первых историографических сочинениях

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IV.

Устные исторические предания славян в первых историографических сочинениях

Мифология, подобно отсеченной голове Орфея,

продолжает петь даже после смерти,

и пение ее доносится издалека

Карл Густав Юнг

Искусство и ремесло памяти (мнемонические приемы, способы фиксации информации, методы забывания и вытеснения фактов, особенности тиражирования исторического знания в социуме, статус носителей исторической информации и т.д.), а также парадигмы и стереотипы исторического мышления входят в обязательный набор специфических признаков любой цивилизации, любой культурно-исторической общности. При этом в каждой конкретной исторической традиции переплетаются и общечеловеческие универсалии познания прошлого, и черты исторического мировоззрения мир-систем, в которые входит тот или иной народ, и уникальное собственное понимание истории, предопределенное самим прошлым этноса[1]. Конфигурация каждой модели историчности, таким образом, всегда сочетает самые общие идеи (организующие, классифицирующие, регламентирующие) и уникальный исторический опыт отдельного коллектива[2]. В соответствии с этой закономерностью в первых славянских историографических сочинениях произошел «сплав» христианских эпистем исторической интерпретации и мифоэпической традиции славянского мира. Сама же эволюция летописно-хроникального жанра в славянских странах во многом была обусловлена постепенным вытеснением дохристианских форм понимания прошлого, их заменой на новое, уже христианское восприятие истории. Однако это произошло отнюдь не одномоментно, так же как в славянских странах не сразу утвердилась новая религия: рудименты языческого понимания прошлого, по-видимому, сохранялись подобно пережиткам языческих культов. В итоге в «мозаике» первых летописных известий сочетались христианский, условно — «агиографический», и эпический планы изложения исторических событий. Этические и аксиологические установки первых летописцев уже безусловно принадлежали христианской культурной норме, но часть механизмов повествования была унаследована от долетописных, эпических форм исторической памяти[3]. В этой главе моё внимание было сосредоточено в основном на славянских фольклорных преданиях (и в меньшей степени на дружинном эпосе времени становления государств), их отражении и реинтерпретации в летописных и хроникальных текстах. Другие источники и идеологические ориентиры летописи (возможно, даже более важные для летописцев) остались за пределами этой работы, поскольку, с одной стороны, они уже во многом определены и изучены, а с другой — требуют отдельного исследования на основе совсем других методик.

Примечания:

1. См. подробнее: История и память, 2006.

2. Фуко, 1994. С. 385-391.

3. Этот вопрос на примере «Повести временных лет» подробно рассмотрен И.П. Ерёминым (Ерёмин, 1946. С. 42-97).