Книга 4

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Книга 4

1. Я рассказал, как василевс Никифор взял Мопсуэстию и овладел расположенными вблизи от нее укреплениями; сам же он провел зиму в Каппадокии, испытывая горе и досаду. Его терзала мысль о том, что он не взял одним приступом Таре, что он был отброшен от стен этого города, как тупая стрела [1], попавшая на крепкий предмет, – не свершив ничего благородного или мужественного. Обидою, прямым бесчестием и неизгладимым позором представлялось ему то, что он, Никифор Фока, будучи сначала стратигом, а потом назначенный доместиком схол, разрушал и сжигал, обращая в пепел, бесчисленные города, завоевывал цветущие страны, заставлял убегать с поля битвы воинственные племена и устрашал их так, что они не смели противостоять его силе и непреодолимому вооруженному натиску, – теперь, когда его мужеству и разуму покорилась ромейская держава, когда он ведет за собою войско, достигающее 400 тысяч [2], сразился столь безуспешно и был отброшен – отброшен не от Вавилона, который Семирамида [3] укрепила семью стенами, не от древнего Рима, который был воздвигнут римской мощью, не от иудейских стен, столь плотных и высоких, что рассказ о них может показаться тем, кто их не видел, лишенной истины басней [4], а от Тарса, небольшого города, расположенного на доступной для конницы равнине, [населенного] и местными уроженцами, и пришельцами. Вот над чем размышлял и что обдумывал [Никифор], беспрестанно сокрушаясь и негодуя. Неужели, думал он, одни только тарсийцы избегнут своей участи, насмехаясь над его мужеством и презирая его военную опытность? Ведь все окрестные жители перебиты в боях, а те, которые уклонились от острия меча, сменили свободу на рабство... Вот почему он в ожидании [удобного] времени года усиленно готовил к военным действиям находившихся при нем [воинов].

Как только засияла весна [5] и зимняя стужа совершенно растворилась в летней теплоте, к василевсу стали по его приказу стекаться войска. Он превосходно вооружил воинов, число которых превысило 400 тысяч, поднял знамя и вступил на дорогу, ведущую к Тарсу.

2. Во время похода один из легко вооруженных воинов, утомленный трудностью пути (войско проходило в то время по глубочайшему ущелью, зажатому между утесами и обрывами), сбросил с плеч свой щит и оставил его на дороге. Государь, проезжая мимо, увидел этот щит и велел одному из сопровождавших подобрать его. Едва только войско прибыло на привал, как он стал доискиваться, у какого лохага находится в подчинении воин, который прежде сражения, не встретившись еще с опасностью, бросил щит и лишился своего оружия [6]. Виновный не прятался и был немедленно обнаружен. Устремив на него грозный и суровый; взгляд, государь произнес: «Скажи-ка, негодный, если бы на нас сейчас неожиданно напал неприятель, каким оружием ты, бросивший щит на дороге, стал бы обороняться от врагов?» Воин застыл от ужаса и стоял с раскрытым ртом. Василевc приказал лохагу отстегать его, обрекшего себя на смерть, розгами, отрезать ему нос и водить на показ всему лагерю. Но лохаг, то ли охваченный жалостью к этому человеку, то ли смягченный дарами, отпустил его невредимым. На следующий день государь увидел этого воина, позвал к себе лохага и обратился к нему с такими словами: «О упрямый наглец, как посмел ты не выполнить мой приказ? Или ты думаешь, что я меньше тебя забочусь о войске? Ведь я велел наказать того, кто бросил свое оружие, в назидание прочим. Пусть никто не подражает его беззаботности и слабости, не повторяет его проступка, чтобы не оказаться безоружным на поле боя и не погибнуть тотчас же от руки неприятелей!» Затем он жестоко наказал лохага розгами и отрезал ему нос, чтобы все-войско остерегалось впредь небрежного отношения к своему оружию [7].

3. Вскоре [Никифор] подошел к окрестностям Тарса, разбил лагерь и возвел вокруг города укрепление. Он приказал вырвать цветы и срубить деревья, которыми обильно поросли поля и луга, чтобы сражение происходило на открытом месте и чтобы варвары не имели возможности, устраивая в лесистых местах засады, внезапно нападать на ромейское войско. Вся округа лишилась своей природной красы; она была раньше плодородна, богата пастбищами и украшена разнообразными растениями, плоды которых давали различные соки.

Жители Тарса, гордые прежними своими победами над ромеями, обнаружили вначале свое бесстрашие и горячность: они не смогли удержаться, вышли из города и выстроились сильными, сомкнутыми рядами, выказав себя сверх всякой меры смелыми и дерзкими перед лицом военной опасности. Василевс же вывел из укрепления наиболее стойкую и сильную часть войска и построил фаланги на пространстве между двумя лагерями; впереди он поставил одетых в броню всадников, а сзади [расположил] стрелков и пращников, приказав им оттуда поражать неприятелей. Во главе правого крыла стал он сам, ведя за собой бесчисленное множество всадников; на левом крыле сражался Иоанн, прозванный Цимисхием, возведенный в достоинство дуки [8]. Он был муж горячего нрава и как никто другой выказал себя невероятно смелым и пылким [в бою], несмотря на то, что, подобно баснословному богатырю Тидею [9], был очень небольшого роста; в маленьком его теле таилась храбрость и сила героя. Когда василевс приказал трубить к сражению, показались двигающиеся в превосходном порядке ромейские фаланги, и все поле засияло блеском оружия. Тарсийцы не устояли перед таким натиском; поражаемые градом копий и оружием стрелков и пращников, поставленных позади, они тотчас обратились в бегство и постыдным образом заперлись в стенах города, потеряв в этой стычке немалую часть своих сограждан. Безудержный страх охватил их, когда они увидели столь многочисленное, искусно наступающее войско; они расположились на городских стенах, укрепив их метательными орудиями, и, оказавшись недосягаемыми, стойко ожидали вражеского нападения.

4. Самодержец Никифор увидел, что прямо к городу подойти и подступиться невозможно, что овладеть им приступом нельзя, и решил не подвергаться опасности, [отказаться от] безрассудного стремления к битве и обречь [тарсийцев] на голод, который своей жестокой необходимостью поневоле заставит их сдаться. Приняв такое решение, он окружил город надежной охраной. Пока голод еще не истощил до конца тарсийцев, они оборонялись, бросая с башен копья в ромеев; когда же голод изнурил их жалким образом, когда недостаток пищи ослабил их тела, гнетущая печаль охватила город, и жители, покрытые смертной бледностью, ничем не отличавшиеся от призрачных теней, впали в ужасное отчаяние. Ведь бедствие, причиняемое голодом, наиболее губительно и достойно сожаления; тело теряет свою стройность, холод гасит его теплоту, кожа превращается в некое подобие паутины, обтягивающей кости, и постепенно приближается смерть [10].

Когда [тарсийцы] уже не в силах были совладать с нестерпимым голодом и не могли более сражаться со столь большим войском, они заключили мир с василевсом, прекратили сопротивление при условии, что каждому желающему будет дозволено свободно уйти во внутренние области Сирии. [Никифор] согласился с этим условием, и, когда мир был заключен, он приказал им немедленно выйти из города, имея с собою из всего необходимого только одежду [11]. Итак, он овладел городом [12], собрал неисчислимо богатую добычу, разделил ее между воинами, поставил надлежащую охрану и, взяв с собою золотые кресты, украшенные драгоценными камнями, – эти кресты были захвачены тарсийцами в разных битвах, бывших неудачными для ромеев [13], – отправился в столицу. По прибытии он был восторженно принят народом, поместив захваченные кресты в знаменитом божьем храме, он долгое время [14] развлекал народ состязаниями колесниц и другими играми – ведь византийцы более других людей пристрастны к зрелищам.

5. Как раз во время этих развлечений к Никифору явились послы мисян [15]. Они заявили, что их властитель требует обычной дани, за которой они и посланы теперь к василевсу [16]. [Никифор] был спокойного нрава, и его нелегко было вывести из себя, но [речь послов] против ожидания чрезвычайно его рассердила; преисполненный гнева, он воскликнул необычным для него громким голосом: «Горе ромеям, если они, силой оружия обратившие в бегство всех неприятелей, должны, как рабы, платить подати грязному и во всех иных отношениях низкому скифскому племени!» [17] Находясь в затруднении, он обратился к своему отцу Варде, – случилось, что тот, провозглашенный кесарем, был тогда при нем, – и спросил у него, как следует понимать то, что мисяне требуют у ромеев дани: «Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, самодержавный государь ромеев, покорюсь нищему, грязному племени и буду платить ему дань?» Он тут же приказал отхлестать послов по щекам и сказал им: «Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников».

Сказав так, он приказал им убираться в свою землю, а сам, собрав боеспособное войско, выступил в поход против мисян [18] и с первого же приступа овладел всеми пограничными с ромеями укреплениями. Осмотрев страну, Никифор убедился в том, что она гориста и покрыта лесами. Говоря поэтическим языком, в стране мисян «беда за бедою восстала» [19]: за лесами и кустами следуют стремнины и скалы, а затем болота и топи; местность эта обильна водою и густыми рощами, заперта со всех сторон непроходимыми горами; она расположена у Гема и Родопа [20] и орошается большими реками. Видя все это, василевс Никифор решил, что не следует вести неподготовленное войско по опасным местам и допустить, чтобы мисяне перебили воинов, как скот [21]. Утверждают, что ромеи часто терпели поражения в теснинах Мисии и подвергались полному уничтожению [22].

6. Таким образом, он решил не подвергать опасности [своих людей] в непроходимых и опасных местах. Поэтому он отозвал войско и вернулся в Византии. Затем, возведя в достоинство патрикия Калокира [23], мужа пылкого нрава и во всех отношениях горячего, он отправил его к тавроскифам [24], которых в просторечии обычно называют росами [25], с приказанием распределить между ними врученное ему золото, количеством около пятнадцати кентинариев [26], и привести их в Мисию с тем, чтобы они захватили эту страну [27].

Итак, Калокир поспешил к тавроскифам: а сам [Никифор] отправился в театр и сел наблюдать за проводимыми конскими ристаниями. [До начала состязаний] он приказал бывшим при нем воинам сойти на арену, разбиться на противостоящие отряды, обнажить мечи и шутя наступать друг на друга, упражняясь таким образом в военном искусстве. Но жители Византия были незнакомы с военным делом. Их ослепил блеск мечей, напугал лязгающий натиск устремившихся друг на друга воинов; пораженные необычным зрелищем, они ринулись из театра и побежали по домам. Вследствие давки и беспорядочного бегства немало их погибло, многие были жалким образом растоптаны и задушены [28].

Это происшествие послужило началом вражды Византия к василевсу. К этому присоединились и злоупотребления его брата, куропалата Льва, который сменил мужество воина на корыстолюбие горожанина; своей жадностью к деньгам он без всякого милосердия лишал жителей хлеба и других необходимых припасов: покупая хлеб дешево, он продавал его за дорогую цену [29]. В городе стали шептаться: со стороны горожан посыпались обвинения в том, что оба брата обращают бедствие народа себе на пользу и туго набивают мешки общественным добром. Ведь и василевс, утверждая, что ему необходимы большие средства на военные нужды, безжалостно разорял своих подданных и выдумывал новые неслыханные налоги [30].

Василевсу стало, как говорят, известно от какого-то человека, то ли из тех, что наблюдает небесные светила, то ли из тех, что избрали монашеский безбрачный образ жизни [31], что он умрет в царском дворце, убитый собственными соотечественниками. Устрашенный этим предсказанием, он построил высокую и крепкую стену, которая соединила оба крыла дворца [32], обращенные к морю. [Государь] полагал, что этой стеною, видимой еще и теперь, он обезопасил свое жилище.

7. В праздник вознесения Спасителя [33], когда государь совершал по обычаю шествие за стены [города] к так называемой Пиги (там был построен храм удивительной красоты в честь богородицы [34]), произошло побоище между жителями Византия и армянами [35], во время которого армяне ранили многих горожан. А к вечеру, когда государь возвращался во дворец, жители Византия открыто поносили его. И одна женщина со своей дочерью дошла до такого безумия, что, наклонившись с крыши дома, бросала в повелителя камни. На следующий день она была схвачена претором [36] и вместе с дочерью поплатилась за свою вину, став добычей огня в проастии [37], называемом Анарата [38].

В то время и мне, пишущему эти строки, довелось, будучи юношей [39], жить в Византии с целью обучения и приобретения знаний [40]. Я видел, как василевс Никифор шагом проезжал на коне по городу, невозмутимо снося жестокие оскорбления и соблюдая присутствие духа, как будто не происходит ничего необычайного. Меня удивляло спокойствие этого человека, сохранившего бесстрашие и благородство при самых ужасных обстоятельствах [41]. Впрочем, с наступлением ночи мятеж прекратился. Государь нелегко поддавался гневу и вообще был человеком великодушным; поэтому он предал забвению обиды, причиненные ему накануне горожанами, приписав их скорее опьянению [42], чем движению возмущенного народа.

После этого он послал [43] в Сицилию огненосные триеры, надежно загрузив их балластом, и огромные корабли с воинами и вооружением. Стратигом над флотом он назначил патрикия Никиту [44], мужа благочестивого и почтенного, хоть и евнуха, а командование конным войском [поручил] своему двоюродному брату Мануилу [45], также отмеченному достоинством патрикия, мужу горячего нрава, своевольному и подверженному безрассудным порывам. Переплыв Адриатическое море, они достигли Сицилии, сошли с кораблей и выстроились в фалангу. Вначале им так благоприятствовала удача, что они с одного приступа овладели знаменитыми, прославленными Сиракузами и Гимерой [46], а сверх того без кровопролития заняли Тавромений [47] и Леонтины [48]. Но завистливая судьба не пожелала направить к цели паруса их успеха [49], с неистовой жестокостью она стала дуть в обратную сторону и погрузила их предприятие в пучину гибели. Нижеследующий рассказ это разъяснит.

8. Сицилийцы не могли сопротивляться силе и непреодолимому мужеству ромеев: покидая города, они укрывались в горных теснинах и собирались в наиболее удобных местах. Ведь остров этот богат горами и лесами, на нем очень легко, если понадобится, возводить на скорую руку укрепления. Поэтому Мануилу следовало охранять занятые города, а также пастбища и проезжие дороги по всей стране, чтобы лишить беглецов корма для животных и других припасов; таким образом, у истощенных голодом сицилийцев было бы только две возможности: либо сдаться ромеям, либо погибнуть от недостатка средств к существованию.

Но пылкому, кипевшему отвагой и храбростью и сверх меры гордому своими прежними победами Мануилу недоставало предприимчивости и опытности – он устремился по опасным путям преследовать беглецов. В одной из теснин фаланга рассыпалась и стала беспорядочно продвигаться по расселинам и утесам: скрывавшиеся в засаде варвары появились внезапно с шумом и ужасными криками и напали на ромеев. Пораженные неожиданностью, они, не видя солнечного света в густой чаще деревьев, обратились в бегство. Обрушившиеся на ромеев варвары убивали их нещадным образом, как обреченных на жертву животных; тогда только прекратили они истребление воинов, когда силы и гнев их иссякли. Там был убит и сам Мануил; тех же из ромеев, которые избежали меча, агаряне захватили в плен живыми. Сокрушив пешее войско, варвары устремились к берегу, где стояли на якорях ромейские корабли, и большинством из них сразу же овладели. Сам патрикий Никита был схвачен и отправлен пленником к катархонту афров [50]. Из такого множества воинов лишь малая часть спаслась и явилась к императору Никифору [51].

Весть о гибели столь многочисленного войска глубоко задела василевса; он был очень опечален этим неожиданным и бедственным ударом судьбы. Но [Никифор] обладал твердым характером, он умел сохранять присутствие духа в трудных обстоятельствах; размышляя о непостоянстве людских дел, он мужественно переносил несчастье. И вот позднее он снова снарядил войско против агарян, населявших Сирию [52].

9. В это самое время, когда летняя пора года переходила в осеннюю, бог сильно потряс землю, так что разрушились дома и целые города [53]. И случилось так, что богатейший город галатов Клавдиополь [54], разрушенный непреодолимым движением и сотрясением [земли], внезапно превратился в могилу для своих жителей; там же во мгновение ока погибли многие пришельцы из других мест. Причиной такого сотрясения и движения являются, согласно выдумкам ученых, некие дыхания и испарения, скрытые в недрах земли; узость выходов не дает им возможности сразу вырваться наружу, и они образуют бурные вихри. Эти вихри наполняют пустоты земли, кружатся и носятся с огромной силой, сотрясая все, что находится над ними и вокруг них, до тех пор, пока не прорываются сквозь преграду, выходя на поверхность и растворяясь в сродном им воздухе. Но так объяснило это явление пустословие эллинов. Я же полагаю вслед за божественным Давидом, что столь сильное сотрясение возникает от промысла Божьего, который неусыпно следит за нашими уклонениями от божественного завета; он хочет, чтобы люди, страшась этого бедствия, отвращались от порочных дел и обращались к достохвальным [55].

Клавдиополь, таким образом, разрушенный до основания и уничтоженный землетрясением, испил полную чашу гнева Господня. В том же году, в середине лета, как раз в то время, когда солнце приближалось к созвездию Рака [56], на Византии и соседние земли обрушился такой ливень, какого никогда прежде еще не бывало. Начавшись к концу дня, в пятницу [57], это бедствие продолжалось до девятого часа; дождь выпал такой силы, что не видно было, как обычно, капель, лились сплошные потоки воды, как из труб. Не было ни одного храма либо богатого дома, не заполненного водой, которая текла сверху, сквозь крышу, хоть жители усердно отчерпывали ее на улицу. Сколько ни выливали они, столько же наливалось снова, и никак нельзя было помочь беде. Три часа подряд лился дождь, и видны были разлившиеся по улицам города реки, в которых погибали уносимые водой животные. Люди горько рыдали и вопили, боясь, что на них снова обрушился потоп, подобный уже бывшему, знаменитому, но сострадательное, человеколюбивое провидение пронзило тучу радугой [58], рассеяло ее сиянием постылый дождь и привело природу к прежней соразмерности. Вслед за тем снова выпал дождь, но мутный, как бы смешанный с золой, похожей на печную сажу, и теплый для всякого, кто ощущал его на своей коже [59].

10. Василевс Никифор (рассказ снова возвращается к тому месту, откуда он пошел по другому следу), набрав ромейское войско, поспешил к городу Антиохии [60] в Сирии и разбил там лагерь. У [жителей] Антиохии были в избытке необходимые припасы, и они горделиво и высокомерно сразу же отвергли всякую возможность примирения, а [Никифор] не хотел разрушать город стенобитными орудиями, так как был уверен, что в скором времени принудит его к сдаче своими победами и осадными хитростями. Поэтому он, пробыв у стен Антиохии недолгое время [61] и в немалой степени устрашив ее жителей образцовым строем своего войска[62], ушел оттуда и отправился в счастливую страну, центр земли [63], называемую также Палестиной, которая, как гласит Священное писание, течет молоком и медом; справа от него оставалась Киликия и [другие] приморские области. Заняв Эдессу [64], [Никифор] вошел в храм святых исповедников, помолился богу и дал отдых войску. До него дошли слухи, что в этой крепости хранится отпечатанное на черепице изображение Спасителя.

Рассказывают, что это изображение запечатлелось [на черепице] следующим образом. Апостол Фаддей был послан Спасителем с изображением Богочеловека к топарху [65] Эдессы Авгару [66], чтобы избавить его от продолжительной болезни. У стен города лежали черепицы, и Фаддей, проходя мимо, спрятал среди них полотно [67], на котором Христос непостижимым образом напечатлел свой лик; он намеревался взять его оттуда на следующий день. На протяжении всей ночи черепицы сияли чудесным светом. Утром Фаддей взял полотно и пошел своей дорогой, а на черепице, к которой полотно прикасалось, отпечатался совершенно точно богочеловеческий образ Спасителя. Варвары подобрали черепицу и с восторженным почитанием хранили ее в крепости. Заняв город, император Никифор взял священную черепицу и, благоговейно уложив ее в изготовленный из золота и драгоценных камней ларец, отдал на сохранение в храм богородицы, находившийся при дворце [68].

Затем он занял крепость Мемпетце [69], перешел лежавшие на пути Ливанские горы и приблизился к Триполи [70]. Он увидел, что этот город укреплен и взять его труднее, чем другие, а кроме того, запаздывали задержанные противными ветрами корабли. Поэтому он прошел мимо и решил осаждать крепость Арку [71], в которой были собраны неисчислимые богатства. Опоясав ее тремя рядами укреплении, он приступил к сильнейшей осаде и, разрушив башни стенобитными орудиями, целых девять дней опустошал город, вывозя несметные сокровища. Единым натиском овладел он и многими другими крепостями.

11. Между тем как василевс вершил это в Сирии, во время зимнего солнцестояния произошло такое солнечное затмение, какого прежде еще не бывало, кроме случившегося тогда, когда Господь страдал из-за греховного безумия иудеев, пригвоздивших творца вселенной ко кресту. Вот как протекало это затмение. В двадцать второй день декабря, в четвертом часу дня [72], при спокойной погоде тьма покрыла землю, и на небе выступили во всем блеске звезды. И виден был лишенный блеска и сияния диск солнца – только край его слабо светился, как бы окруженный узкой лентой. Постепенно солнце выдвинулось из-за луны, которая, как было видно, заслоняла солнце, став перпендикулярно к нему, и снова распростерло свои лучи, наполняя светом землю. Устрашенные этим новым и необычным зрелищем, люди, как подобает, обратились с мольбами к богу. В то время я сам находился в Византии, проходя курс энциклопедического образования [73]. Но следует вернуться к нити нашего повествования и возобновить рассказ о василевсе.

Взяв без труда [ряд] неприятельских крепостей, он подошел со всем войском к Антиохии, разбил у ее стен лагерь, собрал стратигов и лохагов, стал на возвышенном месте под открытым небом и обратился к ним с речью: «Соратники, волею провидения и благодаря своей опытности, соединенной с мужеством, мы, как вы знаете, против всякого ожидания захватили лежащие за этим городом крепости. Горячо благодарю вас за то, что, полагаясь на меня, вашего предводителя, вы не склонились перед многочисленными гнетущими трудностями, обычными на войне, и сражались с таким воодушевлением и с такой разумной отвагой, что ни одна из крепостей, на которые мы устремились, не устояла перед вашей доблестью и не осталась незахваченной. Я знаю, воины, как вы жаждете ниспровергнуть этот город, с какой неукротимой страстностью стремитесь вы разрушить и опустошить его огнем. Но я буду опечален, если город, который занимает третье место во вселенной [74] по красоте и величине стен (вы ведь видите, какой высоты они достигают!), по многочисленности жителей и по удивительной отделке домов, будет превращен в развалины, как жалкая крепость. Мне кажется, что неразумно расточать силы ромейского войска на разрушение этого города, уничтожая и разоряя уже завоеванное нами. Я сказал бы, что наиболее предусмотрительный полководец тот, который своими нападениями на страну и длительным пребыванием в ней обессиливает ее и губит; а того, кто совершает набеги и, тут же возвращаясь домой, разоряет и истощает свое отечество, я не премину назвать безрассудным и в высшей степени злонамеренным. Такой полководец подобен осмеянным в притче собакам, которые должны отгонять от овечьего стада волков и охранять его от напастей, но не только не исполняют этого, а сами хуже волков терзают и разрывают на части [овец] [75]. Итак, если вы согласны со мной и доверяете мне, нам надлежит тотчас же укрепить вот этот с виду надежный и обтекаемый водою холм, расположить на нем по отряду конницы и пехоты, а затем ежедневными вылазками, набегами, расхищением съестных припасов смирить антиохийцев, поставить их в затруднительное положение и принудить против воли покориться ромеям».

Закончив речь, василевс взвалил на плечи камень (в такого рода делах он был прост и скромен), взошел на холм и приказал всему войску последовать его примеру. И через три дня на холме появилось мощное вполне надежное укрепление. Он оставил в этой крепости отряд в пятьсот всадников и тысячу пехотинцев [76], снабдил их достаточным количеством фуража и приказал совершать ежедневные набеги на Антиохию, предавая мечу и разграблению все на своем пути. Сам же он снялся оттуда и отправился в столицу, где, торжественно встреченный горожанами, пребывал [некоторое время] [77].