Глава 2 Социально-организационные особенности офицерства Добровольческой армии 1917–1920 гг 2.1. От митингов к оружию: военно-патриотические организации
Глава 2
Социально-организационные особенности офицерства Добровольческой армии 1917–1920 гг
2.1. От митингов к оружию: военно-патриотические организации
Одновременно активизировалась деятельность как легальных и известных, так и негласных или тайных офицерских объединений. Возникая в большом количестве, они разнились и в частностях, и в ряде более существенных аспектов (ориентации, методы, контингент и т. п.), что затрудняет их классификацию. В качестве ее критерия целесообразно использовать приверженность одному из двух лидеров — генералов-организаторов — Корнилову или Алексееву.
Для поиска опоры в «здоровых» фронтовых силах и их координационного сплочения требовались средства, которые могли дать только финансовые круги. В апреле, незадолго до отставки Гучкова, по инициативе директора Русско-Азиатского банка А. И. Путилова возникло Общество экономического возрождения России, первоначальной целью которого был сбор средств на поддержку избирательной кампании «умеренно-буржуазных элементов» в Учредительное Собрание. Но бывший военный министр, продолжавший оставаться председателем Центрального военно-промышленного комитета (членом которого был и Путилов), вошел в руководство Общества. Под влиянием Гучкова, весьма красноречиво промолчавшего об этом в мемуарах,[212] сразу произошла смена приоритетов: теперь все суммы предназначались для ведения антипораженческой, патриотической пропаганды на фронте, а в перспективе — на установление сильной единоличной власти.
Финансисты стремились добиться устойчивости внутреннего положения государства для успешной предпринимательской активности. Военные желали того же из стратегических соображений, то есть являлись равноправными союзниками, а не орудием деловых кругов. Ставка была сделана на Корнилова, но в создавшемся положении генерал стал не пешкой, а игроком большой политики.
В мае на квартире подчиненного Путилова — Ф. А. Липского — зародился Республиканский центр, почти тождественный Обществу экономического возрождения и начавший «субсидирование многочисленных военно-патриотических организаций, возникших в Петрограде».[213] На первом заседании успел поприсутствовать и Корнилов.
После событий 3–5 июля в столице и катастрофы Юго-Западного фронта и генералы, и деятели Республиканского центра окончательно убедились в слабости Временного правительства. Образовавшиеся ранее офицерские группы начали разработку конкретных планов подчинения Петрограда и установления диктатуры. Керенский, намеренно раздувавший шумиху вокруг «заговора», писал о планах захвата всех бронеавтомобилей гарнизона, ареста министров, Совета и едва ли не ликвидации отдельных деятелей Исполкома.[214] Действительно, еще в апреле появилась тайная офицерская ячейка, созданная по замыслу и при участии Врангеля (вероятно, с подачи его начальника — Крымова), опиравшегося преимущественно на старые знакомства и контактировавшего с гвардейцами полковником графом А. П. Паленом и поручиком И. П. Шуваловым.[215] Последний вошел в Республиканский центр, а вскоре оказался зачисленным в ординарцы к Корнилову, став связным со столицей. Во главе организации остался граф Пален.
Наличие среди заговорщиков гвардейских офицеров (кроме названных — полковники Ф. В. Винберг, князь В. В. Голицын и др.) вело к повышению враждебности к «господам временным» и к курсу на диктатуру как прообраз монархии. После же неудачи августовского выступления Корнилов счел сотрудничество с ними ошибкой и затаил неприязнь к гвардейцам.
Предположенная связь петроградской группы Палена с Крымовым, сохранившим идею похода на столицу, весьма логична ввиду собственной слабости в сравнении с гарнизоном; именно такие контакты вселяли определенные надежды.[216] Но в июле похода не произошло. Скорее всего, с такой развязкой не соглашался Корнилов, так как он фактически оказывался лицом к лицу с соперником. Другими причинами явились невозможность самочинного перемещения 3-го армейского корпуса (Верховный Главнокомандующий — еще Брусилов — считался «ненадежным» и в планы не посвящался), отсутствие предлогов и иных преданных войск.
Выше приводилась панорама добровольческого движения. Координация формирования ударных батальонов осуществлялась созданным 13 июня Всероссийским комитетом для вербовки добровольцев, действовавшим столь широко, что 5 августа был переименован в Центральный комитет по организации Добровольческой Революционной армии.[217] Главными достоинствами, по сравнению со столичными группами, были легальность, относительная массовость, демонстративная опора на поддержку офицерства и централизованность. В итоге многие мелкие инициативные структуры с громкими названиями, разбросанные по стране, постепенно присоединялись к Комитету. Приведем перечень лишь некоторых из них, сохранившихся благодаря упоминаниям в документах и мемуарах: Батальон Свободы, Добровольческая дивизия (видимо, ячейки «укрупнения» ударных частей), Лига личного примера, Общество 19?? года, Союз воинского долга, Союз спасения Родины, Союз чести Родины — в Петрограде, союз «Вперед за свободу!» — в Ялте, а также Армия чести, «Единение, честь Родины и порядок», Организация князя Мещерского[218] и др. Во многих городах, и не только в губернских, появились отделения Организационного бюро Комитета (всего 96). Правда, «Список областных комитетов и отделов, открытых Всероссийским Центральным комитетом по организации Добровольческой Революционной Армии с 3 июня по 20 июля 1917 г.» позволяет установить лишь 72 из них; из 73 городов один указан дважды. В частности, в Орле комиссаром Оргбюро стал некий вольноопределяющийся Прусс — увечный воин.[219]Как видим, кампанию проводили не только офицеры.
Единственной крупной организацией, влившейся в добровольческую структуру 9 августа, стал Комитет по формированию отрядов из увечных воинов. Его филиалы находились в Одессе, Павловске и Царском Селе, где, помимо столицы, шла вербовка в соответствующие полки, по одному на город.[220] Проектировалось расширение сети периферийных отделений.
Конечно, цели «внутреннего» применения добровольцев не афишировались, но подразумевались; мало кто из них заблуждался на сей счет. Напротив, многие полки и батальоны присваивали себе полуофициальное наименование «корниловские». Отдав шефство только 1-му Ударному отряду, генерал не возражал и против самоназваний, стремясь лишь не привлекать особого внимания правительства.[221] Чрезвычайно характерно, что в корниловскую сферу стремились прежде всего молодые, энергичные и честолюбивые офицеры, которым явно импонировал генерал героического ореола, генерал-вождь Корнилов. Аналогичная картина наблюдалась в революционной Франции, где младшие офицеры тяготели к удачливому Бонапарту.
Весной же в Москве образовался Союз бежавших из плена, бывший вначале чисто солдатской организацией. Во главе стоял Комитет из 12 человек. Его помещение находилось на Скобелевской площади, в номере 253 гостиницы «Дрезден», — кстати, по соседству с Московским комитетом РСДРП(б). Отпущенная из плена по состоянию здоровья сестра милосердия M. A. Нестерович, воспоминания которой проливают свет на особенности Союза, 1 июня возглавила его благотворительный отдел. Если прежде Союз представлял собой координационный центр для помощи пленным и устройства бежавших, то Нестерович заметила патриотическую настроенность, «надежность» солдат и возможность их «использовать в критическую для государства минуту».[222] Поэтому вскоре никому даже в Москве ранее не известное объединение бывших пленных начало заявлять о себе. За июнь-начало августа Союз разросся в значительную организацию, насчитывавшую 27 тыс. солдат, 37 офицеров и двух генералов, одним из которых был Корнилов. Быстро сформировалась вооруженная команда в 300 штыков, получившая белое знамя с изображением тернового венца и Георгиевских лент (что сходно с последующей символикой ряда знаков Добровольческой армии). Стараниями той же Нестерович Союз добился пожертвований от представителей деловых кругов H. H. Второва и А. А. Понизовского на общую сумму 50 тыс. руб.[223]
Занятый в большей степени фронтовыми и столичными организациями, Корнилов через Союз бежавших из плена вошел в контакт и с Москвой. Накануне Государственного Совещания именно в Комитет этого общества специально приезжал адъютант Верховного Главнокомандующего князь Голицын, после чего члены Союза в течение двух дней оповещали «все организации и юнкерские училища» об ожидавшемся прибытии Корнилова. Учитьвая, что данное сообщение, идя по официальным каналам, не требовало столь бурной активизации, несомненно наличие каких-то конфиденциальных инструкций. Следующий гонец объявил о возможном аресте Совещания, причем не уточнил, с чьей стороны. При этом в боевую готовность приводилась не только воинская команда Союза, но и широкие офицерские круги.[224]
Первое впечатление от повествования Нестерович — оправданное стремление пышно встретить своего «генерала на белом коне». Однако недоговоренности и многозначительные подчеркивания «надежности» и «готовности» наводят на мысль о как минимум производившейся Корниловым проверке сил, не исключая и наметок военного переворота непосредственно в Москве (вдали от буйного петроградского гарнизона) как максимум. В пользу последнего говорит и заманчивая реальная возможность взять под контроль и нейтрализовать всех политиков, прибывших на Совещание. Отказ от решительного шага произошел во многом из-за того, что Верховному Главнокомандующему и его самому горячему стороннику генерал-лейтенанту А. К. Каледину отсоветовал начинать выступление не кто иной, как П. Н. Милюков.[225] Пугая опасностью восстановить против себя все политические партии, он по сути высказал ультиматум-предупреждение об отказе в своей поддержке. Действительно, кадетский лидер «ни на минуту не допускал, что Россию спасет Корнилов»,[226] но лишь потому, что, как увидим чуть ниже, делал ставку на собственного кандидата.
После Государственного Совещания, падения Риги и ухудшения общего положения на фронтах (при игнорировании мер, предложенных Корниловым) Верховный Главнокомандующий утвердился во мнении о жизненной необходимости диктатуры. Поэтому утвержденный еще 11 августа план переброски 3-го конного корпуса к Петрограду начал выполняться. Сведения, поступавшие в Ставку из считавшихся надежными источников, прогнозировали новое вооруженное выступление большевиков 28–29 августа или 2–3 сентября. Это-то доверие и сыграло роковую роль.
Корнилов не сомневался, что Крымов может «перевешать весь состав Совета»,[227] но и внутри столицы требовались точки опоры. Во второй половине августа неофициальный штаб Корнилова (Генерального Штаба генерал-майор И. П. Романовский, полковник Д. А. Лебедев, капитан В. Е. Роженко, князь Голицын и прапорщик В. С. Завойко) с согласия товарища военного министра Савинкова направил штабам всех фронтов инструкцию о направлении в Ставку офицеров для обучения эксплуатации новых моделей вооружений. Уже к 25 августа прибыло свыше 3 тыс. человек,[228] что доказывает предварительную осведомленность командующих о готовящемся вызове. С одной стороны, сообщение истинной цели командировок происходило в личном докладе командующим фронтами специального офицера-курьера (все — лейб-гвардии Уланского Его Величества полка[229]). С другой же — Роженко, встречавший прибывавших на вокзале Могилева, явно нарушал конспирацию, запросто называя численность вызванных.[230] Офицерские группы тотчас переправлялись в столицу, где раньше уже появился Союз добровольцев народной обороны[231] во главе с полковниками В. И. Сидориным, Л. П. Дюсиметьером (из Республиканского центра) и др.; ниже его работа рассмотрена подробно.
В Москве Союз бежавших из плена установил связь со многими офицерами, находившимися на излечении в лазаретах. Муссировалась мысль о формировании дивизии на его базе (которое запретил Керенский, недовольный торжественной встречей Корнилова в дни Государственного Совещания). Тем самым пытались создать противовес войскам Московского военного округа, подчиненного верному стороннику министра-председателя полковнику А. И. Верховскому. Пользуясь преобладанием в Союзе солдат и потому не возбуждая подозрений, один из активистов организации стал членом Московского Совета и, посещая все заседания, получал информацию обо всех решениях и планах противника.[232]
Корнилов чувствовал моральную и расчитывал на реальную поддержку со стороны крупных легальных военных организаций. 6 августа экстренное заседание Совета Союза казачьих войск отмечало невозможность смены Корнилова на посту Верховного Главнокомандующего и в противном случае снимало «с себя ответственность за поведение казачьих войск на фронте и в тылу».[233] К данному заявлению 7 августа единогласно присоединилась конференция Союза Георгиевских кавалеров, обещая бросить «боевой клич всем кавалерам к выступлению совместно с казачеством».[234] В свете формирования Георгиевских частей угроза не была беспочвенной, — впрочем, они оказались верны правительству и враждебны ударникам, почему позднее, на Дону, Корнилов поставил на них крест и воссоздавать не разрешил.
Теперь обратимся к не столь яркой, но не менее крупной, поистине ключевой фигуре последующих событий — генералу Алексееву. Еще в свою бытность Верховным Главнокомандующим он организовал в мае в Ставке Союз офицеров Армии и Флота с целью «выразить общий голос и общий взгляд офицерства».[235] Организация намеревалась не только представлять интересы, но и сплачивать для действий. Собранный вскоре в Могилеве съезд офицеров декларировал свою аполитичность, концентрируясь на военно-дисциплинарных задачах и корпоративной защите офицерского корпуса от нападок и притеснений, неизбежных при тогдашних способах «демократизации» армии. Съезд ни единым постановлением не выразил враждебности режиму, но подверг критике военную политику правительства.[236] Керенский, верный свободе слова, не мог запретить Союз офицеров, вследствие чего была достигнута легальность. Однако личность Алексеева неоднократно вызывала недовольство, и военный министр добился его смещения. Этот шаг стал ошибкой правительства: к государственным соображениям присоединились личные мотивы перехода генерала в оппозицию.
Союз офицеров по праву должен считаться самой массовой и авторитетной организацией, так как создавался путем простой централизации уже самовозникших на местах так называемых «офицерских комитетов» (и отдельных объединений чинов Генерального Штаба)[237] — противовеса Советам солдатских депутатов. Союз состоял из отделений «в штабах армий, корпусов, дивизий и в каждой отдельной части», а также в округах.[238] Центральным органом был Главный комитет Союза в Могилеве, где председательствовал полковник Л. Н. Новосильцев. Большинство из 12 его членов не принадлежало к старшему офицерству,[239] что похоже на тактический ход — демонстративное дистанцирование от «старого режима».
Наличие достаточно серьезной силы, включившей почти все фронтовое офицерство, соединяясь с острым недовольством правительством, толкнуло Алексеева, по утверждению Керенского, к началу обширного заговора.[240] Разумеется, министр-председатель выстраивал свою версию, нередко искажая факты и их толкование. Но данное заявление, скорее, выбивается из его схемы и подтверждается обстановкой тех дней. Не случайно новый Верховный Главнокомандующий Брусилов — креатура Керенского — не посвящался в детали работы Главного комитета. Параллельно с официальной линией отделов и подотделов Союза офицеров налаживалась негласная связь через созданные в каждой дивизии «пятерки», состоявшие из представителей полков — по одному от полка.[241] Вероятна такая же система на уровне корпусов и выше, усиливавшая как централизацию, так и конспирацию.
В противоположность Корнилову, не «вождь», а «организатор», признанный крупный штабной стратег,[242] Алексеев скрытно, но последовательно метил в диктаторы и сделал серьезные шаги для этого.
После назначения Верховным Главнокомандующим Корнилова Союз офицеров начал сотрудничество с ним. Уже в первой половине августа появились аналогичные казачьим и георгиевским по смыслу и превосходящие их по остроте заявления: корниловские «требования, направленные к оздоровлению армии, мы будем отстаивать хотя бы нашей кровью».[243] Получив отлаженную структуру, Корнилов использовал помощь чинов Главного комитета, в частности, при вызове офицеров на «бомбометные курсы».[244] Полковники Лебедев и Сидорин прибыли в Петроград и вошли в контакт с тайным «обществом самообороны» графа Палена, уже сформировавшим несколько негласных офицерских дружин. Общество экономического возрождения России и Республиканский центр совместно выделили Корнилову от 300 тыс. до 800 тыс. руб.[245]
Исследования, в том числе и современные, имеют крупный недостаток: сосредотачивая внимание на Корнилове, выпускают из поля зрения Алексеева или не видят их взаимосвязи. Между тем пути двух кандидатов в диктаторы не могли не пересечься.
Бесспорно, Алексеева беспокоил рост корниловской популярности и активности и в целом, и особенно в среде его детища — Союза офицеров. Использование Верховным Главнокомандующим Союза повышало шансы Корнилова на победу и одновременно означало крах алексеевских расчетов на диктаторство. Вспомним, что Алексеев давно неприязненно относился к «выскочке» Корнилову, менее чем за год взлетевшему от командира корпуса до Верховного! Главнокомандующего и обошедшему старого служаку в получении ордена Св. Георгия 3-й ст. В марте Алексеев сильно противился назначению Корнилова командующим Петроградским военным округом, а в апреле угрожал отставкой в ответ на планировавшееся назначение его командующим Северным фронтом, соглашаясь выделить лишь номерную армию.[246]
Несколько необычной, но логичной, последовательной и косвенно подтвержденной источниками версией будет следующая.
Информация о готовящемся на рубеже августа-сентября большевистском выступлении в Петрограде поступала к Корнилову от Сидорина, который при этом продолжал встречи и консультации с Алексеевым. Но в действительности восстание в тот момент еще не назрело, иначе заговорщики не планировали бы провокацию «уличного бунта» людьми Сидорина же.[247] (Утверждение Керенского о поддержке Верховного Главнокомандующего Алексеевым противоречат его же словам о том, что они были главными соперниками.) Принимая тезис о ложности сообщения группы Сидорина, нетрудно допустить умышленную дезинформацию с подачи Алексеева. Присоединение внутренней угрозы к кризису фронта провоцировало Корнилова на выступление. И тот же Алексеев, узнав о получении из Ставки приказа о начале «выполнения инструкций», приказал (!) Сидорину не исполнять его и даже угрожал в противном случае самоубийством.[248] Позднее корниловские сторонники недвусмысленно заявили: «Офицерские организации Петрограда вследствие бездарности и пассивности вождей не сделали даже попытки выступить, что имело бы громадные последствия, ввиду полной растерянности и панического настроения гарнизона».[249] Действительно, их бездействие, сохранившее порядок в столице, оставило правительству одного врага — Корнилова — и опровергло заявления последнего о большевистской опасности.
Более того, Алексеев обратился к уже выступившему на столицу Крымову с сообщением о полной стабильности обстановки в городе, прося «остановить войска и самому немедленно прибыть в Петроград».[250] И произошло невероятное: Крымов, никоим образом не подчиненный «военному советнику Временного правительства», преступил приказ прямого начальника — Верховного Главнокомандующего — и подчинился полученной «просьбе». Горячий сторонник «жестокой расчистки» неожиданно потерял всю решительность.
Необъяснимое поведение Крымова становится понятным, если вспомнить и о его соперничестве с Корниловым, когда тот не согласился с его весенним планом. Срабатывал принцип «соперник моего соперника — мой союзник». Данный нюанс также доказывает сильный параллельный авторитет Алексеева как заговорщика. Его просьба в сочетании с антикорниловской пропагандой Советов в войсках, фактически брошенных командиром корпуса (что облегчило ее) принесли победу правительству. При явном дилетантизме Корнилова как заговорщика[251] его поражение стало закономерным. По сути выдав, «подставив» соперника, Алексеев отбросил его назад. Неясная смерть Крымова тоже была ему на руку как выразился начальник Туземной конной дивизии, «теперь все концы в воду».[252] Лавр Георгиевич наверняка знал или позже узнал обо всем этом, ибо, как свидетельствовал хорошо информированный современник, «не мог никогда простить Алексееву его роли в деле его, Корнилова».[253]
Именно Алексееву 28 августа Милюков, близкий к панике из за вначале казавшегося столичным кругам несомненным успеха Корнилова,[254] предложил кресло премьера; то же посоветовал Керенскому Некрасов, мгновенно вылетевший за это из правительства.[255] Реализация означала бы полную алексеевскую победу — диктатуру законным путем или, по крайней мере, с видимостью преемственности. Но Керенский, чувствовавший себя триумфатором, не собирался уступать власть.
Г. З. Иоффе, не ссылаясь на источник, утверждает предложение министром-председателем Алексееву верховного главнокомандования. Однако встреча генерала с Керенским 30 августа происходила при единственном свидетеле — представителе Земгора, заместителе начальника штаба Верховного Главнокомандующего по гражданским делам В. В. Вырубове, не оставившим воспоминаний. Сам Керенский писал о намерении предложить пост Верховного Главнокомандующего, но странным образом умолчал о самом факте такого предложения. В итоге, после «бурной вспышки эмоций», Алексеев принял только должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего.[256]
Понять генерала довольно легко. Получив за день до визита Керенского гарантии своего премьерства, он неожиданно для себя увидел гораздо меньшие результаты и перспективы, поняв ошибку в расчетах. Согласие же возглавить штаб «главноуговаривающего» диктовалось стремлением сохранить не только кадры тайной организации и видимость собственной непричастности, но теперь и бывшего соперника как потенциального союзника. Ничтожность Временного правительства была понята окончательно, и уже 5 сентября Алексеев подал в отставку. Вскоре Керенский распустил Союз офицеров. Активисты заговора из Главного комитета были арестованы вместе с Корниловым, а многие участники столичной группы Сидорина и графа Палена некоторое время скрывались.[257]
Превратившись номинально в частное лицо, Алексеев внешне перестал быть в центре событий, но продолжал внушать опасения правительству. Почти сразу же Керенский предложил направить его в качестве военного представителя на общесозное совещание,[258] то есть по сути под благовидным предлогом удалить «опасного» генерала из страны на достаточно продолжительное время. Однако Алексеев с негодованием отказался, маневр министра-председателя не удался, и генерал продолжил деятельную тайную работу. Лишившись официального прикрытия в виде Союза офицеров, но сохранив кадры, организация видоизменила форму. Возникали небольшие негласные группы, например, Союз реальной помощи, Черная точка, Орден романовцев[259] и др.; не исключено дублирование названий для одних и тех же сообществ. Предполагалось объединить офицеров-единомышленников в централизованную структуру.
Отсутствуя в столице до 16 октября, Алексеев не прекращал подготовку сил. Считая южнорусские казачьи области запасной базой движения, он еще в начале месяца приватным образом добился отправки Главным Артиллерийским Управлением 10 тыс. винтовок из Петрограда и 12,8 тыс. из Москвы в Новочеркасск.[260] Несмотря на то, что, как выяснилось позже, оружие было задержано и изъято, цифры позволяют ориентировочно определить планировавшуюся численность сторонников.
В Петрограде центром объединения стала, довольно крупная тайная группа «Русское Собрание», возглавленная решительным монархистом В. М. Пуришкевичем. Она возникла при легальном Обществе Государственной Карты при активной поддержке его председателя, редактора «Исторического вестника» Глинского.[261] Именно с ней контактировал Алексеев, скрыто руководя и второй тайной структурой — чисто военной — Офицерской Объединенной организацией. В октябре их стараниями петроградские гостиницы, общежития и лазареты переполнились офицерами. Одни прибыли еще в преддверии выступления Корнилова, другие под разными предлогами с фронта после него. К 20 октября количество «неприкаянных» офицеров достигло 15 тыс. человек. По крайней мере, треть из них была задействована и вместе с небольшим числом офицеров военных училищ и школ прапорщиков превысила 5 тыс.[262]
Концентрация офицерских кадров требовала маскировки. Для этого начальник военной организации, лейб-гвардии Преображенского полка полковник П. А. Веденяпин, вошел в состав медико-санитарного общества по борьбе с туберкулезом «Капля молока», превратив его «и в питательный пункт, и в нелегальное «управление этапного коменданта».[263] За безобидной ширмой начал работать перевалочный штаб. Через торгово-промышленные круги готовился пуск бездействовавших заводов для размещения там офицеров под видом рабочих.[264] (В случае воплощения проекта в жизнь формирование «рабочих» ударных батальонов явно переставало быть исключением.)
Несколько особняком стояла деятельность Алексеева вокруг общества «Белый Крест», обычно ошибочно считали названием создававшейся им организации. Первое упоминание в таком контексте относится к 12 октября. Но еще и через пять-шесть дней генерал писал лишь о необходимости «установить соприкосновение» с ним «для отчетности и по причинам формального характера»[265] — то есть раньше оно существовало, но задействовано в алексеевской структуре не было. Это и неудивительно, ибо, по некоторым данным, председателем (или негласным координатором) «Белого Креста» был M. B. Родзянко[266] — деятель явных симпатий к Корнилову. Более верным поэтому представляется мнение А. П. Ненарокова, увидевшего несомненную связь «Белого Креста» с Георгиевскими частями,[267] а значит, и с Союзом Георгиевских кавалеров. Таким образом, «Белый Крест», тоже благотворительный по изначальной природе, стал лишь еще одним прикрытием алексеевской активности.
Большие хлопоты по временному устройству офицеров были вызваны и тем, что собственно петроградские кадры — училищные воспитатели и командиры запасных частей — предпочитали пребывать в пассивности. Они не столько малодушничали, сколько попросту не имели «ни малейшего желания драться за Временное правительство».[268] В основе лежало наивное убеждение, что и при Керенском, и при большевиках будет анархия, и любой генерал сможет без труда восстановить порядок: «Подождем лучше, пока большевики не повесят все Временное правительство, а мы с вами потом будем вешать большевиков».[269] Так, из 40 офицеров Константиновского и Михайловского артиллерийских училищ участие приняли только двое — капитаны Ф. Д. Менжинский и Н. А. Шоколи.[270]
Первая организация в военных училищах Петрограда возникла еще в преддверии августовских событий: юнкера должны были выступить в столице в момент входа в нее корпуса Крымова. Скорее всего, она являлась прокорниловской (а не алексеевской), так как после неудачи Корнилова «у многих отпало желание продолжать какую бы то ни было организационную работу».[271] И только тогда в Морском и Павловском училищах зародились общества «пятерок» и «семерок», во главе которых стоял лейб-гвардии Измайловского полка штабс-капитан В. Д. Парфенов (член штаба Офицерской Объединенной организации), что означало переход под влияние Алексеева. В конце сентября — начале октября была налажена связь между всеми училищами столицы, координировавшаяся генералом Карачаном. Многие откликались почти в полном составе, образуя среди юнкеров «доверительные» группы. Проводились собрания, где объявлялись «краткие указания от национально мыслящих правых и военных организаций».[272] Самыми энергичными были юнкера Владимирского военного и Константиновского артиллерийского училищ, причем один из константиновцев, H. H. Мино, переодевшись рабочим, регулярно пробирался на все заседания «Русского Собрания». Впоследствии в Добровольческую армию попали также юнкера Александровского военного и Николаевского кавалерийского училищ и кадеты некоторых корпусов,[273]что указывает и на их вовлеченность в орбиту Алексеева. В Офицерской организации первую скрипку играли гвардейцы: начальник ее штаба штабс-ротмистр Н. де Боде, измайловцы Парфенов и капитан Д. В. Шатилов, памятный участием в Республиканском центре полковник Винберг, лейб-кирасир штабс-ротмистр А. Г. Шапрон-дю-Ларрэ, а также преображенец полковник А. Л. Крепов, и др.[274] Причина крылась в монархизме лидеров и общей ориентации, совершенно отличавшейся от «революционно-февральских» союзов корниловского направления. Правда, Алексеев был настроен достаточно скептически, заявив однажды: «Я против монархии потому, что слишком хорошо ее знаю».[275] По свидетельству полковника Я. М. Лисового, немного позже одна из южнорусских монархических организаций вообще считали его «левым кадетом».[276]
Необходимо проследить особенности создававшейся Алексеевым структуры. Штабу подчинялось «звено», состоящее из пяти «основных пятерок», «каждая из которых, в свою очередь, делилась на пять «простых» пятерок». Таким образом, звено объединяло 155 офицеров, причем планировалась вербовка ими по 10 солдат своей части, что вместе с ними составило бы кадр роты (в крайнем случае, полуроты). «Пятерки звена» формировали управление полка, команды связи и разведчиков, а «основные пятерки» — пять рот и по пулеметной команде соответственно. Каждая пятая рота должна была готовиться как штурмовая. В итоге «полк» складывался из 20 рот, пяти штурмовых рот и пяти пулеметных команд.[277] Но просто наметить схему организации — значило не сделать ничего, и Алексеев это прекрасно понимал.
Конспективные записи его блокнота скупо, но красноречиво говорят о проводившемся тщательном индивидуальном отборе добровольцев. Руководителями «пятерок» назначались только «наиболее твердые, прочные, надежные, идейные» офицеры, которым, в отличии от нижних чинов, жалованье не предусматривалось — наемники генералу не требовались. «Поступление солдат добровольное, по подписании обязательства — подчинение начальникам, дисциплинарному уставу, воинский вид и порядок, чинопочитание, отказ от политики».[278] Ненадежные подлежали немедленному удалению. Неоднократно подчеркивалась обязательность добровольческого принципа, что свидетельствует о предпочтении качества количеству.
Планировалась (о проведении сведений нет) боевая подготовка личного состава, с предпочтением «упорному бою в позиционной войне». Это указывает как на понимание Алексеевым затяжного характера предстоящей борьбы, так и на естественную невозможность предвидеть серьезные изменения тактики войны гражданской по сравнению с традиционной, и на отсутствие планов ведения открытых боев в столицах.
Так ко второй половине октября в Петрограде оформилась знаменитая Алексеевская организация; ранее ее возникновение неверно датировалось ноябрем, то есть прибытием генерала на Дон.
Находясь в столице, «Алексеев, пользуясь своим безграничным влиянием на Духонина, продолжал воздействовать на Ставку»; генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант М.К Дитерихс — также его протеже — контролировал неукоснительность исполнения алексеевских «просьб» и «пожеланий»[279] и сосредотачивал в Могилеве надежных офицеров.
Через Пуришкевича Алексеев вел координационную переписку с донским атаманом Калединым. Сначала предполагался казачий поход на Москву и Петроград, однако Алексеев и руководство Офицерской организации быстро склонилось к переброске собранных сил на юг, считая казаков надежными союзниками. Высказывалась мысль о многократном превосходстве столичного гарнизона, делавшем открытую вооруженную борьбу в городе заранее обреченной (бои 27–30 октября, с учетом чисто технических сбоев, — веское тому подтверждение). Но главной причиной отказа офицеров от первоначальных расчетов стало «нежелание спасать опостылевшее им Временное правительство».[280] Данное решение, базируясь на откровенно эмоциональных мотивах, явилось первой предпосылкой поражения Белого движения, которую раньше оставляли без внимания. Перенесение его базы на скудно обеспеченные материальными ресурсами окраины сразу ставило добровольцев в невыгодное положение, однако только так можно было преодолеть подавляющее превосходство противостоявших сил. Блокируясь же с бессильным и презираемым, но признанным на международной арене правительством, генералы могли рассчитывать на более равноправные контакты с союзными державами и на гарантированную взаимовыгодную помощь.
Заметно стремление Алексеева к объединению с остававшимися военно-политическими союзами. В мемуарах всячески подчеркивается роль «заступничества» генерала, спасавшего офицеров «от яростного гнева Керенского»,[281] что увеличивало симпатию к нему и превращало их в верных сторонников. Но последнее никак не касалось остатков прокорниловских организаций, которые «относились отрицательно к теперешней Ставке вообще и к Духонину в частности»[282] — как к клевретам Алексеева-«предателя» (соперника).
Отправка добровольцев на Дон планировалась под разными прикрытиями. Во-первых, под видом казаков, возвращавшихся домой после окончания столичных курсов пропаганды. Заготавливалось обмундирование, и через комитет Союза казачьих войск получались соответствующие документы.[283] Другой маскировкой служили фальшивые команды для охраны военнопленных.[284] В-третьих, широко эксплуатировался благотворительный фасад «Белого Креста»; хотя один из организаторов Добровольческой армии, полковник Я. М. Лисовой, писал, что намерение покинуть Петроград возникло лишь 30 октября, все же маловероятно отсутствие предварительной подготовки. В Новочеркасске открыли «отдел Общества Белого Креста по выдаче пособий и приискании труда для офицеров и юнкеров — беженцев (слова «пособие и труд» должны были служить паролем…) — с ведома Управления войск атамана.[285] Есть сведения о выдаче добровольцев за инвалидов и раненых, то есть возможно участие Союза увечных воинов (в апреле 1918 г. его филиал в Бердянске поднимал антибольшевистское восстание, поддержанное дроздовским отрядом).[286] Наконец, чины Главного Комендантского Управления способствовали переброске кадров на Дон, выдавая для отвода глаз командировки в Тифлис и другие пункты Кавказа.[287] Даже статские чиновники справочного бюро одного из столичных вокзалов были алексеевскими агентами и указывали офицерам «спокойные» направления для выезда на Юг.[288]
Еще с 12 сентября Алексеев добивался и в октябре добился освобождения своих сотрудников — чинов Главного комитета Союза офицеров — и тонко шантажировал финансистов, требуя материальной поддержки и угрожая возможностью разоблачения их быховскими узниками.[289] А это доказывает установление его связи с арестованными. Многое говорит о том, что Алексеев оказался на распутье. Учитывая остроту отношений с Корниловым, он в принципе не возражал бы, если того убили в Быхове самосудом. В частности, когда в конце октября в Петрограде возник самочинный юнкерско-офицерский отряд (около 100 человек), намеревавшийся освободить Корнилова, то — конечно, не без давления Алексеева, державшего в руках все нити, — этого так и не случилось.[290] Но допустить распада обширных корниловских контактов Алексеев не мог, так как, даже будучи под арестом, Корнилов вел непрерывную переписку с Калединым и принимал связных тайных офицерских организаций.[291]
В Москве после неудачи Корнилова, еще 5 сентября, Союз бежавших из плена провел расширенное заседание, собравшее не только членов комитета и гонцов их петроградского отделения, но и многих офицеров из числа лечившихся в лазаретах. Как утверждала Нестерович, было принято решение «совершить военный переворот, захватить власть и объявить диктатором генерала Корнилова»,[292] для чего объединиться с Союзом Георгиевских кавалеров. Руководителем намечали сделать представителя Союза в Москве генерала Брусилова. Однако при встрече тот ответил, что подобные предложения уже получал, но счел авантюрой и потому повторил отказ.[293]
Конечно, талантливый и осторожный тактик Брусилов верно оценил положение: не прошло и недели после формирования в Москве карательных антикорниловских отрядов, и переворот был обречен. Очевидно и нежелание генерала «таскать каштаны из огня» для Корнилова, сменившего его на посту Верховного Главнокомандующего и выглядевшего поэтому конкурентом. Межличностные отношения вновь повлияли разобщающе.
Потеряв руководителя в лице Корнилова, московские организации не особенно спешили взаимодействовать с Алексеевым, о чем тот с досадой упоминал в письме от 18 октября: «В Москве мне тоже придется вести дело самому же… Я не нашел готовности помогать делом, хотя на словах все обещают и уверяют».[294] Такая реакция корниловских сторонников понятна: при совпадении целей личность новоявленного руководителя воодушевления не вызывала. И только контакты с «Белым Крестом» буквально накануне прихода к власти большевиков привели к появлению в Москве алексеевского эмиссара, члена Центрального Правления Союза Георгиевских кавалеров, Генерального Штаба полковника К. К. Дорофеева.[295]
Двадцатого октября Союз бежавших из плена запросил 3 тыс. винтовок и большое количество патронов для вооружения своей команды (насчитывавшей в августе всего 300 штыков), мотивируя потребностями конвоирования пленных австрийцев на работы.[296]Цифра позволяет установить примерную численность военно-политических организаций в Москве. Отметим отсутствие у рядовых членов амбициозности и соперничества, свойственных генералам, что указывает на большую сосредоточенность на целях и способность поступаться личными симпатиями во имя дела. Из-за отказа штаба округа сбор оружия велся до 26 октября самостоятельно, вплоть до пулеметов и орудий; о поддержке сил, сплоченных Союзом, оповестили военные училища и школы прапорщиков.
На следующий день, после получения известий из Петрограда, руководство антибольшевистской борьбой взял на себя Совет офицерских депутатов; начальником всех сил стал Дорофеев, в тот же день возглавивший штаб округа. Характерно, что он был выбран на собрании офицеров гарнизона, чем военные де-факто признали лидерство Алексеева (хотя многие о его роли и не подозревали и продолжали расчитывать на Брусилова).[297] Заметную роль играли также полковники К. К. Матвеев и лейб-гвардии Преображенского полка князь И.К Хованский 1-й.[298]
В Москве впервые были сформированы офицерские роты, причем все командиры рот и взводов назначались из числа георгиевских кавалеров, что еще раз подтверждает руководящую роль их Союза. Количество офицеров-фронтовиков (из раненых и отпускных), как и в столице, значительно превышало число офицеров местных запасных частей.[299] Состав участников отличался разношерстностью, если вспомнить ударников, а среди известных персонально — поручика лейб-гвардии Конного полка Д. П. Тучкова и армейского прапорщика С. Я. Эфрона (мужа М. И. Цветаевой).[300] Весьма беззаботное настроение большинства удачно передал один из участников: «Я верил в копеечный успех и не думал о роковых последствиях».[301] Позже, в первые дни пребывания на Дону, у юных офицеров будут сходные эмоции: «Никто из шутившей молодежи не предполагал, что нас ждет. Им казалось, что все тяготы уже позади, а впереди только «победы и одоления».[302] Правда, уже после окончания московских боев оно несколько изменилось: «…я был в солдатской форме, с винтовкой и двумя патронташами — вооружение, с которым я решил не расставаться, хотя бы мне это стоило жизни. Это было безумное удальство, и я мог за него жестоко поплатиться. Пропуск был в руках, и я, вооруженный еще и револьвером, спрятанным под шинелью в кобуре, и двумя ручными гранатами, представляя из себя ходячий арсенал, быстрыми шагами пошел к себе домой, не чувствуя все-таки себя совершенно спокойным».[303]
Как будет видно из дальнейшего, в московской Белой Гвардии — организации-импровизации — уже присутствовали все основные черты Добровольческой армии первого периода ее существования.
С 25 октября, когда в столице появились листовки о розыске Алексеева, он перешел на нелегальное положение и скрывался под чужим именем на квартире графа А. Э. Сиверса[304] После поражения разрозненных юнкерско-офицерских восстаний в Петрограде и Москве генерал убедился в актуальности «донского» варианта действий. 30 октября в сопровождении адъютанта и нескольких офицеров он покинул столицу. Днем раньше, 28 октября, из Москвы на Дон «к генералу Алексееву» с письмом-докладом и 3 тыс. руб. из кассы Союза бежавших из плена отправился специальный курьер.[305] Это окончательно доказывает согласованность деятельности петроградской и московской групп Алексеевской организации: отъезд генерала и место его назначения было известно заранее.
Итак, Временное правительство оказалось неспособным к управлению армией и страной. Подчеркивая губительность бессильной политики нерешительного лавирования и компромиссов новых руководителей государства, отметим противоречивость и непоследовательность репрессивно-силового метода наведения порядка генералами. Однако в противостоянии с вооруженной массой, признававшей только право силы, любые иные методы не давали результатов и лишь провоцировали рост внутриполитической напряженности.
Многочисленные военно-политические офицерские организации, постепенно сгруппировавшиеся под эгидой Корнилова и Алексеева, так и не превратились в даже относительно упорядоченную структуру. Однако, проходя через мелкие и аморфные союзы, офицерство приобрело опыт самостоятельных действий и соприкоснулось с политической кухней. Морально-дисциплинарное разложение и падение боеспособности русской армии в февральско-октябрьский период не было преодолено, несмотря на формирование добровольческих частей и попытки генералов взять власть в стране. Изменение же внутригосударственной обстановки в результате Октябрьской революции вызывало неизбежный переход к новой форме активности, адекватной ситуации и достижению целей. Такой формой становилась открытая вооруженная и непримиримая борьба в рядах создававшейся на базе военно-патриотических организаций Добровольческой армии.