Глава первая. От курултая к курултаю

Глава первая. От курултая к курултаю

Покончив с Цзинь, Субэдэй-багатур зимой 1234 года направился в Монголию. Ведать всеми делами в покоренной империи остался Чилаун, внук Мухали, унаследовавший от деда и отца титул вана [12, с. 170]. Первый полководец империи отныне вынашивал новые старые планы и намеревался дойти до края Великой степи и выйти к «последнему морю». Он знал о стратегических замыслах Угэдэя, знал, что одним из основных направлений предстоящей агрессии будет запад, но Субэдэй стремился к тому, чтобы из приоритетных направлений западное стало главнейшим.

Впрочем, вначале был «сбор всех князей… на реке Орхон» [12, с. 1681. В этот монгольский день победы над Цзинь, «пировали и стреляли из луков» [12, с. 168]. Именно на том сборе Великий каан Угэдэй, его брат — «хранитель Ясы» Чагатай, канцлер Клюй Чуцай и Субэдэй-багатур разработали план мероприятий на последующие год-два. В течение этого времени было необходимо провести курултаи, на которых ни много ни мало должна была решиться судьба евразийской цивилизации. Прятавшиеся друг от друга еще полвека назад по степным и лесным урочищам, одевавшиеся в звериные шкуры кочевники и охотники не могли и предположить, что их дети и внуки, в буквальном смысле, лакая дорогущее вино, приготовленное в Поднебесной из драгоценных потиров, захваченных в Хорезме, будут рассуждать о перспективах войны с Сун с выходом к современным границам Лаоса и Вьетнама и одновременном разгроме Руси, Венгрии и всей Западной Европы. То, к чему стремился Чингисхан, свершилось, ускорение, которое он придал своим подданным, и не думало замедлять свой бег, а выдвинувшиеся при нем «люди длинной воли», такие как Субэдэй или Чаган, были поддержаны целой лью молодых, жаждущих кровавой славы тысячников и темников.

Тем временем, в конце мая — начале июня 1234 года в «местности Далан-даба[121]» [12, с. 168] состоялся курултай. Интересно, что перед этим съездом был опубликован высочайший указ, первый пункт которого гласил: «Все те, кто в случае сбора не прибудут, а останутся в праздности у себя, — будут обезглавлены» [12, с. 169]. Коротко и ясно, а то запировались… Чувствуется чья-то железная рука. Чья?

Курултай 1234 года отмечен принятием новой редакции Великой Ясы [12, с. 272], где особое внимание уделяется «военным распоряжениям» [12, с. 169]. Эти распоряжения еще более усилили строгости в монгольской армии. Прямое отношение к ужесточению внутривойсковых положений, несомненно, имел Субэдэй, и ему было что добавить, потому как войско, созданное Чингисханом на заре XIII века, отличалось от войска, имевшегося в распоряжении Угэдэя, и это связано в первую очередь с появлением в нем многочисленного контингента из покоренных народов, который количественно уже превосходил и самих монголов, и представителей племен, примкнувших к ним в период с 1204 по 1220 годы, а также исходя из опыта войн за последние четверть века, которые велись не только в «Диком поле», но и на территориях, занимаемых высокоразвитыми цивилизациями.

Когда протрезвевшие царевичи и нойоны собрались в Далан-даба, произошло событие, повлиявшее на решение Угэдэя о том, по кому должен быть нанесен первый массированный удар монгольских армий. Первоочередной целью отныне стало южно-китайское государство, империя Сун. Ее владыка Ли-цзун совершил ошибку, которая разъярила Великого каана и весь его ближний круг и дала повод для развязывания новой крупномасштабной войны в Китае. Что же такого сделали суны? Дело в том, что после взятия Цайчжоу останки последнего императора чжурчжэней, как говорилось выше, достались китайцам, что не устраивало монголов. Возникли споры на тему, кому будет принадлежать обгоревший труп. Представители Угэдэя требовали голову, а «сунцы этого не хотели и спорили… в конце концов они отдали монголам чью-то руку» [12, с. 272]. Вообразите, как Угэдэю преподнесли этот, хотя и подсоленный, но изрядно попахивающий предмет, неизвестно кому принадлежавший. А при условии, что таких «раритетов» биологического происхождения у монгольского каана было хоть пруд пруди, легко представить его ярость и гнев, а также появившееся желание разделаться со спесивой империей. Война с сунами началась уже в конце лета, и тогда же они потерпели первое поражение от «оскорбленных» монголов, которых вели Чилаун и Тахай.

Замыслы Субэдэя по принятию решения об общемонгольском походе на запад в 1234 году не осуществились. На том курултае было лишь подтверждено поручение Бату, как правителю улуса Джучи, вести самостоятельные военные операции собственными силами в западном направлении, что не устраивало ни джучидов, которые пускали слюни, поглядывая на не сдающуюся Волжскую Булгарию и благодатные степи, раскинувшиеся от Итиля до Дуная, ни Субэдэя, который вот уже тридцать лет прорубал «окно в Европу» сквозь Дешт-и-Кипчак.

Впрочем, Субэдэй, как главный идеолог «партии войны», на Западе делал все, чтобы она началась там как можно быстрее, главным его козырем было неудачное вторжение монголов в пределы Волжской Булгарии, осуществленное в 1232 году, когда орда, хотя и зимовала, «не дойдя до великого города Болгарского (Булгар)» [46, с. 112], добиться успеха не смогла. Кукдай с возможно уже появившимся в своих владениях Бату были остановлены булгарами в районе нынешней Бугульмы [25, с. 216], что показало желание и умение одних обороняться, защищая свои земли от захватчиков, и неспособность других — джучидов — своими силами осуществить завещание Чингисхана. Но важнейший фактор неуспеха монголов в Поволжье в 1232 году — это отсутствие в войсках Субэдэя: как ни крути, а без него у Бату ничего не получалось.

Весной 1235 года, когда «были возведены стены города Каракорум и строился дворец Ваньаньгун»[122] [12, с. 170], состоялся курултай, сутью которого было объявление войны… всему миру. Монгольские армии выступили против Кореи и империи Сун, в направлении Багдада и Закавказья, а главное, был объявлен общемонгольский поход на запад. «Это решение[123] было очень смелым — и самым фатальным в истории монгольской империи» [16, с. 278]. Несмотря на очевидные успехи в Китае, монголам не удалось быстро покорить Сун, война с ними затянется на десятилетия, и причиной этого, по мнению Дж. Уэзерфорда, является отсутствие там «единой точки приложения сил и помощи со стороны Субэдея» [16, с. 278]. Повторюсь, как ни крути, а без него теперь уже и у Угэдэя возникли проблемы… «А вот европейская кампания, несмотря на постоянную грызню между младшими чингизидами, принесла ошеломляющий военный успех» [16, С. 278].

Но теперь по порядку. На начавшемся курултае Субэдэем был подан доклад о состоянии дел на рубеже Итиля. При этом «Субэгэдэй-батор известил Угэдэй-хана, что народы» [14, с. 219], населяющие западные страны «противоборствуют отчаянно» [14, с. 219]. Источники не сообщают прямо о том, как Субэдэй доказывал необходимость общемонгольского похода на запад, но решение Угэдэя и курултая подтверждает, что доводы первого полководца были существенны и что силами лишь улуса Джучи «повоевать ханлинцев, кипчаков, бажигидов, русских, асудов, сасудов, мажаров, кэшимирцев, сэркэсцев» [14, с. 218–219] и прочих невозможно. Субэдэй и его партия напирали на то, что необходимо «исполнить волю Чингиз-хана — завоевать северо-западные страны и включить их в состав владений Джучи» [33, с. 206].

Решение Угэдэя было следующим: «Да отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыновей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники, и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они, да отошлют в поход сей самого старшего из сыновей своих! И все наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высылают!» 114, с. 219]. То, чего Субэдэй добивался в течение нескольких лет, исполнилось. Общемонгольский поход на запад был объявлен. Беспрецедентный по своему размаху, с военной точки зрения он был беспрецедентным и по количеству царевичей-чингисидов, участвовавших в нем. «В походе приняли участие более десяти потомков Чингисхана и его братьев» [47, с. 87]. Не будем их всех перечислять и вдаваться в дискуссии, кто именно из огланов и в какое время принимал участие в военных действиях, потому как количество их колебалось за счет выбывающих и заступающих на должности в течение всей кампании. Но следует сразу же разделить чингисидов по занимаемым ими должностям и выделить из них главнейших. «На царевича Бури, внука Чагатая, было возложено командование над всеми царевичами… на Гуюка, старшего сына Угедей-хана — командование над выступающими в поход частями Центрального улуса» [33, с. 206–207]. Бату командовал туменами из состава своего нарождающегося государства, и хотя Т. И. Султанов утверждает, что «верховное командование монгольской армией было поручено Бату» [33, с. 207], не стоит старшего джучида, по крайней мере на начальном этапе похода, наделять полномочиями джихангира всего предприятия.

Хан Батый (Чжуван Бату). Старинный китайский рисунок [46, с. 111]

В «Юань Ши», кстати, в жизнеописании Субэдэя говорится о том, что «Тай-цзун[124] отдал повеление чжувану Бату пойти походом на запад на Бачмана…» [12, с. 230]. На Бачмана — значит на кипчаков, и лишь на кипчаков. Тем более что современный биограф Бату Р. Ю. Почекаев отмечает, что «свидетельством уникальности похода на Запад стало то, что изначально, по-видимому (курсив мой. — В. 3.), не был назначен его верховный главнокомандующий» [47, с. 86]. Но что это за формулировка «по-видимому»? Нужно наконец-то сломать избитое, размытое представление о колхозной форме управления 150-тысячной ордой и о том, кто же командовал тем походом. Однозначно можно утверждать, что главнокомандующим был Субэдэй-багатур, который отвечал и за войско, и за разведку, и за дипломатию, и за чингисидов. «Направляющим умом этого похода, как и последующего европейского[125], был Субедей» [7, с. 278]. Именно он «разработал план похода на Запад и блестяще реализовал его (1236–1242)» [33, с. 420]. Субэдэй «воплощал в себе весь накопленный опыт степного охотника и воина, который долго шел за Чингисханом…» [16, с. 279], «отлично разбирался в ведении осадной войны и использовании огромных боевых механизмов, а также использовании пленников в военных целях, приобрел ничем не заменимые навыки ближней и дальней разведки, охраны ставки, взятии городов…». Ко времени курултая 1235 года Субэдэй «накопил колоссальный опыт организации степного войска» [11, с. 87], и потому только он мог быть тем военачальником, на которого возлагалось руководство Великим западным походом. Конкурентов в среде монгольских полководцев у Субэдэя не было. Даже такие безусловно талантливые чингисиды, как Гуюк, Бату или Мункэ, по большому счету, были, может, неплохими темниками на тот момент, и не более [126].

Чтобы завершить размышления о роли Субэдэя в том эпохальном столкновении Азии и Европы, остается прибегнуть к первоисточникам. В «Сокровенном сказании» черным по белому написано, как Чагатай советует Угэдэю: «Всех наших старших сыновей давай пошлем вслед Субэгэдэю!» [14, с. 219] и «в помощь Субеетаю» [22, § 270] «автор „Сокровенного сказания“, как видим, всячески старается подчеркнуть роль Субэдэя, фактически представляя его главным предводителем похода, а Чингизидов — его „помощниками“»[47, с. 86–87]. Действительно, если бы это было не так, то в таком официальном для той эпохи документе, как «Сокровенное сказание», внимание на этом факте не акцентировалось бы. А вот в «Юань Ши» вообще предельно ясно записано, что Угэдэй приказал Субэдэю «командовать главной армией» [12, с. 230]. И тут добавить нечего, коли уж Великий каан приказал — исполняй! И что поразительно, так это сообщение «Ипатьевской летописи», выделяющей Субэдэя как равного прочим чингизидам, хотя и «не от рода их» [12, с. 19], уж кому-кому, а вот такому незаинтересованному лицу, как православный монах-летописец, можно верить, его подача материала не может не быть абсолютно объективной, что лишний раз доказывает значительность и вес нашего героя в среде «аристократов» монгольской империи, тем более в среде представителей клана борджигин.

Итак, курултай дал добро на завоевание Запада, и, как пишет В. А. Чивилихин, «…главный исполнитель экспансионистских замыслов паразитической степной верхушки, объединения политиков и милитаристов-феодалов, хорошо приспособившихся таскать каштаны из огня чужими руками» [И, с. 87] Субэдэй-багатур направил поводья своего коня в Дешт-и-Кипчак, где его ждали те самые каштаны.