Глава 16. «Мы не стреляем по немецким самолетам в мирное время»
Глава 16. «Мы не стреляем по немецким самолетам в мирное время»
Кроме увеличения немецких сил вдоль советских границ, о чем свидетельствовали донесения разведки, появилась еще одна, более серьезная опасность. Она тоже относилась к пограничным районам — точнее, к небесам над ними. Очень вероятно, что самой большой из всех ошибок, совершенных Сталиным между летом 1940 и 22 июня 1941 года, было его решение дать свободу Люфтваффе проводить неограниченные разведывательные полеты над Советским Союзом. Боязнь, что превентивные действия советской противоздушной обороны «спровоцируют» Гитлера, он издал строгие приказы запрещающие это. Он не изменил своего мнения даже после того, как советская разведка передала ему точные сведения, что эти полеты были частью немецкой программы получить фотографии с воздуха советских укреплений, расположений войск, аэродромов, средств связи и снабжения по всему театру предстоящих боевых действий. Из-за ошибочного суждения Сталина советские потери в первые часы войны возросли, так как немецкие бомбардировщики систематически уничтожали все цели, выявленные разведкой, включая авиацию приграничных округов.
Руководство Красной Армии понимало важность защиты советского воздушного пространства от вражеской разведки. Оно также понимало необходимость защиты авиации от уничтожения, чтобы обеспечить наземные силы поддержкой, которая им потребуется в случае войны. На совещании высших командиров Красной Армии, которое проходило в Москве 23–31 декабря 1940 года нарком обороны Тимошенко заявил, что «Решающий эффект авиации ‹в наступательных операциях› достигается не в рейдах в далеком тылу, а в соединенных действиях с войсками на поле боя, в районе дивизии, армии». [337] Командующий Киевским особым военным округом, а позднее — начальник Генштаба, генерал Жуков также подчеркнул роль авиации: «Армейские командующие и их начальники воздушных сил должны принимать особые меры, чтобы не дать возможности уничтожить их авиацию на своих аэродромах. Лучшим способом для этого является неожиданная атака нашей авиации на аэродромы противника и рассредоточенное расположение нашей авиации на аэродромах, с камуфляжным оснащением и противовоздушной защитой»[338].
Мысль о роли авиации развил командующий Военно-Воздушными Силами Красной Армии Павел Рычагов, который определил задачи воздушных соединений во время войны: выигрывать превосходство в воздухе, взаимодействовать с войсками на поле боя, защищать войска, действовать против оперативных/стратегических резервов и тыловых служб противника, снабжать разведывательной информацией, основанной на воздушной разведке, обеспечивать успех парашютных десантов и воздушно-десантных войск при их применении. Рычагов предупредил, что «базирование большого количества самолетов для выполнения этих задач, требует хорошо развитую сеть аэродромов, а на каждом аэродроме должно быть, в среднем, не более двадцати пяти самолетов». [339] В то время как согласие по этим вопросам среди руководства Красной Армии, естественно, существовало, конкретные действия для поддержания этого согласия почти полностью отсутствовали. И только, к примеру, 19 июня 1941 года было принято постановление Совета Народных Комиссаров и Центрального Комитета ВКП(б) о «маскирующей окраске самолетов, взлетно-посадочных полос, палаток и аэродромных сооружений». [340]
Базирование было особенно проблематичным в западных приграничных районах, где в 1941 году размещалось сорок восемь процентов из семидесяти авиационных дивизий Красной Армии. Предполагалось, что эти части будут нести основную тяжесть ожидаемых налетов Люфтваффе в попытке завоевать превосходство в воздухе. Плохие условия и неудобное расположение авиасоединений в приграничных районах облегчало немцам возможность преуспеть в этом. Многие советские аэродромы были расположены только в десяти — тридцати километрах от границы. Истребители и бомбардировщики зачастую базировались на одном аэродроме. Взлет во время вражеской атаки был затруднен из-за большого скопления самолетов. Многие авиаполки только что получили новые машины, но это означало, что новые и старые самолеты были скучены на одном поле; более того, не хватало пилотов, чтобы укомплектовывать экипажи. В Прибалтийском военном округе 118 самолетов не имели экипажей; в Западном особом военном округе — 430, а в Киевском — 342. Противовоздушные силы были слабыми, а мероприятия по маскировке еще не были проведены. В Прибалтийском военном округе авиационные соединения получили приказы провести в ночь с 21 на 22 июня тренировочные полеты; в результате, когда их атаковало Люфтваффе, большинство бомбардировочных полков были заняты послеполетной проверкой и заправкой, а пилоты были освобождены для отдыха и спали. В Западном особом военном округе истребители были рассредоточены по всей длине границы. Девятая смешанная авиадивизия, которая только что получила 263 самолета МИГ-1 и МИГ-3, была особенно близкой к границе; 420 бомбардировщиков ПЕ-2 были предназначены для бомбардировочных полков Девятой и Одиннадцатой смешанных авиадивизий — их экипажи только начали осваивать эти новые самолеты.
В 23.00 21 июня вражеские диверсанты перерезали телефонные провода между штабом ВВС Западного особого военного округа и авиационными дивизиями и полками. Ситуация ухудшилась из-за отсутствия связи со службой воздушного наблюдения, оповещения и связи (ВНОС), которая еще не начала функционировать эффективно. ВВС Киевского особого военного округа также были не готовы. Из-за плохой работы ВНОС, авиачасти, базирующиеся на аэродромах вблизи к границе, не получили предупреждения вовремя. [341] На декабрьском 1940 года совещании проблемы ВНОС были кратко перечислены Голиковым, который указал их важность, отметив, что наступающие моторизованные части могут быть стерты вражескими пикирующими бомбардировщиками, если не получат предупреждения об их приближении. Постов ВНОС не хватало, чтобы гарантировать раннее предупреждение, а те, которые существовали, были плохо подготовлены и оборудованы. Их единственным средством связи были телефонные линии — радиостанции отсутствовали. Как отметил Голиков, немецкие системы раннего предупреждения намного превосходили те, которыми располагала Красная Армия. [342]
Несмотря на общее согласие на декабрьском совещании по вопросу о том, что требуется сделать для усовершенствования авиационных составляющих приграничных военных округов, мало, что было сделано, а что сделано — сделано плохо. В действительности же, это немцы осуществили на своей стороне границы те самые программы, которые предписывали на декабрьском совещании докладчики. Например, они отремонтировали и модернизировали существующие польские аэродромы, построили новые поля и взлетные полосы, многие с подземными складами горючего и вооружения. Проводившиеся в течение многих месяцев разведывательные аэрофотосъемки дали возможность немцам следить за советскими усилиями улучшить состояние дел в приграничной авиации. Неожиданное нападение Люфтваффе нанесло массированные удары по советским фронтовым аэродромам с большой точностью, лишив советские наземные войска воздушной поддержки, когда они в ней больше всего нуждались.
Инциденты с немецкими облетами советской территории происходили еще с сентября 1939 года, но, вероятно, не считались серьезной проблемой. Граница между СССР и оккупированной немцами Польшей вначале была военной демаркационной линией, и немецкие пилоты могли легко оправдаться тем, что сбились с пути. Однако в начале 1940 года советские пограничники обосновались на новой границе и начали действовать против этих облетов, которые приняли характер организованной воздушной разведки. 10 февраля 1940 года немецкий самолет проник в советское воздушное пространство на глубину в два километра. Пограничники открыли огонь из пулеметов, и самолет вернулся на германскую территорию. 11 февраля произошло еще три инцидента — последний связан с возвращением одного из самолетов с нашей территории. Тут опять пограничники открыли огонь, и самолет скрылся в немецком воздушном пространстве. [343] Положение ухудшилось 17 марта, когда отряд немецких самолетов в количестве тридцати двух единиц проник в советское пространство в районе 86-го Пограничного отряда в Западном особом военном округе. Пограничники открыли огонь по самолетам, когда они стали возвращаться. Один самолет был сбит и упал в пятидесяти метрах от границы; один летчик был убит, второй смертельно ранен. Сообщая об инциденте, Белорусский пограничный округ отметил, что только в этом районе с декабря 1939 года уже было двенадцать случаев нарушения советского воздушного пространства. В одном случае разбился советский истребитель, пытавшийся заставить приземлиться немецкий самолет. Советский пилот погиб. Рапорт заканчивался просьбой дать инструкции пограничникам на случай продолжения нарушений советского воздушного пространства. НКВД СССР представило материалы вниманию Сталина. Как будто чтобы подчеркнуть настоятельность проблемы, 19 марта произошел еще один инцидент в полосе Киевского особого военного округа. Пять немецких самолетов разведывательного типа пресекли границу и направились на восток. По тревоге поднялись в воздух советские истребители, но доложили, что не могут обнаружить немцев. Штаб Шестой армии сообщил, что самолеты приземлились на советской территории. Выяснилось, что у одного из самолетов кончилось горючее, он пытался сесть, но потерпел аварию; остальные самолеты приземлились благополучно, и их пилоты объяснили, что они совершали тренировочный полет, потеряли направление, и у них кончалось горючее. Инцидент был доложен Берия заместителем наркома НКВД И.И. Масленниковым. [344]
Реакция Сталина была быстрой. 29 марта 1940 года Берия издал Директиву НКВД № 102 пограничным округам на западной границе: «1) В случае нарушения советско-германской границы германскими самолетами или воздушными шарами огонь не открывать. Ограничиться подготовкой рапорта о нарушении государственной границы. 2) Немедленно заявлять устный или письменный протест по каждому случаю нарушения границы соответствующему представителю германского командования, имеющему отношение к пограничной службе. 3) Начальники пограничных войск должны принять меры для представления в Главное управление погранвойск не только срочных рапортов, но также документов и корреспонденции, относящихся к нарушению государственной границы. [345]
Явно не убежденный, что такая директива остановит воинственных пограничников от „провоцирования“ немцев, Берия издал 5 апреля новый приказ в отношении использования огнестрельного оружия на советско-германской границе. Этот приказ отменял приказ 1938 года, призывающий пограничников стрелять в нарушителей границы, не обращая внимания, попадут ли их пули „на территорию соседнего государства“. Теперь пограничники должны были „строго следить, чтобы пули не попадали на германскую территорию“. Так или иначе, тысячи вооруженных до зубов диверсантов и вредителей проникли в западные области и республики за период до вторжения, и возникали многочисленные перестрелки, когда пограничники пытались задержать их. Там, где этот приказ не нарушался, многие нарушители сумели преуспеть. Поэтому ясно, почему в ночь с 21 на 22 июня 1941 года они смогли перерезать сотни телефонных линий в западных военных округах. [346]
Нарушения советского воздушного пространства продолжались на протяжении 1940 года. 26 мая начальник управления погранвойск НКВД В.А. Хоменко УССР сообщил о фотографировании немцами советских пограничных зон, особенно дорожной сети. [347] Начальники пограничных застав жаловались, что „недавние приказы погранвойскам и войскам прикрытия Красной Армии свели их роль к пассивным наблюдателям, чьи протесты игнорируются. Германские представители признают нарушения и обещают доложить о них, но ничего не меняется. Облеты продолжаются более постоянно, чем раньше“. [348]
Преследуемый навязчивой идеей, что если он не будет провоцировать Гитлера, то войны не будет, Сталин не обращал внимания на эти жалобы. Действительно, 10 июня 1940 года была подписана советско-германская конвенция о „Процедурах по регулированию пограничных конфликтов и инцидентов“, которая буквально приглашала немцев продолжать воздушную разведку без боязни возможных последствий. В соответствии с пунктом 5, статьи 5 конвенции „в случае нарушения границы официальные лица одной или другой стороны приступают к расследованию. Если определено, что нарушение (перелет) границы произошел ненамеренно (потеря ориентации, неисправность самолета, отсутствие горючего и т. д.), лицо, перешедшее или перелетевшее границу, подпежит немедленному возвращению“. Эти процедуры наложили серьезные ограничения на советские погранвойска, подразделения Красной Армии и самолеты-перехватчики. Одновременно они поощрили Люфтваффе не только увеличить количество облетов, но и садиться на советские аэродромы для более подробного обследования их оборудования и самолетов. [349]
В период между мартом и декабрем 1940 года И.И. Масленников подписал более пятнадцати рапортов о нарушении воздушного пространства. Эти рапорта обычно посылались Сталину, Молотову и Тимошенко. Только в одном случае, о котором нам известно, военный округ попытался остаться верным приказу, изданному в январе 1940 года, и утвержденному начальником Оперативного управления Генерального штаба A.M. Василевским — о немедленном открытии огня по любому самолету, нарушившему советское воздушное пространство. 20 апреля командир бригады войск НКВД позвонил в Белорусский особый военный округ (БОВО), чтобы узнать, получил ли Округ приказ НКВД от 29 марта. Ответа он не получил, а вместо этого полковник БОВО, с которым он разговаривал, заявил, что после того, как приказ НКВД был издан, БОВО проверил в Генеральном штабе, действует ли еще январский приказ. Письменное подтверждение, подписанное заместителем начальника генштаба И.В. Смородиновым, было получено. Более ничего по этому вопросу неизвестно, но кажется маловероятным, что сопротивлению приказу от 29 марта 1940 года продолжалось. [350] Известно, что в свои рапорта по нарушению немцами советского воздушного пространства Масленников начал вставлять „ритуальную“ фразу: „По самолету огонь не открывался“. Дипломатические протесты были безуспешными.
Например, 26 октября 1940 года заместитель наркома иностранных дел Андрей Громыко представил памятную записку послу фон Шуленбургу, в которой описывались инциденты 22 и 23 октября, и просил германское правительство принять соответствующие шаги, чтобы гарантировать дальнейшее прекращение нарушений советского воздушного пространства германскими самолетами. Нет никакого указания на то, что немцы обратили на это хоть какое-то внимание. [351]
В рапорте НКВД, направленном руководству 20 марта 1941 года, отмечается, что „за период с 16 октября 1940 года по 1 марта 1941 года немецкие самолеты тридцать семь раз нарушали советское воздушное пространство. За тот же период шесть советских самолетов неумышленно нарушали немецкое воздушное пространство“. Никаких объяснений по поводу советских действий не дается. „Полеты немецких самолетов в большинстве случаев проводятся над сооружениями укрепрайонов, явно в разведывательных целях. Эти самолеты летают над советской территорией, в среднем, на расстояния от трех до шести километров, а в некоторых случаях до восьмидесяти километров ‹…›. Когда бы эти нарушения ни произошли, пограничники заявляли протест. Немецкие власти не отрицали, что нарушения имели место, но утверждали, что вблизи границы находится много летных школ, а летчики-курсанты легко теряют ориентацию“. Рапорт оканчивался словами: „Несмотря на эти объяснения немецких представителей, нарушения советского воздушного пространства продолжаются“. [352]
Кто бы ни писал черновик рапорта НКВД, он был абсолютно прав. Подтверждение, что это были разведывательные полеты пришли от Харро Шульце-Бойзена („Старшина“), который передал эту информацию Арвиду Харнаку („Корсиканец“) в январе 1941 года. Этот порядок продолжался до конца марта, пока куратор „Корсиканца“ Александр Короткое не стал работать со „Старшиной“ напрямую. Оценивая донесения „Старшины“, необходимо помнить, что ни „Корсиканец“, ни Короткое, ни офицеры внешней разведки в Москве, не были знакомы ни с немецкой военно-воздушной терминологией, ни с их операциями. Зачастую „Старшине“ не ставились правильные вопросы или информация, которую он добывал, трактовалась неправильно, когда рассылалась руководству в Москве. Тем не менее, его сообщения о программе разведывательных полетов Люфтваффе с фотографированием, рассматриваемые в свете продолжающихся нарушений немцами советского воздушного пространства, должны были бы убедить руководство, что здесь ничего не меняется. Облеты продолжаются более постоянно, чем раньше». [353]
Преследуемый навязчивой идеей, что если он не будет провоцировать Гитлера, то войны не будет, Сталин не обращал внимания на эти жалобы. Действительно, 10 июня 1940 года была подписана советско-германская конвенция о «Процедурах по регулированию пограничных конфликтов и инцидентов», которая буквально приглашала немцев продолжать воздушную разведку без боязни возможных последствий. В соответствии с пунктом 5, статьи 5 конвенции «в случае нарушения границы официальные лица одной или другой стороны приступают к расследованию. Если определено, что нарушение (перелет) границы произошел ненамеренно (потеря ориентации, неисправность самолета, отсутствие горючего и т. д.), лицо, перешедшее или перелетевшее границу, подлежит немедленному возвращению». Эти процедуры наложили серьезные ограничения на советские погранвойска, подразделения Красной Армии и самолеты-перехватчики. Одновременно они поощрили Люфтваффе не только увеличить количество облетов, но и садиться на советские аэродромы для более подробного обследования их оборудования и самолетов. [354]
В период между мартом и декабрем 1940 года И. И. Масленников подписал более пятнадцати рапортов о нарушении воздушного пространства. Эти рапорта обычно посылались Сталину, Молотову и Тимошенко. Только в одном случае, о котором нам известно, военный округ попытался остаться верным приказу, изданному в январе 1940 года, и утвержденному начальником Оперативного управления Генерального штаба A.M. Василевским — о немедленном открытии огня по любому самолету, нарушившему советское воздушное пространство. 20 апреля командир бригады войск НКВД позвонил в Белорусский особый военный округ (БОВО), чтобы узнать, получил ли Округ приказ НКВД от 29 марта. Ответа он не получил, а вместо этого полковник БОВО, с которым он разговаривал, заявил, что после того, как приказ НКВД был издан, БОВО проверил в Генеральном штабе, действует ли еще январский приказ. Письменное подтверждение, подписанное заместителем начальника генштаба И.В. Смородиновым, было получено. Более ничего по этому вопросу неизвестно, но кажется маловероятным, что сопротивлению приказу от 29 марта 1940 года продолжалось. [355] Известно, что в свои рапорта по нарушению немцами советского воздушного пространства Масленников начал вставлять «ритуальную» фразу: «По самолету огонь не открывался». Дипломатические протесты были безуспешными.
Например, 26 октября 1940 года заместитель наркома иностранных дел Андрей Громыко представил памятную записку послу фон Шуленбургу, в которой описывались инциденты 22 и 23 октября, и просил германское правительство принять соответствующие шаги, чтобы гарантировать дальнейшее прекращение нарушений советского воздушного пространства германскими самолетами. Нет никакого указания на то, что немцы обратили на это хоть какое-то внимание. [356]
В рапорте НКВД, направленном руководству 20 марта 1941 года, отмечается, что «за период с 16 октября 1940 года по 1 марта 1941 года немецкие самолеты тридцать семь раз нарушали советское воздушное пространство. За тот же период шесть советских самолетов неумышленно нарушали немецкое воздушное пространство». Никаких объяснений по поводу советских действий не дается. «Полеты немецких самолетов в большинстве случаев проводятся над сооружениями укрепрайонов, явно в разведывательных целях. Эти самолеты летают над советской территорией, в среднем, на расстояния от трех до шести километров, а в некоторых случаях до восьмидесяти километров ‹…›. Когда бы эти нарушения ни произошли, пограничники заявляли протест. Немецкие власти не отрицали, что нарушения имели место, но утверждали, что вблизи границы находится много летных школ, а летчики-курсанты легко теряют ориентацию». Рапорт оканчивался словами: «Несмотря на эти объяснения немецких представителей, нарушения советского воздушного пространства продолжаются». [357]
Кто бы ни писал черновик рапорта НКВД, он был абсолютно прав. Подтверждение, что это были разведывательные полеты пришли от Харро Шульце-Бойзена («Старшина»), который передал эту информацию Арвиду Харнаку («Корсиканец») в январе 1941 года. Этот порядок продолжался до конца марта, пока куратор «Корсиканца» Александр Короткое не стал работать со «Старшиной» напрямую. Оценивая донесения «Старшины», необходимо помнить, что ни «Корсиканец», ни Короткое, ни офицеры внешней разведки в Москве, не были знакомы ни с немецкой военно-воздушной терминологией, ни с их операциями. Зачастую «Старшине» не ставились правильные вопросы или информация, которую он добывал, трактовалась неправильно, когда рассылалась руководству в Москве. Тем не менее, его сообщения о программе разведывательных полетов Люфтваффе с фотографированием, рассматриваемые в свете продолжающихся нарушений немцами советского воздушного пространства, должны были бы убедить руководство, что здесь завязано больше, чем простые навигационные ошибки летчиков-курсантов. [358]
В первом сообщении «Старшина» описывал широкомасштабные усилия фотографирования всей западной пограничной зоны СССР, включая Ленинград и Кронштадт, с использованием улучшенных фотоаппаратов. Эти снимки использовались для изготовления точных карт СССР для дальнейшего оперативного планирования. Эскадрилья, производящая фоторазведку, была известна как «Ревельштаффель» по имени ее командира Ревеля. Ее главной базой является Ораниенбург, где она значится по документам, как эскадрилья, испытательных высотных полетов. Она выполняет разведывательные полеты с баз в Бухаресте, Кенигсберге, Киркенесе. Фотографирование производится с высоты 6000 метров, и пленки отличного качества. «Старшина» также сообщил, что по заявлению германского военно-воздушного атташе в Стокгольме, в середине апреля советское правительство предъявило протест финнам по поводу перелетов советской границы самолетами с финской стороны. Финны поставили об этом в известность немцев, заметив, что для того, чтобы не вызывать осложнений в их отношениях с СССР, было бы желательно, если бы немецкие самолеты летали над морем, минуя финскую территорию, но, что они, однако, не будут стрелять по немецким самолетам, если те будут пролетать над Финляндией по пути из Норвегии. По мнению «Старшины», позитивное отношение финнов является результатом тесного сотрудничества между германским и финским генеральными штабами по составлению планов для операции против СССР. [359]
Как стало известно из послевоенных немецких источников, высотная разведка территории СССР проводилась по приказу Гитлера от октября 1940 года подразделением подполковника Теодора Ровеля, начиная с февраля 1941 года («Ревель» в донесениях «Старшины» был транслитерацией немецкого «Ровель»). «Одна группа действовала из Восточной Пруссии и покрывала Белоруссию, используя самолеты НЕ-111. Вторая группа покрывала Прибалтику самолетами DO-215-B2, сделанными Дорнье. Третья, действующая из Бухареста самолетами НЕ-111 и DO-215-B2, покрывала районы к северу от Черного моря. Из Кракова и Бухареста „специальная эскадрилья исследовательского центра высотных полетов“ покрывала районы между Киевом и Минском. Они пользовались специальными моделями Юнкерсов — Ю-88В и Ю-86Р — великолепные машины, способные достигать высоты 11000 и 15000 соответственно ‹…›. Эти самолеты имели герметизированные кабины с моторами, специально приспособленными для высотных полетов, со специальным широкоугольным фотографическим оборудованием ‹…›. План проходил без помех. Русские ничего не замечали». Эти немецкие описания программы, подтверждают донесения «Старшины» и дают дополнительные технические детали. Однако они неправы в отношении начала облетов и убеждения, что «русские ничего не замечали». В действительности они замечали, но, имея приказ Сталина не отвечать на эти провокации, ничего по ним не делали. [360]
По сообщению «Старшины», в начале января 1941 года Геринг приказал «перевести Русский отдел из министерства авиации в так называемый активный элемент штаба авиации, который работает над планами по военным операциям». К началу апреля были разработаны планы бомбардировочной кампании, как часть нападения: «Воздушные атаки будут сосредоточены на важных военных и экономических объектах; однако, из-за того, что Советский Союз имеет такую огромную территорию, в своих оперативных планах Люфтваффе сосредоточится на железнодорожных узлах в центральной части СССР, где пересекаются линии „север — юг“ и „восток — запад“. Другими целями начальных бомбардировок будут электростанции, особенно в бассейне Дона. Цели в Москве будут включать машиностроительные и шарикоподшипниковые заводы, а также предприятия авиационной промышленности».
28 марта и 21 апреля 1941 года Наркомат иностранных дел выразил протест на германские облеты в нотах Германскому министерству иностранных дел. В протесте 21 апреля отмечается 80 нарушений и описывается инцидент 15 апреля в Ровно, когда немецкий самолет был принужден к посадке советскими истребителями. В нем «нами были обнаружены фотоаппарат, несколько кассет с экспонированными пленками и разорванная топографическая карта ‹…› Советского Союза, которые все доказывают цель экипажа».
Нота 21 апреля также напоминает Германскому министерству иностранных дел о «заявлении, сделанном 28 марта помощником военного атташе посольства СССР в Берлине рейхсмаршалу Герингу. В соответствии с этим заявлением, Народный комиссариат обороны СССР сделал исключение из обычно очень строгих мер по защите советских границ и дал пограничным войскам приказ не стрелять по германским самолетам, пока такие полеты не происходят часто». Я подчеркиваю эту последнюю фразу, чтобы высветить умилительную суть советского ответа на эти постоянные немецкие провокации. Что касается «Старшины», то 9 мая он сообщил, что «несмотря на советскую дипломатическую ноту‹возможно, ноту от 21 апреля›, разведывательные полеты с фотографированием продолжаются. Единственной уступкой, которую сделал Люфтваффе, это подъем высоты для фотографирования до высоты 11000 метров и приказ экипажам проявлять большую осторожность». Однако фоторазведывательные полеты продолжались и значительно увеличивались до 22 июня. Никто в советском и военном руководстве и службах безопасности не мог игнорировать эти полеты, но никаких ссылок на них или на их последствия не появилось ни в одном из периодических спецсообщений Голикова. Когда позднее Сталин ругал «Старшину» за его донесение от 17 июня, часть его гнева могла также подняться от постоянных напоминаний агента об истинной цели немецких облетов. [361]
Между 19 апреля и 19 июня 1941 года произошло 180 нарушений советского воздушного пространства, сравнимых с 80 нарушениями между 27 марта и 18 апреля. В июне нарушения случались почти каждый день, и каждое из них отмечено рапортом руководству от генерала Масленникова. В дополнение он посылал сводки рапортов пограничников по передвижению немецких войск к границе. В итоге, даже Берия обратился 12 июня со своим меморандумом Сталину и Молотову. После перечисления увеличения количества нарушений, он высказывает свое мнение: «Нарушения границы немецкими самолетами не являются случайными, как видно из направлений и глубины этих полетов над нашей территорией. Во многих случаях немецкие самолеты пролетают над нашей территорией на расстояние до ста и более километров, особенно в направлении районов, где проводится военное строительство, или над расположением крупных гарнизонов Красной Армии». Берия закончил эту часть меморандума описанием инцидента над Ровно. Рапорт также был послан Сталину и Молотову.
С ростом темпа воздушных нарушений, появились признаки, что советские летчики стали отвечать на них более жестко. 19 июня советские истребители заставили сесть три немецких самолет, хотя огонь не открывали. 20 июня немецкий бомбардировщик был перехвачен в районе Брест-Литовска советским истребителем, который приказал ему следовать за ним. Когда бомбардировщик проигнорировал сигнал, перехватчик выпустил предупредительную очередь из пулемета. Немец ответил огнем и сумел проскочить через границу. Советский летчик не пострадал. [362]
Старшие командиры войск прикрытия Красной Армии вдоль границы выказали озабоченность этими вторжениями над советскими оборонительными позициями. Командующий 12-й армией КОВО направил письменную просьбу разъяснить, «когда разрешается открывать огонь из зенитных орудий по германским самолетам». Генерал Пуркаев, начальник штаба округа ответил: «Можно отрывать огонь в случае: 1) особых указаний, данных с этой целью Военным советом; 2) объявления мобилизации; 3) приведение в исполнение плана по войскам прикрытия, пока нет особых запрещений; 4) Военному совету 12-й армии известно, что мы не ведем огня из зенитных орудий в мирное время по немецким самолетам». [363]
Хотя стало ясно по рассекреченным документам предвоенного периода, что именно Сталин настоял на приказах не стрелять по немецким самолетам, некоторые отставные офицеры приводят другие причины неудачи стремления остановить немецкую воздушную разведку. Например, маршал М.В. Захаров начальник штаба Одесского военного округа в 1941 году, утверждал, что самолеты было невозможно перехватить, потому что советские самолеты-перехватчики не могли, преследуя их, перелетать границу, а в Красной Армии не было достаточного количества зенитных орудий, чтобы их сбивать. Более того, посты ВНОС были неэффективными в предупреждении подразделений противоздушной обороны о приближении вражеских самолетов. Нигде в своей трактовке нарушений советского воздушного пространства германскими самолетами, Захаров не признает, что это было приказами «сверху», которые дали возможность Люфтваффе безнаказанно осуществлять полеты над СССР. [364]
С приближением нападения интенсивность немецкой активности в воздухе возросла. 19 июня было одиннадцать случаев нарушений, а 20-го — тридцать шесть. 20 июня включали пять нарушений из Финляндии; хотя национальная принадлежность самолетов в рапорте НКВД указана не была, все они вошли в советское воздушное пространство со стороны Финляндии и вернулись туда же после завершения своей миссии. Один случай нарушения произошел со стороны Румынии. Среди этих инцидентов, приписываемых Германии, один произошел, когда 13 бомбардировщиков вошли в советское воздушное пространство на высоте всего 300 метров, прошли в глубину на 4,5 километра, а затем вернулись на германскую территорию, пробыв всего только четыре минуты над СССР. Пилоты и штурманы не могли сделать ничего лучше, чем провести безопасный и быстрый осмотр целей, которые они готовились бомбить. Три нарушения воздушного пространства были зафиксированы 21 июня, за день до агрессии, — в каждом из случаев это были двухмоторные бомбардировщики, вошедшие в СССР на небольшой высоте. Пролетев расстояние от шести до десяти километров, они возвратились на германскую территорию, весьма вероятно, разведав свои конкретные цели. То, что эти полеты не были случайными, можно увидеть в сообщении от 21 июня, которое прислал в Москву начальник штаба Западного особого военного округа: «Немецкий бомбардировщик с загруженными бомбовыми люками нарушил границу 20 июня». [365] Никогда в современной военной истории агрессору не представлялась такая уникальная возможность, как эта, фотографировать оборону будущей жертвы.
29 июня, через семь дней после вторжения «Правда» объявила, что общее число нарушений советского воздушного пространства германскими самолетами в предвоенный период равнялось 324. До германского нападения информация об этих перелетах не становилась известна публике. [366] Бравые заявления, которые делали советские военачальники на совещании в декабре 1940 года, были хвастовством и пустыми угрозами, в то время, однако, исполненными благих намерений. Теперь все эти люди — от наркома обороны и начальника Генштаба, до командующих западными военными округами и армиями — поняли, что разрешать немцам проводить воздушную разведку до вечера перед вторжением, было настоящим безумием.