12.3. ПЕРВЫЙ ОСМАНСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ

12.3. ПЕРВЫЙ ОСМАНСКИЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЦИКЛ

Идея о возможности неомальтузианского объяснения социально-экономического развития Османской империи в XVI в., впервые высказанная Фернаном Броделем, была обоснована в работах О. Баркана, М. Кука, Х. Инальчика, М. С. Мейера и ряда других исследователей.

В соответствии с этой теорией на коренной территории османов, т. е. в Западной Анатолии, период восстановления начался после окончания войн и смут в 1420-х гг. По данным М. Кука, здесь уже к 1470-м гг. средний крестьянский участок уменьшился до половины нормального надела, чифта[2123]. Земля в Западной Анатолии была очень дорогой; перепись 1520-х гг. показывает в этом регионе плотность населения, значительно более высокую, чем в других областях[2124]. Что касается Восточной Анатолии и Балкан, то на протяжении большей части столетия здесь продолжались войны, которые закончились только к 1470-м гг. После войн производились массовые переселения, в частности большое количество сербов, турок и армян было переселено во Фракию[2125]. В целом можно считать, что в новых провинциях империи период восстановления начался после 1470-х гг.

Мы имеем сравнительно мало данных о демографической и продовольственной динамике в XV в. Известно, что на северном побережье Малой Азии цена на зерно, бывшая в 1380-х гг. очень низкой, увеличилась к 1450-м гг. примерно в три раза, но далее повышение приостановилось[2126]. В Стамбуле во вторую половину столетия цены также оставались постоянными и даже несколько уменьшились[2127].

Считается, что в XV в. крестьяне, как правило (за исключением густонаселенной Западной Анатолии), владели парой быков и соответствующим наделом земли, чифтом[2128]. По некоторым оценкам, чифт при указанном в «Канун-наме» посеве в два мюда (1 мюд = 513 кг) зерна и урожае сам давал примерно 2000 кг чистого сбора пшеницы[2129]. Налоги отнимали не более 1/5 дохода; в итоге в семье из шести человек оставалось 270 кг зерна на человека, а в семье из пяти человек – 320 кг, что намного превосходит минимальную норму потребления (около 200 кг[2130]).

Для сравнения можно отметить, что по закону о хассах Стамбула (1498 г.) обрабатывавшие эти земли рабы-издольщики при посеве в два мюда должны были отдавать властям половину урожая (за вычетом посевного зерна)[2131]. Можно подсчитать, что при семье из пяти человек норма потребления рабов составляла около 200 кг на душу – т. е. была минимальной. В принципе, рабу с семьей хватало половины урожая с чифта; отсюда следует, что свободный крестьян, отдававший лишь малую часть дохода, мог бы прожить и на половине чифта (как было в Западной Анатолии).

Таким образом, в конце XV в., за исключением Западной Анатолии, земельная обеспеченность крестьян оставалась на удовлетворительном уровне. Благоприятным было и положение в городах. Имеющиеся данные о реальной заработной плате строительных рабочих Стамбула говорят о том, что в конце XV в. она была относительно высокой (рис. 25).

Рис. 25. Реальная поденная плата неквалифицированных строительных рабочих Стамбула в пересчете на зерно (кг пшеницы)

График построен по данным С. Памука[2132]. Необходимо учитывать, что правительство регулировало цены в Стамбуле, поэтому реальная заработная плата в столице была выше, чем в других районах империи, а ее колебания были менее резкими. Изображенный на графике полиномиальный тренд шестой степени консервативен и показывает лишь общую тенденцию развития; тем не менее очевидно наличие двух промежутков убывания тренда (1480-1610 и 1730-1810 гг.), соответствующих двум демографическим циклам. Эти циклы разделены периодом депрессии, во время которого тренд медленно возрастал, но имели место сильные кратковременные колебания потребления.

Относительно благоприятное продовольственное положение вызвало быстрый рост населения. Для 1491 г. имеются данные переписи о численности христианского населения империи: на Балканах, где христиане составляли большинство, их насчитывалось 674 тыс. дворов, в Анатолии, которая была почти полностью исламизирована, имелось только 33 тыс. дворов. Ко времени следующей переписи, проведенной в 1520-х гг., численность дворов христиан на Балканах увеличилась, по расчетам О. Баркана, на 25%, а в Анатолии – на 90%[2133]. Для более поздней переписи 1570-х гг. на Балканах имеются данные лишь по нескольким округам (нахие), в четырех округах (Куманово, Штип, Монастир и Охрид) количество дворов увеличилось на 17%, т. е. рост замедлился (ввиду того что разделы двора-чифта запрещались). При этом резко возросло число холостяков, которые из-за недостатка земли и невозможности получить надел не могли жениться. В 1520-е гг. число холостяков составляло не более 10% от общего количества дворов, в 1570-е гг. оно достигло 50%[2134].

Для Анатолии имеются более полные данные. Перепись 1520-х гг. зафиксировала здесь 832 тыс. дворов, а перепись 1570-х гг. – 1360 тыс., т. е. на 63% больше. При этом в густонаселенной Западной Анатолии прирост населения был меньше, чем в центральных и восточных областях, и составлял 41%. В некоторых санджаках Западной Анатолии (в том числе, в Айдыне) численность населения практически не возросла, а в двух санджаках даже уменьшилась[2135]. М. Кук более подробно изучил проблему перенаселения в трех санджаках Западной и Центральной Анатолии (Айдыне, Хамиде, Токкате), где насчитывалось около 700 деревень. Материалы, собранные им, показывают, что во второй половине XVI в. распашка достигла своих физических пределов, и крестьяне были вынуждены использовать под посевы даже горные склоны. За столетие, с 1475 по 1575 г, численность населения возросла на 70%, а площадь пашни – только на 20%. В результате средняя величина крестьянского надела (несмотря на запрет разделов) уменьшилась с 1/2 чифтлика до 1/4-1/3чифта[2136]. Так же как на Балканах, нехватка земель в Анатолии привела к увеличению числа холостяков; в санджаке Карахисар их число увеличилось с 15% в 1549 г. до 20% в 1569 г.[2137].

Как могли крестьяне существовать на наделах в одну четвертую от нормального размера при том, что семьи увеличились из-за большого числа холостяков? Некоторое повышение урожайности было достигнуто за счет более тщательной обработки земли и замены пшеницы на более урожайные культуры, просо и ячмень; эти культуры чередовали с бобовыми, которые сеяли на парах[2138]. Но так или иначе, многие крестьяне обращались к ростовщикам; они брали деньги в долг под огромные проценты, достигавшие 50% годовых, не могли отдать долг и превращались в кабальных должников. Продажа земли была запрещена, но в конце XVI в. государственная власть была поражена коррупцией и зачастую уже не могла сопротивляться расхищению государственного земельного фонда. Кроме того, в законе имелись лазейки, которые использовались ростовщиками (и тимариотами), чтобы отнять наделы крестьян. Даже если крестьянин сохранял свою землю, он становился издольщиком, обязанным отдавать кредитору большую часть урожая. Ростовщики, некоторые тимариоты, и вельможи, получившие землю в собственность, создавали частные владения («чифтлики»), где руками батраков и издольщиков производилось зерно на продажу. Таким образом, перенаселение привело к разложению государственной системы землепользования (мири)[2139].

Особенно тяжелая для крестьян ситуация складывалась, когда крупные землевладельцы использовали свои чифтлики для создания скотоводческих ферм («фифтлик»). Огромные стада частных владельцев затаптывали крестьянские поля и лишали крестьянский скот пастбищ. Крестьяне были вынуждены бросать свои поля, и имеются сведения, что, например, в санджаке Коджаели к 1593 г. было оставлено 13 из 159 деревень, а население многих других деревень значительно сократилось. Таким образом, сокращение населения в отдельных санджаках началось еще до вспышки восстаний в 1595 г. и, как полагают Л. Эрдер и С. Фарохи, это было общее явление, не только для Анатолии, но и для Балкан[2140].

Поиски средств существования заставили многих безземельных крестьян перейти к занятию ремеслом; они продавали свои товары на местных рынках, количество которых существенно увеличилось. Многие уходили в города, где пытались заработать на жизнь ремеслом или работой по найму. Известно, что на стройках Стамбула работами крестьяне, пришедшие из отдаленных районов Румелии и Анатолии[2141]. В результате массовой миграции из деревень численность населения годов росла намного быстрее, чем численность сельского населения. По подсчетам О. Баркана, население 12 крупнейших городов Балкан и Малой Азии (без Стамбула) возросло в 1520-1570-х гг. почти на 90%[2142]. Ремесленное производство быстро росло, город Бурса в Западной Анатолии стал крупнейшим в Средиземноморье центром шелковой промышленности; в 1550-1580-х гг. объем производства в Бурсе увеличился вдвое[2143]. Городское ремесло не могло дать работу всем выходцам из деревни, с ростом конкуренции заработки ремесленников падали. Члены городских цехов, эснафов, жаловались на вторжение «чужаков», на нарушение цеховых привилегией и правил работы[2144]. В городах появился избыток рабочих рук и в результате этого реальная заработная плата в 1530– 1590-х гг. упала почти вдвое (см. рис. 25).

Ф. Бродель в свое время выдвинул тезис о том, что в XVI в. рост населения, сопровождавшийся ростом цен и падением потребления, происходил синхронно во всем обширном регионе Средиземноморья, в том числе и в Османской империи. Эта идея была поддержана большинством специалистов по османской истории[2145]. Сравнительно недавно С. Осмукур и С. Памук показали, что падение реальной заработной платы в турецких городах происходило одновременно с падением заработной платы в городах Европы, причем реальная заработная плата в Стамбуле была ниже, чем в Париже, Вене, и Валенсии[2146]. Между тем по расчетам В. Абеля уровень заработной платы в Валенсии во второй половине XVI в. составлял в пересчете на хлеб около 4 кг и был одним из самых низких в Западной Европе[2147]. Следовательно, если исходить из уровня реальной заработной платы, то кризис потребления в Османской империи был более острым, чем в других областях Средиземноморья.

Нехватка продовольствия уже в 1555 г. вызвала запрещение на вывоз хлеба из Турции. Правительство предпринимало энергичные усилия, чтобы наладить хлебное снабжение Стамбула и других городов. Воеводы Валахии и Молдавии были обязаны обеспечивать закупки зерна; купцы получали патенты, в которых указывались закупочные цены и цена в стамбульском порту. Степи между Варной и Днестром превратились в обширный район экспортного зернового производства; в степях Добруджи были вырыты сотни колодцев, позволившие оросить пашни. В южных областях правительство поощряло распространение риса, однако в целом надо признать, что власти уделяли мало внимания ирригации, перекладывая оросительные работы на плечи крестьян[2148].

Огромное значение в поддержании существования бедняков имела традиционная мусульманская благотворительность. Верующие жертвовали свои деньги и имущество в благотворительные учреждения (вакфы), которые владели обширными землями и многочисленными домами в городах. При вакфах имелись большие кухни (имареты), где ежедневно получали пищу тысячи бедняков. Своеобразным проявлением благотворительности было «трудоустройство» многих тысяч юношей, пришедших из деревень, в качестве учеников-послушников (софтов) мусульманских медресе. Софты жили очень бедно и чутко реагировали на каждое повышение цен, в городах часто происходили бунты полунищих послушников[2149].

Но ни власти, ни благотворительные учреждения не могли сдержать быстрый рост городов, которые впитывали в себя огромные массы излишнего сельского населения. В 1475 г. в Стамбуле насчитывалось примерно 65 тыс. жителей, в 1550 г. – более 500 тыс. В 1574–1575 гг, а затем в 1588, 1590, 1595 гг. столицу поразил голод[2150]. «На огромный Стамбул обрушились несчастья: нищета, дороговизна, катастрофический голод и, наконец, чума, – писал Ф. Бродель. – С 1561 по 1598 год по переписке венецианского баила можно насчитать 94 месяца чумы (в целом почти восемь лет), и это еще заниженная цифра»[2151]. Чума 1591 г. унесла в Стамбуле и окрестностях 80 тыс. жизней, примерно такое же число жертв было в эпидемию 1594 г.[2152]. Во время голода 1574–1575 гг. вспыхнула волна бунтов софтов, прокатившаяся по всей Анатолии. В некоторых местах софты не просто бесчинствовали и грабили, но принуждали сипахи выплачивать им значительные денежные суммы. Новые бунты произошли в 1579– 1583 гг.; султанское правительство обещало софтам прощение в случае прекращения мятежей, но бунты вспыхивали еще не раз в последние годы XVI в.[2153].

Рост населения вызвал кризис не только в городах и деревнях, но и в кочевых юртах. В Западной Анатолии кочевники составляли 15% населения, их численность возросла в 1520-1570-х гг. на 52%[2154]. Между тем по мере увеличения посевов площадь пастбищ сокращалась, это вызывало острые конфликты между кочевниками и земледельцами. Османское правительство стояло в этих конфликтах на стороне земледельцев; оно предписывало племенам места стоянок и маршруты передвижения, проводило переписи и облагало кочевников налогами. Привыкшие к вольной жизни степняки с трудом мирились с этой регламентацией. Вдобавок после реорганизации армии племенные ополчения перестали участвовать в военных действиях, и кочевники уже не могли рассчитывать на военную добычу. Молодые джигиты уже не могли попытать счастья на границе в рядах «акынджи» и обогатиться набегами. Подразделения яя и мюселемов также потеряли свое военное значение, и их стали использовать в основном в обозе. В силу этих военно-технических причин кочевники потеряли положение военного сословия, «аскери»; их все чаще приписывали к «райе». Такая ситуация резко контрастировала с тем положением, которое кочевники занимали в соседнем Иране. В итоге кочевники ненавидели бюрократическое правительство, племена часто поднимали восстания и уходили через границу в Иран и Азербайджан[2155].

Таким образом, и в деревнях, и в кочевых юртах росло число молодых холостяков, «лишних людей», которые не имели занятия и которых в османских документах называли «левендами». В годы голода многие из них становились разбойниками, и слово «левенд» вскоре стало обозначать также и разбойника[2156]. Другие шли в солдаты-наемники; воспользовавшись стремлением левендов прокормиться военной службой, османское правительство во второй половине XVI в. перешло от рекрутирования азебов к их найму. Этих солдат-наемников называли «секбанами» или «тюфенгчиями», так как они были вооружены мушкетами-«тюфенгами». До середины XVI в. мушкеты были в первую очередь оружием регулярного корпуса янычар, который обеспечивал стабильность монархии. Теперь же благодаря наемничеству новое оружие получило относительно широкое распространение. После окончания компании наемное войско распускалось, но левенды отказывались сдавать оружие и расходились по стране, пытаясь наняться в военные отряды провинциальных губернаторов-пашей или стать охранниками. Однако устроиться таким образом удавалось немногим, а остальные присоединялись к разбойникам[2157].

Некоторые историки акцентируют внимание на роли левендов-тюфенгчиев в кризисе конца XVI в., указывая на то обстоятельство, что появление мушкета дало крестьянам оружие, которое позволило им претендовать на место в военном сословии – и именно эти претензии крестьян подвигли их на восстание. По мнению Х. Инальчика, распространение мушкета было следствием продолжавшейся военной революции, важным моментом которой было вытеснение рыцарской кавалерии пехотой, что влекло за собой падение роли сипахийского сословия и, соответственно, повышение социального статуса пехотинцев-туфенгчиев, завербованных из крестьянской среды[2158]. Несомненно, военно-технический фактор способствовал нарушению социального равновесия, действуя в унисон с демографическим фактором, но, по нашему мнению, вряд ли было бы справедливо выдвигать его на первое место. Известно, что аркебуза стала массовым оружием еще в конце XV в., но она превратилась в оружие мятежников лишь через сто лет, когда перенаселение и падение потребления (попросту, голод) породили многочисленные отряды разбойников-левендов. После кризиса, когда население уменьшилось, а потребление возросло, уменьшилось и количество разбойников, и они уже не представляли опасности для государства, хотя по-прежнему претендовали на место в военном сословии. Таким образом, претензии простолюдинов на более высокий статус проявлялись в широком масштабе лишь в период перенаселения и падения потребления и, очевидно, имели своей целью повысить уровень потребления.

Сжатие поставило тяжелые проблемы и перед военным сословием. Численность сипахийского ополчения (вместе с приводимыми сипахи-всадниками) в течение XVI столетия увеличилась вдвое, с 60 до 130 тыс. воинов[2159]. Число претендентов на звание сипахи росло вместе с численностью армии, любой храбрый воин мог быть рекомендован командирами, которые часто использовали это средство для возбуждения отваги своих подчиненных. Однако, поскольку конкуренция за места возрастала, получение султанского ордера на владение тимаром еще не означало получения тимара, так как свободных тимаров не хватало[2160]. Пытаясь решить эту проблему, правительство уменьшало размеры тимаров, отдавало в тимар лишь часть деревни или предоставляло один тимар нескольким воинам. Особенно тяжелое положение сложилось после девальвации акче в 1584 г., когда в результате роста цен реальные доходы сипахи (получаемые в деньгах) уменьшились в 2-3 раза, упав до уровня доходов крестьянских хозяйств[2161]. В то время как падение государственных налогов в результате инфляции компенсировалось их повышением, рента, получаемая сипахи, оставалась фиксированной; в результате доля сипахи в общем объеме крестьянской ренты резко сократилась. В начале XVI в. сипахи Румелии получали примерно 50-70% сборов с сельского населения, а в конце этого века – лишь 20-25%[2162]. Падение доходов побудило многих сипахи под разными предлогами требовать от крестьян увеличенную ренту, и отчеты кади свидетельствуют о нарастающей напряженности в деревне[2163]. Изученные В. Мутафчиевой материалы проверок, проведенных в 1605-1606 гг., показывают, что подавляющее большинство сипахи владели минимальными кылыдж-тимарами в 2-3 тыс. акче. В то же время резко возросли доходы высших прослоек элиты: в ряде случаев за санджакбеем числился доход почти равный общему доходу всех сипахи санджака[2164]. Таким образом, происходил процесс фрагментации элиты и поляризации ее различных прослоек в отношении доходов.

Х. Инальчик указывает, что войны с Ираном и Австрией в конце XVI в. были в некотором смысле следствием роста населения: османское правительство пыталось дать работу и добычу безработным секбанам и обедневшим сипахи[2165]. Десятки тысяч левендов стали солдатами, несколько тысяч из них получили тимары в завоеванном Азербайджане и превратились в сипахи. Однако бесконечные войны ставили перед властями тяжелые финансовые проблемы. Для содержания армии пришлось увеличить подушный налог, джизью, с 30 акче в 1566 г. до 40 акче в 1574 г. Все чаще практиковался сбор чрезвычайного налога, авариза; в 1564 г., например, собирали по 80 акче со двора – такой дополнительный налог в год сбора практически удваивал налогообложение. Благодаря этим (и другим) мерам удалось увеличить общие доходы бюджета с 241 млн акче в 1546–1547 гг. до 313 млн в 1582–1583 гг. Однако денег все равно не хватало, солдатам и военачальникам порой по несколько месяцев задерживали выплату денежного довольствия. Не получая жалования, расквартированные в провинции войска стали грабить население, что в свою очередь вызывало беспорядки и бунты[2166]. В этих условиях в 1584 г. правительство прибегло к рискованной мере: содержание серебра в акче было уменьшено почти наполовину (с 0,61 до 0,34 г). Цены сразу же поднялись почти вдвое, а реальные доходы бюджета резко уменьшились. Власти были вынуждены увеличить джизью до 85 акче в 1593 г. и до 140 акче в 1595 г, авариз достиг 160 акче в 1592 г. и 250 акче в 1593 г.[2167]. «В провинциях государства чрезвычайные налоги довели… народ до того, что ему опротивел этот мир и все, что находится в нем…» – писал сановник Мустафа Селяники[2168].

В 1562-1582 гг. численность наемного войска увеличилась с 40 до 64 тыс., а расходы на него возросли с 122 до 178 млн акче[2169]. К 1595 г. количество наемников достигло 82 тыс., а расходы составили 251 млн акче[2170]. Обнищавшее население не могло платить налоги, поэтому, несмотря на их повышение, доходы бюджета оставались на уровне 300 млн акче; дефицит бюджета был огромным. В 1596 г. нехватка денег заставила правительство еще раз девальвировать акче, уменьшив его серебряное содержание с 0,34 до 0,23 г. Ситуация усугублялась начавшимся разложением государственного аппарата. Финансовый кризис во второй половине XVI в. привел к тому, что чиновники, не получавшие вовремя жалованья, стали брать взятки; с другой стороны, появились богатые собственники (в частности, ростовщики), предлагавшие взятки, чтобы обойти закон. Коррупция быстро распространилась снизу вверх; по свидетельству венецианского баила Малипьеро (1596 г.), для получения должности везира нужно было раздать взяток на 80 тыс. дукатов, для получения должности начальника финансового ведомства – 40 тыс. дукатов. Получившие таким образом должность высшие чиновники для возмещения своих расходов и получения прибыли собирали приношения (бакшиш) с нижестоящих, а те вымогали деньги у простого народа[2171]. Большая часть налогов и раньше отдавалась на откупа, но откупщики строго контролировались и не смели взять лишнее. Теперь же этот контроль ослабел. Мустафа Селяники писал в 1597 г, что сборщики налогов «ходят из дома в дом и берут с бедняков и неимущих по 300 акче, и опять эти доходы не поступают целиком в государственную казну, а часть их застревает между судьями, наибами и чаушами»[2172]. Султан Мехмед III в указе по поводу своего восшествия на престол (в 1595 г) отмечал, что при Сулеймане I (1520-1566 гг.) «никто не страдал от какой-либо несправедливости или вымогательства, и все дела империи шли идеально». Сейчас же «кодекс законов, гарантирующих справедливое правление, пренебрегаем и забыт, а всевозможные несправедливые новшества введены в административную практику»[2173].

Ситуация осложнялась еще и тем, что паши и бейлербеи в провинциях в целях борьбы с усилившимися разбоями получили позволение иметь свои вооруженные отряды. Чтобы прокормить своих солдат, они облагали крестьян незаконными дополнительными поборами, что еще более ухудшало положение райи. Селяники свидетельствует, что «бейлербеи и беи, являющиеся управителями провинций, по три раза в месяц совершают нашествия на подданных государства», собирая не только большие суммы сверх установленных налогов и сборов, но и буквально разоряя крестьян расходами на свое пребывание в деревнях[2174]. С другой стороны, обладая своими военными силами, паши становились более независимыми от центрального правительства и нередко проявляли сепаратистские устремления.

В начале 1590-х гг. обстановка во многих районах Анатолии была чревата социальным взрывом. Стычки населения со сборщиками налогов произошли в Диарбекире, Эрзруме, в области Караман и во многих других районах[2175]. В 1595 г. вспыхнуло большое восстание: «…В Анатолии презренные райя, найдя страну без присмотра, встали на путь грабежа и разбоя… – свидетельствует хронист Китяб Челеби. – Вооружившись клинками и иным оружием, они грабили и разрушали, нанося оскорбления уважаемым людям»[2176]. Гражданская война началась как восстание плохо вооруженной райи, к которому затем примкнула часть расколовшегося военного сословия. Этот раскол спровоцировал сам султан: осенью 1596 г. после битвы с австрийцами при Кересташе он приказал провести смотр и уволил в отставку всех, кто дезертировал с поля боя или вообще не явился в войско, – 30 тыс. воинов; многие из беглецов были казнены. Отставленные сипахи примкнули к восставшим райатам; к ним присоединились многочисленные разбойники-левенды. С самого начала активное участие в восстании принимали туркменские и курдские кочевые племена, давно ненавидевшие османов. Кочевники не только сражались с правительственными отрядами, но и, пользуясь случаем, грабили крестьян-земледельцев, и это придавало восстанию оттенок кочевой, традиционалистской реакции[2177].

Восстание охватило сначала Восточную Анатолию – область с преобладающим кочевым населением. Под знаменами повстанцев собралось 70 тыс. воинов, и их вождь Кара Языджи провозгласил себя Халим-шахом Победоносным. Целью Кара Языджи было создание в Восточной Анатолии независимого государства. Некоторые традиционалистски настроенные беи принесли присягу новому шаху, но осенью 1601 г. Халим-шах был разбит и погиб[2178]. На смену ему пришли другие вожди; в 1603 г. восстание распространилось на густонаселенные земледельческие области Западной Анатолии, общая численность мятежников (джеляли) достигла 200 тыс., и они захватили старую столицу Османов, Бурсу. На Балканах также вспыхивали восстания, здесь вели борьбу отряды христианских повстанцев-гайдуков. Султан был вынужден заключит мир с Австрией и бросить на подавление восстаний всю свою армию. В конце концов в 1609 г. восставшие были разбиты[2179].

Однако подавление восстаний не разрешило социальных противоречий, которые были их причиной. В рядах янычар и наемников находились по большей части те самые левенды, другая часть которых сражалась в рядах повстанцев. Численность наемных войск во время гражданской войны достигла 90 тыс., тогда как реальные доходы казны упали более чем вдвое[2180]. Так же как повстанцы, правительственные солдаты требовали «трудоустройства» в наемной армии и восставали против попыток ее сокращения. В 1622 г. янычары свергли и убили султана Османа II, в 1631 г. они снова ворвались во дворец, убили 15 высших сановников и заставили Мурада IV (1623-1639 гг) назначить угодного им великого везира. Лишь через полтора года Мурад IV сумел овладеть ситуацией и расправиться с мятежниками. В Стамбуле было казнено свыше 500 янычар, а в провинции число жертв достигло 20 тыс. Таким образом, левенды были в конечном счете приведены к покорности.

Длительный период смут привел к разорению страны, сотни тысяч крестьян стали жертвой голода и эпидемий, многие бежали из охваченных войной областей. Поскольку после 1570-х гг. не проводилось общих переписей, то масштабы катастрофы можно представить только по данным для отдельных округов. Население округа Чебинкарахисар в 1613 г. по сравнению с 1569 г. сократилось на 44%, но было больше, чем в 1547 г.; население округа Коджаели в 1613 г. было меньше, чем в 1547 г. на 13%, из чего можно заключить, что масштабы катастрофы здесь были не меньшими, чем в Чебинкарахисаре[2181]. Население Бурсы в 1631 г. было в три с лишним раза меньше, чем в 1573 г.[2182]. Судя по данным о налогах, численность жителей в городах Кайсери и Амасья в 1640-х гг. составляло примерно половину от уровня 1570-х гг. О большом сокращении населения говорит также уменьшение примерно наполовину доходов крупнейших вакфов, имевших земли в разных санджаках Анатолии[2183]. Доходы центральной казны в 1568 г. составляли 350 млн акче, а в 1648 г. – 360 млн, но серебряное содержание акче упало за это время с 0,61 до 0,28 г, т. е. доходы в серебре упали в 2,1 раза (примерно таким же было падение в пересчете на зерно)[2184]. Учитывая эти данные, можно предполагать, что население Анатолии уменьшилось на 1/3-1/2; на Балканах сокращение населения было менее значительным.

Важным результатом кризиса было уничтожение возникшего в период Сжатия крупного землевладения. В 1609 г. султан Ахмед I издал «Фирман справедливости», по которому крестьяне могли получить назад земли, проданные ими во время предвоенных голодных лет или оставленные в период войны[2185]. Таким образом, этатистская монархия вернулась к политике регулирования социальных отношений.

Еще один результат кризиса заключался в изменении характера военного сословия. Во время кризиса власти стали комплектовать корпус янычар из наемников, и, резко увеличившись в размерах, он превратился в наемную армию. Позднее янычарам было дозволено жить семьями и заниматься ремеслом; таким образом, в составе военного сословия появилась новая – и очень значительная по численности – прослойка, связанная системой комплектования и образом жизни с простым народом, точнее, с торгово-ремесленными слоями города. В определенном смысле левенды-тюфенгчии добились своего, и часть их вошла в состав военного сословия; при этом корпус янычар утратил свой регулярный характер и превратился в подобие городского ополчения.

* * *

Подводя итоги нашему обзору истории Османской империи в XVI в., можно отметить, что в этот период ясно проявилось определяющее значение демографического фактора. В конце XV столетия на большей части территории османского государства крестьяне еще не испытывали недостатка в земле, лишь в Западной Анатолии проявлялась земельная теснота. Период с 1470-х до 1540-х гг. в целом был периодом восстановления и роста; для этого времени характерны: наличие свободных земель, быстрый рост населения, рост посевных площадей, низкие, но постепенно растущие цены на хлеб, высокая реальная заработная плата, относительно высокий (но постепенно понижающийся) уровень потребления, строительство новых (или восстановление разрушенных ранее) поселений, ограниченное развитие городов и ремесел, незначительное развитие аренды и ростовщичества. С середины XVI в. начинается период, который Х. Инальчик обозначает как эпоху роста «демографического давления, интерпретируемого как экономическое Сжатие»[2186]. Мы наблюдаем такие характерные признаки периода Сжатия, как отсутствие свободных земель, крестьянское малоземелье, высокие цены на хлеб, низкий уровень реальной заработной платы и потребления, неустойчивый демографический рост, его замедление или приостановка, высокий уровень земельной ренты, частые сообщения о голоде, эпидемиях и стихийных бедствиях, стихийное ограничение рождаемости, разорение крестьян, распространение ростовщичества и аренды, высокие цены на землю, рост крупного землевладения, уход разоренных крестьян в города, где они пытаются заработать на жизнь ремеслом или мелкой торговлей, рост городов, развитие ремесел и торговли, большое количество безработных и нищих, голодные бунты и восстания, попытки увеличения продуктивности земель, внешние войны с целью приобретения новых земель и понижения демографического давления, обеднение элиты, рост конкуренции за статусные позиции и фрагментация элиты, хронический финансовый кризис государства и обострение борьбы за ресурсы между государством, элитой и народом.

Необходимо отметить, что Сжатие вызвало появление и рост крупной земельной собственности, разложение системы бюрократического управления, рост коррупции и ослабление государственного регулирования.

В 1595–1609 гг. разворачивается полномасштабный экосоциальный кризис. Для этого периода характерны голод, эпидемии, восстания и гражданские войны, внешние войны, гибель больших масс населения, принимающая характер демографической катастрофы, разрушение или запустение многих городов, упадок ремесла и торговли, высокие цены на хлеб, низкие цены на землю, гибель значительного числа крупных собственников и перераспределение собственности, социальные реформы.

Таким образом, мы можем констатировать наличие практически всех признаков классического демографического цикла. Однако, необходимо отметить, что демографический фактор действовал одновременно с военно-техническим фактором. Появление мушкета дало крестьянам оружие, с помощью которого они могли противостоять рыцарям-сипахи, и это придавало силы повстанцам. Более того, в новой обстановке тюфенгчии-левенды могли претендовать на место в военном сословии, и эти стремления стимулировались желанием уйти от вызванной перенаселением нищеты. В конечном счете одним из результатов кризиса стало переформирование военного сословия, и простонародье было допущено в состав преобразованного корпуса янычар. В целом, однако, этатистской монархии удалось выдержать тяжелое испытание, и османское самодержавие сохраняло свою силу до начала XVIII в.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.