Глава 3 О главном доме Марьино
Глава 3
О главном доме Марьино
Миновав два моста — трехарочный и тот, что сделан из диких камней, гости направлялись к главному дому, который то открывался, то исчезал за деревьями, чему способствовали криволинейные дорожки, устроенные по рекомендации Хэмфри Рептона. Его книга «Observations on the Theory and Practice of Landscape Gardening» (1803 г.) явно не убиралась со стола графини. Создание или, точнее, расширение господского дома началось немедленно после присвоения усадьбе имени.
Бог знает, где жила баронесса Мария Яковлевна, да и был ли у нее, московской жительницы, дом здесь, на Тосне. Здание, доставшееся Строгоновым, возводилось для A.B. Хлебникова, дворянина обыкновенного достатка, и, конечно, не могло удовлетворить амбиций столь «знатного» рода. Согласно недатированному и неподписанному проекту, в котором едва появившееся на карте имение названо с ошибкой «Марзино», предполагалось, что архитектурный ансамбль будет состоять из пяти отдельно стоящих зданий, соединенных между собой двойной открытой колоннадой.
Этот проект, сделанный на двух листах и достаточно детально проработанный, следует признать все же наброском, вышедшим, судя по всему, из «мастерской И.Ф. Колодина», дебют которого как мастера относится к 1813 году, когда были начертаны два рассматриваемых листа. Иначе Лукин не смог бы начать работы.
В центре композиции на высоком берегу Тосны решили сохранить в перестроенном виде старый дом. Его должно было увенчать некое подобие открытого храма со скульптурой на крыше. Значительная часть внутренности здания отдавалась Парадной лестнице, занимавшей всю высоту здания и призванной заменить две прежние. На уровне второго этажа намечалось устроить большой, на два этажа, зал с кессонированным сводом и с окнами на реку.
Следовательно, ранее существовавшие в старом доме внутренние перегородки предполагалось уничтожить. Четыре павильона по общему объему планировались так же, как открытые и «бесполезные» храмы, они декорировались с двух сторон скульптурами львов и аллегорическими фигурами на карнизе. В месте разрыва колоннады планировалось устроить въезд на парадный двор по мосту, переброшенному через Поваренный ручей. Этот замысел, еще сохраняющий прежнюю осевую симметрию имения, начал исполнять С.П. Лукин. Образец для подражания установлен и заимствование кажется очевидным.
Когда-то H.A. Львов на полях книги о садоводстве К. Гиршфельда сделал набросок храма солнца. Рисунок сопровождается следующими строками: «Я всегда думал выстроить храм солнцу, не потому только, чтоб он солнцу надписан был, но чтоб в лучшую часть лета солнце садилось или сходило в дом свой покоиться. Такой храм должен быть сквозной, и середина его — портал с перемычкой, коего обе стороны закрыты стеною, а к ним с обеих сторон лес».[246]
Первый проект дома И.Ф. Колодина 1813 года. На II листе продольный, поперечный разрезы дома, и план второго этажа
Здесь заметно вовлечение российского художественного деятеля, каковым следует считать Львова, в всеевропейскую «манию Стоунхенджа», особенно ярко проявившуюся в близлежащем к древнему святилищу городе Бат. Связь между английскими шедеврами очевидна. Джон Вуд-старший, упомянутый выше строитель необычных площадей, Цирка и Королевского кресчента, делал рисунки древнейшего сооружения. Воздействие Стоунхенджа через Бат на российские постройки менее ощутимо.
На первом листе архитектор показал главный вид здания, часть его со стороны деревни Тарасовой и план первого этажа
Цирк в Бате был построен между 1754 и 1768 годами, Кресчент — в 1767–1774.
Несколько позже, в 1790-х годах, H.A. Львов спроектировал в тверской губернии усадьбу Знаменское-Раек, план которой едва ли не в точности скопировал И.Ф. Колодин. Мы видим те же четыре павильона, подчиненные дому и соединенные между собой далекой от правильного очертания колоннадой, замыкающейся воротами. На их месте в Марьине — мост. Правда, львовские павильоны закрыты и увенчаны куполами. Сомнительно, чтобы проект А.Н. Воронихина столь зависел от чужого замысла. Он был творцом и фантазером во всех своих проявлениях. Да и Колодин едва ли сам проявил инициативу, скорее образец для копирования ему указали. Мы видим в имении графини С.В. Строгоновой множество примеров развития идей, исходивших от Львова, в окружении которого одной из самой заметных фигур был A.A. Менелас.
На план английского парка, нарушая намеченную линию дорожек, нанесены контуры домов: большого и малого (Зеленая мыза)
Усадьба Знаменское-Раек — прототип строгоновской усадьбы
Дом в Знаменском-Раек строил шотландский мастер Вальтер Ирвинг, он, как и Адам Менелас, принадлежал к числу мастеров по изготовлению сводов, приехавших по приглашению Чарлза Камерона в 1784 году. Спустя шесть лет Львов «приобрел» Менеласа в свою команду, ожидая, что именно он научит его «красиво и прочно» строить. Помимо этого Адам Адамович, как звали Менеласа в России, мог познакомить россиянина с землебитным строительством.
H.A. Львов участвовал в создании нескольких школ практического земледелия, частью их программ было создание домов по новой технологии. Первое подобное учебное заведение открылось поблизости от Павловского парка в деревне Тярлево в 1797 году. Там же построили первый землебитный дом, а затем в Гатчине с успехом возвели существующий до настоящего времени Приоратский дворец (1798–1799). Преемницей Львова (или Менеласа?) стала графиня С.В. Строгонова, построившая по проекту A.A. Менеласа из землебитного кирпича караулку (lodge), а также учила «битому строительству» в собственной Школе.
Следующий проект марьинского дома датирован 29 мая 1814 года, двумя месяцами позже гибели графа Александра Павловича, и может расцениваться как реакция на смерть наследника, в связи с которой все планы, в том числе и усадебные, и воззрения на главный дом, могли быть решительно пересмотрены. Проект подписан «ИК», что, без сомнения, значит «Иван Колодин».
План здания по проекту 1814 г.
Здание имеет уже только два дополнительных павильона при сохранении закрытой теперь уже колоннады, хотя храм на крыше еще существует.
Ансамбль получил отдаленное сходство с домом, построенным Р. Адамом в Кедлстоуне (графство Дербишайр), и дворцом в Павловске. Этот ансамбль имел туже историю формирования. Вначале существовал лишь главный объем. Затем у него появились одноэтажные галереи, ставшие впоследствии двухэтажными, приводили к дополнительным корпусам.
Владельцы Марьино часто наведывались на берега Славянки. И.Ф. Колодин в апреле 1814 года посылался во владение императрицы Марии Федоровны, получив шанс занять место А.Н. Воронихина при монаршей особе. Правда, он пришелся не ко двору.
Допустимо назвать строгоновскую усадьбу «малым Павловском», если бы не было известно, что Ч. Камерон, архитектор великой княгини, впоследствии императрицы Марии Федоровны, сам подражал Кедлстоуну.
Проект 1814 года осуществили, но, вероятно, не сразу. В 1815–1816 годах, судя по всему, наступил некоторый перерыв в создании Марьино в связи с упомянутыми выше трагическими событиями. Кроме того, мы знаем, что Колодин занимался и другими работами. Следует отметить, что далеко не все идеи Ивана Федоровича пришлись по душе графине Софье Владимировне. Вместо двух помещений — Столовой и Залы — в западном корпусе, вероятно по соображениям экономии, создали лишь один Зал.
Таким марьинский дом предполагался накануне смерти графа Павла Александровича
Однако он оказался двухсветным с двумя небольшими кабинетами для танцев. В восточном корпусе отменили устройство интерьера, по своему плану напоминавшего Картинную галерею в городском доме и предназначавшегося, судя по всему, для роскошного зала Библиотеки. Сыграли ли свою роль и здесь впечатления от Бленема, где княгиню Наталью Петровну и ее спутников поразил тот зал, которого удостоилось книжное собрание герцога Мальборо?
Разработкой следующего и окончательного проекта фасада в версии Колодина (причем только фасада) завершилась 3 марта 1817 года, накануне последнего путешествия графа Павла Александровича. По нему центральный объем получил третий мансардный этаж. Вместо колоннады появились двухэтажные крылья, декорированные на нижнем уровне колоннами дорического ордера. Оставалось в силе предложение о четырех дополнительных зданиях. Однако теперь они трактовались различным образом. Ближние к дому павильоны только немного уменьшались в размере, а два других задумывались совсем незначительными, но увенчивались куполами со скульптурами, напоминая те, что есть в Знаменском.
Детальных поэтажных планов нет. Но есть обмеры, составленные А. Никитиным по всей вероятности в начале 1830-х годов. Этот мастер зафиксировал наличие трех зданий, связанных между собой одноэтажной галереей, и составил план завершения дома в соответствии с проектом Колодина, предложив от себя пристройки к купольным павильонам и «приделав таким образом к серпу ручки» с обеих сторон и на уровне только первого этажа. На особом плане парка он показал контуры дома в новой редакции. Поскольку церковь показана в перестроенном виде, мы можем отнести начало второго строительства ко времени после 1832 года. План, пожалуй, не мог быть составлен позже 1837 года, поскольку обозначены покои для княгини Натальи Петровны.
Лист И.Ф. Колодина под названием «Двери в село Марьино» демонстрирует любопытные вариации на тему ампира
Согласно документам, смету на строительство дома в варианте 1814 года в размере 68 253 рублей Колодин составил 19 сентября 1816 года. В декабре начали усиленно заготавливать камень для цоколя и лещадную плиту. 18 февраля следующего года был заключен контракт на поставку 500 тысяч кирпичей. Возведение стен назначили на лето 1817-го, оно ознаменовалось трагедией — смертью графа.
Первоначально Колодин предполагал роспись по штукатурке. Заметьте: его помощник, исполнявший лист, показал двери южной стены как окна
17 сентября, следовательно, уже после того, как графиня вернулась из рокового путешествия «Святого Патрикия» (на нем оборвалась жизнь графа П.А. Строгонова), строитель Сергей Шашин, человек, имевший проблемы с грамотой, писал С.А. Игнатьеву, в тот момент главноуправляющему Санкт-Петербургской конторы графини Софьи Владимировны: «В каменном доме кончили наружную каменщики работу и сошли в нутро. Которые для лесниц нутренных шести; кои уже начаты делать, из оных 2 лестницы зделаны в кумполи, а прочие каменщики делают своды: как-то на кухне и в кондитерской, печники проводят трубы, которые скоро кончат, смайка по верхнему этажу вся кончена равным образом и в среднем было бы кончена, но только остановка за пильщиками; плотничья работа по большому дому равно и по другим, балки положены и подборы в верхних этажах стропилы все поставлены; кровельщиком крыши все покрыты только от церкви одни сторона не покрыта, на которую требуетца листового железа 150 пудов в добавок к 200 пудам; столарная работа рам вся готова и стоит уже на своих местах, которая же печь была приготовлена для обжигания извести, коя уже обожена, и зделан сарай для оной, трубы все ощекатурены на каменном доме».[247] Этот документ позволяет думать, что стены дома были готовы к осени 1817 года.
Проект росписи Дж. Б. Скотти для того же зала
В 1818 году под надзором управляющего Е.И. Бушуева начались отделочные работы. Петр Демидов руководил столярными работами. Яков Железнов — лепными, Яков Сщенников — мраморными, Семен Балакшин — каменными, Сергей Степанов отвечал за штукатурные и печные работы. Столяр Василий Иванов изготавливал мебель для комнат графини. Всем им давал проекты Колодин, он еще 23 августа 1816 года сочинил лист под названием «Двери въ село Марьино». Здесь особенно заметно, насколько он зависел от своего учителя, повторяя замыслы городского дома Строгоновых.
Колодин же продумал отделку для трех главных помещений, названия которых устоялись только со временем — Большой гостиной, Столовой и Залы, предполагая во всех них использовать искусственный мрамор, роспись под карнизом, камины с зеркалом, диваны, а также скульптуры.
Если суммировать все известные факты, то можно заключить, что Строгонова, располагая проектом большого дома, временно отступила, вернулась к варианту 1814 года, поручив в то же время Есакову вписать сочиненный Колодиным в 1817 году вид здания в отчетный альбом. Так можно интерпретировать сохранившиеся материалы, хотя, к сожалению, в нашем распоряжении недостаточно сведений для полного описания всех нюансов развития замысла. Но, кажется, можно точно сказать, что колодинские эскизы росписи стен не понадобились.
Новые предложения поступили от Дж. Б. Скотти. Сохранились датированные 2 сентября 1818 года композиции «Триумф Аполлона», «Аполлон на колеснице» и «Венера на колеснице» для Большой гостиной. Если роспись Ортолани Дамон не успел исполнить до наступления осенних холодов, то занялись ею, вероятно, весной 1819 года. Судя по позднейшим фотографиям, именно Скотти разработал эскизы и для других интерьеров, в частности, Портретной галереи, соединявшей Большую гостиную с Залом.
Итак, в 1818–1819 году завершился этап авторства И.Ф. Колодина, оставившего задел на будущее. Прошло десятилетие, семья увеличилась. К 1832 году у графини Софьи Владимировны появилось уже более десятка внуков и внучек. Их надо было где-то поместить вместе с няньками и гувернантками. Архитектор А. Никитин, обмерив строение Колодина, достаточно точно воспроизвел предложение предшественника от 1817 года, добавив две одноэтажных пристройки. Они образовали маленькие дворики с западной и восточной стороны здания. Получился огромный дом, позволивший век спустя историку в предисловии к очерку об усадьбе написать такие знаменательные слова: «…Марьино иного типа, чем обычные русские помещичьи усадьбы… [она] блистала пышностью, недоступною обыкновенному помещику».[248]
По счастью, в 1848 году Н. Матвеевский, корреспондент журнала «Иллюстрация», отправился в Марьино, и лишь благодаря ему мы, помимо планов, имеем свидетельство. Вот как этот визитер описывает владение: «Войдя в дом с средней террасы, вы находитесь в большой лепной зале; стены ее фальшивого мрамора, пропорции изящны и стройны. Рядом небольшая, но богатая прекрасными картинами и мраморами галерея; далее большая диванная, также с стенами под мрамор: здесь вы найдете шахматы, разного рода маленькие бильярды, домино, воланы, — все возможные летние комнатные и садовые игры… Переступя через порог, вы найдете достойную лучшего игрока бильярдную комнату, — откройте из нее дверь — вы на террасе, с которой спуститесь в сад… Столовая (сзади диванной) увешана превосходными картинами и украшена японскими и китайскими вазами; все это налево от среднего входа».
Большой диванной именуется интерьер, называемый И.Ф. Колодиным Залой, а на плане А. Никитина обозначенный как Столовая. Этот интерьер не стал двухсветным, чтобы не препятствовать проходу приезжающих по второму этажу. К Столовой и Большому залу я еще вернусь. Прежде рассмотрим общую картину.
К статье приложены три иллюстрации, на них П. Борель показал Лесной дом, храм и главный марьинский дом, конфигурация которого к концу 1840-х годов окончательно сложилась. На картинке в журнале впервые видны двухэтажные корпуса, отходящие под прямым углом от корпусов под куполами. Здание имело семь крылец, три из которых, обращенные в сторону дороги, «охранялись» четырьмя львами и четырьмя львицами.
Таким И.Ф. Колодин задумывал Зал
Представленный проект Столовой И.Ф. Колодина не был реализован
Два малых двора находились с восточной и западной сторон. Из обширного парадного двора, особо огражденного чугунными тумбами перевезенными от невского дома и украшаемого в теплую пору померанцевыми, апельсиновыми, лимонными и «редкими хвойными» деревьями в кадках, в здание вели три лестницы, позволявшие попасть: прямо — в Большую гостиную, налево — в Большой зал, и, наконец, направо — в Библиотеку — непосредственно из двора, в центре которого, кстати, стояли часы-флюгер. Иногда возможностью посмотреть на господскую жизнь пользовались чувствовавшие себя вольготно в парке бараны, что, как скрупулезно зафиксировано в одной из дворцовых описей, приводило к повреждению мебели.
Исполненный А. Никитиным план второго этажа, который, по английской манере, не был главным в усадебном доме
Итак, особые входы позволяли не смешиваться разного рода гостям: одни прибывали исключительно на трапезу, другие — для свидания с книгами или на музыкальные вечера (теперь это называется зонированием здания). Впрочем, бывали и такие, кто совмещал разного рода времяпрепровождения.
Марьинская усадьба весьма точным образом отражала иерархию, сложившуюся в семье графов Строгоновых-князей Голицыных. По другую сторону коридора от Большой гостиной, окнами на Тосну, находились три комнаты княгини Натальи Петровны — почетной главы семьи, она в Марьине «…владычествовала безраздельно». Здесь самым главным интерьером, и впоследствии даже знаменитым, была Красная гостиная, получившая свое название по цвету шелка, использованного для обивки стен. С ней соседствовали Кабинет и Спальня.
На втором этаже старого дома располагались шесть комнат, также разделенных коридором на две части. Здесь были Уборная, Спальня, Кабинет, Гостиная и другие комнаты графини Софьи Владимировны — подлинной владелицы, которая имела большое число комнат, но располагались они на втором этаже. В Уборной, например, находились элегантные женские вещицы: «уховертка золотая, гребенка тупейная черепаховая, гребни черепаховые редкой и частой, они же белой кости и пальмовый, косточка черепаховая для чищения языка». Можно было найти там серебряные и вызолоченные умывальник и тазик, а также щипцы.
В Спальне находилась миниатюрная живопись и шестнадцать живописных картин, среди которых наиболее интересны маленькие картинки на дереве Гюбера Робера, в XX веке их ждала весьма драматическая судьба. Там же стояли гипсовый и мраморный бюсты графа Александра Павловича, его рапира и бюро красного дерева. Вещи сына, его рукописи, небольшую библиотеку и скульптурное изображение Александра Воронихина, мать перевезла в Марьино в 1827 году.[249]
Графиня Софья Владимировна перевезла в Марьино скульптурный бюст своего рано погибшего сына Александра и, вероятно, проводила много времени перед ним
В том же зале хранились турецкий серебряный сосуд мужа — графа Павла Александровича, его шпага, «у коей турецкий клинок», вязаное одеяло работы императрицы Елизаветы Алексеевны, два ее же «цветника фарфоровых золоченных в виде ваз с живописью, представляющей трех граций и амура с мраморным пьедесталом порфирового цвета». Все это — свидетельства нежной дружбы вдов, еще одним свидетельством которой были и два схожих между собой марьинских портрета. Исполненные в 1830–1831 годах они представляют вдов перед монументами Александров. На акварели П.Ф. Соколова С.Ф. Строгонова сидит перед скульптурным бюстом сына.
П.В. Басин изобразил императрицу Елизавету Алексеевну перед скульптурным бюстом скончавшегося мужа.
По семейному преданию, эскиз картины был сделан в Таганроге, а сама она писалась в Марьине и закончена, таким образом, уже после смерти императрицы. Елизавета Алексеевна действительно представлена восседающей в одном из золоченых марьинских кресел, весьма похожим на тот, что занимала Софья Владимировна на акварели П.Ф. Соколова. Доверительные отношения, сложившиеся между двумя дамами, графиней и императрицей, породили легенду о том, что усадебные бумаги могли бы пролить свет на историю Веры-молчальницы — таинственной монахини Сырковского монастыря близ Тихвина. Некоторые видели в ней Елизавету Алексеевну, скончавшуюся всего полгода спустя после мужа. Якобы она последовала примеру своего супруга и удалилась из света.
Впервые Вера-молчальница появилась в Тихвине в 1831 году, а семь лет спустя после ареста и допроса дала обет молчания. С 1841 года жила в Сырковском монастыре близ Великого Новгорода за счет княгини A.A. Орловой-Чесменской. В данном случае истина обнаружена. К.В. Кудряшов, исследовавший семейный архив Н.С. Маевского, установил, что под именем «молчальницы» скрывалась Вера Александровна Буткевич, дочь екатерининского вельможи генерал-майора Александра Дмитриевича и Анны Ивановны фон Моллер, его второй жены (мать Н.С. Маевского, Любовь Александровна — дочь А.Д. Буткевича от третьего брака). Милохово, имение Буткевичей, находилось в окрестностях Новгорода возле села Колома.[250] Большое значение для окончательного решения вопроса сыграла недавняя статья Ю. А. Молина, в которой впервые приводится акт о вскрытии тела императрицы.[251]
Живописное полотно П.В. Басина (1793–1877) изображает императрицу рядом с «истуканом» императора. В 1834 г. Строгонова распорядилась портрет «в Готическом кабинете на свое место поставить»
Благодаря нескольким фотографиям, мы достаточно хорошо представляем кабинет графини Софьи Владимировны в его «готическом» варианте, исполненном архитектором П. Садовниковым в 1834 году. Стены интерьера были окрашены «бистровою или кофейною краскою». Двери, украшенные крестоцветом, скорее напоминали вход в католическую часовню, нежели в помещение усадебного дома. Лепная падуга имитировала арки готических соборов. Центром композиции плафона являлась огромная розетка, которую окружали килевидные арки с включенными в их рисунок четырехлистниками. Окна имели «готическую расстекловку».
В окружении двух резных торшеров, украшенных двойным гербом Строгоновых и Голицыных, находился ореховый шкаф, декорированный большими четырехлистниками в нижней части. Это был своего рода «реликварий», поскольку именно там хранились самые дорогие документы семьи, в частности 45 писем Александра I, 11 томов писем Елизаветы Алексеевны, 42 письма императрицы Марии Федоровны, 3 тома писем Натальи Петровны, 7 томов писем Павла Александровича, книги о войне 1812 года, виды, зарисованные Е.И. Есаковым на фрегате «Святой Патрикий», гравюра Андрея Пищалкина «Кончина Александра I», «пакет, заключающий реестр церковным вещам, кои были похищены из храмов Божьих воинами Наполеона Бонапарта во время нашествия на Отечество наше в 1812 году и при изгнании его из России отбиты корпусом российских войск, находившихся под начальством графа П.А. Строгонова».
Кабинет Софьи Владимировны
В 1831 году Кабинет Софьи Владимировны архитектор П. Садовников превратил в подобие монастырской кельи. Справа в окружении двух торшеров с соединенными гербами Строгоновых и Голицыных — шкаф. В нем хранились самые ценные документы усадьбы.
А. Никитин составил план подвала столь же основательно, как и планы верхних этажей, что бывает чрезвычайно редко в архитектурной практике. И это неслучайно. В нижнем ярусе марьинского дома, трактуемого на английский манер, как ground floor, находилась обширная кухня с особым «цехом» для изготовления пирожных и т. д., там жило некоторое количество прислуги.
Дом на Тосне был рассчитан на Лукулловы пиры и, следовательно, на большое число гостей. Однако повседневная жизнь в Марьино происходила тихо, даже слишком тихо, навевая тоску на сонных хозяев, голодных до «приезжающих». В 1828 году они дождались визита веселой кампании молодых людей, которая оставила подробности своего пребывания: «В одиннадцать часов звонок призывал нас к общему завтраку, и тут происходила патриархально придворная церемония. Собравшиеся обитатели <…> ожидали появления княгини, которая ровно в половине двенадцатого выходила из внутренних апартаментов, опираясь на руку одной из близких родственниц и мерно постукивая костылем. Все присутствующие почтительно ей кланялись и следовали за ней в столовую. В то время когда мы гостили., нас садилось за стол не менее 30 человек. Княгиня с почетными гостями помещались на казовом (т. е. верхнем) конце, а молодежь — на противоположном. Когда, бывало, мы расшумимся, что происходило не от возбуждения винными парами, потому что вина за завтраком не полагалось, и на стол ставились только кружки с квасом и домашним пивом, то княгиня, бывало, постучит костылем и тотчас же водворялось на время почтительное молчание», — вспоминал Феофил Матвеевич Толстой.[252] Он оказался в Марьине после шумного успеха концертов, которые вместе с начинавшим тогда свою деятельность М.И. Глинкой, князем С.Г. Голицыным, внучатым племянником княгини Натальи Петровны, М.Ю. Вильегорским и другими, менее колоритными фигурами, давал в 1827 году в Строгоновском саду в Санкт-Петербурге.
План подвала показывает, что именно там размещалась кухня
Затем «труппа» оказалась в Марьино, где в библиотеке была представлена продукция европейских нотоиздателей: прежде всего парижских, а также берлинских и амстердамских. Среди петербургских — встречаем имена Дальмаса, Брейткопфа, Герстенберга и Дитмара. «Северный Трубадур» — журнал для пения в сопровождении фортепьяно, издаваемый в Петербурге Дальмасом [1807 г.]. Несколько номеров объединены в конволют, заключенный в полукожаный переплет с литерным суперэкслибрисом «S» (вероятно, «Sophie», или «Strogonov»), тисненным золотом на красном сафьяне.[253]
«…Мы прожили тогда дней десять в Марьине и исполнили там между прочим несколько сцен из „Севильского цирюльника“. Глинка был Фигаро, Фирс (С.Г. Голицын) — Бартоло, а я — Альмавива», — писал Толстой и сообщал, что тогда же исполнялась сочиненная Глинкой баркарола As dur для тенора с хором. Тот же автор вспомнил инцидент во время репетиции баркаролы: «М.И. пришел в ужаснейший азарт, сопряженный даже с нервным расстройством». Композитора поразила взятая одним из певчих нота ла-бемоль контроктавы. «На репетиции, при окончании пьесы, Глинка громко вскрикнул и из оркестра вскочил на сцену», попросив певчего повторить этот звук.
Вскоре после визита музыкальной компании публикуется «Пиковая дама» A.C. Пушкиным, сюжет которой поэт позаимствовал из рассказа князя С.Г. Голицына о реальном событии его жизни. Он действительно проигрался и просил у княгини Натальи Петровны денег. Не желая давать взаймы, она сообщила юному повесе три карты, на которые следовало поставить. И тот неожиданно отыгрался. Последующие события поэт выдумал.
Помимо карт, Голицына любила охоту. Одним из главных событий ее жизни, достойным упоминания в дневнике, стала поимка зайца «черного, как смоль, и лоснящегося, как черный кот».[254]
Были ли среди 30 гостей господа из Приютина, неизвестно. Однако «Труппа» М.И. Глинки побывала и там. Одна из молодых хозяек оленинской фермы, Анна Алексеевна, записала 19 сентября 1828 года в свой дневник: «Неделю перед тем мы ездили в Марьино. Там провели мы три дня довольно весело. Мы ездили верхом, филозофствовали с Ольгой..»[255] Можно предположить, о чем разговаривали девушки-ровесницы — они толковали о женитьбе. К Анне как раз в этот момент неудачно сватался Пушкин. Ольга, обескураженная судьбами сестер, кажется, уже задумала свой побег с графом Павлом Ферзеном.
Итак, Глинка тяжело пережил путь в Марьино, он оценил его в 200 верст вместо существующих 70 километров, то есть преувеличил едва ли не в шесть раз, ибо верста примерно равна двум километрам. Любопытно в этой связи, что А.Н. Оленин наоборот считал, что дорога до Марьина столь же легка, как расстояние до его Приютина, которое на самом деле было едва ли не в четыре раза короче. После смерти супруги в августе 1838 года дочери увезли вдовца на берега Тосны. Оттуда он писал сыну Петру: «Местоположение похоже на наше Приютино — так же тихо и скромно, — так же близко от Города верстами и временем… (курсив мой. — С.К.) — так же далеко от Столицы своим положением. Марьино и Приютино — настоящие оазисы, окруженные не песками ливийскими, а лесами и болотами финскими. Горизонт Марьинский и Приютинский окружен со всех сторон высоким лесом (у нас есть и горки). Этот лес служит Марьину и Приютину вместо Blue mountains Новой Голландии. Вот сходство Марьина с Приютиным. Когда же мы дойдем до Марьинского дома, то тут уже было другое. Дом не дом, а прелестный замок, вроде Армидиных чертогов. Большому кораблю большое и плавание, говорит пословица! Но что никакими богатствами купить нельзя, — это приветливость de la digne chatelain du chateau [почтенной владелицы замка]. Надобно так родиться и надобно, чтоб этот дар был получен от Бога!».[256]
Новой Голландией прежде называли Австралию, где поблизости от Сиднея находятся Голубые горы. Свое название они получили благодаря характерной синей дымке, висящей в воздухе, так что эвкалиптовый лес вдалеке кажется не просто синим, а ярко ультрамариновым.
Армида — героиня «Освобожденного Иерусалима» Тассо. Так называли женщину, которая соединяла искусство обольщать с красотой и грацией. У Тассо она обольщала крестоносца Ринальдо. На далеком острове, в ее фантастических садах герой, которому уподобляет себя утонченный Алексей Николаевич, на время забыл славу и свою высокую цель.
Как уже говорилось выше, оленинская усадьба Приютино была также устроена наподобие английской farm. Поэтому сравнение ее не без ревности с Марьино Алексеем Николаевичем, который в тот момент, после смерти жены, уже искал покупателя на свое владение, вполне уместны. Но не только единство усадебных замыслов объединило на какое-то времени Олениных и Строгоновых. Графиня Софья Владимировна также пребывала в трауре после смерти матери и дочери Ольги — той самой, что дружила с Анной Олениной.
Большие пожары в имении Марьино произошли в 1826 и 1831 годах. После второго Софья Владимировна учредила для Аглаиды «марьинский майорат», он состоял из земель ее владения, а также имений в Лужском уезде Петербургской губернии и Волоколамском уезде Московской губернии. Графиня надеялась на продолжение своих трудов. Уничтожение в 1836 году пламенем картин К. Чиньяни и Моана стало, очевидно, поводом для перевода тридцати трех полотен в усадьбу. Правда, две картины Гюбера Робера попали туда годом ранее — в 1835 году. Привожу полный список этих картин (номера приведены по каталогу графа A.C. Строгонова 1800 года, две картины Винанса числились под одним номером):
7. Пьетро Кортона. Соломон приносит жертву идолам.
8. Чирро Ферри. Смерть Приама.
11. Аннибале Каррачи. Кающаяся Магдалина.
13. Агустин Каррачи. Иисус.
14. Агустин Каррачи. Иоанн Предтеча.
16. Джулио Прокачини. Св. Богоматерь.
26. Понте Бассано. Поклонение волхвов.
30. Хосе Рибейра. Милосердие римлянки.
32. Бартоломео Мурильо. Добрый пастырь.
33. Бартоломео Мурильо. Св. Иоанн.
38. Франческо Солимена. Избиение младенцев.
46. Теодор ван Тульден. Танец детей.
48. Геррид ван Хонтхорст. Отречение Св. Петра.
58. Даниель Сегер. Св. Семейство.
63. Давид Тенирс младший. Фламандская деревня.
65. Давид Тенирс младший. Интерьер кабачка.
67. Ян Винанс. Пейзажи (2 шт.).
69. Абрахам Хондиус. Псарня.
76. Адам Пейнакер. Руины.
79. Гаспар Нетчер. Девушка с попугаем.
94. Валентин. Триумф невинности.
96. Пьер Миньяр. Портрет Людовика XIV.
98–99. Жозеф Парросель. Батальные сцены.
102. Жан Труа. Триумф Галатеи.
105–106. Жан Батист Грез. Две парные картины (портрет графа П.А. Строгонова и девочки того же возраста).
113–114. Гюбер Робер. Две картины руин («Прачки в руинах» и «Римские развалины»).
115–116. Жан Фрагонар. Два вида садов.
Тридцать третьей картиной являлся «Портрет ученого» Квентина Массейса, приобретенная графом Александром Сергеевичем после 1800 года (в тот момент она считалась произведением Г. Гольбейна младшего). Это полотно впоследствии стало собственностью графа Григория Сергеевича, он, судя по всему, приобрел его у князей Голицыных, не обладавших достаточными средствами для поддержания Марьино. К нему же в Рим перекочевали виды садов Фрагонара. В Эрмитаже можно видеть портрет П.А. Строгонова кисти Греза и «Прачки в руинах» Робера.
В том же 1836 году в Париже скончался князь B.C. Голицын. Его прах перевезли в Марьино и в 1837 году в храме имения мраморщик П. Катоцци воздвигнул монумент, поставленный в особом притворе под названием «Шапель». Помещение перекрывал ложный свод «по деревянным кружалам с имитацией в штукатурке трех крестовых сводиков на гуртах». В южной и северной стенах выбили по две ниши. Их тоже украшала лепка, почти в точности соответствующая внешнему декору окон приделов, что можно установить при рассмотрении следов, оставшихся от ранее существовавшей отделки.
Желтую гостиную, занимавшую господствующее положение в главном объеме дома, сфотографировали для статьи А. Трубникова в «Старых годах». Все еще на своих местах, включая звонок для слуг. Слева от надкаминного зеркала портрет императрицы Елизаветы Алексеевны.
Рассказав о «главном марьинском концерте» и «вспомнив» в связи с визитом А.Н. Оленина об усадебных трагедиях второй половины 1830-х годов, скажу, что музыкальные вечера проводились в Большой гостиной (у Матвеевского — «Большая лепная зала»), которая находилась на главной оси сооружения и двумя арками, заставляющими вспомнить в меньшей степени Павловск (Греческий зал), в большей — зал Гюбера Робера в городском доме Строгоновых, разбивалась на три отдельные части.
Портреты императора и императрицы висели по сторонам зеркала над камином. Искусственный мрамор желтого цвета дал еще одно название помещению — Желтая гостиная. В ней, согласно документам, находился гарнитур папелевого (тополевого) дерева, состоявший из диванов и восемнадцати кресел, обитых желтым левантином с чехлами желтого коленкора.
Желтая гостиная усадьбы («Большая» по первоначальной прикидке И.Ф. Колодина)
Большой зал (просто «Зал» в первоначальной версии)
Беспристрастная опись марьинского дома дополняет слова Матвеевского о Большом зале, в западном крыле, ближайшим к деревне Андриановой (у журналиста — «Большая диванная»). В нем находились: фортепиано, «фортунка красного дерева с воротцами… при ней шариков слоновой кости 13», «машинка хорошей работы для плетения шнурков и мотания шелку», «машинка простого дерева для набивки долота», «машинка красного дерева для плетения сеток с тремя черного и двумя красного дерева палочками», сетки для игры в волан, шахматы и шашки.
Портретная галерея
С одной стороны к интерьеру примыкала Бильярдная, с другой — Портретная галерея, которая вела в главный или старый корпус.
Кстати, марьинские картины имели особые рамы, увенчанные соединенными гербами Строгоновых и Голицыных.
Оттуда же, из Большого зала, или просто Зала, можно было пройти в Столовую — обширный интерьер с хорами для музыкантов. Мебель здесь рассчитывалась на двадцать четыре персоны. В Буфетной хранилось шестнадцать различных сервизов, главный из них — серебряный Большой Марьинский сервиз на восемнадцать персон. Конечно, не следует думать, что число гостей ограничивалось таким числом или двадцатью четырьмя. Разумеется, это только дань древней традиции, отсылавшей к Тайной вечере, на которую собралось 12 апостолов. Число марьинских гостей, конечно, бывало иным и чаще отличалось в бо?льшую сторону.
Переход от Желтой гостиной к Столовой Софья Владимировна превратила в Портретную галерею. Традиция сохранялась до начала XX века, когда сделали приведенную здесь фотографию.
После обеда три двери Столовой распахивались, приглашая прогуляться. Туда можно было выйти и из библиотечного корпуса. Вновь дадим слово Н. Матвеевскому: «Направо летняя, но избранная и для дачи очень богатая библиотека русских, французских и английских книг до 3000 названий; красивые шкафы окружают стены; посредине большой стол с каталогом книг и всеми принадлежностями для занятий; в покойных креслах нет недостатка… За библиотекой расположены такие же залы, как и на левой стороне, разумеется, иначе убранные». В дальнейшем число книг составило 10 000.
Здесь же, на первом этаже как обладатели наибольшего числа внуков имели помещения графиня Наталья Павловна и княгиня Аглаида Павловна, по ошибке именованная А. Никитиным графиней.
Портрет A.C. Строгонова кисти И.Б. Лампи-старшего представлен в раме, специально изготовленной для Марьино
Фрагмент рамы: соединенный герб Строгоновых и Голицыных
Существовала причина, по которой все гости Марьино стремились попасть в Библиотеку, причем едва ли не каждый из них испытывал сходные ощущения — готического ужаса при ее посещении. Поскольку новое жилище задумывалось, в том числе, и как мемориал Отечественной войне, Строгонова нуждалась в неких зримых подтверждениях боевого пути мужа. Вероятно, уже после его смерти она получила из Казанского собора, где сосредоточились трофеи русского оружия, полковой знак 146-го французского полка, мундир черного сукна, треугольную шляпу с белым плюмажем и красный кожаный футляр от жезла.
Этот жезл, правда, принадлежал не маршалу М. Нею, обоз которого 24 мая 1807 года захватил граф Строгонов, а другому наполеоновскому сподвижнику — маршалу Л. Даву.
Для выставления реликвий в Библиотеке марьинского дома сделали специальный шкаф, как раз и вызывавший особое внимание к интерьеру. П.П. Родзянко (1870–1958), сын княжны Марии Павловны Голицыной, правнук графини Софьи Владимировны и внук Аглаиды, описал свое впечатление следующим образом: «…Трепеща от волнения, мы однажды попали в огромную библиотеку, где фальшивые полки отодвигались, и показывался шкаф, полный старых французских мундиров и прочих вещей, захваченных Строгоновым, который атаковал Даву во время отступления. Среди прочих вещей был футляр для маршальского жезла Даву, который мы брали в руки с благоговейным трепетом. Сам жезл висел над могилой Кутузова, но нам так часто рассказывали историю пустой коробочки, что он волновал нас более, чем любая другая вещь. Пустой футляр и мундиры погибших солдат, висящие в потайном шкафу! Что может быть более зловещим? Наше богатое воображение превращало исторические факты в истории о привидениях, столь же ужасные, сколь запутанные. Среди нас распространился слух, что библиотека была убежищем привидения, и дядя Павел часто смеялся, когда мы с трусоватой поспешностью пробегали мимо дверей библиотеки в сумерках».[257] Аглаида Голицына вспоминала о видениях своей сестры Майи (Масоли, Марии). Та считала, что лунными ночами маршал открывал дверь шкафа и выезжал из Библиотеки на кресле-каталке.
План первого, главного, этажа показывает истинное время появления Портретной галереи и Бильярдной комнаты
Повсюду в усадебном доме, прежде всего, в обоих крыльях на втором этаже, и даже на чердачке, как назвал Колодин третий этаж главного объема, находились «комнаты для приезжающих».
«Каждое отделение, — сообщал Н. Матвеевский, — снабжено всем необходимым, не исключая даже и принадлежностей утреннего туалета и комнатного домашнего хозяйства». И добавлял: «Этою-то полнотою предусмотрительности, вместе широкой и мелочно-внимательной, отличалось гостеприимство прежних русских бар».
В противовес журналисту Ф.М. Толстой сообщал: «Для Глинки, Фирса и меня была отведена одна комната, и для троих один только умывальник. У нас происходили преуморительные сцены из-за умывальника. Фирс постоянно ворчал на Глинку, упрекал его за продолжительное полоскание: „Mimosa!“ (прозвание которое часто себе давал Глинка, вследствие болезненной чувствительности своего организма), басил он, потягиваясь в кровати: „Полно тебе полоскаться, ведь ты не утица“».[258]
Фрагмент чугунной плиты, обнаруженной в 2003 г. на месте Зеленой мызы
Чугунный пол в вестибюле Строгоновского дома в Санкт-Петербурге
Подкупали ли владельцы прессу?! Может быть, но компания музыкантов посещала еще не достроенный дом. Только после его расширения, у владельцев появилась возможность размещать «приезжающих» в более комфортных условиях. Возможно, визит 1828 года дал один из поводов к новому строительству.
Чтобы попасть в комнаты, следовало миновать вестибюль, пол которого имел чугунные плиты, подобные тем, что до настоящего времени сохранились в городском доме на Невском проспекте. Фрагмент одной из таких марьинских плит обнаружили при раскопках Зеленой мызы, где, надо думать, они так же использовались.
Именно проход к приезжающим, судя по всему, охраняли пары львов-самцов, столь обыкновенные, но столь важные для неповторимого образа марьинского дома.
Согласно Книге отчетных материалов по Петербургской главной конторе Строгоновых 11 августа 1817 года, «скульптурному мастеру Трискорни» было выплачено 1100 рублей, а в мае 1818 года — «скульптурному мастеру Августину Трискорни 500 р.». Парные фигуры львов изготовил из пудостского пористого известняка каменотес Семен Балакшин. В августе 1817 года их привезли из Петербурга в Марьино. Две пары сторожевых львов с лапами на шарах поставлены у входа в павильоны, а две другие пары лежащих, так называемых «агиптизированных», украшали боковые крыльца по сторонам центрального входа.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.