Глава тридцать первая В освобожденной Луге

Глава тридцать первая

В освобожденной Луге

(21–25 февраля 1944 г.)

После напряженных дней наступления я побывал в еще нескольких освобожденных от немцев пригородах Ленинграда, потом, пролежав десять дней в госпитале, снова выехал на фронт.

23 февраля. 8 часов утра. Луга

Позавчера, 21-го, в Ленинграде, Борис Лихарев но телефону предложил мне поездку от «Красной звезды» в первой «Красной стреле», отправляющейся в Москву, с тем чтобы через день вернуться в Ленинград. Но я предпочел, ехать на фронт — в войска, уже прошедшие Лугу.

Собирался недолго: полевая сумка, набитая до отказа, рюкзак с сапогами (сам я — в валенках) и продуктами, ибо аттестата у меня опять нет. Полушубок, валенки, теплое белье, рукавицы, пистолет — тяжелое снаряжение!

В 7 часов вечера, позавчера, на попутном трехтонном грузовике Высшего инженерно-технического училища ВМФ, вместе со знакомым майором А. А. Рядовым, выехал.

В кузове — бидоны с бензином и «хозяйственно-вещевое довольствие».

Перегруженный, несущийся как тяжелый снаряд, грузовик помчал нас по Пулковскому шоссе на Гатчину.

Прекрасное шоссе лилось как широкий гладкий поток. КПП больше нас не останавливали, их не было. Гитлеровцы бежали отсюда, видимо, очень поспешно: не успевали жечь деревни. Следов войны в темноте было не различить; только вместо некоторых домов виднелись среди развалин печные трубы.

Промчались по главной улице Гатчины. Каменные дома справа и слева были почти сплошь прогоревшими, с черными языками копоти над окнами. Только в редких домах кое-где виднелся свет. Много машин стояло вдоль улицы. Мы проскочили железную дорогу, я слышал веселые гудки паровозов, красным огоньком мигнул поднятый шлагбаум.

За Гатчиной началась мирная, по внешнему облику, местность. Снежная гладь полей кончилась. Деревни, полностью уцелевшие, с плетнями вокруг домов, тихие, заснеженные, спали. Вскоре начался густой лес и пошли сплошные леса, — высокие сосны и высокие ели, и низколесье, и перелески, и кустарник. Деревья, выбеленные снегом и инеем, были фантастически декоративны.

На повороте, в какой-то прелестной деревне, мы остановились: в радиаторе кипела вода. Шофер пошел на поиски колодца. К нам приблизилась регулировщица — веселая, звонкоголосая…

— Какая деревня?

— Кривое Колено!

— А фрицы тут есть еще? — спросил шофер.

— Попадаются… Вчера двое попались! — со смехом сказала девушка. — Сами пришли… Хлеба, говорят, нет!

Конечно, в лесах, в землянках, еще немало одиночных немцев. Они постепенно вымерзают или, голодая, выходят, сдаются в плен. Или, быть может, стреляются, отчаявшись выйти к своим…

Шофер принес воды, ругаясь:

— Наискался! Тут лазать-то не особенно!.. Того и гляди нарвешься в темноте!

Мины!..

Дальше… Местность живописна, из леса выскакивают то одна, то другая деревни — уже частично побитые, сожженные. Вдоль дороги — воронки, черные от разрывов мин круги на снегу. Чем ближе к Луге, тем все больше следов войны; теперь шоссе — широкое и прямое — все чаще обрывается гигантскими развалинами от взрывов: здесь были мосты. И огромные, диаметром во всю ширину шоссе, воронки от наших авиабомб. Они обведены березняковыми оградами, на которые насажены елки, чтоб заметить их издали, — круглые ямы в квадрате оград. Сделаны объезды — настильные мосты из бревен, узенькие, не слишком надежные. Через самые большие воронки, когда две-три из них смыкаются, и через некоторые пропасти от исполинских взрывов проложен путь посередочке: спуск — въезд. Машина, прощупав путь фарами, ныряет; гудя, вылезает между хаотически вздыбленными стенами замороженной разъятой земли. У многих таких «переправ» — сигнальщики с флажками и фонарями, работающие дорожники.

Издали вижу впереди пожар, столпотворенье машин на взгорке, возле разметенной взрывом одной из этих «переправ». Кажется, горит на шоссе бензин? Подбираемся ближе: нет. Эффектное зрелище: глубокая круглая воронка, по краям ее, вдоль всей окружности — большие костры из бревен. Группами вокруг каждого костра греются красноармейцы. Справа и слева — избы деревни, изгороди, множество стоящих машин: грузовиков, санитарных автобусов, тягачей…

Я выстыл, промерз до костей, все тело избито об углы ящиков.

Приближаемся к Луге. Стала попадаться боевая техника: орудия, танки. Деревни с высокой церковью на горе. Вдоль шоссе все чаще — подковообразные ложементы из снега, выпуклостью дуги обращенные к оборонявшимся здесь немцам. По обочине, и на самом шоссе, с краю, и вдоль лесной опушки таких укрытий то сразу много, то почти нет. И виден по ним весь «процесс» наступления: где немцы оборонялись, наши залегали; строили эти снежные «фортеции», били систематически, вырывались в атаку, и… вот, шоссе чистое, — тут немцы драпали. И вот им вновь удавалось зацепиться: опять белые сугробистые подковы; наши минометы, пулеметы и автоматчики били отсюда. И вновь — чисто…

Так «спазматически» шел бой.

Река Луга. Большой, на десяток километров, объезд. Отсюда с объездом до города — двадцать два километра. Широкие пространства переправы по льду. Вешки. Много машин. Пробки. Впереди — гористый, лесной берег.

Наконец въезжаем в Лугу. В лесу вырастают дачные домики, потом — городские дома. Останавливаемся на перекрестке. Приехали! 7 часов утра. Ехали ровно двенадцать часов на трескучем морозе.

…Этаж дома, в котором находимся мы, занят трофейной ротой 42-й армии. Расспрашиваем красноармейцев. Девушка-дружинница приносит мне кружку чаю.

Трофейщики рассказывают: трофеев в Луге никаких не досталось, кроме склада муки, да нескольких автомашин (уже сданных начальству), да мелкой чепухи. Немцы увезли все, а то, что увезти не успели, досталось частям, занимавшим город. В окно видны проходящие по улице дети, женщины. Видны также партизаны и красноармейцы.

Сегодня — день годовщины Красной Армии. Вестей пока никаких.

24 февраля. Полдень

Ослепительный солнечный день. Блещущий снегом сосновый лес.

Весь день, как и вчера, доносятся взрывы. Это — мины.

Одинокий офицер, капитан из 367-го артиллерийского полка РГК (152-миллиметровок), пришедшего с Волховского фронта, рассказывает, как не повезло полку.

Еще задолго до Луги, обнаружив в лесу трофейный спирт, перемерзшие артиллеристы выпили его по полкружки. Шестьдесят человек умерли. Семьдесят — отравились, но выжили. Спирт был отравлен отступавшими немцами.

Ни в одном бою за все время войны полк не нес таких потерь. В самых тяжелых боях выбывало не больше десятка: система — тяжелая, бьет с пятнадцати-восемнадцати километров, блиндажи — отличные, и, хотя враг выпускал порой до полутора тысяч снарядов на батарею, никогда, кроме единичных, потерь не было.

Два артиллерийских дивизиона полка остались далеко от Луги. Один (командир его — Андриевский) вступил в Лугу на следующий день после ее взятия. Весь личный состав разместился в четырехэтажном кирпичном доме. Орудия, всю технику ввели во двор. В этом же доме ночевали еще два других подразделения, люди набились во все комнаты.

В 6 часов утра 14 февраля произошел гигантский взрыв от мощной мины замедленного действия. Дом поднялся на воздух. Уцелела только малая часть корпуса, все остальное — в развалинах. Весь артдивизион — сто шестьдесят человек — погиб, кроме двух, случайно оказавшихся в уцелевшей части. Капитан, рассказавший мне это, и еще трое были в соседнем доке. Большую часть погибших даже не удалось откопать. Человек двадцать собрали по кускам; бесформенные обрывки человеческих тел в пыли и в грязи. Сложили все в кучу, похоронили. До остальных дорыться не удалось.

Командир дивизиона сделал ошибку, сосредоточив всех в одном месте. Но люди, просидевшие всю войну в болотах, не видевшие даже населенных пунктов, так стремились поспать на полу!

Подхожу к руинам этого четырехэтажного дома. От него осталась огромная груда кирпичей, окруженных высокими соснами, с ветвей свисают разлетевшиеся на сто — двести метров клочья одежды, одеял, обрывки окровавленного тряпья. Трупы давно убраны, но кое-где еще виднеются вмерзшие в землю куски человеческих тел. Перед развалинами — братская могила с фанерным памятником. Надпись на доске — перечислены шесть фамилий офицеров (два капитана, старшие лейтенанты и лейтенанты) и двадцать шесть фамилий сержантов и красноармейцев. Первый в надписи — «капитан Андриевский». Фамилии остальных погибших, очевидно, установить не удалось. Вокруг руин следы гусеничных тракторов, увозивших искалеченные орудия. Местный житель роется в кирпичах, собирает и складывает на санки щепу, обломки досок. Везде валяются бесформенные куски имущества, амуниции, клочья одежды. От здания уцелел только угол…

25 февраля

Взяты Струги Красные. Бои — на окраине Дно.

Полдня бродил по улицам Луги, наблюдал, делал беглые записи.

Первым в Лугу входил 245-й полк 123-й (ныне Лужской) стрелковой дивизии. Немцы, отступая из города, оставляли только заслоны автоматчиков и минометчиков. Эвакуация техники и запасов производилась немцами заблаговременно. Луга горела и в 11 часов вечера 12 февраля, когда наши части вступали в нее, и утром 13-го. Повсюду взрывались не только каменные, но и маленькие бревенчатые дома. В том, четырехэтажном, в котором перед рассветом 14-го погиб при взрыве артиллерийский дивизион, погибла также санчасть 120-й стрелковой дивизий; а неподалеку, в другом взорвавшемся доме, — около ста саперов. Грохот сработавших мин замедленного действия мы слышим и сегодня.

Город разрушен и сожжен наполовину. Везде на домах написано: «Мин нет», и под каждой такой надписью — цифровое обозначение той саперной части, которая несет ответственность за разминирование. Но у взорванного моста на некоторых каменных домах есть и такие надписи: «Опасно! Мины!», «Здание не занимать до 5 марта».

Взорванный деревянный мост через реку Лугу. От него осталась только изуродованная половина; сделан объезд, и машины движутся по новому, временному мосту. Копошатся мальчишки, взрывают патроны, слышу смех и восторженный голос: «Моя техника действует!» По льду жители волокут на саночках обломки досок. Проволочные заграждения у моста порваны.

Комсомольская улица. Бойцы чистят зенитные орудия. Везде у домов — полевые кухни, грузовики и фургоны. Разглядываю руины взорванного завода, против него уничтоженный миной замедленного действия каменный дом, — даже не определить размеров: гигантская воронка в груде разметанного кирпича, перевитых железных балок, изломанных печей.

Вся Луга на минах!

С уверенностью селиться можно, конечно, только в маленьких деревянный домах, где осталось русское население.

При уходе немцев жители прятались. Родители, в одном из домов, спрятали взрослую дочь на чердаке, под сеном. Немцы уже бежали. «Прошли все!» — решила мать. Дочь вылезла, села завтракать. Тут — цепь немецких автоматчиков. В руках — гранаты. Увидели в окно: «Ком, ком!» — и увели дочь. Мать плачет.

Против собора на шоссё автобус-лавка Военторга. Торговля бельем, мелочью. Толпятся военные и местные жители. Дальше, на фанерном щите, разложена военторговская галантерея — жестяные портсигары, звездочки, бумажные домино, открытки.

Собор сохранился, но изгажен. Пуст. У собора — три обсаженные елочками, обложенные кирпичами могилы с цветами из крашенной синей и красной марли и с надписями:

«Старший лейтенант Воронов Михаил Семенович. Погиб геройски за освобождение г. Луги, похоронен 13.02.44».

«Полковник Царев Фома Юрьевич, 1906 г. р., погиб в боях за освобождение Родины от немецкой оккупации, в борьбе за город Лугу, 13 февраля 1944».

«Вечная слава погибшим героям! Командир 996 стр. полка 286 сд майор Козырев. Погиб 18 февраля 1944»…

Святые могилы!

Дом горисполкома. Женщины моют полы, убирают двор.

Захожу к председателю горисполкома Кустову.

Он еще несколько дней тому назад был командиром одного из отрядов 9-й партизанской бригады, а перед оккупацией Луги немцами работал здесь в исполкоме, эвакуировал большую часть населения. Кустов рассказывает: до войны в Луге было тридцать тысяч жителей. Ныне, по приблизительным данным, осталось восемь-десять тысяч. Около пяти тысяч гитлеровцы арестовали в разное время, заключенных отправляли в неизвестном направлении. Многих расстреляли, повесили на улицах, замучили в тюрьмах и концлагерях; массовый угон населения эшелонами, под угрозой расстрела, происходил за пять-десять дней до отступления гитлеровцев из Луги. Некоторой части угоняемых удалось бежать в леса Лужского района, — пока таких зарегистрировано около четырех тысяч.

Немцы полностью разрушили и сожгли при отступлении здания заводов всесоюзного значения — абразивного и «Красного тигеля», все здания больничного комбината, городской поликлиники, разрушили, кирпичный завод, больницы имени Михайлова и детскую; Дом культуры, типографию, краеведческий музей, педучилище, Дом отдыха работников связи, дома детского лагеря Литфонда, 1, 2, 3, 7 и 10-ю школы; из двенадцати детских садов сохранилось здание одного; все дома четырех детских яслей уничтожены; взорваны помещения электростанции, городская библиотека, многие другие общественные и административные здания.

Узнав у Кустова адрес штаба партизан, направляюсь дальше. Улица (шоссе) сплошь в развалинах: кирпичные трубы, пожарища, заваленные обломками фундаменты. Уцелели только отдельные, главным образом деревянные, дома.

Иду к вокзалу. Квартал, обнесенный двойной, загнутой внутрь, высокой сеткой колючей проволоки. Здесь был лагерь военнопленных. Внутри — развалины взорванного каменного здания. Вхожу через ворота (угол улицы Урицкого и Транспортного переулка) в эту обитель смерти и пыток. Ряд блиндажей — пустых, глубоких, мрачных. Остатки «столовой» — деревянных в три-четыре ряда столов и скамей на дворе. Длинные бараки. Внутри одного — огромный деревянный чан и кирпичные разрушенные «нары». Отдельно, за воротами, оплетенные сеткой колючей проволоки казармы.

Встречающиеся мне партизаны рассказывают, что заключенных в этом концлагере, падавших от истощения военнопленных, немцы выгоняли на работу в лес, многие страдальцы вели друг друга под руки, умирали по дороге. Грузовики с трупами выезжали из лагеря каждый день. Только в последнее время немцы чуть смягчили террористический режим лагеря, вынуждали обессиленных людей вступать в РОА — фашистскую армейскую организацию.

Сюда, в Лугу, приезжал и, окруженный немецкими офицерами, держал речь у собора перед «роавцами» изменник Родины Власов, Кое-кто из местных жителей надеялся, что, может быть, Власов и не изменник, а «тайно прислан советской властью, чтоб собрать „роавцев“, пробудить в них патриотические чувства и увести их в лес». Но вскоре все убедились в том, что это не так, что Власов, казнивший многих русских людей, действительно гнусный предатель…

При немцах в городе магазинов для русского населения не было, торговали только хлебные ларьки. Открыт был — для демонстрации фашистских фильмов — один из кинотеатров.

Немцы начали эвакуироваться из города за три недели до вступления наших войск; в последний день они в панике так спешили, что покидая вокзал, взорвали его вместе со своими тяжело раненными солдатами, которых не успели вывезти.

Я прихожу в Заречье, — дачный поселок, в отличие от города — сохранившийся. Почти все дачи в нем, например дачи детского лагеря Литфонда (который был здесь до войны), разорены и загажены. В них жили немцы. После них остались мусор, грязь, бутылки, консервные банки — всё это убирают сейчас бойцы разместившегося здесь подразделения железнодорожных войск. В иных домиках живут их прежние жители, а большая часть раскинутого в сосновом лесу поселка занята кончившими походы партизанами 9-й бригады, вошедшей в Лугу 18 февраля.