Глава XIII ФАРАОН И НАРОД

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XIII

ФАРАОН И НАРОД

В слабо освещенном колонном зале стоит группа молодых девушек. Завитые локоны тяжелых черных париков касаются плеч. Одежды из тончайшего полупрозрачного льна мягкими складками ниспадают на обутые в сандалии ноги. Ногти на руках и ногах покрашены хной. В тонких руках они держат систры, деревянные рукоятки с прикрепленными к ним металлическими кольцами. В кольца вставлены стержни, на которые свободно нанизаны маленькие металлические квадратики. Если ими потрясти, то они издадут громкие и приятные звуки. Девушки — жрицы Амона-Ра. Ими руководит выздоровевшая Нофрет.

Дочь везира рада, что поправилась к этому большому событию. В Фивах сегодня праздник, так как фараон Тутмос III, Менхеперра, царь Южного и Северного Египта, любимый Амоном, с триумфом вернулся после победы над Речену. Вчера она наблюдала за тем, как армия вступала в Фивы. Сегодня в храме Амона вместе с другими жрицами она будет петь и танцевать перед фараоном, когда тот придет в храм совершить жертвоприношение. В ярко освещенном солнцем дворе застыли в ожидании шеренги бритых, одетых в белые одежды жрецов. Этот внутренний двор ведет в колонный зал, за которым находится святилище бога. Только жрецы имеют право заходить на этот двор. Но здесь есть и другие дворы, окруженные колоннами и колоссальными статуями. Все дворы связаны между собой массивными каменными пилонами, перед которыми на высоких мачтах развеваются флаги. Дворы уже забиты народом. Люди расположились в определенном порядке, соответственно своему социальному положению. Чиновники держат в руках символы своих должностей. В центре двора оставлен широкий проход для царя и его свиты.

Снаружи, за первым пилоном, над которым развеваются флаги, широкая аллея сфинксов, прямая как стрела, ведет к пристани. Если встать на пристани и посмотреть направо и налево вдоль берега реки, то можно увидеть застывшие шеренги воинов-египтян, вооруженных копьями и щитами, негров из Судана и наемников из племени шардана, одетых в рогатые шлемы. За спинами воинов толкается, жестикулирует и громко кричит толпа простолюдинов. Каждый ярд пути, по которому должен пройти царь, кишит ими.

Вдруг раздается крик. Вдалеке, на освещенной солнцем реке, показалась большая флотилия лодок: сверкающая золотом на солнце царская ладья, лодки с придворными, царскими телохранителями и речной охраной. Менхеперра, могущественный завоеватель, гроза врагов Египта, вновь идет совершить жертвоприношение своему отцу, Амону, и везет с собой богатую военную добычу, чтобы одарить храм царя богов. Идет сорок второй год его царствования. За это время семнадцать раз он выводил свою армию из Фив и семнадцать раз возвращался с победой. От Нубии на юге до далекого Евфрата на востоке он подчинил множество мелких государств. Цари соседних государств, Митанни и Хеттов, боятся его.

Я простираю свои руки

и устанавливаю границы для тебя…

Так обращается Амон к Тутмосу в победном гимне:

Земля во всю длину ее и в ширину, жители Запада и Востока подчиняются тебе.

Ты попираешь все страны, и твое сердце радуется.

Никто не может одолеть тебя, в то время как я руковожу тобой, поэтому ты настигнешь их.

Ты форсируешь с победой и могуществом воды Большой излучины[69] Нахарины…

Высокопоставленные чиновники во дворе перестали шептаться и застыли в напряженной тишине. Рехмира поигрывает золотым браслетом. Аменемхеб поправляет свой шлем. Нофрет откидывает назад локоны своего парика. Пронзительные звуки труб и рев толпы становятся все громче, так что можно уже различить отдельные возгласы: «Жизнь! Благоденствие! Здоровье!.. Жизнь! Благоденствие! Здоровье!..»

Бритые жрецы смотрят на огромные распахнутые бронзовые ворота. Они слышат звук тяжелых шагов, стук копыт и грохот колесниц. Процессия входит во внешний двор. Тысячи людей падают ниц прямо в пыль.

«Жизнь! Благоденствие! Здоровье!.. Жизнь! Благоденствие! Здоровье!» — раздается на тысячу голосов.

На бронзовые двери падают первые тени. Появляется процессия. Впереди идут жрецы в белых одеяниях. За ними медленно маршируют военачальники царской стражи в высоких, украшенных перьями головных уборах. Их юные лица решительны и серьезны. Золото блестит на обнаженном оружии. Наконечники их копий отражают солнце. Затем проходят опахалоносцы с огромными веерами из страусовых перьев. Наконец, в золотом паланкине, который несут на плечах двенадцать вельмож, появляется сам фараон. Как по мановению волшебной палочки, все присутствующие, за исключением жрецов и самых высокопоставленных чиновников, падают ниц.

Стройные жрицы, которых ведет Нофрет, медленно выступают вперед, трясут систры и поют:

Сколь великолепен он, вернувшийся с победой!

Это Амон велел ему покарать князей Палестины.

Жрецы вторят низкими голосами:

Весь народ, весь народ дома Амона празднует,

потому что Амон-Ра любит правителя…

Тутмос III — небольшого роста мужчина с пухлым женственным лицом. Ему уже за семьдесят, но годы, проведенные в суровых походах, закалили его тело и огрубили черты его лица. Его обнаженные загорелые руки — в перевязи мускулов, а его осанке может позавидовать юноша. Голову царя украшает высокая корона, которая на протяжении 1500 лет символизирует единство двух земель. На его челе двойной знак, олицетворяющий Верхний и Нижний Египет, — сокол и змея. В своих крепких руках он держит еще две эмблемы Верхнего и Нижнего Египта — крюк и бич. На Тутмосе длинная юбка из «гофрированного» льна, на ногах — изящные золотые сандалии.

Если бы мы чудесным способом могли перенестись в то время, если бы могли стать невидимками и раствориться в распростертой, поверженной ниц толпе,

быть среди них, но не быть ими, остаться с образом мышления, который не был их образом мышления,

то мы, вероятно, удивились бы и возмутились. Мы увидели бы только жалкого коротышку в непомерно большом головном уборе, окруженного нелепой помпезностью, ставленника продажного двора и циничных жрецов, которые эксплуатировали темные массы в своих личных интересах. Даже более терпимые из нас почувствовали бы сентиментальную жалость к миллионам трудящихся, которые строили памятники для царя, работали на его полях и проливали кровь в его войнах. «Народ фараона… — подумали бы мы, — бедняги».

Но мы были бы неправы. Древние египтяне испытывали совершенно иные чувства к своему царю. Чтобы мы могли понять их образ мышления, нам придется напрячь свое воображение.

Во-первых, царь был наделен главным образом религиозными функциями. Он был посредником между народом и теми невидимыми силами, которые управляли судьбами людей. Он был также представителем народа в более широком значении этого слова, чем вкладываем в него мы.

В царе воплощались здоровье и зрелось нации. За тысячелетия до описываемых событий, когда цивилизация только начала развиваться в долине Нила, царь правил до тех пор, пока был физически здоров. Когда его оставляли силы, его приносили в жертву. Этот обычай распространен среди многих примитивных народов. Со временем он был забыт, но его пережитки сохранились в форме праздника хеб-сед. Через определенные промежутки времени, каждые тридцать три года, царь участвовал в церемонии, которая символизировала обновление его здоровья и силы.[70] В частности, приносилась жертва на алтарь богов Северного и Южного царств. Например, во времена Джосера (2800 г. до н. э.) царь должен был пробежать определенное расстояние, чтобы испытать свои физические силы. На одном из самых замечательных барельефов Ступенчатой пирамиды Джосер изображен в ритуальном беге.

Для древних египтян царь не был человеческим существом, а был богом, сыном Амона-Ра. Он никогда не умирал, а соединялся со своим отцом Амоном. Он «восходил к его горизонту». Возьмем описание смерти Аменемхета I из «Истории о Синухете», цитированной в IX главе:

Взошел бог к своему горизонту, царь Верхнего и Нижнего Египта Схотенибра[71] был взят на небо. Он соединился с солнцем, причем (его) божественное тело слилось с создавшим его…

Верили ли сами цари в то, что они боги и сыновья богов? Я думаю, что да; если учесть атмосферу религиозного почитания и святости, которая окружала египетских царей с колыбели, вы тоже поверите в это.

Жизнь царей была наполнена ритуалами и символикой. Каждый час был расписан.

Все часы были строго расписаны для выполнения различных обязанностей. Предаваться удовольствиям не было времени. После подъема первым делом нужно было прочитать поступившие сообщения и продиктовать ответы. Затем следовали церемониальное очищение, возложение одеяний и эмблем, жертвоприношения. Перед этим актом верховный жрец в присутствии царя и свиты, окружавшей его, произносил молитву за здоровье царя, перечислял все его достоинства и проклинал все невольные прегрешения, возлагая всю вину на министров. Так осуществлялась критика государственных дел, которые благодаря могуществу жречества могли официально контролироваться ими.[72] Считается, что таким образом оказывали влияние на царя и проверяли его действия. Не установлено, кто выполнял обряд жертвоприношений — царь или верховный жрец, но это был царский ритуал, и он осматривал внутренности… Он заканчивал этот обряд передачей храму вина, масла или других жидкостей, предназначенных для жертвенного возлияния. Потом следовала проповедь, во время которой жрецы зачитывали указы, законы или отрывки из исторических событий, интерпретированные в духе времени.

Пище царя следовало быть простой и скудной. Это означало, что он соблюдает режим, чтобы сохранить свое здоровье ради благополучия страны. В Африке, когда царь слабеет, его убивают, чтобы предотвратить недуг страны. Из этого следует, что египетское жречество ведет свое происхождение от колдунов и магов, а не вождей…[73]

Когда судили государственных преступников, включая членов царской семьи, процедура происходила в строгом соответствии с существовавшей законностью. Царь не присутствовал. Со смертью своих подданных он не прекращал заботиться о них. Если при жизни он давал им землю, то и после их смерти он награждал их землей для будущей жизни, чтобы можно было совершать жертвоприношения на могилах. «Таким образом, — говорит Питри, — царь содержал свою свиту не только при жизни, как наместник, но и после их смерти, когда они покоились в гробницах».

Я часто думал над тем, что страсть Тутмоса к войнам и любовь к военным походам можно отчасти объяснить его желанием уклониться от ритуальных обязанностей и проявить свою индивидуальность военачальника.

Давайте же внимательно присмотримся к нему, когда он сидит, придавленный тяжестью короны. На его челе блестят царские символы — изображения кобры и сокола. Крюк и бич он держит у груди, точно в том положении, которое предписывает традиция вот уже 2000 лет.

«Жизнь! Благоденствие! Здоровье!» — кричат слуги фараона. Но когда носильщики несут Тутмоса через колонный зал к слабо освещенному святилищу, где он как верховный жрец должен совершить перед Амоном священный обряд, он знает, что он фараон.

Фараон приносит жертву золотой статуе Амона в сокровеннейшей части храма. В сопровождении жрецов, один из которых в маске сокола олицетворяет Гора, а другой в маске ибиса — Тота, он открывает двери в святилище, окуривает статую ладаном, окропляет ее водой из священного озера, преподносит ей корону и эмблему и ставит перед ней жертвенную пищу. Святилище освещается через небольшое отверстие в потолке. Издалека слабо доносится пение жрецов.

Тем временем огромная процессия, как блестящая разноцветная змея, извивается по украшенным улицам Фив и медленно приближается к храму. Поднимая пыль, маршируют колонны копейщиков. За ними следуют лучники, вооруженные длинными луками, перекинутыми через плечо. Колчаны болтаются на боку. Идут нубийцы, вооруженные палицами, чужеземные наемники: ливийцы, шардана, бородатые сирийцы. Длинной сверкающей вереницей громыхают колесницы. Блестит сбруя на солнце, качаются разноцветные перья на головах лошадей. Рев толпы то стихает, то возрастает, когда идут воины. Проезжают повозки с военной добычей, запряженные волами, и проходят вереницы ослов, нагруженные награбленным добром из городов Эркату, Тунипа и Кадеша: украшениями из золота и полудрагоценных камней, золотыми и серебряными сосудами, миррой, ладаном, вином и медом. Гонят скот: быков, телят, антилоп, газелей, каменных козлов… а за ними пленных — сотни жалких рабов, мужчин и женщин, которые тащатся за процессией, окруженные воинами.

Но самых важных пленных в процессии нет. Семь или восемь царьков и князей порабощенных земель ждут в вестибюле храма. На них грязные и рваные одежды, руки крепко связаны за спиной. И воины со свирепыми лицами охраняют их. Толпа ждет, когда фараон выйдет из святилища. Эти люди по древнему обычаю должны быть принесены в жертву Амону.[74]

Процессия останавливается. Военачальники быстро ходят между рядами, выкрикивая команды и перестраивая своих воинов. Все приготовились к тому моменту, когда фараон выйдет из храма, чтобы сесть в золотую колесницу во главе своей победоносной армии.

Одно подразделение отряда колесниц останавливается прямо перед входом в храм. Ему оказана честь занять почетное место, как отличившемуся в бою. В одной из колесниц стоят Сенмут и Кенамон.

Сенмут уже оправился от своих ран. Тем не менее он стал хромать, а одна сторона его лица перекошена. Он с горечью думает о том, что это был его последний поход. Для Кенамона это был радостный эпизод в его жизни: он пролил кровь в тяжелом походе, участвовал в боях и выполнял свои обязанности настолько хорошо, что получил повышение. Но его радость омрачает беспокойство за судьбу друга.

— Скорее бы мы тронулись, — сказал Сенмут, накрутил вожжи на руку и заткнул их за пояс.

— Сейчас совершают жертвоприношение, — ответил Кенамон.

— Варварский обычай, — пробормотал Сенмут, и лицо его исказилось.

— Однако это обычай, — возразил Кенамон без особого энтузиазма.

Сенмут сердито посмотрел на него.

— Ты говоришь так же, как твой отец, — сказал он. — Это обычай. В Египте всегда все делают согласно обычаям. Так делали наши отцы, значит, так должны делать и мы.

— Но азиаты сделали бы с нами то же самое.

— Разве это причина подражать варварам? Кенамон вздыхает и говорит:

— Кажется, тебе не нравится Египет.

— Неправда, — отвечает друг. — Я люблю Египет. Но почему я должен одобрять все, что здесь делают? Не все чужеземцы приносят в жертву своих знатпых пленников. Кефтиу не делают этого.

— Нет, они делают это, Сенмут. Паибесе рассказывал мне, что они приносят пленных в жертву своему богу — Быку.

— Твой Паибесе глупец. Он имел в виду прыжки через быка, но это не то же самое.

— Прыжки через быка?

— Да. Кефтиу заставляют пленных сражаться с быком на арене. Они должны перепрыгивать через его рога. Если пленники смелые и ловкие, то они могут избежать смерти. Мы же просто разбиваем нашим пленным головы дубиной…

Жуткий рев толпы донесся со стороны храма и прокатился по всему городу. Сенмут вздрогнул.

— Все кончено, — сказал он, — сейчас мы тронемся. Тела пленных лежали в луже крови посреди колонного зала. Нофрет и другие жрицы, потрясая систры, начали петь боевой гимн Амону. Их высокие голоса эхом отдавались под высокой крышей и смешивались с голосами жрецов:

Я пришел, чтобы повелеть тебе убить князей Захи.

Я швырнул их к твоим ногам посреди гор.

Я заставил их увидеть твое величие во всем блеске,

так что ты озаряешь светом их лица наподобие моему лику.

Я пришел, чтобы повелеть тебе убить азиатов.

Ты должен снести головы азиатам из Речену.

Я заставил их увидеть твое величие во всей красе,

когда ты сжимаешь в руках оружие в боевой колеснице…

Носильщики медленно выносят паланкин царя из храма. Толпа снова падает ниц, когда он садится в свою боевую колесницу и едет во главе войска. Под пронзительные звуки труб, гул бубнов и грохот барабанов процессия начинает свое движение.

Сенмут дергает вожжи.

— А как бы мне хотелось побывать в Кефтиу, — говорит он.