Глава VI ДРУЗЬЯ И ВЛЮБЛЕННЫЕ
Глава VI
ДРУЗЬЯ И ВЛЮБЛЕННЫЕ
Не трудно провести соответствующие параллели между жизнью Древнего Египта и современностью. Тем не менее, если мы хотим быть честными до конца, мы должны понимать, что карьера египетского законоведа или чиновника не совсем походила на карьеру его современного коллеги. Жизнь египетского воина, участника сирийской кампании, отличалась от жизни GI — американского солдата, воевавшего в Корее, или от жизни английского пехотинца в Малайе. Однако существует одна очень важная общечеловеческая черта, которая объединяет нас с древними египтянами и настолько приближает их к нам, что прошедшие столетия не играют никакой роли. Я имею в виду любовь. Страстность и нежность египетских любовных поэм заставляют трепетать паши сердца, несмотря на то что теплые тела, которые вдохновили их, давно уже превратились в прах, и только филологи бесстрастно исследуют строки, написанные когда-то для любимых глаз.
Тахает и Синухет встречались очень редко, и то под надзором родителей. Но молодые люди всегда находили возможность встретиться наедине. Дошедшие до нас любовные поэмы выдают нам тайны человеческих страстей, понятные всем, кто когда-либо любил. Однако представим себе, что они находятся в разлуке. Молодая девушка Тахает принимает друзей в саду дома своих родителей. Они возлежат возле бассейна в тени смоковниц. Одни рабы подают им вина и различные яства, другие — танцуют и поют, чтобы развлечь их. Тахает в платье из тонкого льна, с гирляндой цветов на плечах, лениво опершись на локти, слушает песню, которая называется «Цветы в саду».
Цветок мех-мех вплетаю в свои венок.
Как полный мех уравновешен мехом,
Так сердце у меня в ладу с твоим;
И, волю дав ему, лежу в твоих объятьях.
Мое желание — снадобье для глаз:
При взгляде на тебя они сияют!
Я нежно льну к тебе, любви ища,
О мой супруг, запечатленный в сердце!
Прекрасен этот час!
Пусть он продлится вечность,
С тех пор, как я спала с тобой,
С тех пор, как ты мое возвысил сердце,
Ликует ли, тоскует ли оно —
Со мной не разлучайся!
В моем венке — вьюнок.
Я вью венок — твой юный лоб венчать.
Ведь я тебе принадлежу,
Как сад,
Где мной взлелеяны цветы
И сладко пахнущие травы.
Ты выкопал прохладный водоем,
И северного ветра дуновенье
Приносит свежесть,
Когда вдвоем гуляем у воды.
Рука моя лежит в руке твоей.
По телу разливается блаженство,
Ликует сердце.
Мы идет бок о бок…
Мне голос твой — что сладкое вино.
Я им жива.
Еды с питьем нужнее мне
Твой взгляд.
(Пер. В. Потаповой)
Песня кончилась, гости довольны. Рабы вновь наполняют кубки вином. Другая певица начинает свою песню. Она подходит к сикомору и обращается к девушке, лежащей в его тени:
Шелест листвы сикомора
Запаху меда подобен.
Пышные ветви его
Свежестью взор веселят.
Грузно свисают плоды,
Яшмы краснее.
Листья под стать бирюзе,
Лоском поспорят с глазурью.
Ствол будто выбит из камня
Серого с голубизной.
Манит к себе сикомор,
В зной навевая прохладу.
Владелица сада
Любимому пишет письмо
И дает отнести
Быстроногой садовника дочке:
«Приходи погостить в окруженье подруг!»
Деревья в роскошном цвету.
Шатер и беседка
Тебя дожидаются здесь,
И домочадцы, как мальчики, рады тебе.
Нагруженных пожитками слуг
Выслать вперед поспеши.
Предчувствие встречи с тобой
Пьянее вина.
Челядь сосуды несет
С пивом различных сортов,
Хлеба и овощи,
Пряные травы, плоды в изобилье.
О, приходи провести
Три усладительных дня под моими ветвями!
Друга сажают
По правую руку прекрасной.
Она опьяняет его
И покорна ему.
Где стояло хмельное — гости хмельные лежат.
Она остается с любимым.
Обыкновенье у них —
Уединяться под сенью моей.
Что видел — то видел…
Но я не болтлив
И не обмолвлюсь об этом ни словом.
(Пер. В. Потаповой)
В это время Синухет, который, как все образованные египтяне, умел читать, сидел в доме отца и читал свиток папируса. Он учится на жреца, и его отец (он сейчас отдыхает под колоннадой) думает, что его сын изучает священные писания. Он, вероятно, был бы оскорблен, если бы увидел, что в действительности читает Синухет:
Когда наконец уготовишь ты ложе, слуга?
Говорю тебе:
Покров из виссона возьми, чтобы тело ее облегал.
Только не вздумай царское класть полотно!
Простого — белёного — остерегайся подавно!
Тканью, что миррой пропитана, ложе укрась для нее.
Быть бы мне черной рабыней,
Мойщицей ног!
Мог бы я вволю
Кожей твоей любоваться.
Рад бы стиральщнком стать я
На один-единственный месяц:
Платья твои отмывать
От бальзама и мирры душистой.
Быть бы мне перстнем с печатью на пальце твоем!
Ты бы меня берегла,
Как безделушку,
Из тех, что жизнь услаждают.
(Пер. В. Потаповой)
Солнце клонится к закату. Тени деревьев в саду становятся длиннее, и поднявшийся легкий ветерок гонит мелкую рябь по поверхности бассейна. Звуки лютен и арф тихо разносятся над водой, смешиваясь с щебетанием и смехом молодых девушек. Теперь девушка поет дуэтом с юношей. Начинает песню девушка:
Пусть приходит Брат, когда захочет,
Он найдет дом открытым,
Он найдет постель, покрытую лучшим полотном,
И прекрасную девушку в этой постели.
Юноша отвечает:
Хорошо умеет бросать петлю Сестра,
Не заботясь об уплате налога на скот.
Она накидывает на меня петлю из своих волос,
Она притягивает меня своими глазами,
Она опутывает меня своими ожерельями,
Она ставит на мне клеймо своим перстнем.
(Пер А. Ахматовой)
Его партнерша опять обращается к нему:
Твоей любви отвергнуть я не в силах.
Будь верен упоенью своему!
Не отступлюсь от милого, хоть бейте!
Хоть продержите целый день в болоте!
Хоть в Сирию меня плетьми гоните,
Хоть в Нубию дубьем,
Хоть пальмовыми розгами — в пустыню
Иль тумаками — к устью Нила.
На увещеванья ваши не поддамся.
Я не хочу противиться любви.
Любовь к тебе вошла мне в плоть и кровь
И с ними, как вино с водой, смешалась,
Как с пряною приправой — померанец
Иль с молоком душистым мед.
О, поспеши к Сестре своей,
Как на ристалище — летящий конь,
Как бык,
Стремглав бегущий к яслям.
Твоя любовь — небесный дар,
Огонь, воспламеняющий солому,
Добычу бьющий с лету ловчий сокол.
(Пер. В. Потаповой)
Однако не все молодые люди в Фивах проводили время за чтением любовных поэм или слушая любовные песни в садах. Так, например, Кенамон получил разрешение от своего отца Рехмира принять участие в охоте вместе со своим другом Сенмутом и другими юными аристократами. На охоту компания молодых людей отправилась в пустыню за Фиванские холмы. Ночью они разбивали палатки, а днем шли. Наконец они добрались до места, где надеялись хорошо поохотиться. Им было известно, что в этом районе водятся львы и леопарды. Но Сенмут сомневался, смогут ли они их найти. «Если мы повстречаем несколько газелей или каменного козла, — говорил он, — то нам уже сильно повезет».
Кенамон был настроен более оптимистично. Однако его не столько интересовала успешная охота, сколько возможность побеседовать с Сенмутом, молодым военачальником отряда колесниц, перед которым он преклонялся. Ранним утром, когда под лучами восходящего солнца зарделся песок пустыни, они затаились вблизи низкой гряды. Пока загонщики понесли легкую сеть, в которую собирались загонять дичь, оба молодых человека уселись на песок друг против друга. Кенамон с благоговением дотронулся до большого лука Сенмута; воин брал его с собой в сирийский поход. Рядом стояли слуги с колчанами, полными стрел.
— Мой отец думает, — сказал Кенамон, — что Они,[38] возможно, возвратятся в страну горных жителей весной.
— Я слышал разговоры об этом.
— Может быть, Амон даст силу его оружию. Сенмут кивает головой, улыбается, но не отвечает.
— Почему ты улыбаешься? — спрашивает Кенамон.
— Потому что у горных жителей тоже могущественные боги.
— Но победил Амон.
— Победил Менхеперра.[39] Если бы он не был великим воином, Амон вряд ли помог бы нам.
Кенамон смеется.
— Не скажи этого при моем отце, — говорит он.
— Или Нофрет?
— Даже Нофрет не поймет тебя.
— Ведь она жрица.
— Да, но только потому, что ее заставил отец. Ее никто и ничто не интересует, кроме ее самой.
— Ты несправедлив к своей сестре, Кенамон.
— А ты попросту тратишь время, — ответил юноша, — Я не хотел тебе говорить, но ты бы сам узнал об этом. Она сожгла твою прекрасную поэму.
Сенмут встает, берет лук из рук Кеиамона и перебрасывает колчан через плечо.
— Они идут, — говорит он и быстро поднимается на песчаный холмик. За ним спешит Кенамон. Со стороны пустыни доносятся отдаленный лай собак и громкие крики загонщиков. Оба охотника со своей свитой замерли в ожидании на вершине холма, прикрыв глаза от ярких лучей солнца. Рядом с каждым стоит слуга, чтобы вручить своему хозяину новый колчан, когда у того кончатся стрелы.
Из легкой дымки вдруг вынырнули две газели и помчались в сторону ограждения, не заметив его. Сенмут схватил лук, припал на одно колено и натянул тетиву. Но, прежде чем он успел отпустить тетиву, Кенамон выпустил стрелу и промазал. Сын везира громко выругался, за что отец не похвалил бы его. Но пока он доставал вторую стрелу, загудела тетива лука Сенмута, и одна из газелей рухнула, подняв тучи песка.
— Бей вторую! — закричал Сенмут. Но Кенамон снова промахнулся.
— Ты должен научиться стрелять лучше сирийцев! — засмеялся его друг.
Вместе с другими охотниками они сбегают по склону холма, так как с севера к ним приближается песчаное облако, в нем постепенно выделились три или четыре группы испуганных животных: каменные козлы, газели и зайцы, спасавшиеся от настигавших их собак.
Гудят тетивы, длинные стрелы со свистом разрезают воздух. Далеко разносятся возбужденные голоса загонщиков, охотников и их слуг, перемежающиеся громким лаем собак.
Уже семь бездыханных газелей лежат на песке. Раненый каменный козел бредет к холму со стрелой в боку, но надает от стрелы Кенамона. Это его первое попадание в цель.
Внезапно Сенмут с отвращением отдает свой лук слуге.
— Надоело мне, — говорит он Кенамону. — Вернемся в лагерь.
Не сказав ни слова, а только удивленно взглянув на друга, Кенамон садится в колесницу и следует за Сенмутом.
Постепенно голоса охотников и лай собак стихают, и вот уже больше ничего не слышно, кроме мягкого стука копыт по песку и тяжелого дыхания лошадей. Они подъезжают к палаткам, стоящим в вади, и выходят из колесниц. Сенмут говорит:
— Тот слух, что дошел до тебя, — правда. Менхеперра возвращается в Сирию.
— Когда?
— Месяца через два, а может быть, и раньше.
— Ты пойдешь?
— Да, потому что идешь ты.
Прежде чем Кенамон успел выразить свою радость, Сенмут поспешно добавил:
— Твой отец знает об этом. Он скажет тебе в нужное время. Аменемхеб его убедил. Тебя должны зачислить в мой полк. Но не думай, что война — продолжение охоты. Тебе нужно будет научиться шагать дни напролет без еды и питья, научиться управлять колесницей на горных дорогах. Ты будешь сражаться с почти невидимым врагом, который прячется за скалами и внезапно нападает на тебя, когда ты едешь в походной колонне. Он убивает твоих воинов и исчезает, прежде чем ты успеваешь натянуть тетиву своего лука.
— Но ты сражался с бедуинами много раз, — возразил Кенамон, — и остался жив.
— Возможно, мне повезло. Я предпочел бы быть убитым, чем попасть к ним в плен. Я видел, что они делают с пленными…
— Тогда почему ты хочешь вернуться в Сирию? А ведь ты хочешь вернуться, я знаю.
Сенмут нахмурился.
— Наверное, не только из-за войны, — говорит он. — Да, я рад этому тоже — приключения, опасность. Но есть еще что-то, из-за чего я хочу вернуться. Я люблю горы, чужой город, чужие деревья, чужих богов. И среди их женщин есть очень красивые.
Он задумывается.
— Нет, даже не это. Ты не можешь себе представить, что для тебя будет означать отъезд из Египта. Когда ты покинешь свою страну, она перестанет быть для тебя той же самой. Египтяне, которые никогда не оставляют собственного дома, имеют неверное представление о жизни. Они думают, что Египет — это мир, но это не так. Мир — это множество неизвестных стран, которые можно познать. Подожди, ты еще увидишь и Кадеш и Тубихи, ты узнаешь дорогу в Мегер.[40]
— Где это?
— В горах. Там небо темное даже днем, потому что дубы, кипарисы и кедры закрывают его. Там водятся львы, леопарды и гиены, а не только безобидные газели. Там есть ущелье Мегиддо — пропасть глубиной две тысячи локтей, полная валунов и щебня, и за каждым кустом притаился бедуин.
— Надеюсь, я все это скоро увижу, — сказал Кенамон. Вдали послышались лай собак и человеческие голоса.
Охотники возвращались в лагерь. Сенмут встал, поправил пояс с пристегнутым к нему мечом, хлопнул друга по плечу и проговорил:
— Если хочешь жить, расскажи об охоте своему отцу. Ты должен научиться стрелять лучше, чем сегодня.