ГЛАВА XIV УБИЙЦА

ГЛАВА XIV

УБИЙЦА

Наконец, нам остается ответить на самый главный и трудный вопрос: кто убил поэта?

…Однажды в Баку один из знакомцев Есенина пытался разрядить в него свой револьвер, но поэту удалось бежать и вооружиться для самозащиты. Такая предусмотрительность была не лишняя: грозивший самосудом человек слыл психопатом. Неудивительно, — в свое время петлюровцы изувечили его до полусмерти, выбили все зубы и выбросили на железнодорожные рельсы. Четырежды его находили пули «контры» (в июне 1918 г. киевские эсеры, мстя за предательство, тяжело ранили его в голову), дважды его резали ножом — было от чего стать психом.

25 октября 1920 года тот же авантюрный товарищ «взял на поруки» Есенина, тогда в очередной раз попавшего в подстроенный чекистами капкан. Не раз встречались они в кафе, где растерявший нервы тип иногда пугал знакомых расстрелом, заполняя на их глазах подлинные бланки ОГПУ.

Читатель, конечно, уже догадался: речь идет о Якове Григорьевиче Блюмкине (1900-1929), известном чекисте-террористе, прославившемся убийством германского посла графа Мирбаха.

Представим авантюриста подробнее. В своей «Краткой автобиографии» (2 ноября 1929 г.) Блюмкин рассказывает: «В 1908 г., восьми лет, я был отдан в бесплатное еврейское духовное начальное училище (1-ю Одесскую Талмуд-Тору). Училище я окончил в 1913 г. <…> 13 лет я был отдан в училище, в электротехническую мастерскую.<…> Подлинно каторжные горькие условия жизни ремесленного ученика у мелкого предпринимателя в эту эпоху настолько общеизвестны, что на них не стоит останавливаться. В связи с ними скажу лишь только то, что именно к этому периоду моей жизни относится появление во мне — полуюноше — классового чувства, в последствии облекшегося в революционное мировоззрение»[23].

Международный разбойник, он всегда оправдывал свои многочисленные кровавые похождения необходимостью «пролетарской борьбы». По сути же — один из «беспачпортных бродяг в человечестве», как когда-то метко аттестовал таких «перекати-поле» В. Г. Белинский. Патологическая жажда власти и болезненное честолюбие — вот главные двигатели его преступной жизни.

В самом начале 1918 года вертлявый юнец командовал революционным «Железным отрядом», сформированным в его родной Одессе; позже комиссарил в 3-й армии (Румынский и Украинский фронты); с мая по июль того же года возглавлял — подумать только! — первый отдел ВЧК по борьбе с международным шпионажем. Последний факт умилителен: именно под его «руководством» германские и прочие шпионы заполонили Россию, о чем теперь можно прочитать в книгах (до недавнего времени они прятались в спецхранах), выходивших накануне Великой Отечественной войны. Неоспоримо: в 1914-1918 годах германская военщина и дипломатия всячески помогали «ленинской гвардии»[24], что ей справедливо аукнулось в 30-е годы.

Блюмкин разжигал революционный пожар в Персии, создавал Иранскую компартию, служил советником по разведке и контрразведке в гоминьдановской армии, представлял ОГПУ в Монголии. Спецубийца часто использовался как знаток Востока, куда его направляли под видом торговца древними хасидскими рукописями и книгами. В апреле 1929 года такой «просветительской» деятельностью он, резидент ОГПУ, занимался в Константинополе, где тайно встретился со своим кумиром-изгнанником Троцким. Они толковали о создании нелегальной организации, оппозиционной Сталину, об участии в ней Блюмкина-чекиста.

Политика политикой, но к золотому тельцу авантюрист-пройдоха льнул не менее. Перед арестом его чемодан и портфель были набиты долларами и советскими дензнаками. Бывший еще раньше в опале Лев Сосновский и его жена Ольга Даниловна после возвращения Блюмкина из-за границы посматривали на меркантильного товарища заискивающе-просительно и даже прямо говорили о ссуде. Яков Григорьевич великодушно одалживал есенинского ненавистника.

«Высылка Троцкого меня потрясла, — признавался в своих „показаниях“ Блюмкин. — В продолжение двух дней я находился прямо в болезненном состоянии». За тайную связь с «архитектором революции» и попытки распространения в СССР его секретных шифрованных инструкций троцкистского холуя и арестовали. Перед тем, почуяв опасность, он лихорадочно заметался, строчил и рвал «объяснительные», говорил что-то несуразное, часто щелкал спусковым крючком револьвера, пугая близких знакомых самоубийством. Выдавший его ОГПУ сотрудник журнала «Чудак» Борис Левин в своем доносе писал о нем как о душевно больном.

Любовница Блюмкина, Лиза Горская, служившая, как и он, в иностранном отделе ОГПУ и лично «сдавшая» его на Лубянку, охарактеризовала дружка: «…трус и позер». Да, безжалостный расстрельщик многих невинных людей, он ужасно запаниковал перед своим смертным часом. О нравственном возмездии за пролитую чужую кровь он вряд ли когда задумывался. Читать его «дело» нельзя без омерзения: чувствуется его животный страх перед своими вчерашними сослуживцами, он судорожно, в надежде на сохранение жизни, цепляется за «идею», выдает всех и вся, даже своего идола Троцкого.

Прервем лицезрение троцкиста-киллера и попытаемся, насколько сегодня возможно, с помощью собранных фактов доказать, что именно Блюмкин допрашивал, истязал и убил Есенина в пыточной дома №8/23 по проспекту Майорова, а затем (не по его ли приказу?) тело перетащили по подвальному лабиринту в соседний «Англетер», повесили.

Заметьте, если мы правы, «дело английского шпиона» вел не какой-нибудь «обычный» чекист, а опытный «работник закордонной части ИНО» (иностранного отдела ОГПУ), как определял свою специализацию Блюмкин в «показаниях» Якову Агранову. Профессиональная направленность службы Якова Григорьевича сама по себе примечательна (вспомните есенинское: «…вероятно, махну за границу»). Но это, конечно, слабенький довод. Есть аргумент посущественней.

В 1920-1922 годах душегуб учился на восточном факультете Генштаба РККА, или, как сам он пишет, в Военной академии РККА. В свободные от повышения своего чекистского образования месяцы (если образованием можно называть практику безнаказанно убивать) он состоял в секретариате Троцкого, совершал вместе с ним кровавые рейсы в «Поезде наркомвоенмора» — и не рядовым бойцом, а начальником охраны колесного бронированного чудовища. Вот интересующие нас строки из его признания после ареста: «Так как я в свое время работал у Троцкого, занимался историей Красной Армии и, в частности, поезда Троцкого и так как Троцкому нужны были для автобиографии данные о поезде, то я по памяти (выделено нами. — В. К.) составил ему довольно точную справку о деятельности поезда». Темнил, нервничал оказавшийся в застенке радетель мировой революции. Нет чтобы прямо написать: так, мол, и так, — сопровождал председателя Реввоенсовета в его террористических набегах на красно-серошинельную солдатню — жмется, недоговаривает, пытаясь отмежеваться от своего хозяина. Итак, Троцкий, Блюмкин, журналист Устинов, стихотворец Князев (кто еще?) из одной уголовно-политической шайки, составившей в 1925 году преступное антиесенинское ядро.

К преступной группе без натяжки можно присоединить и ответственного секретаря ленинградской «Красной газеты» А. Я. Рубинштейн. В доказательство этого Блюмкин дает нам еще одну «ниточку»: в своей «Краткой автобиографии» он пишет, что в начале Гражданской войны«…ездил на Восточный фронт к т. Смилге…». Заглядываем в газету «Красный набат» (1920. №63), орган 3-й армии (Урал), основу которой, нелишне заметить, составили остатки бывшей 3-й армии, ранее действовавшей на Украинском и Румынском фронтах (здесь, напомним, Блюмкин комиссарил и служил в штабе). В указанном номере «Красного набата» изложена история газеты. С 10 сентября 1918 года ее редактировал И. Т. Смилга (1892-1938). Там же читаем: «Тов. Смилге не пришлось долго редактировать „Набат“: получив более ответственный пост, он сдал газету редакционной коллегии, в которую вошли тт. А. Рубинштейн, Н. Иконников и Л. Аронштам». Далее есть и уточнение: «С ноября 1918 года, с передачей руководства Политотделом областному комитету партии, его аппарат был значительно расширен. Привлечено много ответственных работников, уральских и приехавших из центра…» Затем второй по списку была названа А. Я. Рубинштейн.

Естественно и логично, тогда работник ПУРа Блюмкин, контролируя красную фронтовую печать, встречался с А. Я. Рубинштейн, выражаясь на современный лад, секретарем парторганизации штаба 3-й армии, с августа 1918 по март 1919 года фактическим редактором «Красного набата». Планируя англетеровское кощунство, Троцкий и Блюмкин вспомнят Анну Яковлевну, и она, мы не сомневаемся, в том роковом для Есенина декабре обернется «тетей Лизой» и сыграет в «Красной газете» и в лживых мемуарах-сборниках об убитом поэте роль жены журналиста Г. Ф. Устинова.

Иной поворот «троцкистско-блюмкинского» сюжета. В 1923 году Дзержинский пригласит Блюмкина служить в иностранном отделе ОГПУ. В 1925 году Яков Григорьевич представлял Лубянку на Кавказе. А туда обычно летом приезжал сотрудник тайного ведомства Вольф Эрлих (иногда в компании с Павлом Лукницким, Всеволодом Рождественским и другими вездесущими приятелями) — и по своей охоте, и как командир запаса войск пограничной и внутренней охраны ОГПУ. То есть Блюмкин был для Эрлиха высоким начальством, и они могли встречаться по службе. Много раньше, осенью 1917 года, одесский авантюрист пристроился членом Симбирского Совета, ораторствовал в нем, и не исключено, пятнадцатилетний школьник «Вова», рано вкусивший революционный плод, мог слышать имя Блюмкина и даже познакомиться с ним.

Новый зигзаг сюжета. 5 сентября 1924 года Есенин оказался в Баку, куда бежал после своего шумного разрыва с московскими богемниками-имажинистами. В здешней гостинице «Новая Европа» он встретил давнего знакомца чекиста Якова Блюмкина, «гангстера с идеологией», тогда представлявшего Лубянку в Закавказье и инспектировавшего войска пограничной и внутренней охраны ОГПУ. У наделенного огромной властью авантюриста, вероятно, были и тайные делишки, так как в ту пору в Баку плелись политические интриги с прицелом на «мировую революцию».

Поначалу застольные беседы двух знакомцев текли мирно, но однажды… Слово есенинскому приятелю, сотруднику тифлисской газеты «Заря Востока» Николаю Вержбицкому: «…вдруг инспектор начал бешено ревновать поэта к своей жене. Дошло до того, что он стал угрожать револьвером. Этот совершенно неуравновешенный человек легко мог выполнить свою угрозу. Так оно и произошло. Ильин (ошибка мемуариста, действительная конспиративная фамилия Блюмкина — Исаков. — В.К.) не стрелял, но однажды поднял на Есенина оружие, что и послужило поводом для скорого отъезда поэта в Тифлис в начале сентября 1924 года.

Об этом происшествии мне потом рассказывал художник К. Соколов. Сам Есенин молчал, может быть не желая показаться трусом. <…> Через несколько дней Есенин вернулся в Баку за своими товарищами, получив от них уведомление о том, что Ильин куда-то отбыл.

Вторично приехав в Тифлис и остановившись в гостинице «Ориант», Есенин снова неожиданно столкнулся в коридоре с Ильиным. Это сразу испортило ему настроение» (Вержбицкий И. Встречи с Есениным: Воспоминания. Тбилиси, 1961. С. 23).

«Сам Есенин молчал…» — пишет мемуарист. Весьма примечательная деталь, если знать, что после второй неприятной встречи с Блюмкиным поэт жил у Вержбицкого на квартире (ул. Коджерская, 15), о чем журналист упоминает в своей книге. Раз уж общительно-искренний Есенин помалкивал — значит, на то была серьезная причина. Скорей всего, конфликт вспыхнул вовсе не из-за «дамы сердца» Блюмкина (кстати, он был холост), а по мотивам куда более серьезным.

Некоторые мемуаристы (азербайджанец Гусейн Дадош и др.) рисуют напряженный бакинский эпизод несколько иначе: будто Есенин позволил отпустить по адресу блюмкинской пассии какую-то фривольность. Допускаем, — в его лукавом пересказе сентябрьской стычки звучало нечто подобное. Он, не раз «стреляный» на Лубянке «воробей», конечно же не хотел рассказывать всей правды, так как она могла ему «выйти боком». Между прочим, тот же Вержбицкий подчеркивал: «В быту Есенин никогда не смаковал эротики, не любил сальных анекдотов…» Эту черту его натуры отмечают и другие современники. Нет, видимо, дело было куда сложнее.

Год назад поэт вернулся из поездки за границу «…не тем, что уехал» (выражение Л. Троцкого). Он решительно отказался от Великого Октября («…от революции остались только хрен да трубка»), пересмотрел свое отношение к партийным вождям и прежним знакомым литераторам («Надоело мне это б… снисходительное отношение властей имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним»), стал осторожнее в общении с «кожаными куртками» («…оставим этот разговор про Тетку» — так поэт вслед за Ивановым-Разумником называл ГПУ). (Все цитаты из письма Есенина от 7 февраля 1923 года к приятелю А. Кусикову.)

Чуть ли не смертельная распря с Блюмкиным-Исаковым не прошла для Есенина бесследно и ассоциативно переплавилась в стихотворение «На Кавказе», написанное вскоре после бакинского происшествия. Любуясь благодатным краем, он, очевидно, не случайно вспомнил о трагической судьбе Лермонтова («Он, как поэт и офицер, Был пулей друга успокоен») и автора «Горя от ума» («И Грибоедов здесь зарыт, Как наша дань персидской хмари…»), провидчески увидел в нацеленном на него револьвере предупреждение о своем «последнем звонке»:

А ныне я в твою безгладь

Пришел, не ведая причины:

Родной ли прах здесь обрыдать

Иль подсмотреть свой час кончины!

И далее невольные житейско-образные контаминации несомненны:

Они бежали от врагов

И от друзей сюда бежали.

Чтоб только слышать звон шагов

Да видеть с гор глухие дали.

И я от тех же зол и бед

Бежал, навек простясь с богемой,

Зане созрел во мне поэт

С большой эпическою темой.

Он не только пел замечательно талантливый Кавказ, но и мистически предчувствовал «…свой час прощальный».

Расстрел Блюмкина, считаем мы, послужил предупредительным сигналом для лишенной каких-либо нравственных основ преступной компании «чистильщиков», вольно или невольно исполнявших приказ Троцкого относительно подсудимого Есенина. Вольф Эрлих, как мы помним, вдруг принялся сочинять мемуары «Право на песнь», Георгий Горбачев поспешил передать листок со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья…» в Пушкинский Дом; бывшего коменданта «Англетера» Василия Назарова и бывшего участкового надзирателя 2-го отделения ЛГМ Николая Горбова в спешном порядке упрятывают в тюрьмы; недавний комсомольский комиссар чекистского полка Павел Медведев быстренько устраивается преподавателем пединститута, сексот ГПУ и рифмоплет Лазарь Берман суетливо подыскивает работу в Москве, военно-партийная красногазетчица Анна Рубинштейн неожиданно оставляет Дом профпросвещения и устремляется в аспирантуру Коммунистической академии, бывший директор Лениздата Илья Ионов, в то время заведующий издательством «Земля и фабрика», тоже бежит со своего поста, секретарь Ленсовета И. Л. Леонов, в прошлом второй дзержинец в Ленинграде, переходит (с 25 ноября 1929 г.) на хозяйственную работу и т.д. Словом, причастные к сокрытию убийства Есенина проявили тогда удивительно своевременную и практическую прыть.

О крахе троцкистского холопа Блюмкина его ленинградские послушники, в основном окололитературные дельцы, могли своевременно узнать «из первых рук». В октябре — самом начале ноября 1929 года его допрашивал М.А. Трилиссер, начальник иностранного отдела ОГПУ. Можно предположить, он «по-свойски» поделился информацией с братом Д.А. Трилиссером (1897-1934), в1925 году руководителем административной группы Ленинградской областной рабоче-крестьянской инспекции (ОКИ). Кстати, «иностранный» чекист М. А. Трилиссер, член всемогущей коллегии ОГПУ, явно сочувствовал «диссиденту» Блюмкину и голосовал за его помилование, но Сталин настоял на расстреле. Легко представить, как переполошились ненавистники Есенина, узнав о судьбе оруженосца Троцкого. Так как в тайне «Англетера» множество хитросплетений и повторяющихся пересечений, нелишне повториться: рабоче-крестьянский ревизор Д. А. Трилиссер в 1930 году настойчиво «засаживал» милиционера Горбова в тюрьму.

Не раз писали и говорили, что сразу же после гибели Есенина в «Англетере» видели Блюмкина. Недавно обнаружилась сравнительно новая и весьма существенная деталь. О ней подробнее.

Выяснилось, Блюмкин был не только специалистом по «мокрым делам», бичом врагов мировой революции, но и настоящим профессионалом по части подделки чужого почерка. В июле 1918 года, подготавливая покушение на германского посла Мирбаха, он искусно «изобразил» в фальшивом мандате ВЧК подпись Ксенофонтова, секретаря Дзержинского. Лиха беда начало. Позже самодеятельный графолог и не такие «липы» мастерил.

А. И. Солженицын, встречавшийся в лагере с зеком М. П. Якубовичем, в прошлом чекистом, передает в «Архипелаге ГУЛАГе» его воспоминание: «…в конце 20-х годов под глубоким секретом рассказывал Якубовичу Блюмкин, что это он написал так называемое предсмертное письмо Савинкова, по заданию ГПУ. Оказывается, когда Савинков был в заключении, Блюмкин был постоянно допущенное к нему в камеру лицо — он „развлекал“ его вечерами. <…> Это и помогло Блюмкину войти в манеру речи и мысли Савинкова, в круг его последних мыслей».

После суда Борис Савинков «послал» за границу революционерам-эмигрантам открытые письма, в которых призывал их прекратить безнадежную борьбу с большевизмом. Многие адресаты, и даже «охотник за шпионами» и разоблачитель Азефа Владимир Бурцев, поверили в это раскаяние. Они не подозревали, что фальшивки сочинил и лично «нарисовал» Блюмкин. В мае 1925 года гэпэушники выбросили Савинкова из не огражденного окна камеры во внутренний двор лубянской тюрьмы. Официально самоубийство объяснили пессимистическим настроением политического банкрота. Блюмкин на этот счет даже подделал прощальное письмо контрреволюционера — да так ловко, что в него опять-таки поверили.

Как знать, не рук ли Блюмкина опубликованное в «Красной газете» стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», которое якобы написал Есенин, уйдя из жизни, как красиво выразится Троцкий «…без крикливой обиды, без позы протеста, — не хлопнув дверью, а тихо призакрыв ее рукою, из которой сочилась кровь»?..

Если Блюмкину было по силам овладеть буквой и духом савинковских писем, очевидно, ему не составляло большого труда начертать восемь «есенинских» строк «До свиданья…».

В раскрытии последней загадки «Англетера» должно помочь следственное дело Блюмкина октября — ноября 1929 года, хранящееся в бывшем Центральном архиве КГБ. Нам эти бумаги не удалось прочитать. Журнал «Отечественная история» (1992. №4) печатал документальный очерк о чекисте-авантюристе, но нужной нам информации там не содержится.

Для нас были бы особенно важны те показания Блюмкина, в которых он называет своих сообщников троцкистов по Ленинграду. Если среди них фигурируют К.Г. Аршавский, С.А. Гарин-Гарфильд, Г.Е. Горбачев, Я.Р. Елькович, В.В. Князев, П.П. Петров, А.Я. Рубинштейн, В.И. Эрлих и другие наши «знакомые», право назвать Блюмкина убийцей Есенина возрастет.

Есть и другие каналы недостающей пока информации, но они труднодоступны. Надеяться на официальную поддержку в разысканиях не приходится. Если сегодня многие тома следственного дела об убийстве С. М. Кирова остаются засекреченными, не надо удивляться, что так сложно распутывать «англетеровский клубок».

Есенина давно вели к гибели, с января 1920 года Лубянка систематически занималась его «делами», а стукачи не выпускали его из своего поля зрения. Доброхот Марк Родкин (Роткин), подслушав в столовой-пивной разговор Есенина с друзьями, в ноябре 1923 года сигналил в 46-е отделение милиции г. Москвы: «…когда они с неслыханной наглостью и цинизмом позволили себе оскорбить вождей русской революции, я понял, что это такие интеллигенты и „литераторы“, которые сознательно стараются при удобном случае дискредитировать и подорвать авторитет советской властии ее вождей…» (цит. по кн.: Сидорина Н. Златоглавый: Тайны жизни и гибели Сергея Есенина. М., 1995).

Доносчик Родкин имел безошибочное классовое чутье. Он мог бы потащить поэта в кутузку за такие его строки из поэмы «Страна негодяев»:

Пустая забава,

Одни разговоры.

Ну что же.

Ну что же вы взяли взамен?

Пришли те же жулики,

Те же воры

И законом революции

Всех взяли в плен.

В плен взяли всю страну. Есенин взошел на голгофу за любимую свою Россию. Но открыто убивать его временщики не посмели. Понадобилась грязная провокация. Так возникла фальсификация XX века. Наконец-то в основных своих чертах сделан решительный шаг к ее окончательному разоблачению. К нам возвращается чистым и гордым имя великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.