VII
VII
Затуманилась даль, закрутились от севера тучи, повисли над Днепром грозою; взвился вихрь, метет, срывает тесовые кровли с горниц, повалуш и теремов, бьет молонья, палит Киев, а дождя ни капли.
— Недобро Киеву! — говорят люди.
Возмутилась душа у Ярополка. Гонит он от себя наложниц и псов, боится поверья: «враг в них живет». Призывает Блотада, слуг хоромных, велит читать мольбу и сам читает. Бледен, дрожит, такой грозы не бывало над Киевом: дрожит и весь терем, дрожит и земля, удар разит за ударом, струятся пламы 53 по воздуху, день покрылся ночью, ночь обдалась пожаром.
Бежит на коне по чистому полю, по пути от Новгорода в Киев, всадник; широкий красный плащ вздувается на нем. За ним следом еще два всадника, один с значком на копье, другой с золотым кривым рогом через плечо.
Бьет их ветер в очи, осыпает прахом, блещет молонья на доспехах, вьется около красной манты.
Скачет всадник от Новгорода к Киеву, везет грамоту от Владимира Господаря Новгородского к Князю Ярополку Киевскому.
— Не добро везет Киеву! — говорят люди, провожая его в двор Княжеский.
Еще не успокоенный после страха, Ярополк читает книги Владимира.
Смута томит душу его, совесть будит раскаяние, слезы брызжут из очей, он хочет слать Владимиру дары навстречу, просить умириться с ним, забыть обиду, делиться с ним Волостью; но Свенельд задорит самолюбие Ярополка.
— Проси себе мира у Великого Князя Новгородского, шли поклон, дани и дары со всех областей своих Новгороду, установи покорностью своею старое первенство стола Новгородского.
Отправляет Ярополк посла Владимирова назад, без ответа.
Затрубила по Киеву и Властям Великокняжеская ратная труба, зашумели ветры на знаменах, забренчали кольчатые брони, застукали мечи о бедро, взвился прах по всем путям, стекаются рати.
Волнуется народ в Киеве, как море в бурю ходит валом. Не добро говорит про рать между братьями.
«Не к добру опалила гроза Киев, вихрь сорвал кровли с горниц!»
Смутен Киев, смутен и Ярополк; только у горестной Марии отлегла душа. Много печали готовили ей злые люди, да не подул попутный ветр злым умыслам.
В красном тереме Займища, как в тихой обители, жила она мирно, свято; помнила Ольгу, помнила и Владимира; молилась богу даровать Царство небесное Ольге, а Царство земное Владимиру.
Но скоро мир души ее нарушился. Однажды в рощенье 54 терема чья-то огненная рука прикоснулась к ее руке; испуганная, без памяти она бежала в терем, без чувств упала на ложе; а мамка и сенные девушки видели, как нечистый дух влетел в окно и вылетел; да Святой крест спас Марию от похитителя, крылатого Змея Горыныча.
— Не к добру! — говорили мамки и сенные девушки.
С тех пор Мария призадумалась, стала ждать беды и дождалась.
Однажды приходит к ней Княжеский Думец Свенельд.
«Не к добру!» — помыслила она, и из очей ее выкатились два алмаза.
— Мария, — сказал лукавый Свенельд, — Ярополк поведал мне изволенье свое. Порадуйся, красная девица, не изнывать же тебе в одиночестве…
Побледнела Мария.
— Хочет он взять тебя в свой терем Киевский; готовься прилечь на Княжеское ложе…
— Не прилягу! — вскричала Мария. — Не прилягу, не водимая; не прилягу, не венчанная!.. — и слезы градом брызнули из очей ее.
— Воли Князя не изведешь, Мария, — продолжал Свенельд, — в заутрие принесут тебе дары и одежды Княжия!..
— Не буду положницею Князя! не буду! — повторила Мария, заливаясь слезами.
— А жаль мне тебя!.. — продолжал Свенельд. — Добролика ты и кротостию и благонравием преисполнена; не под стать бы тебе вкупе жить с потешницами Князя, с Ефиопскими девками.
— Сжалься надо мною!.. умру, а не буду в тереме Княжеском!..
— Рад бы помочь… да воля Княжая непреложна; умолил бы Князя…
— Умоли его, — перервала Мария, припав на колена, — умоли!..
— Умолил бы, — продолжал Свенельд, — чтоб отдал он тебя мне в жены, да лета прошли…
Мария, пораженная новым предложением, приподнялась с земли и не знала, что ей говорить лукавому старику.
— Нет! — произнесла она наконец. — По душе своей не опорочу себя; а по закону моему не буду женой идольника!.. не повью головы своей Русальной пеленою! Оставьте меня под кровом божиим, умру Белицею…
— Не право ты говоришь, Мария; красота твоя не келейная, жить тебе в снарядном дворе, в муравленом тереме, а я не идольник, кланяюсь Свету небесному… а воля твоя, избирай любое… Проведает Князь противность твою, изгонит он остальных Эллинских попов из Красного двора, спалит лики богов Эллинских, что дала тебе в наследие Ольга… Прощай…
— Постой, постой! — вскричала Мария, обливаясь слезами.
— Что прикажешь?..
— О, дай помыслить, дай избыть прежде слезы.
— Ну, вот тебе три дня на думу, избирай любое!..
Свенельд оставил Марию.
Почти без памяти от слез Мария; ходят около нее мамки и девушки; любопытство томит душу старухи. «Что-то ей наговорил Думец Княжеский, Варяг?» — шепчет она; хочется ей выпытать у Марии.
— Привести бы тебе, сударыня, ворожею; поворожила бы она, что за туга у тебя на сердце…
— К чему ворожить, мамушка, ворожбой от горя не отворожишься!.. — едва произносит в ответ Мария.
— Да что ж это за горе!.. Да не плачь, государыня, не плачь, не мути сердца; о чем тебе слезы проливать? Сядь к оконцу да подивись на божий день; послушай, под оконцем красно щебечет сизая ластовка; а Сопец на лугу песню пискает: не горюй, душа красная девица…
— Оставь меня, мамушка, оставь меня! — умоляет Мария неотвящивую старуху.
— Эх, дитятко! да что у тебя на сердце за дождевая туча? ливнем льет!.. Да сядь же под оконце! Утри ширинкою жемчужные слезки!.. То-то послушала бы я соловьиной твоей песенки!.. А за каким делом, сударыня, приходил к тебе Думец Варяг?.. Уж не он ли, вражий сын, намутил душу?.. Да не будет ли сам Князь?..
Мария молчала.
— Да скажи ж, девица! пугаться нечего… Припасти бы ему гощенья, послать бы ему браные паволоки… Принарядилась бы ты, сударыня…
Мария ни слова не отвечает, смачивает белую пелену слезами.
Старуха прогневалась, зашептала неласковые речи; ушла с досады, готовиться к приему Князя.
— Уж так, — говорит, — будет он сам!.. недаром прислал Думца наперед, недаром перепугалась девица.
А Мария изнывает в слезах; на сердце дождевая туча ливнем льет. Стонет душа ее, как горлица.
Много на белом свете радостей, да не всем в удел.
Тяжко, как наляжет ночь на душу; темная ночь, не горит на небе ни одной надежды звездочки.
Жизнь неласковая мачеха, слезы пьет, горем людским питается.