Глава XV

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XV

Чтобы соединенным отрядам успеть дойти до своих постоянных штаб-квартир ранее наступления холодов, надобно было торопиться выступлением из Хивинского ханства, да и тиф появился. Первым выступил оренбургский отряд, обменявшись с туркестанским 6-ю сотнями очередными на 3 льготных. 6 августа он был уже в Куня-Ургенче. 9-го выступил и мангышлакский отряд, прибывший в Кунград 18-го.

Не надеясь на прочность обещаний хана, на прочность достигнутых результатов по отношению обеспечения наших владений от вторжения по-прежнему разных барантачей, Кауфман испросил Высочайшее соизволение на присоединение к России хивинских земель правого берега Аму-дарьи, что должно было избавить нас от повторения тяжкого похода в будущем.

Когда соизволение это воспоследовало, то 12 августа Кауфман заключил с ханом мирный договор, заключавший в себе 18 пунктов, по которым:

1) Хан признает себя покорным слугою императора всероссийского, и без разрешения высшей русской власти в Средней Азии не может ни заключать договоров с соседними владетелями, ни объявлять им войны.

2) Границею России будет Аму-Дарья от Кукертли до отделения от нее последнего протока (Талдыка), затем по этому протоку, до впадения его в Аральское море. Далее граница наша будет идти по южному берегу моря до мыса Ургу, оттуда вдоль подошвы южного чинка Устюрта по старому руслу р. Аму.

3) Все хивинские земли правого берега отходят к России.

4) Если часть этих земель будет передана нами Бухаре, то хан должен признать эмира законным владетелем этих земель.

5) Исключительное и свободное плавание по Аму-Дарье предоставляется только русским судам, а хивинские и бухарские допускаются только с разрешения русской власти.

6) Русской власти предоставляется право строить пристани и на левом берегу; охрана их лежит на ответственности ханского правительства.

7) Русским предоставляется также строить на левом берегу и фактории для склада товаров. Земля для них отводится ханским правительством.

8) Русские купцы получают право свободной торговли во всех городах и селениях ханства. За безопасность караванов и складов отвечает ханское правительство.

9) Они не платят никаких пошлин и повинностей.

10) Они пользуются также правом беспошлинного провоза своих товаров во все соседние земли через хивинские владения.

11) Они могут иметь во всех городах ханства своих агентов (караван-башей) для сношений с местными властями.

12) Русские подданные получают право иметь в ханстве недвижимое имущество.

13) Торговые обязательства между русскими и хивинцами должны быть исполняемы свято и ненарушимо.

14) Претензии русских к хивинцам разбирает ханское правительство безотлагательно.

15) Претензии хивинцев к русским разбираются русским начальством.

16) Ханское правительство не принимает выходцев из России без установленного вида, а русских преступников обязывается изловить и выдать ближайшему русскому начальству.

17) Уничтожение рабства и торга людьми остается в полной силе.

18) Ханство уплачивает 2 200 000 рублей пени за военные издержки.

Контрибуция эта рассрочена на 20 лет до 1893 года. Бухарскому эмиру в награду за добропорядочное поведение во время войны и неоднократную помощь припасами отданы земли правого берега от уроч. Кукертли до Мешекли.

Итак, война кончилась! Подведем же итоги.

Трофеи наши заключались в 25 пушках, 2 мортирах, 66 фальконетах, 265 ружьях и ничтожном количестве сабель и проч. Все это было возвращено хану, кроме 8 пушек.

Потери: убитыми 4 офицера и 29 нижних чинов, ранеными 19 офицеров и 112 нижних чинов.

Мир был подписан в 12 часов 12 августа, а через 2 часа Кауфман уже выступил с войсками к переправе у Ханки. Хан долго провожал войска, высказывал опасения, что вслед за уходом русских опять у него начнутся беспорядки и волнения…

13-го числа началась переправа через рукава Аму-Дарьи. Переправа затянулась на 10 дней.

14-го числа сюда прибыл курьером Фан-дер-Флит, пожалованный во флигель-адъютанты. Он привез Кауфману Георгиевскую звезду 2-й степени, объявил, что офицерам пожалован годовой оклад, нижним чинам по 6 руб. каждому и царское спасибо. Войска были выстроены, и новый флигель-адъютант в сопровождении Кауфмана и его свиты объезжал войска и передавал им царское спасибо за службу и труды.

Переправясь сам 15-го числа, Кауфман произвел две рекогносцировки: одну по берегу, другую к г. Шурахану и, наконец, выбрал место под будущее укрепление, названное, по предложению Евгения Максимилиановича, Петро-Александровском в память императоров Петра и Александра. 20-го числа произведена разбивка, а с 21 августа начата и постройка укрепления. Тут по обе стороны избранного пункта идут два больших арыка, от переправы всего 9 верст, от г. Шурахана 4.

Больных, артиллерийские и прочие запасы, ненужные для строящегося укрепления и для обратного похода, а также уволенных в запас отправили 21-го числа, на 31 каюке, вниз по Аму-Дарье к стоянке Аральской флотилии, которая и доставила их в Казалинск 2 сентября.

В этот же день, 2 сентября, вступила в Петро-Александровск стрелковая рота 8-го линейного батальона, посылавшаяся к флотилии, а 12 сентября — и 2 роты того же батальона, стоявшие гарнизоном на Иркибае в укр. Благовещенском, привезя с собой и взвод 1/4 -пудовых единорогов для строящегося укрепления. Сюда же переданы и 4 лучших хивинских пушки. Начальником вновь учрежденного Аму-Дарьинского отдела назначен был полк. Иванов. В двух участках этого отдела, чимбайском и шураханском, считалось около 109 585 душ. В Петро-Александровск свезены были все запасы, брошенные на Иркибае и Хал-Ата, а с Урги — не взятая мангышлакским отрядом часть продовольственных припасов, заготовленных для него оренбургским округом.

Пока шла переправа, да строилось укрепление, несколько партий топографов производили маршрутные съемки, причем Каульбарс, изучавший дельту, нашел проход из Аральского моря в Аму-Дарью, начиная от залива Тущебас чрез Янги-су, проток Кук, Даукаринские озера, и проток Куванш-джерму. Он проехал по этому пути в августе, измеряя глубину, которая всюду оказалась доступною для наших пароходов. Каменные пороги в Янги-су, помешавшие в 1858 году пароходу «Обручев» пройти в Даукаринские озера, оказались размытыми уже 5 лет назад. Сведения, доставленные Каульбарсом, оказались верными: в 1874 году пароход «Перовский», командир капитан-лейтенант Брюхов, прошел по пути, указанному Каульбарсом из моря в Аму-Дарью.

1 сентября отдан приказ об обратном походе: пехота, артиллерия и 1 сотня должны были идти по старой дороге на Уч-учак, Хал-ата, Темир-кабук и Джизак. Кавалерия же из 5 сотен и уцелевшего взвода ракет — на Иркибай и Казалинск. Пехота брала провианта только до Хал-ата, а кавалерия до Иркибая, а там их уже ждали новые запасы. Верблюдов уже не нанимали и не брали по наряду, а по примеру оренбуржцев получили 1500 штук от подрядчика Громова по 22 руб. до Джизака. Кавалерия получила, впрочем, 619 штук из контрибуционных туркменских. Верблюды несли по 14 пудов и дошли прекрасно.

5 сентября выступила кавалерия и 1-й эшелон пехоты из 5 рот, 6 орудий и полусотни казаков. 6-го числа двинулся и 2-й эшелон из 6 рот, 4 орудий и полусотни.

В гарнизоне Петро-Александровска остались: 8-й линейный (5 рот) и 4-й стрелковый (4 роты) батальоны, 4 сотни оренбургского казачьего войска, всего людей 2365 чел. при 4 пеших и 4 горных орудиях.

На вооружении форта стояли 2 нарезных орудия, 2 единорога 1/4 -пудовых и 4 хивинских пушки. Впоследствии каракалпаки привезли сюда из крепости Ак-кала, стрелявшей по флотилии, еще 2 пушки. Итого 10 орудий.

Со вторым эшелоном отправился и Кауфман, решивший лично довести войска до Ташкента. На ночлеге у Ичке-яра один из арестованных, в качестве заложника, туркменских старшин, отправившись будто бы набрать воды, кинулся в реку и поплыл, ныряя по временам от выстрелов, но наконец в него попали и тело его поплыло вниз по реке… От Сардаба-куля отряд уже разделился на 4 эшелона, чтобы легче одолеть безводные переходы. Первый выступил 11-го числа. Сильные верблюды, достаточное количество водоподъемных сосудов, как прямой результат тяжкого опыта, сделали то, что воды было не только достаточно, но аму-дарьинская дошла даже до Хал-ата, где ею и наслаждались, распивая чай! Да и дни были серенькие, прохладные; жажды прежней не было.

В Хал-ата дана дневка, чтобы разобрать оставленные здесь в передний путь вещи и принять провиант до Карак-ата. Здесь Кауфмана встретило бухарское посольство, поздравить с прибытием, и преподнесло обширную палатку с постелью и разными походными принадлежностями. Несколько малых палаток получили и чины штаба. Кроме того, Кауфман получил 10 лошадей, несколько кусков разных материй и 1200 халатов, которые он подарил солдатам для покрывания на ночь, запретив надевать их днем.

Гарнизон укрепления Св. Георгия присоединен к 3-му эшелону, и 17 сентября укрепление было упразднено. Все, что еще осталось в складах — провиант, фураж, спирт, турсуки, — все сдано под расписку купцу Громову для перевозки в Петро-Александровск.

От Джангельды до Джизака Кауфман со штабом и конвойной сотней, имея багаж и продовольствие на конских вьюках, отделился от войск и, минуя Арстан-бель-Кудук, Аяк и Балта-салдыр, прошел 149 верст, либо по иным колодцам, либо в Джизак, откуда на почтовых отправился в Ташкент и прибыл сюда вечером 28 сентября. Плестись с пехотой ему надоело, как видно, довольно скоро.

В Джизаке его встретили генералы Колпаковский, Абрамов, множество офицеров, депутации от народа и городов. Отсюда началось триумфальное шествие. В Чиназе первая встреча от войск. В 4 верстах от Ташкента в роскошных шатрах приготовлен пир, а когда стемнело, сожжен фейерверк с вензелями Кауфмана и названиями его побед… У въезда в Ташкент воздвигнута триумфальная арка; по пути стояли войска шпалерами, держа ружья на караул и громкими «ура» приветствуя покорителя Хивы.

Войска вступили эшелонами 11,12 и 13 октября, пробыв в походе ровно 7 месяцев. Кауфман выезжал на встречу каждого эшелона. 16-го числа назначено было празднование успешного окончания похода молебном и парадом, а через час после парада — обедом в знаменитом саду Мин-урюк (тысяча абрикосов). Обед давало русское и сартовское городское общество. В ротонде сада был сервирован завтрак для офицеров, воротившихся из похода. Вечером в городском клубе дан был бал. В этот же день отдан был приказ о расформировании отряда.

Посмотрим теперь, как шли домой оренбуржцы и кавказцы.

На Кизил-такир Саранчов простоял с 22 июля по 4 августа, собрав с туркменов 20 687 руб. 50 коп. деньгами, 7 пудов 33 фунта и 20 золотников серебра в слитках и 731 верблюда.

31 июля Кауфман приезжал проститься с оренбуржцами. 6-го числа оренбуржцы перешли в Куня-Ургенч, дождались, пока прошли кавказцы, и 19 августа выступили в обратный путь на Эмбу, захватив по дороге гарнизон, оставленный ими в Кунграде. Жары не было, а против ночных холодов на Устюрте имелись кошмы. К 25 сентября все эшелоны собрались на Эмбенском посту. 26-го отряд был расформирован и разошелся тремя колоннами на Оренбург, Орск и Уральск знакомыми дорогами.

Оренбургская и орская колонны пришли на место 12 октября, уральская — 17 октября.

Болезненность и смертность в отряде не только не превышала, но даже была менее, чем вообще в Оренбургском округе в мирное время. Число больных в околодках относилось к списочному числу людей, как 1: 3; в лазаретах как 1: 17 1/2. Умерло 18 человек, т. е. 5 человек на 1000, а в округе, например, в 1868 и 1869 гг. умирало по 12, а в 1870 и 1871 гг. — по 18 человек. Таким образом, большие расходы, потраченные на улучшение снаряжения и содержания солдат оренбургского отряда, окупились с лихвой.

Мангышлакский отряд, воротясь с туркестанцами в Хиву из туркменской экспедиции 7 августа, нашел здесь уже готовыми заказанные для него Кауфманом ватные халаты и сапоги. Годных верблюдов было 444, недоставало 39, которые заменены арбами. Сухарный запас взят только до мыса Ургу, где ожидал транспорт продовольствия, присланный для кавказцев из Оренбурга. 8 августа Кауфман простился с кавказцами, а 9-го они выступили на Куня-Ургенч и Кунград, где захватили свои два горных орудия. Кауфман отдал им и 2 хивинских пушки, взятые апшеронцами под Хивой. Одно было запряжено четверкою коней, а другое, более тяжелое, четверкою верблюдов, которые не умели брать сразу и рвались в разные стороны. На первом же переходе верблюды стали, так что при пушке осталась ночевать в песках рота из арьергарда и сам Ломакин. Отсюда он послал в г. Исабат купить лошадей, и пушка пришла к отряду только в полдень на другой день. Отряд сопровождал командированный ханом чиновник Роман-бай, оказавшийся весьма заботливым и распорядительным. При отряде шли 828 персиян. Были между ними полуголые бедняки. Их прикомандировали к каждой части войск по 20, 25 человек на довольствие и 30 к пушке хивинской. Они должны были помогать вьючить верблюдов, собирать топливо и т. п. Им назначено было по 20 коп. в сутки, но они покупали себе только лакомства. Поэтому деньги выдавались потом, начиная с Кунграда, в роты, которые и кормили этих дураков.

В Куня-Ургенче присоединился и бывший «халиф на час», Атаджан-Тюря, отпущенный в Мекку. В Тифлисе он просился в нашу службу и принят прапорщиком в конвой его величества.

Чтобы не идти в Джан-кала на мысе Ургу за провиантом, Ломакин послал туда приемщиков и взял не все, а только до кол. Кущата, где его ждали запасы, доставленные Навроцким.

Приемщики доставили провиант на 50 купленных арбах к озеру Ирала-кочкан 21 августа, где уже стоял отряд с полудня, запасшись в Кунграде халатами, кому в Хиве не хватило, баранами и рыбой, поражавшей своей дешевизной (за аршинного икряного осетра платили всего 40 копеек).

22-го отряд выступил далее двумя эшелонами. Предстояло до 72 верст безводного пути, а выступили, по совету лаучей и арбакешей, только в 9 часов утра, чтобы лошади напились до отвалу. Так де ходят караваны.

Из-за этого отряд чуть не погиб… К полудню жара дошла до 40°. Запас воды был мал, по недостатку бурдюков… Можно думать, что Ломакин не считал уже нужным беречь людей, так как они уже все сделали, что могли, и наград больше не получишь. К 8 ч. вечера поднялись на Устюрт. В некоторых ротах налицо оказалось по 15 человек — остальные пристали… Лошадей и верблюдов пало множество… Арбы брошены в достаточном количестве.

В час ночи пошли далее и к 9 ч. утра дошли до одиночного колодца Алибек. Здесь дали по ведру только лошадям, а людям весь остаток запаса из бурдюков. Этого было так мало, что люди дрались за воду, толпились у колодца… Многие лежали уже без чувств.

До Кара-кудука оставалось всего 15 верст. Только к 2 часам дня можно было наконец отправить туда артиллерию с пехотой, а в 4 часа — и остальные войска. На колодце остались одни персияне, которые бросились к нему все разом; ведра их перепутались веревками, и ни капли воды достать было нельзя. К тому же шестеро жаждущих спустились в колодезь по выступам стен и ни за что не хотели вылезать оттуда… Наконец, к ним спустили еще несколько человек, которые привязали их к веревкам и дали знать наверх, чтобы их тащили.

На последних 15 верстах от Али-бека к Кара-кудуку пали все быки, запряженные в арбы, пало много обозных лошадей и порционного скота. Людей пристало опять множество.

Непростительные и даже непонятные ошибки Ломакина заключались в следующем: 1) выбирая путь, по которому шла и страдала колонна Пожарова, он нисколько не позаботился достать побольше бурдюков; 2) зная уже по опыту, что на безводных переходах или при движении по одиночным или глубоким колодцам нельзя идти многолюдным караваном, он двинул отряд двумя сильными эшелонами с массой верблюдов, быков и лошадей; 3) зная по опыту, что во время жары следует отдыхать на привалах, а двигаться только вечером и ранним утром, он именно выступил 22-го числа, когда началась уже жара, в 9 часов утра, и шел в самый разгар солнцепека.

К чему послужил этому господину опыт похода в передний путь?

Вода Кара-кудука изобилует глауберовою солью. Это хорошее проносное средство. Люди, пострадавшие от жажды из-за глупости Ломакина, неистово напали на эту микстуру. Тотчас появились сильные поносы, перешедшие потом в кровавые… Этому способствовали и холодные ночи. Поэтому Ломакин приказал с 5 часов вечера до 8 утра, если люди не в движении, надевать шинели или халаты.

На дневках у этого колодца получено с нарочным письмо от Кауфмана, извещавшего о заключении мира и поручившего поздравить отряд, что с подъемом на Устюрт он идет уже по русской земле; затем следовало «спасибо» и не поминайте лихом!

Отсюда отряд выступил тремя эшелонами 24 и 25 августа. Проводник 1-го эшелона заблудился, и колонна эта опоздала по назначению к кол. Суня-темир или Сумбет-темир, где назначена была опять дневка. Дорогою на Алане кавалерия нашла множество мумий: это трупы павших еще в мае животных в передний путь отряда; солнце и сухость воздуха совершенно их высушили. 28-го числа пошли опять тремя колоннами в 3 часа утра. Шел дождь и было холодно; дорога твердая. Отсталых не было, но лошади даже в пустых арбах приставали. Арбы брошены, а тяжести навьючены на верблюдов.

29-го, по пути к колодцу Тюзембай, умер 1 казак и 1 апшеронец от тифа; их и похоронили на привале в общей могиле. 31 августа весь отряд пришел на кол. Кущата, куда только накануне пришел майор Навроцкий с транспортом продовольствия. Кавказское начальство позаботилось также приготовить запасы на 9 дней в Биш-акты и на 12 дней или в Ильтедже, или в Кущата, как раз на полпути от Аральского моря к Биш-акты. Ломакин сам не знал перед выступлением из ханства, по какой дороге он пойдет: по новой, северной на Кущата, или по старой, южной на Ильтедже, и потому послал Навроцкому из лагеря под Ильялы предписание, чтобы у него все было готово к 20 августа в Биш-акгы, для доставки между 30 августа и 4 сентября либо в Ильтедже, либо в Кущата 2-недельного запаса довольствия на 1400 чел. и 400 лошадей, а также полушубки, бурдюки, бочонки, 246 палаток и колесо с воротом для глубоких колодцев. 2 августа он окончательно избрал верхний путь, так как получил известие, что нижний испорчен разливами Сарыкамыша. Поэтому Навроцкому предложено к 30 августа прибыть на кол. Кущата, что тот и исполнил в самый раз. Встреча была самая радостная, родственная; эшелоны подходили с криками «ура». 31-го вечером офицеры собрались к Ломакину и праздновали тезоименитство государя, бывшее накануне. Музыка, песни, здравицы за государя и салют 6 орудий.

2 сентября двинулись далее и 7-го пришли в Биш-акты, потеряв одного казака, умершего от тифа. Отсюда предстояло идти по мертвым безводным станциям Сенек и Каунды, памятным отряду по страданиям переднего пути. Поэтому отряд разделен был на 5 колонн. 1-я, из 2-х сотен казаков, сопровождавших курьера, посланного с донесениями на Кавказ, выступила 8-го, а прибыла в Киндерли 9-го числа в 4 часа вечера; 2-я, из 3-х сотен, вышла 9-го утром, пришла 10-го вечером; 3-я из 3 1/2 рот, вышла 9-го после обеда, а пришла 12-го утром; 4-я, из 3-х рот при 3 орудиях, вышла 9-го в 2 часа после обеда, а пришла 11-го в 3 часа после обеда, потеряв одного самурца, умершего в дороге. Эта колонна шла по новому, разработанному и более короткому пути в обход песков. Дорога эта шла от Сенека не на Он-Каунды, а на Арт-Каунды, по скалистым горам с крутыми спусками и подъемами. Князь Меликов приказал Навроцкому разработать ее, что тот, по обыкновению своему, и исполнил весьма хорошо. Вот почему четвертая колонна обогнала третью на 15 часов; 5-я, из 5-ти рот с 4 орудиями, выступила 10-го числа около полудня, шла также по новой дороге и пришла в Киндерли 12-го числа в 3 часа после обеда. Погода стояла все время пути от Кущата пасмурная, а ночи очень холодные. Тут-то солдаты и поминали Кауфмана добром за халаты.

Персиян также отпустили в персидский табор, ставший недалеко от лагеря. 14 сентября, в день Воздвижения Креста Господня и ровно через 5 месяцев по выступлении 1 эшелона из Киндерли в Хиву, воздвигнут был большой крест на том месте, где служился тогда напутственный молебен. Основанием кресту послужила высокая, в 5 сажен высоты, пирамида, сложенная из камня солдатами и персиянами. В пирамиду вставлена доска с надписью, гласившею, что 14 апреля 1873 г. отряд кавказских войск под начальством полковника Ломакина (следует перечисление частей, вошедших в состав отряда) выступил против Хивы, а возвратился 12 сентября 1873 г. Упомянуто также, что Хива занята 29 мая и что потеря убитыми и умершими составляет 23 человека.

С 22 сентября началась отправка войск по штаб-квартирам. Первыми отправлены на 3-х прибывших шхунах 4 роты шир-ванцев, сотня Ейского казачьего полка и все георгиевские кавалеры, с хором музыки Апшеронского полка и хивинскими пушками. С этим рейсом отправился Атаджан-Тюря и Ломакин. 23-го ночью шхуны входили в Петровскую гавань. На берегу музыка играла марш, на что апшеронский хор отвечал со шхуны вечерней зарей, молитвой «Коль славен» и народным гимном. Вышло очень хорошо и правдиво: не нам слава, а Господу сил и царю православному!

Все стоявшие в гавани суда осветились фальшфейерами, раздались пушечные выстрелы и полетели ракеты; громкое ура встречавшего народа сливалось с ответными кликами прибывших. На следующий день князь Меликов, столько потрудившийся для обеспечения отряду успеха, благодарил прибывших от имени государя за их славную молодецкую службу. Затем отслужено благодарственное молебствие, и войска пошли церемониальным маршем прямо к столам для завтрака. Офицерам князь дал парадный обед. При здравицах за государя, хивинские пушки салютовали своим порохом.

Последний эшелон прибыл в Петровск 7 октября. 12 октября из Киндерли отплыла в Лстару последняя партия персиян, а караулившая их сотня Кизляро-гребенского полка тогда же двинулась сухим путем в форт Александровский в состав гарнизона. Берег опустел.

Все эшелоны встречались и чествовались в Петровске так же, как и первый. Хивинские пушки стоят теперь в штаб-квартире Апшеронскош полка на уроч. Ишкарты и честно салютуют в торжественных случаях.

Самым важным последствием хивинского похода 1873 года следует считать занятие нами всего правого берега Аму-Дарьи вдоль ханства. Отрезанная от наших степей естественною границей, за которою виднеются там и сям грозные штыки, Хива совершенно примирилась со скромною долею вассального владения, которая ей, в сущности, только и под стать, по незначительности и бедности населения. До похода Хива была не более как пристанодержателем, куда все степные разбойники и барантачи свозили добычу, делясь с ее правителями. Сюда же они укрывались от преследования русскими отрядами. Раз гнездо разорено и к нему приставлен грозный караул в виде Петро-Александровского отряда, разбойникам и барантачам приходится заняться чем-нибудь иным. Прошло уже 30 лет после погрома[62], и степи наши совершенно притихли: столько лет не слышно ни разбоев, ни волнений.

Русский отряд у ворот Хивы можно рассматривать как гвардию, приставленную к хану по завещанию Петра I. Пусть вспомнит читатель, что отряд Бековича-Черкасского, по указу Петра Великого, должен был убедить хивинского хана и бухарского эмира принять для охраны русскую гвардию. Бекович не убедил. Убедил Кауфман. Благодаря этой гвардии хивинский хан сделался, в сущности, русским уездным начальником, исполняя беспрекословно и быстро все наши требования; туркмены, державшие в страхе как самого хана, так и все население, совершенно переменились в обращении. Этому, конечно, немало способствовало также покорение их сородичей текинцев в 1881 году и добровольное присоединение Мерва. Теперь туркменам податься некуда и добывать пленных негде, а если бы и нашлось такое злополучное место, то сбыть их некуда.

Постоянная гроза, висящая над головой туркменов в Петро-Александровске, без сомнения, отражается и на безопасности железнодорожного пути от Узун-ада, а потом от Красноводска до Самарканда. Кавказ покорен давно, а между тем железные дороги там беспрестанно подвергаются нападению правильно организованных шаек, вооруженных берданками и магазинками! И это не потому, что там власть русская слаба или что ближайшее начальство народное поголовно трусливые армяне, а потому, что там всякая гора, всякое ущелье, всякий лес дают верное и надежное убежище разбойнику. Ищи его!

Здесь же природа не нагромоздила ничего подобного, скрыться негде. Последнее пристанище — Хива стала мышеловкой и, по ст. 16 мирного договора, обязана разбойника изловить для выдачи русским властям. «Изловить» — очень удачное слово!

Когда проектировалась закаспийская железная дорога, то разные «знатоки» Азии предсказывали, что кочевники будут красть на дрова шпалы и телеграфные столбы, так как дерево представляет в пустыне огромную ценность. Они же предсказывали, что из Средней Азии военные сделают второй Кавказ, с хроническими экспедициями ради наград… Шпал и столбов, однако, не воруют, а с покорением Кокана в 1875 году и Ахал-Теке в 1881 г. героический период занятия Средней Азии, по-видимому, кончился и про боевые экспедиции что-то не слыхать…

В том и вся задача, чтобы очаги беспорядка притушить, а пристанодержателей посадить на цепь…

Предчувствия хана при расставании с нашими войсками, относительно возможности беспорядков в его владениях по уходе русских, оправдались довольно скоро. Едва наш отряд перевалил пески от Уч-учака к Хал-ата, как появились на АмуДарье разбойничьи партии туркмен родов теке и сарык (из-под Мерва). Одна партия стала хозяйничать под Хазараспом, другая напала на Питняк; наконец, разбойники стали переправляться и на нашу сторону, нападая на караваны и кочевья бухарских киргиз. Одна такая партия напала около Сардаба-куля, на караван Громова с казенными тяжестями, поднятыми с Хал-ата и перевозимыми в Петро-Александровск. Это случилось в 100 верстах от последнего. Полковник Иванов тотчас послал туда майора Адеркаса с 3 сотнями и взводом ракет. Выступив 24 сентября, Адеркас настиг разбойников к рассвету 26-го у переправы и отбил часть транспорта, которую еще не успели переправить. Человек 100 туркменов при этом поплатились жизнью, частью от шашек казачьих, частью при спешной переправе вплавь.

Понимая наш аму-дарьинский отряд как свою гвардию, приставленную к нему для поддержания порядка и усмирения непокорных под данных, хан беспрестанно взывал к Иванову о помощи, просил советов, сознаваясь в бессилии водворить у себя порядок.

Туркмены, поразмыслив на свободе, нашли, что контрибуцию следовало взыскать не с них одних, а и с других жителей ханства. Желая поправить эту ошибку и несправедливость русских, они разложили свои убытки на узбеков и киргизов и стали взыскивать с них контрибуцию… Не так громко, как Головачов, без пушек и ракет, но так же неукоснительно. Увещаний хана не слушают, смирить их ему нечем, а за рекой его гвардия, его даровая жандармская команда бездействует…

Дело в том, что Иванов не хотел быть ни телохранителем хана, ни жандармом. Потому ли, что, может быть, он никогда не читал инструкции Петра I, данной Бековичу; потому ли, что считал такую роль для себя унизительной, потому ли, что желал играть роль самостоятельного вершителя судеб ханства, потому ли, что считал себя уже важным делателем истории, за которым ревниво следят англичане, но только он все искал благовидного предлога, которым бы можно было прикрыться в случае возникновения дипломатической переписки. Наше министерство иностранных дел, присылая начальникам пограничных округов «доверительно» литографированные копии с бесчисленных запросов, нот и протестов беспокойных и надоедливых английских дипломатов, старающихся набросать побольше камней на пути нашего исторического шествия, также старается сдерживать наших военачальников и охлаждать их воинственных пыл… Если бы не эта закорючка, не этот стопор, останавливающий весь механизм на полном ходу, мы давно бы стояли на самой границе Индии, несмотря на бумажную войну англичан, и надо полагать, что значительно облегчили бы и работу министра иностранных дел.

Глядя на карту Средней Азии, оценивая расстояния, отделяющие нас от границ Индии, невольно прикидываешь в уме: сколько еще нашим дипломатам придется исписать бумаги и пролить чернил, отписываясь по входящим номерам? А ведь все равно отписываться придется…

Кауфман также не разделял видов Петра Великого и не хотел обратить аму-дарьинский отряд ни в преторианцев, ни в янычар, ни в жандармов хивинского хана. В инструкции, посланной им Иванову в предписании от 12 сентября 1873 г., стало быть, с ночлега у Сардаба-куля, на возвратном пути в Ташкент, было сказано, что «главная цель, которую желательно достигнуть посредством оставления на правом берегу аму-дарьинского отряда, заключается в охране и защите населения этого берега, ныне входящего в состав русских подданных».

Посмотрим второстепенные цели. «Внутренние дела ханства, о которых, само собою разумеется, следует стараться иметь самые ближайшие сведения, должны вызывать наше участие настолько, насколько они будут касаться интересов и спокойствия вновь подчиненной нам страны и ее населения». Это вот действительно выражение довольно туманное, как будто дающее право переходить от пассивной обороны к активной и проникать на тот берег, в пределы ханства, для вмешательства во внутренние дела его… под благовидным предлогом охраны и защиты населения нашего берега.

В этом понимании разбираемой цитаты нас утверждает и следующее место инструкции: «К достижению этой цели, т. е. охраны и защиты, должны быть направлены все усилия и те меры, кои, по обстоятельствам и ближайшим местным условиям вы сочтете нужными предпринять». Значит: действуй по своему усмотрению, как хочешь!

Для ознакомления с населением нового отдела рекомендовалось почаще делать военные прогулки. Это и жителей ознакомит с русскими, да и знать они будут, что в случае чего русские сейчас и придут для защиты их или для наказания.

Первую прогулку Иванов сделал в половине октября 1873 г. в дельту Аму-Дарьи и на уроч. Даукара, сохранив в глубокой тайне как цель, так и направление движения войск. На том берегу тотчас все притихло, ожидая переправы русских и какого-нибудь необычайного, блоковского злодейства… Иванов возвратился 12 ноября, выбрав на берегу реки место для другого укрепления на уроч. Нукус, при начале разветвлений дельты, где, кстати, и лучшая переправа через Аму-Дарью. Укрепление это, в виде редута, возведено было в 1874 г. и в гарнизон поставлены 1 рота, 1 сотня и 2 орудия. Расстояние между ним и Петро-Александровском — 175 верст по колесной дороге. Как только заречные туркмены увидали, что напугавшее их движение русского отряда было пустою прогулкою, они снова принялись за поправление своих дел на счет соседей-узбеков. Снова полетели к Иванову просьбы хана усмирить туркменов…

В инструкции Кауфмана, как она приведена в материалах, ни слова не сказано, что Иванову предоставляется право вторгаться в пределы ханства и переходить реку. Глухо, в виде шарады, что-то такое мелькало там и сям, как мы уже разъясняли, но и то требовалось, чтобы «внутренние дела» или, вернее, беспорядки ханства грозили опасностью нашим новым под данным. Стало быть: пока туркмены режут и грабят не наших подданных, Иванову нельзя вмешиваться во «внутренние дела» ханства.

В «Материалах» прямодушно излагается между прочим следующее: «Надо здесь заметить, что в руках начальника русских войск, оставленных на Аму-Дарье, существует повод к непосредственным отношениям (т. е. мимо хана) к самому беспокойному элементу в Хиве — туркменам. Читатели припомнят, что ко времени очищения русскими войсками хивинской территории, туркмены не кончили с нами счетов по контрибуции… Пользуясь этим прецедентом, полк. Иванов часто обращался к хивинским туркменам, и чрез посредство хана, и непосредственно прямо от себя, чрез своих людей, с советами и увещаниями, чтобы они успокоились и прежде всего позаботились о приведении их счетов с нами к концу. В противном случае, полк. Иванов грозил карою и новым погромом, если они не выполнят своих обязательств к нам, будут продолжать грабить и тревожить население ханства».

Отлично вышел Иванов из затруднения! Теперь главная цель, указанная ему Кауфманом, значительно расширилась: он становится на защиту не только наших, но и хивинских подданных!

Его отряд, по понятиям туркестанских военных, является передовым, а передовой отряд, по тем же понятиям, должен представлять беспрестанные случаи к отличиям, а стало быть, и наградам. Поэтому все неукротимые честолюбцы всегда и стремились в передовые отряды. Случай же к разным стычкам должен был искать сам начальник отряда, оправдываясь потом разными, подчас и сочиненными после стычки, благовидными предлогами… Все зависело от находчивости и остроумия чинов передового отряда, помогавших придумывать благовидные предлоги. Не для того мы взялись за перо, чтобы скрывать что-нибудь, да наконец, такой зуд в передовых отрядах приносил нам до сих пор только пользу: вспомним хоть совершенно взбалмошные действия Абрамова в джизакском передовом отряде, последствием коих была война с Бухарою и завоевание самой дорогой жемчужины Средней Азии, Самаркандского округа. А это повело за собой полное подчинение Бухары и затем облегчило движение на Хиву и ее порабощение.

Надо же быть справедливыми. Говоря о настроении духа оставляемых на Аму-Дарье войск, на стр. 116 «материалов» выражаются так: «Встречи с неприятелем войска жаждали, так как вообще боевые движения ободряют дух и возвышают нравственные силы наших войск». Это действительно верно, и военные это хорошо знают, кто испытал на себе или видел на других. Последний негодяй перестает негодяйствовать, когда смерть глядит в глаза!

Итак, войска жаждали нанести неприятелю травматические повреждения… Но кто же неприятель? Хивинцы не дрались с нами и бросали крепости на волю Божию, даже во время войны, а теперь стараются только сорвать подороже за всякую поставку. Они же молят постоянно о защите их от туркменов.

Дрались с нами только туркмены и киргизы. Очевидно, это и есть «неприятель», достойный получить еще несколько шишек.

В январе 1874 года Иванов прослышал, будто туркмены собираются перейти Аму-Дарью по льду и порасчесать наших подданных. Материалы называют это попыткою «открыто восстать против нас», хотя эта попытка ровно ничем не выразилась… Иванов быстро двинулся с частью отряда к Нукусу, перешел реку по льду и стал жечь ближайшие к Кипчаку кочевья туркменов рода Кульчар (караджель-гелды). Это произвело всеобщую панику, и к Иванову тотчас явились депутации от соседних родов с просьбой о пощаде… Он потребовал взноса недоимки, освобождения задержанных рабов и возвращения соседям-узбекам всего награбленного. В это время река тронулась и волей-неволей надо было удовлетвориться произведенным впечатлением, без всяких практических, осязательных результатов, и спешить домой. Переправясь на лодках обратно, Иванов воротился 29 января в Петро-Александровск без потерь. Это одно уже доказывает, что «открытое восстание» еще не успело созреть хорошенько в умах туркменов, и что Иванов отличился тут, собственно, даром угадывания чужих мыслей.

Три или четыре месяца туркмены после этого просидели спокойно, собирая, хотя и довольно туго, недоимку контрибуции, но ко времени начала кочевок, т. е. концу апреля, когда могли рассчитывать уйти из-под наших ударов, они снова принялись за грабеж. В последующие месяцы беспорядки иногда вдруг прекращались — это когда в ханство дойдет известие о прибытии к русским подкреплений с Сыр-Дарьи. То были маршевые команды из новобранцев и людей 8-го линейного и 4-го стрелк. батальона, остававшихся в Казалинске и Перовске при вещах. Пришли также новые сотни на смену прежних. Пришел также 3-й стрелк. батальон на смену 4-го. Новый батальон шел до Кармакчей из Ташкента сухим путем, а оттуда на пароходах и баржах. С ним отпущены были и туркменские заложники, не принесшие своим пленом ровнехонько никакой пользы. Правда, две роты 4-го батальона оставлены были временно до весны 1875 г. Их и поместили в Нукус. Все это казалось туркменам подкреплениями и вызывало догадки насчет каких-то грозных замыслов. Поэтому они и притихали на время, а когда узнали, что взамен прибывших сотен и батальона выступило столько же частей на Сыр-Дарью, то снова принялись за старое.

Мы не будем приводить больше «благовидных предлогов» Иванова — за ними, конечно, у него дело не станет. Скажем только, что в январе 1875 г., когда Аму-Дарья замерзла, он снова пошел «на ту сторону». Отряд в 1500 человек из 6 рот, 2 сотен, 6 орудий и 4-х ракетных станков выступил 7 января, переправился 16-го у Ходжейли, а вернулся 1 февраля, переправясь у Ханки. «Вся экспедиция произведена была без выстрела и отряд нигде не встретил сопротивления», — говорится в «Материалах». Туркмены внесли в эти 15 дней, пока русские обходили их с визитами, 36 000 рублей. О каких-нибудь погромах или поджогах официальные данные не упоминают.

Это второе по счету и спокойное шествие русского отряда, точно по какой-нибудь Тамбовской губернии, не могло не поселить в туркменах убеждения, что русские чувствуют себя здесь как дома и что они действительно составляют опору хана, а если их не трогать, то и они пройдут себе тихо и благородно!

С этих пор туркмены примирились с таким положением и прежних поголовных грабежей уже не производят, а хан превратился не только в «покорного слугу императора всероссийского» согласно 1-й статье мирного договора, но и в покорнейшего слугу начальника Аму-дарьинского отдела.

Таким образом, согласно изложению составителей «Материалов» под главною редакцией Кауфмана, ревниво охранявшего свою репутацию, глубокого политика и мудрого государственного деятеля, выходило, что Иванов дважды переходил реку и вторгался в пределы Хивинского ханства по собственному усмотрению и на свою ответственность. Однако же, ввиду замеченной уже склонности составителей «Материалов» и их руководителей тщательно скрывать от будущего историографа все резкое или опрометчивое в распоряжениях Кауфмана, как это мы видели, например, из пропусков в знаменитом предписании об истреблении жен и детей иомудов, мы приняли за правило: если материалы цитируют только выдержки из какого-либо предписания, не приводя его целиком, — непременно разыскать подлинник, в том предположении, что именно в опущенных строках и заключается самое главное, так сказать, ключ к разгадке событий.

Документ этот найден в секретном деле штаба Туркестанского военного округа 1871 года под № 1 «Об экспедиции к Хиве», где на л. 171–174 подшито предписание от 12 сентября 1873 г. за № 2637.

Приведем самое существенное из выкинутого Кауфманом, оставляя в стороне его советы относительно выполнения данной им программы.

Главная суть заключается в следующем: «В действиях ваших на левом берегу Аму, внутри Хивинского ханства, ваше высокоблагородие ограничитесь наказанием туркмен-иомудов Байрам-Шалы, которые отказались внести наложенную на них мною пеню, и Кара-Чоха, на которых, в бытность мою еще в укр. Петро-Александровском, поступила жалоба со стороны персиян, освобожденных рабов, что кара-чохинцы произвели около Сарыкамыша нападение на их партию, следовавшую от Куня-ургенча, чрез Сарыкамыш к Красноводску». Далее рекомендуется сначала убедиться, что персияне не врут, что они сами не подавали повода к нападению и что виноваты действительно кара-чохинцы, а не другие роды. Набег рекомендовался весенний. Для разгрома же байрам-шалынцев рекомендовалась зима и переход по льду. Идти предлагалось на Хазават и Змушкир (т. е. Измухшир). Здесь опять встречается место, которое необходимо привести целиком: «Проходя от Хазавата до Змушкира и обратно по землям туркмен иомудов, ваше высокоблагородие имеете распорядиться, чтобы войска на пути своем предавали бы все и вся огню и мечу. Наказание должно быть примерное, жестокое, дабы дать почувствовать им всю тяжесть кары за неисполнение наших требований и произвести впечатление на остальные роды туркмен. Знакомство с туркменами показало нам, что они другого языка не понимают».

Итак, на поверку оказывается, что Иванов не самовольно громил туркмен и вторгался в пределы чужого государства, а действовал по точному предписанию Кауфмана. Несчастных иомудов Кауфман, очевидно, хотел истребить дотла, приказывая предать мечу и огню «все и вся»…

Об этом предписании знал, по-видимому, только начальник походного штаба генерал Троцкий, но копию не сообщил ни в штаб округа, ни генералу Колпаковскому, оставшемуся за Кауфмана управлять краем во время обычной поездки последнего за триумфом в Петербург[63]. Ничего не зная о полномочиях, данных Иванову, Колпаковский, естественно, недоумевал по поводу действий этого полковника, что выразилось и в его донесениях военному министру.

По поводу этих донесений Кауфман наконец вынужден был послать Колпаковскому из Петербурга три копии с предписаний его Иванову.

Кауфман писал следующее: «Усматривая из донесений ваших г-ну военному министру, что ваше превосходительство не имеете копии с инструкций, данных мною начальнику Амударьинского отдела в прошлом году, я считаю необходимым для сведения и руководства вашего препроводить к вашему превосходительству две копии с предписаний моих полковн. Иванову от 12 и 20 сентября минувшего года за №№ 2637 и 2748 и копию с предписания, отправленного ему, вместе с сим, от 29 октября за № 1891».

Отношение это с приложениями Колпаковский получил только 3 декабря 1874 г. и передал в штаб, надписав следующую резолюцию: «Руководствоваться приложенными инструкциями, о содержании которых мне до настоящего времени не было известно».

Из предписания Иванову от 20 сентября 1873 г. касательно разграбления текинцами громовского каравана интересно только следующее место: «Разрешаю вам передать чрез Мат-нияза или сообщить от себя письмом хану, чтобы он объявил своим туркменам, что если они будут ему полезны и помогут ему уничтожить враждебные шайки текинцев, то хан будет ходатайствовать предо мною о сложении с туркмен дальнейшей контрибуции, вообще о прощении их и о возвращении их старшин. Сообщите хану, что я в сем случае удовлетворю его ходатайство, так как верная служба ему туркмен будет служить мне удостоверением и успокоением за хорошее поведение туркмен в будущем».

Из третьего предписания фон Кауфмана от 29 октября 1874 г. видно, что уже поднят был вопрос о занятии всего ханства.

«Мне доложены начальником штаба представленные вашим высокоблагородием копии с письма вашего ген. Колпаковскому, перевода письма хана хивинского, вашего ответа к нему и прокламации к туркменским родам Хивинского оазиса. Сведения, заключающиеся в упомянутых документах, неблагоприятны. Положение дел в ханстве — безотрадное; туркмены не успокаиваются. Год испытания, как видно, не привел туркменского дела на Хивинском оазисе к желаемому результату. Хан открыто сознался в своем бессилии и невозможности привести к порядку подвластных ему туркмен. Не отрицая вполне предположения вашего выс-дия, выраженного в письме ген. Колпаковскому, что события в Хивинском ханстве, быть может, приведут нас к заключению о необходимости прекращения автономии Хивинского ханства, я в настоящее время нахожу возможным возбудить этот вопрос и представить его на благоусмотрение и разрешение верховного правительства.

В каком смысле вопрос этот может быть и будет разрешен высшим правительством, я в данную минуту не имею возможности сделать даже и предположения. На случай же разрешения моего представления в положительном смысле, я вас прошу представить мне ваши соображения о том, какие потребуются военные силы и средства, а также каким именно способом предполагали бы вы разрешить вопрос о занятии нами Хивы и всей остальной части Хивинского ханства.

Я полагаю, однако, что во всяком случае, если бы даже и разрешено было верховным правительством занятие нами левого берега Аму-Дарьи, то исполнение сего может быть осуществлено не ранее осени наступающего 1875 года. До тех же пор вам придется строго держаться по отношению к делам на левом берегу системы действий, которая была преподана вам мною в личных указаниях и письменных инструкциях и которую вы с таким успехом практиковали до настоящего времени, т. е.: если отправленные вами к туркменским родам Хивинского оазиса прокламации не будут иметь эффекта, останутся без последствий, и они будут продолжать вести себя в том же духе и направлении, как прошлую зиму, тогда вашему выс-дию придется снова произвести набег на левый берег, в кочевья туркмен, для разгрома и жестокого их наказания. В действиях ваших в данном случае, вы имеете руководиться моими предписаниями по этому поводу и опытом поиска, вполне успешно произведенного вами в январе сего 1874 года.

Быть может, что подобный набег, если его нельзя избежать, даст такие результаты, что не будет надобности торопиться занятием ханства.

Главным поводом к набегу вашему на левый берег может быть, конечно, переход грабительских шаек на нашу сторону, как то изложено в предписании ген. Колпаковского по сему предмету, но я допускаю возможность предупреждения перехода этих шаек на наш берег, если бы вы могли положительно убедиться заранее в решимости туркмен тревожить русских подданных. В таком случае, вам разрешается действовать наступательно, имея этим в виду всем мерами оградить население правого берега от тревоги и грабежей туркменских шаек».