Загадка вторжения

Загадка вторжения

«С девятьсот десятого года[43], когда был покорен Кабул, и до этого времени я всегда мечтал завладеть Хиндустаном, но иногда этому препятствовало скудоумие беков, а иногда – отсутствие поддержки со стороны родичей, так что поход в Хиндустан и покорение земель этой страны не осуществлялось. Наконец, эти препятствия отпали; никто из беков и вельмож, малых или знатных, ни слова не мог сказать против моего намерения. В девятьсот двадцать пятом году мы повели войско, в два или три гари приступом взяли Баджаур, подвергли избиению всех его обитателей и пришли в Бхиру. Не отдавая города на поток и разграбление, мы обложили жителей выкупом за безопасность, собрали четыреста тысяч шахрухи деньгами и товарами, раздали добычу воинам и некоторым нукерам и возвратились в Кабул. С тех пор и до девятьсот тридцать второго года я усиленно стремился завоевать Хиндустан….»

Не вызывает сомнения, что эти строки, повествующие об уже минувших событиях, написаны pour l’histoire[44] – также, как много лет назад Бабур описывал свое бегство из Самарканда, к которому его вынудил Шейбани-хан, а затем рассказывал о штурме Кабула. Маловероятно, чтобы он столько лет вынашивал план вторжения или посягал на северные области Индии на том лишь основании, что они когда-то принадлежали его великому предку, Тимуру. Поход Тимура был коротким, но успешным грабительским набегом, добыча которого была вывезена в Самарканд караваном из девяноста захваченных слонов, и ознаменовался страшным опустошением Дели. С тех пор прошло более ста лет. Бабур, перечитывая записи о завоеваниях Тимур-и-Лэнга, очень хорошо это понимал. Нельзя сказать, что сам он не помышлял о землях, лежащих за Индом. Хайдар, находившийся вдали от места действия, просто отмечает: «Он совершил множество походов, но каждый раз возвращался». Другими словами, падишах выходил опустошать земли, лежащие за пределами его собственной страны, на манер древних кочевников, пока не навел некое подобие порядка в Кабуле. «Так как граница Хиндустана находилась неподалеку от Бхиры, – пояснил он однажды, – то нам пришло на ум тотчас же направиться туда налегке; быть может, воинам что-нибудь и достанется».

Он сам добавляет, что в 1519 году двинулся за Баджаур, издав приказ, запрещающий грабежи, – чтобы вместо этого обложить население налогом, – и оставил в тылу символический отряд, который быстро выбили оттуда. В действительности Бабура сопровождало войско, насчитывавшее не больше двух тысяч человек, и еще много лет ему не хватало военной мощи, чтобы думать о покорении обширных пространств, лежащих за Индом.

Однако к концу 1525 года он привел свой дом в порядок. Он научился управлять разношерстным населением своей страны, а не просто править им, для чего ему потребовалось величайшее терпение и сосредоточенность. Он отвоевал область Кандагара у своего заклятого врага Шахбека Аргуна, который отошел на юг в «теплый климат» Синда. На западе владения падишаха простирались до таких же жарких областей персидской пустыни. Шахбек довольно цинично заметил, что Бабуру требовалась все большая территория, чтобы было где содержать его растущее войско. Однако теперь Шахбек уже умер, так же как и непредсказуемый шах Исмаил, который никогда больше не решался беспокоить восточные страны – после того, как в 1514 году потерпел поражение от турков-османов у Калдирана.

Кандагар Бабур отдал своему второму сыну, Камрану. Сам же он чувствовал, что все больше привязывается к заросшему садами Кабулу. Спустя двадцать изнурительных лет он мог назвать эту землю и народ своими. «Наши глаза, – писал он, – обращены к этой земле и к этому народу». Почему же он вдруг решил поставить на карту свои скромные достижения и попытаться завоевать Северную Индию?

Бабур не дает ответа на этот вопрос. Упоминания о том, что он вынашивал этот план годами, как и о том, что он имеет права на эту территорию, поскольку она принадлежала Тимуру, сделаны намеренно, для отвода глаз историков, и в течение нескольких веков многие из них принимали эти утверждения за чистую монету. Если бы Тигр действительно планировал за эту осень справиться с задачей, на выполнение которой ушло два последующих года, он стаи бы похож на Турди-бека – «пьяного до потери рассудка».

Стоит рассмотреть, какими силами он располагал, выступая в поход. После того как к нему, пусть и с опозданием, присоединился Хумаюн, в армейских списках значилось семь тысяч воинов и около пяти тысяч различной прислуги – слуги, помощники, возчики. Думать о том, чтобы такими малыми силами победить кишащие на индийской равнине войска и сделать это в течение одной кампании, было нереально. Александр Македонский, более беспощадный и дерзкий, чем Бабур, располагал куда более значительными силами, когда рвался через горные перевалы, при этом Александр имел весьма превратное представление о географии стран Востока, полагая, что великий Восточный океан начинается сразу же за индийскими реками. Бабур достаточно отчетливо представлял, что ждет его впереди. А это свидетельствует, что он потратил немало времени на раздумья.

Возможно, на эту авантюру его подтолкнули личные мотивы, о которых он не стал упоминать в своем дневнике. Не за горами был сорок второй день его рождения, и тридцать лет борьбы за точку опоры наложили на него свой отпечаток. Тигр был по-прежнему полон сил и мог пробежать по парапету крепостной стены, держа по человеку под каждой рукой, однако, пережив смерть почти всех своих родственников, он не мог не задумываться о приближении собственного конца и о том, что это событие поставит его семью в сложное положение. Тигр часто повторял, что «нет оков крепче, чем цепи царского сана». В эти последние годы он взял на себя ответственность за множество беженцев, осевших в Кабуле; семьи были и у всех вельмож, служивших в его войске, и им требовались земли, чтобы прокормиться. Бесплодные долины Кабула не могли предоставить бесконечное количество уделов.

Его собственная семья тоже служила источником тревог, и причины этого были не совсем обычны. В те дни любой монарх, ровесник Бабура, окружал себя выводком подросших сыновей, которые помогали отцу или замышляли против него – в зависимости от обстоятельств. Поскольку много лет Бабур вообще не имел детей, теперь у него был один Хумаюн, который в свои семнадцать лет все еще требовал присмотра. Аскари и Хиндал все еще жили на женской половине, такие же никудышные помощники, как и хорошенькая маленькая Гульбадан. Бабур был очень привязан к дочери, хотя проявлял не меньшую заботу и о ее сестрах, их матерях и старших тетках, а также мальчике Сулеймане – по указанию Бабура ему выделили земельные владения. В таком случае, где те земли, которыми будет править его семья, и кто будет их содержать, когда падишах ляжет в могилу? Нельзя объяснить простым совпадением то, что последнего из родившихся детей прозвали Хиндал – «из Хинда».

Какой контраст составлял Кабул брошенному на севере наследству! Там, в городах, знакомых с детства, как в своей вотчине хозяйничали узбеки, – в Ташкенте, Самарканде, Карши, Бухаре, соблюдая законы древней Ясы монголов, которая была так не по душе Бабуру. После рокового сражения в ущелье Гадж остатки империи Тимура были поделены на части и распределены между военачальниками варваров. Воспоминания о днях этой нравственной агонии, когда он превратился в марионетку в руках кызылбашей, никогда не изгладились из его памяти.

Несколько раз он писал в своих мемуарах, невольно перефразируя Солона, – что лишь посмертная слава является истинной оценкой человеческой жизни. В таком случае, какие песни сложат поэты о потомке Тимура, который прожил всю свою жизнь самаркандским изгнанником? Бабур, знаток такой поэзии, мог себе представить эти едкие сатирические строки. Это снова подтверждает, что он неспроста упоминал о наследстве Тимура в своих записях о завоевании Индии.

Однако его поражение в ущелье Гадж преподнесло ему хороший урок, который пошел ему на пользу. Хайдар сообщает довольно неожиданные детали разгрома якобы непобедимой персидской конницы. Он пишет, свидетельство самого Бабура утрачено, что атака фанатиков-персов была отбита благодаря тактике Убейд-хана, который расставил пеших солдат вдоль всех садов и арыков Бухары, и они осыпали персов тучами стрел. В те дни вооруженная луками пехота использовалась в этих краях чрезвычайно редко. Должно быть, Бабур слышал о том, как, вскоре после битвы при Калдиране, султан Селим Беспощадный применил против персов вооруженных луками янычаров, которые сражались пешими и, укрывшись за заграждениями, косили своими стрелами кавалерию шаха Исмаила. Сам Бабур также экспериментировал с пехотинцами, выстроенными в шеренгу и прикрытыми щитами, а теперь у него были мушкеты и пушки, доверенные надежным рукам опытных турецких канониров. С его склонностью дотошно вникать в детали, он не мог не понимать, что эпоха конных уланов подходит к концу и ей на смену приходит эра пехоты, сражающейся из-за укреплений. Той осенью в поход через Хайбер его сопровождали несколько пушек и отборный корпус мушкетеров.

Один из аспектов вторжения Бабура в Индию представляет загадку лишь для современных умов. Кабульская армия не пересекала никаких границ – ни политических, ни природных. Историографы любят рассуждать о том, как испокон веков с Хайбера и других перевалов спускались орды диких варваров, чтобы покорить население и захватить культурные долины Индии. Они упоминают пришествие ариев, случившееся в незапамятные времена, Александра с его македонцами, Чингисхана с его монголами, Тимура и Бабура с их тюрками. История получается незамысловатая, но впечатляющая, притом весьма далекая от правды.

Иллюзия, будто вдоль гряды Сулеймановых гор и Гиндукуша проходит природная граница Индии, создалась и укрепилась во времена британского владычества, когда в северо-западных провинциях, у подножия гор, населенных персонажами Киплинга, стояли военные гарнизоны. Когда их отвели, граница прекратила свое существование. Племена патанов и сегодня проживают вдоль восточных берегов Инда, как жили там и во времена Бабура. Легендарный Хайбер был лишь одним из многочисленных оживленных проходов, по которым в обоих направлениях передвигались купцы и путешественники.

Прочитанная правильно, история говорит, что по горным хребтам не проходили никакие демаркационные линии. Еще до вторжения ариев индийская равнина, простирающаяся на запад за Хараппу и Дабаркот, славилась развитой цивилизацией. После отступления Александра к устью Инда государство Ашока включало в себя Кабул и Кандагар. Что касается захватнической монгольской армии, то она переправилась через горы, преследуя войско мусульман, прошло вниз по течению великой реки и повернуло обратно, поскольку монголы не могли вынести жаркий климат Индии. Горные хребты не остановили и Махмуда из Газны, включившего эти равнины в состав своего государства.

Если какой-то природный барьер и существует, то это, несомненно, широкий и полноводный Инд, который отделен от горной гряды расстоянием в пятьдесят – сто миль. Увидев реку впервые, Бабур отметил, как изменяется местность при приближении к ее берегам. Ясное небо Кабула сменилось дождевыми облаками Хиндустана; деревни и пастбища уступили место городам, плодородным полям влажных районов и оживленным торговым путям. Даже птицы и животные были здесь совсем другими.

Культура ислама проникла еще дальше к востоку – до области, которой управлял султан Дели. Между Индом и иссушенным жарой Дели, возле одного из истоков далекого Ганга, простирались цветущие земли Пенджаба, прорезанные руслами четырех водных потоков и верхним течением Инда. К югу от плодородного Пенджаба начиналась ужасающая и огромная пустыня Тар.

Результаты археологических исследований доказывают, что эта северная окраина индийского полуострова никогда не была отделена никакими барьерами. Она представляла собой оживленный тракт, благодаря которому в течение многих столетий осуществлялись торговые отношения, а также шло взаимное проникновение религий. Здесь находился древний город Таксила, игравший роль некоего узлового пункта, где образцы китайского искусства соседствовали с изделиями персидских ремесленников; статуи крепости Гандхара поражают своим сходством с изображениями Будды, вышедших из рук художников греческой школы. Во вьюках проходивших здесь караванов лежали те же бесценные грузы, которые Бабуру случалось видеть еще в Андижане.

Таким образом, едва ли можно говорить о том, что Бабур, продвигавшийся вдоль течения реки Кабул через бурые склоны Хайбера, вышел с территории одной страны и вторгся в другую. Еще в 1519 году он доходил до второй из пяти рек Пенджаба.

Если побуждения Бабура и не совсем ясны, – во всяком случае, спустя почти пять столетий довольно затруднительно строить какие-либо предположения, – то цели его достаточно понятны. Он намеревался пересечь уже знакомый ему тенистый Пешавар, возле крепости Атток переправиться через верховья Инда, а затем, перевалив через Соленые горы, войти на территорию Пенджаба и захватить его столицу Лахор, стоявший на берегу живописной речки Рави. Бабур собирался оставаться там до полного закрепления своей власти над Пенджабом, а затем присоединить эти территории к кабульскому царству. С севера и с юга его новые владения защищали природные границы – пустыня Тар и хребты Гималаев и Гиндукуша.

Тигр отдавал себе отчет, что завоевание Пенджаба не будет окончательным до тех пор, пока он так или иначе не решит вопрос о Дели и его могущественном султане. Еще много лет назад он понимал, что не удержит Фергану, не взяв одновременно Самарканд. Следовательно, Дели нужно было нейтрализовать во что бы то ни стало – мирным путем или же с применением силы.

Бабур твердо намеревался сделать великий Пенджаб своим и превратить Лахор во второй Кабул. Тогда он распространил бы свою власть на земли, лежащие между истоками Ганга и Амударьи, куда входили величайшие горные массивы Центральной Азии и выжженные солнцем пустыни, лежащие у их подножия.

Однако своим полководцам и даже своему сыну Хумаюну он сказал не все. Он не собирался возвращаться из-за Инда до тех пор, пока его власть над новыми землями не стала бы неоспоримой. Он не хотел снова превратиться в изгнанника.

В Кабул он больше не возвращался.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.