Накануне вторжения: две армии
Накануне вторжения: две армии
Что представляли собой армии Швеции и России в канун решающего столкновения? Что можно было сказать об офицерском корпусе каждой из сторон? О состоянии артиллерии, пехоты, кавалерии? Как, наконец, за долгие годы войны изменились те, кто стоял во главе страны и армии, — Карл XII и Петр I? Вопросы наиважнейшие, ответы на которые помогут понять, что произошло за первые годы Северной войны. Ведь не стоит забывать, что под Полтавой Швецию разбила Россия образца 1709-го, а не 1725 года, когда маховик реформ достиг наивысшего размаха и страна поднялась на совсем другие высоты. Между тем в историческом сознании эта хронология событий нарушается и Полтава часто воспринимается как итог реформ, их громкая и победоносная точка. Строго говоря, в таком смещении нет ничего необычного: массовое историческое сознание тяготеет к упрощению. Но упрощение всегда остается упрощением, в котором не остается места для глубокого понимания того, во что на самом деле обошлась стране Полтава. Ведь цена победы — это не только убитые, оставшиеся лежать на полтавских полях, и не только раненые, страдающие, выздоравливающие и умирающие в лазаретах. Истинная стоимость победы складывалась из тех усилий, жертв и тягот, которые обрушились на страну в первые годы Северной эпопеи.
По меркам не только будущих, но и предшествующих войн, Карл XII двинулся в Россию не бог весть с какой силой. В сентябре 1707 года из Саксонии на восток выступили более 32 тысячи тысяч человек, к которым в Познани присоединились около 8 тысяч. Из этих 40 тысяч человек лишь около половины были «природные шведы». В этом смысле армия Карла под Нарвой была даже более «национальной». Дело, однако, не в магии цифр. Да и сами эти цифры требуют комментария. 40 тысяч, а быть может, даже меньше{8} — это мало или много? Если в 1700 году 8–10 тысяч шведов разгромили 35–40-тысячную русскую армию, то, согласно этой логике, Петру девять лет спустя надо было выставлять против Карла как минимум вчетверо больше — 150–160 тысяч. Такой армии у царя не было. Получалось, 40 тысяч шведов — это очень много.
Можно привести обратные примеры. Дополтавская военная история знает армии куда более многочисленные. Причем речь идет не об ордах кочевников — в поле выходили регулярные формирования, способные к сложным эволюциям.
Значит, мало?
В действительности никогда еще Карл XII не располагал столь многочисленной армией. И уж если ему удавалось победить двух противников, располагая меньшими силами, то следует признать всю весомость цифры в 40 тысяч или около того. Сам Карл XII, осознавая опасность необъятности просторов России, способных растворить эти тысячи, собирался нанести быстрый и сокрушающий удар, позволяющий победителю продиктовать условия мира.
Не менее важна качественная характеристика шведской армии. В поход выступили обстрелянные, привыкшие побеждать части. Даже обилие новобранцев и наемников не сильно сказалось на боевом настрое армии. Для молодых солдат война — долгожданное избавление от грозных окриков офицеров и изнуряющей муштры. Каждый из них мечтал о славе и военной добыче — в конце концов, они видели, как загулявшие ветераны легко расставались в трактирах Саксонии со своим жалованьем. О тогдашних настроениях, царивших в шведской армии, позднее вспоминал лейтенант Ф. К. Вейе. «Никто не сомневался, — писал он, — что, победивши датского, польского и шлезвигского противников, эта армия вскоре победит Москву… Все считали поход таким выгодным, что каждый, кто только имел искру честолюбия, хотел принять в нем участие, полагая, что теперь настал удачный момент получить почести и богатства».
Шведы свято верили в военный гений своего короля. Правда, это не мешало им иногда подтрунивать над нелюдимостью Карла, ворчать по поводу его мальчишеской бравады или осуждать за упрямство. Но… милые бранятся — тешутся. В глубине души каждый гордился своим королем-солдатом, его готовностью разделять наравне со всеми тяготы и опасности войны. Да что наравне — Карл бесстрашно шел первым, норовя обогнать даже собственных драбантов — телохранителей. Кто из монархов был способен на подобное? Вопрос повисал в воздухе: европейские владыки давно объявили, что рисковать — не их монаршее дело. Неприятеля в канун сражения они если и лицезрели, то издалека, через оптику подзорных труб. За храбрость и везение Карлу XII прощались все его дерзкие предприятия, которые, по определению, не могли быть выполнимы, однако ж каким-то необъяснимым образом исполнялись. В итоге армия безоглядно верила в своего короля, будучи твердо убеждена, что того всегда и во всем ведет Божественный Промысел.
Карл умело подогревал эту веру, порождавшую воодушевление и стремление армии через не могу воплощать в реальность его замысел. Ярый сторонник наступательной тактики и сокрушительного удара, он заставил своих солдат и офицеров отказаться от стрельбы за 70 шагов до неприятеля. Для Карла это пустая трата пороха. В своем методическом пособии для полковых командиров он требовал разряжать ружья один-единственный раз, за 30 шагов до шеренг неприятеля, после чего кидаться прямо в дым, на крики и стоны ошарашенного и уже надломленного противника. То была яркая демонстрация тактических принципов ведения боя, исповедуемых Карлом: держать темп, не упускать инициативу, всегда и везде навязывать свою волю.
Карл XII на коне
Репутация шведов парализовала всякую способность к сопротивлению. В ослепительном сиянии непобедимого «нового Александра Македонского» у противников короля истаивала всякая уверенность в себе. В ожидании шведов они судорожно возводили одно укрепление за другим и уже наполовину проигрывали еще не начатое сражение; они были пассивны, скованы, стараясь быть везде сильными, и обязательно оказывались слабыми там, где внезапно появлялся Карл XII. Конечно, случались и неудачи. Король старался не придавать им большое значение. Тем более что пока случались они не с ним, а с его генералами. Репутация непобедимого по-прежнему сопутствовала королю. Маршировавшие под его знаменами к границам России новобранцы и ветераны не сомневались в исходе компании — в сознании каждого король, пока еще не повенчанный ни с кем на земле, на небесах уже давно взял в супруги богиню победы Нику.
Однако, как ни сильна была откормившаяся на тучных саксонских хлебах и пенистом пиве шведская армия{9}, ей предстояло столкнуться с совсем другой, нежели это было под Нарвой, силой. Не случайно иностранные наблюдатели предупреждали свои правительства: русские быстро учатся. Суровая «шведская школа», в которой каждый промах оплачивался кровью, и вправду оказалась полезной. Уставы и наставления скандинавов стали настоящими прописями для русской армии, а поражения — стимулом для скорого усвоения «правил правописания» боя. За несколько лет посредственные «ученики» выбились в крепкие «хорошисты». Уже в 1708 году англичанин Джеффрис передавал грустные признания шведов: «Московиты выучили свой урок намного лучше… Они равны саксонцам, а может быть, и превосходят их в дисциплине и доблести, хотя правда и в том, что их кавалерия не управится с нашей, однако их пехота защищается упорно, так что их трудно разъединить или расстроить их порядок, если не атаковать их с мечом в руке».
Впрочем, подобные речи — редкость. Представления о русских времен первой Нарвы продолжали довлеть над королем и его генералами. То, как скоро училась русская пехота, мало кого побуждало всерьез задуматься о характере перемен, происходящих в противном лагере. Между тем взгляд, брошенный из настоящего в XVIII столетие, наводит на еще более фундаментальные наблюдения. Это не просто перемены. В огне Северной войны выковывался булат особой крепости, в котором соединялись лучшие качества национального характера с передовыми военными «технологиями» и «наработками» тогдашней военной науки. Здесь закладывались основы будущих побед русского оружия, сделавших Российскую империю державой, к крепнувшему голосу которой принуждены были прислушиваться все страны. Не случайно шведы, первыми, испытавшие на себе прочность этого выходящего из «имперского тигля» сплава, заговорили о монолитной прочности русского строя. Глубоко укорененные традиции общинной взаимопомощи и товарищества были не просто привиты к армейскому корню. Как оказалось, именно эти качества наиболее полно соответствовали линейной тактике, нуждавшейся не столько в инициативе и индивидуальной выучке воинов, сколько в коллективном послушании и умении перетерпеть, выстоять. Тот, кто обладал этими качествами, кто умел органически соединить их с установками и принципами линейной тактики, тот получал заметное преимущество. Конечно, время Петра — это еще не несокрушимый боевой суворовский порядок. Для этого петровским полкам не хватало спокойной, несуетливой уверенности. Но ведь такая уверенность не с неба падает, а приходит с победами, как раз такими, как Полтава. В военной летописи России это «обретение» придется на середину — вторую половину XVIII века, когда передовая военная мысль отечественных полководцев, помноженная на выучку и вдохновенное мужество «чудо-богатырей», надолго сделает российское оружие непобедимым. От Полтавы до этого времени еще добрых сорок и более лет. Но движение — пока к Полтаве — уже было начато.
Понятно, что в 1707–1708 годах «хорошисты» еще толком не подозревали, на что они способны в действительности. Репутация Карла XII и его непобедимой армии по-прежнему рождала робость. Тем более что редкие столкновения с Карлом оборачивались обидными конфузами. Как пример можно привести печальный инцидент под Гродно в феврале 1708 года. Драгунская бригада Мюленфельса должна была ворваться в город, который заняли с несколькими сотнями кавалеристов Карл XII и фельдмаршал Реншильд. Однако дело до схватки не дошло: выставленные в дозор 15 шведских кавалеристов — остальные беззаботно расположились на ночлег — кинулись на драгун и привели их в смятение. Мюленфельс приказал отступать, упустив шанс пленить короля со всем его штабом{10}.
Так или иначе, но ощущение исходящей от шведов силы подстегивало Петра. Страх разом потерять все побуждал его прикладывать максимум усилий. Царь считал, что на счастье полагаться «не надлежит, ибо оно всегда непостоянно». Значит, следовало добиться такого перевеса, который бы давал шансы на победоносный исход кампании. Военное строительство не прекращалось ни на день, распадаясь на великое множество дел, объединенных сознанием и волей царя. Петр спешил исправить то, что казалось ему непрочным, и сделать еще лучшим то, что уже успело доказать свою пригодность. Пресловутое заимствование, привлечение иностранных специалистов не освобождали царя от необходимости до мелочей вникать в суть дела, подталкивать, торопить, перестраивать на ходу, подгонять западноевропейские стандарты под угловатую российскую действительность.
Ко времени Полтавы переход к рекрутской системе комплектования армии при всей ее затратности оправдал себя. С 1700-го по 1709 год под ружье были поставлены более 130 тысяч рекрутов. Жесткое обучение быстро превращало их в полноценную пехоту. «Я не видел более прекрасной пехоты, лучше обученной, дисциплинированной, лучше вооруженной и более выносливой во всех трудах войны», — писал позднее принятый на царскую службу генерал д. — Альбон. Этот восторженный отзыв заканчивался весьма грустной и правдивой оговоркой: «Но вред в том, что ее [пехоту. — И.А.] берегут не больше, чем мух». В самом деле, потери от болезней и побегов превышали боевые потери.
С незапамятных времен служба для дворянина была обязательной и бессрочной. Отправившись в первый свой поход, пятнадцатилетний новик начинал тянуть служебную лямку до тех пор, пока мог ее тянуть. Освобождение приносили смерть, тяжелая болезнь или, в лучшем случае, немощная старость. В разрядном делопроизводстве XVII столетия встречаются челобитные шестидесятилетних служилых людей, которые уже и на коня «взойти не могут», и «головой путаются», а от службы все равно еще не отставлены. Само продвижение по службе зависело не столько от личных заслуг, сколько от происхождения и занимаемого родом положения в служилой иерархии. Все это, конечно, мало способствовало выдвижению на первые роли действительно талантливых людей.
Потребность в создании вооруженных сил, отвечающих духу времени, побудила первых Романовых внедрять новые принципы организации службы. И хотя предшественниками Петра в этом направлении было сделано немало, окончательно ступить на тернистый путь кардинального военного реформирования удалось лишь в XVIII веке. И все потому, что ни Алексею Михайловичу, ни Федору Алексеевичу не удалось соединить и закрепить все свои достижения. Были отдельные элементы — обучение строю в «полках нового строя», единообразие в вооружении в солдатских и рейтарских полках, иноземные офицеры-учителя, даже постоянные формирования (выборные полки) и т. д. Но все — не едино, все вроссыпь. Поэтому создание регулярной армии, как одно из важнейших достижений военной реформы, все же связано именно с именем Петра. При нем возникла система, заработавшая на регулярной и постоянной основе.
Один из важнейших элементов этой системы — офицерский корпус. Преобразователь, как никто другой, ощущал потребность в знающих и инициативных командных кадрах. Но, чтобы получить их, следовало создать сеть военных учебных заведений, реорганизовать саму службу, открыв всему дворянскому сословию дорогу к офицерским чинам с перспективами продвижения на основе личных заслуг и выслуг. Острейший дефицит времени и отсутствие толковых учителей не позволяли проделать эту важнейшую работу последовательно и планомерно. При создании офицерского корпуса приходилось делать упор на практику. По возможности учитывался боевой опыт — не случайно унтер— и обер-офицерские должности заполняли старослужилые рейтары и копейщики, солдаты Преображенского и Семеновского полков, познавшие азы с «фундамента солдатского дела». Учились по большей части на ходу, пополняя скромные знания прямо на полях сражений. В канун Полтавы некоторое количество обученных офицеров стали давать военные школы.
Формирование национального офицерского корпуса было немыслимо осуществить без участия иностранных специалистов. И хотя их поведение под Нарвой вселило настороженность, выбирать не приходилось, особенно когда речь заходила о старших офицерах. «Патриотические упреки» в адрес иностранцев до сих пор звучат в исторической литературе. Между тем обвинения иностранцев в корысти и отсутствии патриотизма едва ли справедливы. Что еще можно было ожидать от большинства наемников, продававших свои знания, опыт и чин вовсе не для того, чтобы приобрести новую родину? Иное дело — нарушение ими своеобразного кодекса наемника с указанием того, что можно и чего нельзя было делать, оказавшись на службе у очередного «потентанта». В «варварскую» Московию высокопрофессиональные офицеры-наемники, дорожившие неписаными статьями этого кодекса, попасть особенно не стремились. Зато свой патент охотно предлагали разного рода «плуты» и авантюристы, мало что знавшие и мало чем дорожившие, кроме собственного кошелька. Разоблачить их не всегда удавалось или удавалось, как это случилось с немцем Мюленфельсом, слишком поздно. В русской армии, несмотря на возраставшие строгости при приеме, подобного сброда хватало. И тем не менее это лишь одна сторона вопроса. В новейшей литературе справедливо обращается внимание и на немалые заслуги нанятых на службу генералов и старших офицеров, честно исполнявших свой долг. Вклад их в становление регулярной армии был весом. Именно в общении с ними, командирами полков и батальонов, подрастали национальные кадры, составившие в будущем ядро офицерского корпуса.
К началу Полтавской битвы русские офицеры уже преобладали на обер-офицерских должностях. Немало их было среди командиров полков и даже бригад. Лишь в кавалерии с ее сложностями и спецификой иностранные офицеры занимали преобладающие позиции. В 1708 году иностранцев — командиров драгунских полков стало даже больше, чем в начальный период войны.
Петр озаботился тем, чтобы снабдить своих офицеров уставными документами. Войну встречали, имея на руках своеобразный строевой устав: «Краткое обыкновенное учение с крепчайшим и лучшим растолкованием (в строении пеших полков), как при том поступати и во осмотрении надлежит господам капитанам, прочим начальным и урядникам». Растолкование и в самом деле получилось «лучшим» — здравый смысл, столь высоко ценимый в петровское время, сделал все приемы «Краткого учения» простыми и рациональными.
Здесь не было ничего лишнего — маневрируй, заряжай, прикладывайся, стреляй. Тактические принципы, попавшие в этот первый строевой армейский устав, отличались ясностью и доступностью. «Краткое учение» было дополнено «Кратким положением о учении конного драгунского строя», приучавшим войска к необходимым перестроениям во время боя и правилам стрельбы в линейном порядке.
Опыт, приобретаемый в ходе войны, требовал осмысления. Особенно если это был опыт побитого. Известно, что поражения нередко оказываются более поучительными, нежели победы. Петру на себе, и не один раз, пришлось испытать эту горькую истину. В марте 1708 года, после жестокой головчинской трепки, появилось «Учреждение к бою в настоящем времени», в котором царь попытался обобщить собственное понимание боя. «Учреждение» — плод зрелой мысли, если еще и не лишенное заимствования, то заимствования вполне осознанного, с пониманием того, что пригодно и что не годно для армии. Документ наставлял господ офицеров, «как в бою поступать, то есть справною и неспешною стрельбою, добрым прицеливаньем, справными швекилями (т. е. поворотами, эволюциями. — И.А.), отступлением и наступлением, тянутением линей, захватыванием у неприятеля фланкии, секундированием (т. е. поддержкой. — И.А.) единым, другим и протчим обороты…». Исчислив приемы и основные виды боевых действий, царь потребовал от подчиненных — здесь особенно ощутимы уроки Головчина — твердое знание своих обязанностей и неукоснительное исполнение долга. Именно в этом Реформатор видел одно из условий успеха. В противном случае Петр готов был «неискусного» начальника «сводить на нис, а нижнего наверх», если последний «лутче учинит» своего командира.
Отсутствие самостоятельности, столь характерное для прежней манеры воевать «по наказу», также беспокоило Петра. Ранение или гибель командира при пассивности его подчиненных оборачивались потерей управления и, как следствие, вели к неудаче. Петр потребовал от подчиненных быть готовыми заменить своего прямого начальника: «…Безо всякого указа… оное место взять и командовать».
Требование прозвучало очень своевременно. Петр здесь как в воду смотрел. Растерянность в Полтавском сражении офицеров Новгородского полка, наступившая после гибели командира, едва не привела к печальному результату. Под неудержимым натиском шведов строй был смят. Ситуацию выправил Петр, поступивший согласно своему же «Учреждению» — он прискакал, «взял» освободившиеся «место» и вступил в «командование».
Появление в канун генеральной баталии «Учреждения к бою» было, как никогда, кстати. В нем Петр не побоялся обозначить самые слабые места армии. Точный «диагноз» позволил назначить «лечение», действенность которого была подтверждена Полтавой.
Едва ли будет преувеличением утверждение, что по уровню знаний и квалификации шведский офицерский корпус превосходил русский. Однако к 1709 году каждый из офицеров уже крепко усвоил то, что ему надо усвоить по должности и званию; получив команду, он и выполнял ее, не высокоумничая и не обсуждая решение вышестоящего начальника; команду исполняли потому, что ее следовало исполнять, и потому, что уже крепко знали и умели это делать. Понятия воинского долга, дисциплины стали не отвлеченными, а вполне конкретными понятиями, которыми руководствовались не только по уставу — так должно, но и из моральных побуждений — так надо. Пращуры скромного капитана Тушина, сами того не ведая, становились той неотъемлемой частью русской армии, без которой недостижима ни одна победа, именно они воплощали замыслы генералов в конкретные действия, которые одолевали действия противной стороны.
После нескольких лет войны были найдены оптимальные варианты организации подразделений и частей, соединивших прочность боевых порядков с гибкостью управления. Пехотный полк состоял из двух батальонов по 620 человек, кавалерийский — из 5 эскадронов по 200 человек. Если сначала в пехотном полку было 7 фузелерных рот и 1 гренадерская, то в 1708 году гренадерские роты были изъяты из пехотных и драгунских полков и сведены в отдельные гренадерские полки. Пехотные полки, таким образом, имели 8 единообразно сформированных рот. Еще одна новация — в марте 1708 года полки получили наименования по названиям городов и местностей России.
Все полевые полки получили однотипную организацию и твердые штаты. Полки сводились в бригады, бригады — в дивизии. В зависимости от оперативных задач допускались отступления. В бригады могли входить от двух до пяти полков. При необходимости формировались отдельные корпуса, как это было в канун сражения при Лесной. Тогда для уничтожения частей генерала Левенгаупта был создан знаменитый «корволант», ядром которого стала гвардейская бригада.
Возросшая выучка позволила перейти от шестишережного (шестишеренгового. — Примеч. ред.) строя к четырехшережному. Это вело к меньшим потерям и росту мощи огня, а в сумме — к большим тактическим возможностям. Основное оружие рядовых — кремневые ружье с французским батарейным замком (отсюда второе название — фузея, от французского — ружье) с багинетом. Полагались солдатам шпаги или палаши. В полках еще оставались подразделения, вооруженные 4–5-метровыми пиками и пистолетами. Призваны они были в первую очередь отражать нападение кавалерии. Все пехотные офицеры имели шпаги с широкими клинками и протазаны. Офицеры гренадерских полков вместо протазанов получали фузеи.
Умение шведов маневрировать на поле боя, удерживать инициативу, а главное, наносить сокрушающий удар побудило Петра уделить особое внимание инженерной и огневой подготовке. Это должно было в какой-то мере лишить неприятеля преимущества в этих важных компонентах боя. По сути, кирка и лопата были приравнены царем к фузее и палашу. Уже на первом этапе Полтавского сражения события показали правоту столь прозаического решения: доселе всепреодолевающий шведский натиск если и не расшибся о земляные валы русских редутов, то выдохся настолько, что утратил свою пробивную силу. В свете Полтавы инженерное обеспечение сражения вышло за рамки простого решения проблемы, с которой сталкивались все военачальники, как лишить противника превосходства в том, в чем он сильнее. Но значение происшедшего с точки зрения военного опыта еще весомее: русская армия одолела шведов, потому что готова была пролить и пролила не только больше крови, но и пота: Полтава — это еще и «трудовая победа» армии.
Если русская пехота и особенно кавалерия уступали в выучке и опытности шведам, то артиллерия стала тем родом войск, где армия Петра превзошла противника. Правда, начинал Петр войну с устаревшей артиллерией. Однако царь двигался от худшего к лучшему — он постоянно совершенствовал артиллерию, когда как шведы топтались на месте. К Полтавской битве армия имела мощную полевую артиллерию, сведенную в один артиллерийский полк, а в конных и пехотных полках — полковую артиллерию, способную действовать непосредственно в боевых линейных порядках. К этому времени все орудия были унифицированы. Иными словами, это была уже полноценная артиллерия Нового времени, способная влиять на исход крупных сражений.
Предшественники Карла XII уделяли артиллерии большое внимание. Однако Карл XII пренебрег заветами предков. Возможно, сказалась порывистая натура короля, для которого тяжелые орудия были сродни кандалам. Король-герой не то чтобы пренебрегал артиллерией — он просто предпочитал добиваться победы, всецело полагаясь на подвижность пехоты и быстроту кавалерии. В этом он не был одинок: тот же Реншильд обошелся под Фрауштадтом без пушек. Долгое время это небрежение сходило шведам с рук. Потом под Полтавой отозвалось сторицей. Однако, чтобы это произошло, Петру со своими артиллеристами пришлось приложить колоссальные усилия, ведь поучительные уроки легко не преподносятся. Большая заслуга в этом принадлежала Якову Брюсу, вступившему в должность «главного артиллериста», генерала-фельдцейхмейстера после пленения прежнего, Александра Арчиловича, под Нарвой. Замена оказалась удачной. Обладая обширными знаниями и недюжими организаторскими способностями, Брюс коренным образом реорганизовал артиллерию, сделав ее сильнейшим родом войск русской армии. Умение петровских артиллеристов впечатляет. Во время одной из опытных стрельб из пушек на дистанцию в 130 саженей в мишень угодило 297 ядер из 366. Конечно, в обстановке боя достигнуть такой результат было много труднее. Но ведь и стрелять приходилось чаще всего не по отдельным мишеням, а по плотным шеренгам, где каждое ядро находило себе жертву.
Русское командование прилагало немало усилий для повышения качества кавалерии. Однако достижения здесь в сравнении с другими областями военного строительства были много скромнее. Причина кроется даже не в недостатке средств. Кавалерия — тот род войск, где на создание полноценных формирований требуется куда больше времени, чем было его у Петра. Сложности подстерегали повсеместно: с обучением рядового состава; с малознающими офицерскими кадрами; с конным составом — конные полки остро нуждались в рослых и выносливых лошадях, пригодных к обучению и службе. Шведы превосходили русских кавалеристов по вооружению, выучке, тактике боя. Подвластное им искусство фехтования на всех аллюрах с большим трудом давалось русским драгунам. Куда увереннее они чувствовали себя в пешем бою. И это не случайно, ведь ставка была сделана на формирование драгун, кавалерии, в строгом смысле слова, «неполноценной», пехотинцев на лошадях. Отсюда и стремление встречать неприятеля не в седле, а стоя на земле, выстроившись плутонгами. Преодолевать эту тягу к спешиванию конным генералам приходилось суровыми мерами.
К 1708 году драгунские полки вместо шумной, но малоэффективной стрельбы из пистолетов и драгунских карабинов стали все чаще прибегать к конной атаке «в линию», завершавшейся кровавой рубкой. Первый крупный успех пришел в 1706 году под Калишем, когда, атакуя скорым аллюром, драгуны опрокинули неприятеля. И все же с выучкой и умением шведских всадников приходилось считаться.
Русская армия образца 1708–1709 годов мало походила на то воинство, которое встретило шведов осенью 1700 года под стенами Нарвы. В этом имели возможность убедиться Петр и его генералы. Об этом стали догадываться сами шведы. Однако все дело заключалось в мере. Насколько она стала другой? Способной уже побеждать? Драться на равных? Противостоять самому Карлу XII, объявленному при жизни военным гением, вторым Александром? На все эти мучительные вопросы однозначный ответ можно было получить, только сражаясь и побеждая противника. Естественно, в 1707–1708 годах такой, до донышка обретенной уверенности не было и быть не могло.
Зато всеобщим было мнение, что в решающем столкновении с главной армией русским ни за что не устоять. Исход предрешен, поражение неизбежно. Не случайно министр Людовика XIV Ж.-Б. де Торси, которому посулили за посредничество со Швецией помощь русского корпуса, пренебрежительно отказался от подобной услуги: ну и что, что царь Петр довел свою армию до 80 тысяч человек! Это 80 тысяч трусов, которых обратят в бегство 8 тысяч шведов!
Нужна была Полтава, чтобы раз и навсегда отучить говорить подобное.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.