8.12. Изменения в положении элиты

8.12. Изменения в положении элиты

Как отмечалось выше, революция 1905–1907 годов привела к консолидации дворянского сословия под консервативными лозунгами «Совета объединенного дворянства». Монархия после некоторых «цезаристских» колебания вступила в союз с «объединенным дворянством» и после разгона II Думы изменила избирательный закон таким образом, чтобы обеспечить в Думе дворянское большинство. Объясняя необходимость этого изменения, П. А. Столыпин писал, что прежний закон отражал «громадное преобладание дикой, хищной и неорганизованной крестьянской массы, зараженной психозом сословной ненависти».[2038] По новому закону один выборщик приходился в землевладельческой курии на 230 человек, в первой городской курии (для лиц с высоким имущественным цензом) – на тысячу человек, во второй городской курии – на 15 тыс. человек, в крестьянской курии – на 60 тыс., в рабочей – на 125 тыс. человек. Из 442 мест в III Думе помещикам было обеспечено 233 места (56,8 %), крупной городской буржуазии – 72 места (17,6 %); реально было избрано 229 дворян.[2039] «В законе этом, – писал С. Ю. Витте, – выразилась все та же тенденциозная мысль, которую Столыпин выражал в Государственной думе: что Россия существует для избранных 130000, т. е. для дворян, что законы делаются, имея в виду сильных, а не слабых, а потому закон 3 июня не может претендовать на то, что он дает „выборных“ членов Думы, он дает „подобранных“ членов Думы – подобранных так, чтобы решения были преимущественно в пользу привилегированных и сильных».[2040]

Опорой «объединенного дворянства» были правые партии, в том числе «Союз русского народа», эти партии получили в совокупности 147 мест. Партией, получившей наибольшее количество мест (154), стала «Партия 17 октября», более чем на три четверти состоявшая из помещиков и чиновников, но возглавляемая крупным промышленником А. И. Гучковым. У кадетов, оставшихся в оппозиции, было только 54 депутата, социал-демократы имели 19 мандатов.[2041] Таким образом, III Дума выражала в основном интересы поместного дворянства, и революция в конечном счете привела к тому, что самодержавие было вынуждено поделиться властью с дворянством. Ситуация была похожей на ситуацию после Великой французской революции, и наблюдатели сравнивали III Думу с «бесподобной палатой» Людовика XVIII.[2042]

Как отмечалось выше, правительство П. А. Столыпина опиралось на союз с дворянством и проводило в главном, аграрном вопросе откровенно продворянскую политику. Однако самодержавие не желало отказываться от давней традиции править самостоятельно, и уже вскоре после роспуска II Думы правительственный официоз, газета «Россия», начинает апеллировать к этой традиции, ссылаясь на восточные корни русской государственности. «Восточная демократия, – писала „Россия“ 7 октября 1907 года, – тем отличается от западной, что она обращается вокруг идеи сильной власти».[2043] П. А. Столыпин, как и С. Ю. Витте, в конечном счете был германофилом и этатистом, он считал Германию «идеалом для многих культурных стран». «Центральное место в апологии сильной власти занимал, естественно, тезис о надклассовой сущности государства, – отмечал В. С. Дякин. – Традиционные этатистские воззрения русской бюрократии получили в столыпинский период дальнейшее развитие…»[2044]

В конкретном контексте 1907 года речь шла о попытке П. А. Столыпина провести реформу местного управления и заставить дворянство поделиться своей властью с земельными собственниками-крестьянами. «Объединенное дворянство» и Дума энергично воспротивились этой попытке и затянули рассмотрение соответствующих законопроектов. В конечном счете правым удалось посеять семена недоверия между царем и премьер-министром, и после смерти П. А. Столыпина попытки реформ были постепенно оставлены.[2045]

Однако этатистские тенденции в политике правительства сохранились, и Николай II был всегда готов продемонстрировать свою близость к народу. Особенно показательны в этом контексте торжества по поводу канонизации св. Серафима в Сарове, когда царя встречала 150-тысячная толпа крестьян, выражавшая ему любовь и преданность. Как отмечают исследователи, после Сарова Николай II стал часто употреблять выражение «царь и народ», подчеркивая свое единение с народными массами.[2046] Еще одним проявлением этого «единения» было появление при дворе Григория Распутина – как отмечает Р. Мэсси, «в глазах императора Распутин был воплощением триединой формулы: православие – самодержавие – народность».[2047] Это возвышение Распутина шокировало как либералов, так и сановную аристократию – ведь «настоящий мужик» из сибирской глубинки не скрывал своего отношения к высшим классам. «Он ругал и издевался над дворянством, – вспоминает секретарь Распутина А. С. Симанович, – он называл их собаками и утверждал, что в жилах любого дворянина не течет ни капли русской крови». «Как тресну мужицким кулаком – все сразу и притихнет, – говорил Распутин князю Ф. Юсупову. – С вашей братьей, аристократами, только так и можно. Завидуют мне больно, что в смазных сапогах по царским-то хоромам разгуливаю… Поперек горла им стою… Зато народ меня уважает, что в мужицком кафтане да в смазных сапогах у самого царя да царицы советником сделался».[2048]

Но, демонстрируя свою любовь к народу, царское правительство, как и во времена Александра III, стремилось к соглашению с дворянской элитой. Правые партии неустанно подчеркивали свою верность самодержавию и предлагали еще более ограничить полномочия Думы. Проведенные под правительственным давлением выборы 1912 года упрочили положение правых, дав им 185 мандатов. Преобладание в Думе помещиков привело к сплочению самодержавия и дворянства на почве консервативной политики; правительство более не стремилось к реформам, а думское большинство беспрекословно поддерживало его в текущих вопросах.[2049]

Табл. 8.5. Совокупные доходы различных категорий собственников в 1909–1910 годах.[2050]

Между тем соотношение сил различных сословий постепенно менялось. Промышленный подъем 1909–1913 годов привел к обогащению торговой и промышленной буржуазии, с другой стороны, продажи земли ослабили экономическую роль дворянства.

Как видно из таблицы 8.5, владельцы торгово-промышленных предприятий намного превосходили землевладельцев по совокупным размерам доходов, причем в категории богатейших собственников это превосходство было подавляющим. Дворян среди этих владельцев было ничтожно мало – всего 2 %, это были в подавляющем большинстве купцы, мещане, ремесленники – настоящая торгово-промышленная буржуазия, четко отделявшая себя от дворян и помещиков. Как отмечалось выше, буржуазия не проявляла особой активности в период революции 1905–1907 годов. В предвоенный период положение начинает меняться. В 1912 году представители торгово-промышленного мира создали новую либеральную партию прогрессистов, которая встала в оппозицию правительству. Эта оппозиция проявилась как в устных и печатных выступлениях, так и в согласии прогрессистов финансировать VI съезд РСДРП, намечавшийся на 1914 год.[2051]

Накануне войны отмечается оживление и среди интеллигенции, традиционно поддерживавшей партию кадетов. После революции интеллигенция переживала глубокий кризис, ознаменовавшийся появлением известного сборника «Вехи», в котором вожди бывшего «Союза освобождения» призывали своих последователей отречься от былых революционных заблуждений. В III Думе кадеты проводили осторожную политику «ответственной оппозиции», но в IV Думе они вновь стали выступать с радикальными законопроектами, выдвинув требование всеобщего и равного избирательного права. Вновь, как во времена «Союза освобождения», либералы и социал-демократы вели переговоры о создании широкого антиправительственного фронта. На заседании ЦК партии кадетов весной 1914 года левое меньшинство партии потребовало вновь, как в 1904 году, заключить союз с социал-демократами и эсерами с целью проведения согласованной кампании демонстраций и стачек. Однако лидер кадетов П. Н. Милюков выступил против этого плана, заявив, что политический переворот открыл бы дорогу громадным волнениям, которые приняли бы стихийный характер, напоминающий смуты Разина и Пугачева.[2052] П. Н. Милюков не раз повторял эту мысль впоследствии; будучи проницательным политиком и историком, он чувствовал, что с 1905 года над страной стоит призрак Разина и Пугачева, призрак крестьянской войны.