Элиты

Элиты

История формирования элит Российской империи XVIII – начала XX века теснейшим образом связана с особенностями социальной структуры русского общества этого времени и ее эволюции, которые, в свою очередь, определялись двумя важнейшими факторами.

1. Незавершенность процесса формирования сословий в период до формального провозглашения России империей в 1721 году. Русское общество допетровского времени делилось на «чины», группы которых образовывали более крупные социальные страты служилых людей, городского населения (посадских), духовенства, казаков и крестьянства, отличавшиеся взаимопроникновением, подвижными границами и отсутствием юридически закрепленных привилегий. На границах этих страт находилось немало маргинальных групп – «гулящих людей», холопов и др., обеспечивавших относительно высокий уровень социальной мобильности. В сущности, единственной группой чинов с четко выраженным привилегированным статусом и с наиболее закрытыми для проникновения извне границами были чины Государева двора, формировавшегося на основе служебно-родового принципа. Однако, и эта социальная группа сложилась относительно недавно – в XV–XVI веках, по мере ликвидации удельной системы и расширения территории страны за счет завоевания и освоения регионов Поволжья, Приуралья, Дальнего Востока и Сибири, когда происходила инкорпорация в состав московской элиты удельных князей, татарских мурз и многочисленных представителей «выезжих» родов Западной и Восточной Европы². Таким образом, уже на этом, формально «доимперском», этапе политическая элита имела полиэтничный характер. Одновременно с этим, уже во второй половине XVI–XVII веке, ограниченность численного состава Государева двора вела к тому, что представители одних и тех же родов находились и в составе этой элитарной страты, и за ее рамками – на городовой службе. Таким образом, принадлежность к элите определялась не происхождением, а чином, служебным положением. Именно с ним была связана и основная привилегия чинов Государева двора, так называемых «родословных людей», – право местничаться, восходившее к обычному праву и сопоставимое с традиционными привилегиями западноевропейских сеньоров, обеспечивавшими их независимость от королевской власти. Как и в Западной Европе, царская власть стремилась урезать эти привилегии. Уже в середине XVI века местничество было ограничено, а в 1682 году окончательно отменено. Другая привилегия чинов Государева двора – право владения вотчинами – не носила безусловного характера, поскольку, во-первых, сама вотчина не являлась в полном смысле частной собственностью, подобной родовой собственности западноевропейских сеньоров, а во-вторых, не была исключительной привилегией этой социальной страты. Помимо этого, движение по вертикали в рамках данной страты на практике зависело преимущественно от воли государя, и нередко на первые роли выходили люди относительно незнатные, но связанные родством с царскими женами или просто находившиеся «в милости» у государей. Именно члены Государева двора заседали в Боярской думе, назначались на командные посты в армии, руководителями приказов и воеводами на места.

В состав элиты Московской Руси входила также верхушка административного аппарата – думные и приказные дьяки, – люди не «родословные», но обладавшие зачастую крупными земельными владениями с крепостными крестьянами. Их участие в непосредственном управлении страной было, подчас едва ли не большим, чем «родословных» бояр, окольничих и стольников. Показательно, например, что Разрядный приказ, занимавший центральное место в приказной системе, традиционно возглавлял судья не из бояр, а дьяк.

К элитарной части населения допетровской Руси можно отнести также высшее православное духовенство. Его положение в государственной системе никогда не было таким, как, например, положение мусульманского духовенства в Османской империи, однако, оно участвовало в управлении страной, в частности, в принятии решений на земских соборах и заседаниях Боярской думы. Помимо этого, поскольку на протяжении длительного времени наряду со светским действовало и церковное право, представители духовенства исполняли судебные функции по отношению к определенным категориям населения и по определенным правонарушениям. Также, представители духовенства фактически управляли частью населения – крестьянами, проживавшими на церковных и монастырских землях. Вместе с тем, на протяжении всего московского периода наблюдается процесс постепенного вытеснения церкви из сферы политического управления, т. е. появляется тенденция превращения России в светское государство. Окончательное завершение этого процесса стало возможным в начале XVIII века, по мере переосмысления понятия «государство» и формирования новой идеологии, основанной преимущественно на ценностях светского характера.

С определенными оговорками, к московской элите можно отнести и немногочисленных представителей торгово-промышленной верхушки – гостей и купцов гостинной и суконной сотен. Их участие в управлении, помимо представительства на земских соборах, распространялось исключительно на города.

Уже в XVII веке на всей территории страны сформировалась единая двухуровневая система административного управления с приказами в центре и воеводами на местах. Приказы при этом были органами, сочетавшими в себе функции отраслевого, территориального и сословного управления с судебной властью, что отражало специфику социальной организации населения. На вновь осваиваемых национальных окраинах Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока шел процесс формирования местных элит, состоявших как из представителей родовой знати местных народов, так и русского населения. Центральная власть не вмешивалась в социальную организацию местных, в особенности кочевых, народов, стремясь лишь добиться от них повиновения и исполнения фискальных повинностей. Причем, характер этих повинностей отличался от повинностей великорусского населения и определялся спецификой соответствующих территорий. Так, в Сибири и на Дальнем Востоке большая часть коренных народов платила особый налог – ясак, и идентифицировалась как «ясашное население». Сохранялась и традиционная организация яицкого и донского казачества с выборными атаманами и старшиной, составлявшими местную элиту на соответствующих территориях. Что же касается русского населения окраин, то многие представители центральной власти – командиры воинских соединений, потомки казаков, участвовавших в покорении Сибири, – становились там собственниками крупных земельных владений, подчас значительно превышавших вотчины «родословных людей» в центральных районах страны, что фактически давало им власть над обширными территориями.

2. Вступление России в имперский период своей истории совпало по времени с петровской модернизацией, вызванной к жизни, среди прочего, несоответствием сложившейся системы административного управления имперскому, по своей сути, характеру государства. В ходе петровских преобразований первой четверти

XVIII века наблюдается переплетение и взаимодействие многочисленных, иногда прямо противоположных по своей направленности, процессов и тенденций, как отражающих движение к модерности, например, оптимизация и рационализация административного управления, так и воспроизводящих институты и механизмы «старого режима», прежде всего, крепостного права.

С одной стороны, налоговая реформа 1718–1724 годов разделила население страны на непривилегированную податную и привилегированную неподатную части. Одновременно, она привела к упрощению социальной структуры русского общества, ликвидации ряда маргинальных групп и, наряду с появлением корпуса направленных на социальное регулирование законодательных актов, создала правовую, а в значительной мере и социальную базу для формирования полноценных юридических сословий. Во второй половине XVIII века конструирование сословной структуры становится осознанной целью правительственной политики и приводит к юридическому оформлению сословного статуса дворянства и городского населения. Однако, с другой стороны, в целом процесс создания сословной структуры остался незавершенным.

Достичь желаемой структурированности общества в дореволюционной России так и не удалось: его социальные группы оставались взаимопроницаемыми, в нем по-прежнему сохранялись разнообразные маргинальные и промежуточные группы, обозначавшиеся обычно как «люди разных чинов» и игравшие важную роль как в экономической, так и в политической жизни. Усилия власти по прочерчиванию четких границ между отдельными социальными стратами, направленные на удовлетворение, прежде всего, фискальных интересов государства, постоянно приходили в противоречие как с реалиями хозяйственного развития страны, так и с интересами самого государства в иных сферах³. Другими словами, рационализация управления на бюрократических принципах приходила в противоречие со стремлением государства к воспроизводству и консервации сословной структуры западноевропейского типа, отягощенной при этом крепостным правом.

Другая тенденция, направленная на оптимизацию и рационализацию механизмов управления на основе принципов камерализма, привела к возникновению разветвленного бюрократического аппарата. Отдавая приоритет принципу профессиональной годности перед сословной принадлежностью, а также сталкиваясь с нежеланием дворян служить, Петр I создал систему, при которой верхушка бюрократии, в первую очередь и составлявшая политическую элиту империи, в сословном отношении принадлежала к дворянству, однако при этом имела довольно разнообразное происхождение. Порядок продвижения по службе вплоть до 1917 года регулировался Табелью о рангах, особенностью которой было установление соответствия между военными, статскими и придворными чинами, что означало формальное уравнение этих видов службы. Именно в Табели о рангах принцип годности был сформулирован наиболее четко, что привело, во-первых, к выдвижению в состав элиты дворянских родов, ранее в нее не входивших, и, во-вторых, к проникновению в ее ряды значительного числа выходцев из податных слоев. Показательно, что в первоначальном тексте Табели названия статских чинов обозначены преимущественно конкретными должностями в аппарате управления. Иначе говоря, по мысли Петра, принадлежность к элите обеспечивалась, в первую очередь, занятием определенной должности, которой соответствовал определенный класс Табели о рангах, достижение которого, в свою очередь, влекло за собой наделение дворянским достоинством. Таким образом, формально политическую элиту империи образовывали лица, достигшие на военной, статской или придворной службе чина одного из первых пяти классов Табели о рангах. Все они принадлежали к дворянскому сословию, хотя при этом одни были дворянами потомственными, а другие – в первом поколении.

Еще одним важным принципом петровской системы было требование выслуживать чины постепенно, начиная с низших. На практике, однако, в послепетровское время этот принцип зачастую не соблюдался. Так, состоятельный дворянин знатного происхождения, согласно Манифесту 1762 года, освобожденный от обязательной службы, мог получить придворный чин одного из первых классов и, таким образом, формально войти в состав политической элиты, при этом в реальности не принимая участия в управлении страной.

Между тем, элитарный статус дворянского сословия носил относительный характер. Наделение дворянства в ходе податной реформы привилегией освобождения от уплаты налогов государство компенсировало поголовной обязанностью дворян служить бессрочную службу в армии или в государственном аппарате. Противоречивость созданной Петром I социальной структуры привела к противоборству дворянства и государства, в результате которого дворянство добилось сначала ограничения срока службы 25 годами (1736-й год), а затем и полного освобождения от обязательной службы (1762-й год). С этого времени можно говорить о существовании в Российской империи одновременно двух взаимопересекающихся элит: положение одной определялось служебным статусом, положение другой было связано с происхождением, наделявшим ее закрепленными в законе привилегиями.

Господствовавшее на протяжении всего имперского периода представление об империи как о едином мире, сообществе, объединяющем народы и территории, а также прагматические соображения власти требовали взаимодействия русской элиты с национальными элитами окраин. Так, увеличение на протяжении XVIII–XIX веков территории страны, наряду с нехваткой квалифицированных кадров и в сочетании с особенностями политики на национальных окраинах, делали необходимым привлечение к управлению на местах представителей местного податного населения и национальных элит, постоянно рекрутировавшихся и инкорпорировавшихся, таким образом, в состав элиты и образовывавших местные элитарные группы. Начиная со второй половины XVIII века, в особенности после введения Учреждения о губерниях 1775 года, значительная часть должностей в местных органах власти замещалась выборными представителями сословий, прежде всего, дворянства и горожан. Наряду с созданием органов сословного самоуправления дворянства это создавало иллюзию участия сословий в местном управлении. Вместе с тем, самостоятельность местных элит, даже после создания органов сословного самоуправления – уездных и губернских дворянских собраний, оставалась крайне ограниченной, а уровень зависимости от центральной власти весьма высоким. По сути, дворянская сословная организация становилась частью государственного аппарата, ибо все дворянские должности, включая предводителя дворянства, по «Учреждениям» получали классный чин, которому в соответствии с Табелью о рангах имелся эквивалент в гражданской и военной службе. В итоге, независимость местных органов власти была в значительной степени мнимой, а выбранные на те или иные должности дворяне и горожане становились попросту государственными чиновниками, проводившими на местах политику центра. На национальных окраинах, в особенности на территориях, где процесс включения в имперское пространство еще не был завершен, а авторитет местных лидеров весьма высок, во главе вновь создаваемых учреждений нередко оказывались представители местной знати.

Уровень интенсивности процессов интеграции национальных элит в большой мере зависел от их изначального положения, а также правового статуса соответствующих территорий. Так, прибалтийское «рыцарство» на протяжении почти столетия после включения Прибалтики в состав империи настаивало на своем автономном статусе и сохранении традиционных привилегий и институтов сословного управления. Лишь на рубеже XVIII–XIX веков, когда центральная власть взяла курс на ликвидацию этих институтов и унификацию системы управления, как показывают историко-генеалогические данные, началась активная ассимиляция прибалтийских дворян путем заключения браков с представителями русского дворянства. С этого времени «остзейские немцы» начинают занимать видное место и при царском дворе, и в составе высшей бюрократии. По мере вхождения в состав империи территорий Северного Кавказа, Закавказья, а затем и Средней Азии и, с распространением на них общеимперской системы административного управления, начинается процесс инкорпорации местных элит в общероссийскую политическую элиту. При этом инкорпорация, например, грузинского дворянства происходит быстрее в силу конфессиональной близости к русскому. Напротив, автономный статус Финляндии в составе империи не способствовал интеграции местных элит в общероссийские структуры. Достаточно низкой на всем протяжении имперского периода была и степень участия в общероссийских структурах польской шляхты. Объясняется это, скорее всего, традиционным антагонизмом между русским и польским дворянством, подозрительностью центральной власти по отношению к полякам и сомнениями в их лояльности.

Что же касается городского населения великороссийских губерний, то на протяжении XVIII века его представители рассматривали свою работу в местных органах власти преимущественно как одну из форм повинности. Лишь к концу столетия соответствующие должности постепенно стали восприниматься как социально престижные и дающие как возможности социального роста, так и реальные властные полномочия. При этом из состава городского населения законодательно выделялась привилегированная верхушка – гильдейское купечество, именитые граждане, первостатейные купцы и др., – освобожденная от уплаты подушной подати, рекрутской и постойной повинностей и занимавшая, по сути, промежуточное положение между дворянством и основной массой податного населения. С начала XIX века представителей купеческой элиты награждали специальными орденами, почетными званиями и чинами. Создавая эти группы, центральная власть стремилась, с одной стороны, стимулировать торгово-промышленную деятельность, а с другой, остановить проникновение в ряды дворянства представителей торгово-промышленной элиты. Вместе с тем, следует отметить, что, с одной стороны, в силу особенностей условий предпринимательской деятельности в России XVIII – первой половины XIX века продолжительность пребывания конкретных семей в составе купеческой элиты была относительно невелика и ограничивалась, как правило, в среднем тремя поколениями. Лишь во второй половине XIX – начале XX века в России появляются семьи, обладающие крупными капиталами, ведущие характерный «буржуазный» образ жизни и заявляющие о себе как о самостоятельной политической силе в Государственной думе. С другой стороны, на протяжении всего XVIII века наблюдается процесс «одворянивания» купеческой элиты и «обуржуазивания» дворянства, свидетельствующий как о социальной мобильности населения даже на высших ступенях социальной лестницы, так и о несоответствии социальной организации общества тенденциям социально-экономического развития.

В состав политической элиты на протяжении XVIII века постепенно инкорпорируется и верхушка казачества, на которое государство последовательно распространяет принципы «регулярства». Процесс этот шел с немалыми трудностями и сопровождался вспышками сопротивления казаков, наиболее мощной из которых уже в имперский период стало восстание Е.И. Пугачева. Однако, его подавление привело к ускорению вхождения казацкой элиты в состав элиты общероссийской.

Особую часть политической элиты страны составляли представители высшего духовенства. Формально, после разрыва царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном, а затем и в ходе церковной реформы Петра I, церковь была отстранена от участия в политической жизни страны. Однако, одновременно с этим государство видело в церкви одно из средств осуществления своей политики и возлагало на нее полицейские, судебные и иные функции. После проведения секуляризационной реформы 1764 года, окончательно лишившей церковь финансовой независимости, государство фактически воспринимало духовенство как особый разряд государственных служащих на жалованье. Вместе с тем и вопреки стремлениям государства, именно духовенство de facto превратилось в наиболее замкнутое и оформленное сословие. Еще в середине XVI века сложился обычай наследственности духовных должностей, со временем получивший законодательное оформление и сохранявшийся вплоть до 1867 года. В 1718–1722 годах в ходе податной реформы, предоставившей духовенству привилегию освобождения от подушной подати, были составлены штаты церковников, целью которых было ограничение численного состава духовенства. Также, духовенство было освобождено от рекрутской и постойной повинностей, а позднее и от телесных наказаний. По мнению некоторых исследователей, в сословной иерархии империи духовенство, подобно бюрократии, занимало двойственное, промежуточное положение полупривилегированной служилой группы⁴. Серьезной проблемой для государства и самого духовенства было определение сословного статуса заштатных, т. е. не имевших прихода, священников, а также братьев, сыновей и других членов семей священнослужителей. Государство стремилось использовать таких лиц, определяя их в разные виды статской и военной службы, а также в податные сословия. Вместе с тем, на практике высшее православное духовенство продолжало играть существенную роль в политической жизни страны и после церковной реформы Петра I и секуляризации церковных земель. Это обеспечивалось, во-первых, государственным статусом православия, во-вторых, моральным авторитетом таких известных иерархов, как Феофан Прокопович, архиепископ Димитрий Ростовский, митрополит Платон (Левшин), митрополит Филарет (Дроздов), протоиерей Иоанн Кронштадтский и др., и, в-третьих, использованием государством церкви для решения своих идеологических и политических задач. Так, в частности, важную роль в развитии русской культуры и науки играла осуществлявшаяся церковью духовная цензура. В 1817 году с учреждением Министерства духовных дел и народного просвещения усилилось влияние церкви на сферу народного образования. Власть, в свою очередь, поощряла иерархов к служению государству, начав с конца XVIII века награждать их орденами, выделяя таким образом из рядов духовенства элитарную группу. Сословная замкнутость духовенства была разрушена в 1860-е годы, когда доступ в духовные семинарии был открыт представителям иных сословий. Выпускники семинарий получили право поступать в университеты, а детям духовенства было разрешено поступать в гимназии и военные училища. С 1906 года представители духовенства входили в состав Государственного совета, избирались во 2-ю и 3-ю Государственные думы.

Положение духовенства иных конфессий определялось религиозной политикой государства на разных этапах существования империи. Неизменным, однако, оставалось признание православия официальной религией и запрет иным конфессиям на пропаганду своих вероучений с целью пополнения рядов паствы. Вместе с тем, осуществлявшаяся со второй половины XVIII века политика веротерпимости обеспечивала сохранение мусульманскими, католическими, протестантскими и иудейскими священнослужителями высокого социального статуса и морального авторитета в соответствующих общинах и на достаточно широких территориях.

В целом, основные черты сложившейся системы формирования политической элиты сохранялись и после реформ 1860-1870-х годов, поскольку в основе организации государственной службы по-прежнему находилась Табель о рангах; однако, социальное происхождение членов элиты стало еще более пестрым. При этом, наряду с системой государственных органов административного управления, согласно Земской реформе 1864 года, была создана система местных – земских – органов самоуправления на выборном начале. Поскольку выборная система основывалась на имущественном цензе, в большинстве губерний членами земств становились дворяне, однако, в земских учреждениях было и значительное представительство различных групп городского населения и даже крестьянства, что способствовало формированию особой социальной группы (земской интеллигенции) с властными полномочиями, распространявшимися на небольшие территории.

Подходя к рассмотрению элиты Российской империи не с социально-сословной, а с функциональной точки зрения, следует говорить, прежде всего, о двух группах – бюрократии и офицерском корпусе. Численный состав чиновничества (подсчитаны служащие центральных и губернских учреждений) к 1727 году достиг 4874 человек⁵. Согласно опубликованным в 1763 году (но не в полной мере реализованным) штатам государственных учреждений, численность чиновничества должна была составить 16 504 человека⁶. К концу XIX века эта цифра (включая земства и иные органы самоуправления) выросла в 19,5 раза и достигла 95 099 человек⁷. Значительно изменилось за это время соотношение чиновничества и населения: в 1727 году оно составляло 1:3228⁸, а в 1897-м -1:310. Вместе с тем, этот показатель был ниже, чем в ведущих странах Западной Европы⁹. По своему социальному происхождению более 78 % чиновников середины XVIII века были не из дворян, причем более 48 % были потомственными приказными, более 10 % – из разночинцев, а остальные представляли практически все социальные группы населения империи. При этом около 20 % чиновников этого времени выслужили дворянство службой¹⁰. После издания Манифеста о вольности дворянства соотношение стало меняться в пользу дворянства, которое в начале XIX века составляло уже до половины российской бюрократии. Однако, после реформ 1860-х годов соотношение вновь изменилось в пользу разночинцев, к началу XX века составлявших уже до 75 % российского чиновничества. Национальный и конфессиональный состав бюрократии, в соответствии с политикой кооптации местных элит, также был достаточно разнообразным, однако, влияние национальной принадлежности на характер деятельности чиновника, в особенности в центральном аппарате, на протяжении имперского периода менялось по мере формирования понятия национальной идентичности. В целом, уровень лояльности общеимперским интересам у представителей национальных элит в высшей бюрократии, как и степень их ассимиляции, был весьма высок.

Что касается офицерского корпуса, то он сам по себе являлся одним из каналов рекрутирования местных элит. Причем, происходило это уже на стадии получения военного образования. Так, при создании в 1731 году Сухопутного шляхетского кадетского корпуса устанавливалось соотношение в нем русских и остзейцев – 3:1. При этом приписывалось, чтобы у русских кадетов в услужении находились выходцы из Прибалтики, а у остзейцев – русские, «дабы тем способом всякой наилучше другим языком обучаться и к оным привыкать мог»¹¹. Уже в петровское время была установлена норма соотношения русских и иностранцев в составе офицерского корпуса 3:1, однако, реально иностранцы составляли в то время примерно 13 %. В начале XIX века, в период Отечественной войны 1812 года, число офицеров с «нерусскими» фамилиями было еще меньше – 9-11,1 %, и это при том, что значительную их часть составляли подданные Российской империи – выходцы с национальных окраин. В то же время, их доля в составе высшего командного состава русской армии была выше. По мнению В.М. Безотосного, карьерным успехам служивших в русской армии носителей иностранных фамилий способствовал и их более высокий, по сравнению с русскими дворянами, образовательный уровень. Из 550 генералов «нерусские» фамилии носили более 38 %, но при этом чуть менее половины из них были выходцами из Прибалтики, Закавказья и Польши, а остальные – представителями различных европейских государств, часть из которых также являлись российскими подданными. Вместе с единоверцами из Греции, с Балкан, из Закавказья православные в генералитете этого времени составляли 66,5 %. В начале XX века число лиц с иностранными фамилиями в составе офицерского корпуса несколько возросло и составило 15–20 %, главным образом за счет выходцев из Прибалтики¹².

Данный текст является ознакомительным фрагментом.