ГЛАВА V. ВЕНГРИЯ. 1790–1814

ГЛАВА V. ВЕНГРИЯ. 1790–1814

I. Венгрия во время Французской революции

Леопольд II и пробуждение конституционализма (1790–1792). Смерть Иосифа II, хотя уже наполовину побежденного и смирившегося, встречена была мадьярами как надежда на освобождение. Собрания комитатов состоялись без особого созыва, и здесь послышались речи, внушенные знаменитой клятвой в зале Jue de раumе и «Декларацией прав человека». Однако в этой стране традиций, по строю своему более похожей на Англию, чем на Францию, больше ссылались на исторические прецеденты, чем на отвлеченные принципы. В силу именно этих прецедентов Пештский комитат, самый радикальный из всех, заявил, что беззакония, совершенные в царствование Иосифа, должны повлечь за собой низложение династии. Наиболее умеренные требовали немедленного созыва сейма, который не собирался уже двадцать пять лет. Умный Леопольд II понял, что для него самого необходимо и даже полезно восстановить это собрание в полной его силе, и одним из первых его мероприятий было распоряжение о созыве сейма в июне. Он видел, что национальное пробуждение, если к нему отнестись должным образом, может быть не угрозой, а силой. Поэт Бароти писал: «Радуйся, дорогая моя родина! Можешь радоваться и ты, Австрия: корона прочно держится на твоем челе, когда мадьяр охраняет тебя». Последний стих является истинным выражением венгерской истории в течение тяжелого двадцатипятилетнего периода, который теперь начинался.

На выборах выступили две партии, обе одинаково исполненные патриотизма, но одна — консервативная, другая — демократическая. Первая оказалась в значительном большинстве и обязала своих депутатов стоять за сохранение как независимости и старой конституции, так и аристократических привилегий. Этим объясняется то обстоятельство, что новый король, давно уже прославившийся в Тоскане своими гуманными и реформаторскими идеями, явился в сейме защитником низших классов венгерского общества против чрезмерно аристократического либерализма. Для крестьян, угрожающее поведение которых, по его мнению, требовало уступок, а по мнению дворян — жестоких репрессий, он добился свободы передвижения, но ему не удалось добиться отмены телесных наказаний. Точно также городским обывателям и сербам сделано было несколько уступок в области распространения на них общего Законодательства и установления веротерпимости. Протестанты с радостью приняли 17 статей, являвшихся прогрессом в отношении веротерпимости.

В политических вопросах между королем и венгерским народом в течение двух лет этого короткого царствования господствовало почти полное согласие. Мы говорим — почти, потому что Леопольд решительно устранял всякое вмешательство венгерского сейма в австрийские дипломатические и военные дела.

Во время своего коронования и позднее король выполнял весь ритуал и признавал все вольности, имевшие цену в глазах мадьяр: коронование нового монарха должно происходить не позднее шести месяцев после вступления его на престол. Корона св. Стефана должна оставаться в Вуде. Король от времени до времени будет жить в Венгрии. Наместник (в то время эрцгерцог Александр, позднее в течение долгого времени эрцгерцог Иосиф) будет наблюдать за выполнением законов. Король должен сохранять в неприкосновенности королевство и его границы. Мадьярскими делами он может заниматься не иначе, как при содействии советников-мадьяр; он не может применять в Венгрии законов, которыми управляются другие его владения. Сейм, от которого зависит рекрутский набор и взимание налогов, будет созываться по крайней мере каждые три года. На протяжении долгого царствования сына императора Леопольда эти принципы часто не соблюдались, но никогда не были забыты.

Реакция при Франце II и процесс венгерских «якобинцев». С 1792 года события во Франции вызывают резкий поворот общественного мнения. Аристократическая партия, опасаясь за свои идеи, свой авторитет и свои замки, склоняется в сторону абсолютизма. Демократическая партия, недавно опиравшаяся на корону, становится очень малочисленной и, лишившись вскоре всякой свободы слова и печати, находит единственное убежище в тайных обществах. Скажем несколько слов о последстйиях этой двойной перемены.

Сейм 1792 года, созванный Францем II к его коронованию, был воплощением монархической преданности. Он согласился на требование правительства дать людей и деньги для нового крестового похода во имя реакции. Сейм отложил все проекты реформ, кроме одного закона, внушенного тем настроением, которым одушевлено было предшествовавшее собрание, а именно — закона о преподавании мадьярского языка. Но успехи этого языка уже не представляли никакого интереса; он был едва ли не на подозрении; языки латинский и немецкий казались более благонадежными. Мало кто высказывался на сейме против притеснений, на которые снова жаловались протестанты, против строгостей цензуры, против всеобщей реакции.

Одно очень серьезное обстоятельство ускорило это движение. Несколько демократов сговорились организовать в королевстве революционную пропаганду. У них было четверо вождей: Мартинович, передовой священник из партии «иозефистов» вернувшийся из Парижа в восторженном настроении; Гайноци, объявивший себя «санкюлотом»; Лацкович, офицер и патриот, доходивший в своих взглядах до сепаратизма, мечтавший о конституции в современном духе; Сентмариай, увлекавшийся одновременно Монтескье, Руссо и Рейналем. Рядом с ними стояли граф Яков Жиграй и поэт Бачаньи, политическое настроение которого станет понятно из одной цитаты: «Вы, народы^ попавшие в цепи рабства благодаря гнусным козням… И вы, свирепые мучители своих верных крестьян, если вы хотите знать, что готовит вам грядущее, внимательно смотрите в сторону Парижа!» Повидимому, общество это насчитывало очень много участников, так как с августа 1794 по февраль 1795 года в Венгрии господствовала какая-то эпидемия арестов. Многие из тех, кому угрожал арест, прибегли к самоубийству. Около пятидесяти человек, обвиненных в государственной измене, были брошены в тюрьмы, в числе их — поэт Вершеги за то, что перевел Марсельезу. Другими жертвами явились Казинци, долго еще подвизавшийся на литературном поприще, и Сентьоби, молодой драматический писатель, которому суждено было вскоре умереть.

В чем же заключалась государственная измена? Этого никогда толком не могли объяснить. Реакция искала повода для устрашения. Процесс вели с непозволительным пристрастием. Пятеро вожаков и еще девять других обвиняемых, в том числе и четверо поэтов, выслушали смертный приговор. Семеро взошли на эшафот. Остальные семеро были помилованы и вместе с большим числом других, менее важных преступников, очутились в государственных тюрьмах. В стране водворилось спокойствие, впрочем истинные страсти мадьяр толкали их в совершенно противоположную сторону.

Венгрия и две первых коалиции (1792–1800). Именно с этого времени, т. е. с 1796 года, венгерская нация обнаружила решимость и пыл в борьбе за старый режим. До этого времени Отт и Гиулай (Дьюлай), Край и Альвинци со своими солдатами и соотечественниками не играли выдающейся роли. С возраставшим истощением наследственных земель они выступают на первый план, и Франц II сознает необходимость созыва сейма, который, по его расчету, ни в чем не сможет ему отказать. И действительно, собрание и богатые частные лица соперничают в принесении жертв.

Парламентская жизнь в 1796 году этим и ограничивалась. Два депутата, заговорившие было о правах нации, были выгнаны из собрания. С1797 по 1799 год вся поэзия страны проникнута до крайности воинственным духом; исключение составляют произведения, которые слагаются в тюрьме, где «якобинец» Бачаньи, все еще верный своим французским симпатиям и своей ненависти к контрреволюционной коалиции, восклицает при виде птички, щебечущей на решетке окна: «Она поет о тебе, свобода!» Совершенно иными мотивами вдохновляется Чоконай, молодой солдат «восстания», т. е. дворянского конного ополчения, которое было создано, чтобы преградить путь Бонапарту. Поэту Чоконай суждено было умереть очень молодым, и он прославляет преждевременную смерть генерала Гоша, который «один превосходит собою всех героев древности во всем, кроме числа прожитых лет». Но эта песнь — исключение в творчестве Чоконая. Его лира призывает соотечественников к оружию. Действительно, после сражения при Тарвизе, когда гусары полковника Федака погибли, спасая эрцгерцога Карла, леобенские мирные переговоры нисколько не охладили военного пыла Венгрии. Семнадцатилетний поэт Берженьи говорил, что возродился Леонид, более того — что воскресли Арпад и Ян Гуньядь. Но мир в Кампо-Формио повлек за собой роспуск дворянского ополчения.

Однако усердие дворянства не успело остыть, и оно решительно бросилось во вторую войну, хотя первая уже обошлась королевству Венгрии в 100 ООО человек и 30 миллионов флоринов. Гусары сыграли печальную роль в трагедии, которой закончился Раштадтский конгресс[50], но генералы и солдаты в кампании 1799 года вели себя доблестно, — Чоконай воспел их победы в небольшой поэме, озаглавленной Победа справедливости, и приветствовал приближение царствования Людовика XVIII, достойного преемника Генриха IV. Вот до чего дошла Венгрия накануне 18 брюмера!

II. Венгрия с 1800 по 1814 год

Период охлаждения. Сеймы 1802 и 1805 годов. Во время кампании, ознаменованной битвами при Маренго и Гогенлиндене, мадьяры еще служили Австрии со всем своим военным пылом; и в следующий год непрерывный прилив дворянства в ополчение поддерживал Австрию в мирных ее переговорах. Как только заключен был мир, стали выясняться ужасные бедствия, причиненные войной. Поля, плохо обработанные стариками или слабыми подростками, давали скудный урожай, а потом последовал и голод, особенно в 1800–1801 годах. Вино продавалось плохо. Что касается денежного кризиса, то Чонградский комитат описывал его следующим образом: «Отлив звонкой монеты для уплаты жалования войскам и выпуск бумажных денег делают нашу жизнь нестерпимой. Никто не питает доверия к этим фиктивным ценностям. Богатые теряют свое состояние; бедные умирают от голода, потому что, даже получая плату за свой труд, они не могут разменять своих бумажек».

Средством от всех этих бедствий было национальное собрание. Действительно, король созвал его 2 мая 1802 года, — ради общественного блага, как он уверял, а в сущности, чтобы добиться от него отказа, в пользу австрийского правительства, от права вотировать рекрутский набор. Депутаты отказались пожертвовать этим конституционным принципом, но по настоянию верхней палаты, все более и более склонявшейся, к абсолютизму, вотировали на время значительное увеличение армии.

Добившись этого результата, король отнесся безучастно к обсуждению экономических реформ, за исключением проекта национального банка, который, в свою очередь, всполошил дворянство с его реакционными предрассудками. В конце концов собрание разошлось, не сделав ничего полезного.

Напротив, в последующие годы личная и коллективная инициатива добилась некоторых успехов. Комитаты предприняли осушку и проведение каналов на венгерской равнице. Просвещенные крупные землевладельцы Фестетич, Эстергази, Сеченьи основывают земледельческие школы, национальный музей, мадьярский театр. По всем этим причинам война, снова возгоревшаяся в 1805 году, не вызвала у венгров никакого энтузиазма. На сейм, созыв которого был в конце августа назначен на середину октября, не возлагали особых надежд. Поражение явилось кстати, чтобы поднять дух этой нации, которая на протяжении всей своей истории проявляет особенное величие в несчастье. Известие об Ульме вдохновило Верженьи, который сказал своему народу: «Ступай, еще раз прояви дух Цриньи, подражай ему в том, в чем была его истинная слава, — в смерти». Собрание решило, что правительству нельзя отказать в требуемых жертвах, но оно уже не проявило воодушевления 1796 года, а национализм получил удовлетворение в законе об употреблении и преподавании мадьярского языка.

Как до, так и после Аустерлица, несмотря на то что венгерские полки отличились при Кальдиеро, соседняя с Пожонью (Пресбургом) область была как бы нейтрализована. Генерал Пальфи, маршал Даву и даже эрцгерцог-наместник Иосиф словно сговорились не трогать страны и ее жителей. От венгров Наполеон ожидал еще большего: он приказал Фуше напечатать во французских газетах, очень распространенных, по его словам, среди венгров, ряд статей, с целью показать им, что Австрия и Англия обманывают их. Заключение мира расстроило все эти планы, с которыми мы скоро опять встретимся.

Мир создал для Венгрии высокое положение уже по одному тому, что император австрийский, вытесненный из Германии, отныне являлся прежде всего носителем короны св. Стефана.

Оппозиция на сейме 1807 года. Австрийское правительство особенно нуждалось в Венгрии, в ее конституции, в постановлениях ее сейма для проведения военных преобразований, предпринятых эрцгерцогом Карлом. Извещение о созыве сейма разослано было 8 февраля 1807 года, в самый день битвы при Эйлау; уже строились планы, угрожавшие Наполеону и великой армии, находившейся тогда в Польше. «Ввиду необходимости готовиться к войне во время мира» ставились требования о правильных рекрутских наборах, установленных раз навсегда, и о взимании с истощенной страны чрезвычайного налога. Молодой выдающийся оратор Павел Надь руководил нижней палатой, обычно враждовавшей с верхней палатой, пропитанной придворным духом. Что касается денежных жертв, то знатные представители народа не пощадили ни своих сограждан, ни самих себя; они приняли постановление об уплате одной шестой части всех доходов, без всяких льгот, и одного процента со стоимости всех движимых имуществ. Но они упорно отказывались отдать в руки Австрии право объявления рекрутских наборов и созыв всеобщего ополчения. Павел Надь, впрочем, клеймил всякий проект войны. Его благородное слово раздавалось также в защиту малоимущих плательщиков налогов. Правительство, которое, впрочем, добилось необходимого ему в данное время количества солдат, было удовлетворено лишь наполовину; оно выразило свое недовольство тем, что отказалось принять какие-либо меры к смягчению кризиса денежного обращения. Только мадьярский язык делал успехи и в законах и в быту; в 1807 году начинается новый период истории венгерской литературы; в нем господствуют братья Кишфалуди, лучшие поэты — один лирик, другой драматург — каких когда-либо имела до той поры Венгрия.

Восстание против Наполеона (1808–1809). Вести из Испании резко изменили положение дел. Распространился слух, будто после Жозефа, короля испанского, появится Люсьен, король венгерский. Мадьяры восхищались восстанием испанцев против «всеобщего тирана» и вовсе не склонны были признать правильным сравнение Матвея Корвина с Наполеоном, продиктованное самим императором Майнцской газете. Обрадованный таким поворотом дела Франц II снял узду с мадьярской печати, принявшей сторону правительства, и не побоялся созвать новый сейм, которому удалось изгладить воспоминания прошлого года. Действительно, на сейме ярко проявилась полнейшая лояльность. К двенадцати тысячам рекрутов, набор которых был разрешен уже раньше сейм прибавил еще двадцать тысяч и очень значительно увеличил численность дворянского ополчения («восстания»). Когда в первые весенние дни 1809 года война казалась очень близкой, наместник, эрцгерцог Иосиф, разъезжал по стране, обращаясь к собраниям рекрутов с речами и требуя лошадей, фуража, хлеба; реквизиции эти были незаконны, но их выполняли, а сам эрцгерцог оправдывал их, заявляя: «Дело идет о том, сохраним ли мы свою конституцию и законы, или нам придется оплакивать гибель самого имени мадьяр». Мнение эрцгерцога разделяли не только офицер-поэт Кинь фалуди, который издает Патриотическую речь к венгерскому дворянству — пламенный панегирик национальным армиям, но и бывший переводчик Марсельезы Вершеги, написавший лирическую пьесу Мадьярская верность.

После первых поражений съезд вооруженного дворянства назначен был в Дьёре (Рааб). Нам нет надобности рассказывать о военных событиях, которые разыгрались там, а также при Эсслинге и Ваграме; но приходится особенно подчеркнуть изумительную прокламацию, с которой Наполеон обратился к венграм из своей главной квартиры в Шёнбрунне (15 мая). Каждая фраза попадала в цель; приведем главнейшие места: «…Ваш образ действий, неизменно оборонительный, и мероприятия, намеченные последним вашим сеймом, достаточно показали, что ваше желание клонится к сохранению мира… Я предлагаю вам неприкосновенность вашей территории, вашей свободы и ваших государственных учреждений в том виде, в каком они существовали, или же измененном по собственной вашей воле… У вас есть свой национальный быт, национальный язык… вернитесь же к национальному существованию! Пусть у вас будет король по собственному вашему выбору — король, который будет царствовать только у вас (одно время он имел в виду князя Эстергази)… Соберитесь по примеру ваших предков национальным сеймом на Ракошской равнине». Под этим воззванием подпись — Яа-полеощ и это действительно писал Наполеон, но, повидимому, не без участия Бачаньи. Старый «якобинец» вышел из своего уединения на призыв Маре, старого своего товарища по государственной тюрьме в Куфштейне; он был не только переводчиком, но, вероятно, и вдохновителем этой прокламации, более замечательной по своему местному колориту, чем важной по практическим своим последствиям. В 1809 году она не могла иметь того действия, которого можно было ожидать от нее раньше, в 1805 или в 1807 годах. Мадьяры всюду бились с ожесточением, за исключением только самого Рааба, где сказалась неопытность дворянства в военном деле; виною этому было само правительство, постоянно относившееся к дворянству с недоверием. Пештский комитат писал королю: «Этого не случилось бы, если бы ваше величество следовали советам своих верных мадьяр».

Сейм 1811 года и конец войны. С 1808 по 1810 год расстройство экономической жизни приняло ужасающие размеры. Чтобы получить 100 флоринов звонкой монетой, требовалось уже не 200, а 1000 флоринов бумажками! А между тем, в то время как в королевстве вместе с нуждой росло недовольство, в Вене водворялся меттерниховский абсолютизм. Министр финансов граф Валлис вздумал выпустить новые банкноты, на которые приходилось обменивать старые, теряя при этом 80 процентов их стоимости. Мадьяры противились этому жестокому мероприятию более энергично, чем жители других австрийских владений; пришлось согласиться на созыв нового сейма, который занялся преимущественно финансовыми делами. Правительство заговорило здесь языком необычайно резким и бестактным. Этим путем оно стремилось добиться от подданных жертв, необходимых ему для следующих трех целей: для обеспечения вновь выпущенных бумажных денег, для амортизации, путем которой можно было бы постепенпо их изъять, и, наконец, для покрытия новых военных расходов. Наместник, эрцгерцог Иосиф, истинный патриот, добился от своего августейшего родственника перемены тона и некоторых уступок, а от собрания — огромных субсидий.

Стороны расстались довольно недружелюбно накануне решительной борьбы, во время которой мадьяры выполнили свой воинский долг не то чтобы равнодушно, но и без увлечения. Даже в начале 1814 года Пештский комитат, при всей своей радости по поводу отмщения, все-таки настаивал на восстановлении законности: «Если законом воспрещается всякий рекрутский набор без постановления о том сейма, то патриотам предоставляется вступать на службу каждому в отдельности». Эти придирки раздражали Франца, который после окончательной победы дал одной мадьярской депутации следующее, более отеческое, чем либеральное, наставление: «Относитесь с полным доверием к государю, у которого нет иной цели, кроме вашего счастья».