Военный совет заседает

Военный совет заседает

Начавшие набирать скорость аресты среди высшего руководства РККА вызывали недоумение у командно-начальствующего состава армии и флота, порождали самые невероятные слухи и сплетни, тем самым содействуя созданию чувства неуверенности, политической и правовой незащищенности. Проанализировав подобную информацию с мест, в Москве посовещались и решили, что необходимо срочно рассеять такие сомнения, приняв незамедлительные меры ж» укреплению значительно пошатнувшегося морально-политического состояния кадров РККА. Именно с этой целью Сталин и Ворошилов через день после ареста Якира и Уборевича собирают расширенное заседание Военного совета при наркоме с участием членов Политбюро ЦК ВКП(б).

Какие конкретно чувства испытывали в те дни командиры и политработники в войсках, что за сомнения их одолевали, хорошо видно из неопубликованных воспоминаний бригадного комиссара Н.Г. Конюхова, в июне 1937 года занимавшего пост военкома танковой бригады в Белорусском военном округе. Учитывая, что это чуть ли не единственное письменное свидетельствованного участника данного заседания Военного совета (1–4 июня 1937 года), дадим более подробную выдержку из них.

«В мае 1937 года по нашему Белорусскому военному округу проходила окружная партийная конференция. Надо сказать, конференция была весьма бурной по вопросам боевой и политической подготовки. Некоторые командиры-единоначальники противопоставляли боевую (строевую, тактическую, стрелковую) подготовку политической. На конференции стали известны такие факты. Командир 4 й кавдивизии Г.Е. Жуков издал приказ о том, что всякая работа политотдела дивизии и партбюро полков планируется штабами. А Конев Иван Степанович на совещании начсостава 2 й стрелковой дивизии (которой он в то время командовал. – Н.Ч.) сказал: «…Если настанет час испытаний, то с чем будем воевать – с винтовкой или с марксизмом?» (Удивительно то, что такие «кощунственные» слова прозвучали из уст бывшего комиссара дивизии и корпуса. – Н.Ч.)

Это было полным голосов сказано, что стрелковая, тактическая подготовка – главное, ведущее и уравнять боевую подготовку с политической нельзя.

На партийной конференции эти выступления были подвергнуты резкой критике и связаны с именем командующего войсками И.П. Уборевича, который, видимо, готовился сказать свое мнение по этому вопросу в заключительном слове, но сказать ему не пришлось.

На третий день партийной конференции, утром, член Военного совета А.И. Мезис объявил, что сегодня ночью арестован командующий войсками И.П. Уборевич, это сообщение партийной конференцией было принято, как удар обухом по голове. Как-то так получилось, что резкая критика как бы послужила причиной или материалом его ареста. Но в критике говорилось, чтобы еще выше поднять качество боевой и политической подготовки.

А день спустя после партийной конференции меня в числе других командиров и политработников на первое июня 1937 года вызвали в Москву.

В машине, между Белорусским вокзалом и Кремлем, куда нас пригласили, в хронике газеты «правда» я прочитал, что «…сегодня ночью самоубийством покончил жизнь Я.Б. Гамарник, начальник Политуправления РККА».

К тому, что мы уже знали об аресте И.П. Уборевича и то, что прочитал в газете о Гамарнике, наш вызов в Кремль мне показался зловещим.

После завтрака нас пригласили в Малый зал ЦИК СССР. Нарком внутренних дел СССР Ежов и нарком внутренних дел Украины Леплевский (Конюхов здесь несколько опережает события. Леплевский займет названную должность сразу после суда над М.Н. Тухачевским. А в начале июня 1937 года он был начальником Особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. – Н.Ч.) раздали нам «собственноручные» показания Тухачевского, Якира, Корка, Фельдмана, Путны, Эйдемана. Показаний Уборевича еще не было. По мере ознакомления с «показаниями» наше мрачное настроение перерастало в гнев против заговорщиков государственного переворота и измены Родине. И только после ознакомления с показаниями «заговорщиков» в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б) маршал А.И. Егоров открыл заседание Военного совета…»

С докладом «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА» выступил К.Е. Ворошилов. Известно, что кроме постоянных членов на Военное совете присутствовало 116 военных работников, приглашенных с мест и из центрального аппарата наркомата обороны. Необходимо отметить и тот факт, что к началу работы Военного совета, то есть к 1 июня 1937 года, 20 его членов уже были арестованы как «заговорщики».

Вот их имена: Маршал Советского Союза М.Н. Тухачевский; командармы 1-го ранга И.П. Уборевич, И.Э. Якир; командарм 2-го ранга А.И. Корк; армейские комиссары 2-го ранга Л.Н. Аронштам, Г.И. Векличев, Г.А. Осепян; комкоры Э.Ф. Аппога, М.И. Василенко, И.И. Гарькавый, Б.С. Горбачев, Н.А. Ефимов, Е.И. Ковтюх, И.С. Кутяков, А.Я. Лапин, В.М. Примаков, С.А. Туровский, Б.М. Фельдман, Р.П. Эйдеман; комдив Е.С. Казанский.

Возвратимся к воспоминаниям Н.Г. Конюхова. Он пишет, что «…нового мы ничего не узнали. К.Е. Ворошилов добросовестно изложил добытые показания заговорщиков и от себя добавил такой факт, как-то в наркомат попала записка бывшего командира 15-го механизированного корпуса Шмидта (так в тексте воспоминаний. На самом деле комдив Д.А. Шмидт на день своего ареста в начале июля 1936 года командовал в Киеве 8 й механизированной бригадой. – Н.Ч.), где он на имя Ворошилова писал: «…Помогите мне, ведь Вы, Климент Ефремович, меня знаете лучше всех, я не совершал никаких преступлений…»

После получения записки, говорит дальше Ворошилов, я звоню Н.И. Ежову:

– Что там вышло у Шмидта?

Ежов мне ответил:

– Есть такой у нас.

Дня через три Ежов обещал доложить более подробно. И что же я узнал? Оказывается, этот Шмидт готовил на меня покушение в театре оперы и балета в Киеве, когда мы смотрели концерт для участников Больших Киевских маневров. Теперь подумайте, как я могу вмешиваться в аресты, которые проводятся НКВД, сказал в заключение Ворошилов».

Конюхов в основном верно передает содержание доклада наркома обороны. Вот только относительно записки комдива Д.А. Шмидта он ошибается – о ней Ворошилов говорил тремя месяцами раньше, на пленуме ЦК ВКП(б): «Вот другой тип – Шмидт Дмитрий; этот уже в «генеральском чине», комдив. Он тоже написал мне и тоже апеллирует к моим чувствам. Вот его письмо.

«Дорогой Климентий Ефремович! Меня арестовали и предъявили чудовищные обвинения, якобы я троцкист. Я клянусь Вам всем для меня дорогим – партий, Красной Армией, что я ни на одну миллионную не имею вины, что всей своей кровью, всеми мыслями принадлежу и отдан только делу партии, делу Сталина. Разберитесь, мой родной, сохраните меня для будущих тяжелых боев под Вашим начальством».

Как видите, в этом, хотя и кратком письме, но сказано все, ничего не упущено. Предатель Шмидт с достойной двурушника циничностью даже заботится о том, чтобы я был его начальником «в будущих тяжелых боях». А через месяц этот наглец, будучи уличен фактами, сознался во всех своих подлых делах, рассказал во всех подробностях о своей бандитской и контрреволюционной работе…»[13]

Напрасно стучался Дмитрий Шмидт в двери сердца Клима Ворошилова, отчаянно надеясь найти там ответный отклик. Тщетны были его усилия доказать свою непричастность к преступлениям, инкриминируемым ему. Не пошел ему навстречу Ворошилов, как не пошел и Сталин, к которому, как к последней инстанции, обратился Шмидт с таким вот заявлением:

«Все обвинения – миф, показания мои – ложь на 100%. Почему я давал показания, к этому мало ли причин… Я у Вас прошу не милости. После моего разговора с Вами совершить какое-нибудь преступление перед партией, это было бы в меньшей мере вероломство… Пишу я Вам, зная, что Вы можете все проверить… Дорогой Сталин! Самое основное, что я ни в чем не виновен… Честному человеку, бойцу и революционеру не место в тюрьме…»[14]

Широко используя сфабрикованные в ГУГБ НКВД (отделы Леплевского, Миронова, Слуцкого) ложные показания арестованных командиров РККА, Ворошилов в своем докладе утверждал (цитируется по стенограмме): «Органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии.

О том, что эти люди – Тухачевский, Якир, Уборевич и ряд других людей – были между собой близки, это мы знали, это не было секреток. Но от близости, даже от такой групповой близости до контрреволюции очень далеко… В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному, в присутствии т.т. Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т.д. Потом на второй день Тухачевский отказался от всего сказанного… Тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить совещание П.Б. (Политбюро ЦК ВКП(б). – Н.Ч.) и на заседании подробно разобрать в чек тут дело. И вот на этом заседании мы разбирали все эти вопроса и опять-таки пришли к прежнему результату.

Сталин: Он отказался от своих обвинений.

Ворошилов: Да, отказался, хотя группа Якира и Уборевича на заседании вела в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно».

О том, что в середине 30 х годов между наркомом Ворошиловым и группой молодых военачальников РККА во главе с Тухачевским существовали серьезные разногласия, – факт давно известный. И на данном совете глава военного ведомства еще раз, притом публично, признал это. Суть разногласий сводилась к разнице взглядов на концепцию строительства и развития Вооруженных сил СССР. Со значительным опозданием, с большими потугами, но в итоге все же побеждала линия Тухачевского и его сторонников. Это касалось технического переоснащения армии и флота, методов обучения личного состава боевой подготовке, взглядов на применение технических родов войск (танки, авиация, связь), а также на использование кавалерии в современной войне. Последнее обстоятельство стало камнем преткновения в споре двух сторон.

Упрек Тухачевского в том, что Ворошилов окружил себя группой лиц, лично преданных ему, которые фактически и вершили все дела в наркомате обороны, не лишен основания, хотя и не в полной мере. Не удивительно. что нарком наиболее благоволил к лицам из числа командно-начальствующего состава «выходцам из рядов 1 й Конной армии. К ним он относился крайне доброжелательно при назначении на должности, им отдавал преимущество при направлении на учебу, при представлении к наградам. Известно также, что в конце 20 х и в 30 е годы наибольшее количество орденов Красного знамени имели командиры, носившие звание конармейца. А что касается ближайшего окружения наркома, то оно также легко поддается расшифровке: инспектором кавалерии РККА был С.М. Буденный, ближайший соратник Ворошилова. Весь руководящий состав этой инспекции состоял из питомцев 1 й Конной (И.Д. Косогов, С.А. Зотов, И.В. Тюленев и другие). Для особо важных поручений при Ворошилове состоял Г.М. Штерн, бывший военком 7 й Самарской кавдивизии.

Смотрели в рот своему патрону, слепо и безоговорочно выполняли все его указания начальник Генштаба РККА Маршал Советского Союза A.И. Егоров (что бы он потом не говорил своему следователю и не писал в собственноручных показаниях после ареста), начальники ведущих управлений Красной Армии: механизации и моторизации – И.А. Халепский, Химического – Я.М. Фишман, ВВС – Я.И. Алкснис, ВМС – В.М. Орлов. Именно их, в первую очередь, имел в виду ?.Н. Тухачевский, кидая в сердцах упрек своему непосредственному начальнику в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б). И пусть это было за праздничным столом, после принятая соответствующей дозы спиртного… Хотя бы и так! Вероятнее всего так оно и было. Ведь в народе справедливо говорят: что у трезвого на уме, у пьяного на языке. По рассказу Ворошилова и реплике Сталина видно, что Тухачевский на следующий день, взвесив на трезвую голову все обстоятельства «за» и «против», решил все же не обострять и так до предела натянутые отношения с Ворошиловым и его окружением. Поэтому и отказался от всего сказанного накануне. Но глубинные причины, лежавшие в основе их противоборства, так и остались налицо, что вновь подтвердилось на заседании Политбюро, о котором упомянул Ворошилов в своем докладе.

Взаимная личная неприязнь Ворошилова и Тухачевского сопутствовала им многие годы и сыграла не последнюю роль в судьбе последнего. По крайней мере, никаких попыток защитить своего заместителя в высших партийных инстанциях и в НКВД со стороны Ворошилова в имеющихся документах не обнаружено. Скорее всего было наоборот…

В докладе Ворошилов, понимая, что многие из собравшихся искренне недоумевают – как это он, «железный нарком», первый маршал страны, такой прозорливый и опытный, смог допустить, что его заместители Гамарник и Тухачевский, помощник по кадрам Фельдман, а также командующие войсками крупнейших приграничных округов Якир и Уборевич оказались шпионами, предателями, вредителями и антисоветчиками? Как такое вообще могло случиться и где же был он, нарком обороны?

Отвечая на эти назревшие, но так и не заданные ему вопросы, Ворошилов самокритично заявил: «Я как народный комиссар… откровенно должен сказать, что не только не замечал подлых предателей у но даже когда некоторых из них (Горбачева, Фельдмана и др.) уже начали разоблачать, я не хотел верить, что эти люди, как казалось, безупречно работавшие, способны были на столь чудовищные преступления. Моя вина в этом огромна. Но я не могу отметить ни одного случая предупредительного сигнала и с вашей стороны, товарищи… Повторяю, никто и ни разу не сигнализировал мне или ЦК партии о том, что в РККА существуют контрреволюционные конспираторы…»

Продолжая эту мысль, нарком призвал собравшихся не только сообщать («сигнализировать») в соответствующие органы и инстанции о наличии контрреволюционеров, но и развить этот процесс и вширь и вглубь – «проверить и очистить армию буквально до самых последних щелочек», при этом заранее предупредив, что в результате такой чистки «может быть, в количественном выражении мы понесем большой урон».

Таким образом, уже заранее уверовав, что в частях, соединениях и учреждениях Красной Армии имеется значительное число «врагов народа» (как мы помним, на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) он утверждал совершенно обратное), ее нарком стал внушать подозрение к командному, политическому, инженерно-техническому составу, в основной своей массе выходцам из рабочих и крестьян. Такой установкой Ворошилов санкционировал шельмование, увольнение из армии и флота, исключение из партии, арест лучших представителей не только высшего и старшего, но и среднего комначсостава. А иначе, по-другому его выводы и рекомендации, сделанные им в докладе, понимать невозможно.

Как уже упоминалось, перед началом работы Военного совета все его участники были ознакомлены с показаниями М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира и некоторых других «заговорщиков». Это создало напряженную атмосферу с самого начала работы совета. Доклад Ворошилова не внес прояснения в мрачное настроение собравшихся, вызвав только еще больше недоуменных вопросов. В президиум поступили записки с просьбой о необходимости выступления И.В. Сталина, ибо только он один, по мнению членов совета и приглашенных, мог сделать исчерпывающий анализ случившегося, внести определенную ясность, дать объективную оценку события в стране.

И вот 2 июня Сталин выступил перед участниками заседания. Из воспоминаний Н.Г. Конюхова: «Наконец маршал Егоров предоставил слово Сталину. Продолжительное время мы стоя приветствовали вождя, не давали ему говорить. И только после повелительного жеста наступило успокоение. Выступление Сталина забыть нельзя. (Еще бы! Над каждым сидящим в зале – как членом совета, так и не входящим в его состав – так сгустились тучи, что вот-вот мог грянуть оглушительный гром. Пример Тухачевского и его товарищей у всех был перед глазами. – Н.Ч.) Оно сохранилось у меня в памяти все это время и то, что было сказано тогда, мне кажется, что это говорилось вчера.

Приведу не только смысл выступления Сталина, но и его точные выражения, потому что после мне пришлось вести разъяснительную работу в частях по разоблачению «заговорщиков», о тех их замыслах и способах измены…

– Товарищи! – обратился к нам Сталин. – Я вижу на ваших лицах мрачность и какую-то растерянность. Понимаю, очень тяжело слушать о тех, с которыми вы десятки лет работали и которые теперь оказались изменниками Родины. Но омрачаться не надо. Это явление вполне закономерное. Почему иностранная разведка должна интересоваться областью сельского хозяйства, транспорта, промышленностью и оставить в стороне Красную Армию? Надо думать, наоборот – иностранная разведка всегда интересовалась Вооруженными Силами вашей страны, засылала шпионов, расставляла резидентов, чтобы знать уязвимые наши места…»

Сталин в своей речи постарался накрепко увязать Тухачевского и других арестованных военачальников с осужденными на процессах 1936 и начала 1937 года, а также с опальными и ждущими расправы деятелями партии – Н.И. Бухариным, А.И. Рыковым и другими «правыми». Сославшись на показания самих арестованных, он сделал вывод, что в стране был военно-политический заговор против Советской власти, инспирированный и финансировавшийся германскими фашистами. По его утверждению, руководителями этого заговора были Л.Д. Троцкий, А.И. Рыков, Н.И. Бухарин, Я.Э. Рудзутак, Л.М. Карахан, А.С. Енукидзе, Г.Г. Ягода, а по военной линии – М.Н. Тухачевский, И.Э. Якир, И.П. Уборевич, А.И. Корк, Р.П. Эйдеман и Я.Б. Гамарник.

«Это – ядро военно-политического заговора, – говорил Сталин, – ядро, которое имело систематические сношения с германскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов».

Сталин уверенно заявил, что из 13 названных им руководителей заговора десять человек, то есть все, кроме А.И. Рыкова, Н.И. Бухарина и Я.Б. Гамарника являются шпионами немецкой, а некоторые и японской разведок. Так, говоря о Тухачевском и других арестованных военных, он пригвоздил к позорному столбу измены каждого из них: «Он (Тухачевский. – Н.Ч.) оперативный план наш, оперативный план – наше святая святых, передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион… Якир – систематически информировал немецкий штаб… Уборевич – не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан – немецкий шпион, Эйдеман – немецкий шпион, Корк информировал немецкий штаб, начиная с того времени, когда он был у них военным атташе в Германии»[15].

По словам Сталина, подследственные Рудзутак, Карахан, Енукидзе (двое последних – старые холостяки. – Н.Ч.) были завербованы Жозефиной Гензи (Енсен), немецкой разведчицей-датчанкой, состоявшей на службе у германского рейхсвера. И она же помогла, по утверждению Сталина, завербовать Тухачевского.

Используя представленные Особым отделом ГУГБ НКВД СССР следственные материалы, Сталин в своем выступлении оклеветал многих военачальников, назвав их участниками военного заговора. Обвиняя этих лиц в шпионаже, он вновь заявил: «Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты, и эти господа сообщали им военные секреты… Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер, и они это дело готовили. Это агентура, руководящее ядро военно-политического заговора в СССР… Это агентура германского рейхсвера. Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе и завербовали шпиков, орудовавших в этом деле…»[16]

Но почему же все-таки именно германские шпионы, а не какие-либо другие? Например, польские, итальянские, французские, английские? Все дело, оказывается, упирается в то, что названные лица в разное время бывали в Германии по служебным или личным (лечение) делам.

В воспоминаниях Н.Г. Конюхова отдельные фрагменты последующей части выступления Сталина выглядят так:

– Вот тут выступал Кулик и говорил, что Тухачевский врагом народа оказался потому, что он бывший помещик. Эта точка зрения неправильная, она биологическая. Возьмем, например, заместителя Кагановича по наркомату путей сообщения Лившица (Яков Абрамович Лившиц, с 1935 года работавший заместителем наркома путей сообщения, был осужден к расстрелу по процессу Ю.Л. Пятакова в январе 1937 г. – Н.Ч.). Ведь Лившиц потомственный, кадровый рабочий ленинградских заводов, а оказался в стане врагов. Главное в том, что здесь сказалось перерождение… Тухачевский является шпионом в пользу Германии. Он был завербован тогда, когда учился в Академии Генерального штаба в Германии…

…Кто бы мог подумать, что бывший член Военного совета ОКДВА Аронштам окажется изменником, а сегодня это факт. (Армейский комиссар 2-го ранга Л.Н. Аронштам был арестован 31 мая 1937 года, то есть за день до начала работы данного заседания. Следствие только-только началось, а Сталин уже фактически объявляет обвинительное заключение – враг, изменник, шпион! – Н.Ч.). Однажды он прибыл ко мне и поставил вопрос о снятии маршала Блюхера. Задаю вопрос Аронштаму:

– Кого бы Вы хотели вместо Блюхера?

Аронштам ответил:

– Блюхер морально и физически разложился, забросил работу по воспитанию войск. Единственно, кто мог бы подойти вместо Блюхера, так это Уборевич или Якир.

– Проверю, тогда и приму решение, – ответил я Аронштаму.

Теперь же оказалось, что за спиной Аронштама стояла японская разведка, она требовала убрать Блюхера и назначить Уборевича или Якира из заговорщиков.

Когда я поручил проверить заявление Аронштама, то оказалось, что Блюхер отличный командующий, знает свой округ и ведет большую работу по воспитанию войск…

Сталин, как и всегда, здесь ставил на беспроигрышную, по его устоявшемуся мнению, карту противопоставления одних лиц другим. Сегодня он рьяно защищал маршала Блюхера, а через год с небольшим, на другом заседании Главного военного совета, с неменьшим усердием будет всемерно обливать его грязью, приписывая и припоминая ему неимоверное количество действительных и мнимых прегрешений, но пока на дворе лето 1937 года и Блюхер ходит в героях у народа и фаворитах у вождя.

– Он, конечно, разумнее, опытнее, чем любой Тухачевский, чем любой Уборевич, который является паникером и чем любой Якир, который в военном деле ничем не отличается, – заявил Сталин. – Поставьте людей на командную должность, которые не пьют и воевать не умеют – нехорошо. Есть люди с 10 летним командующим (так в тексте стенограммы. – Н.Ч.) опытом, действительно из них сыплется песок, но их не снимают, наоборот, держат…»[17]

Говоря о наличии на командной работе в Красной Армии таких стариков, из которых из-за их древности уже сыплется, по его образному выражению, песок, и обладающих большим опытом руководства войсками военных округов, Сталин не назвал конкретно ни одной фамилии. Но раз в контексте речь шла о Блюхере, то многие присутствующие на Военном совете вполне закономерно могли отнести слова генсека на его счет, хотя эго абсолютно было не по адресу: маршал всего лишь на шесть лет был старше Якира и Уборевича, и на три – Тухачевского, которых в соответствующих компетентных кругах Европы считали не только талантливыми, но и одними из самых молодых военачальников оперативно-стратегического звена. Чуть постарше (на 3–4 года) являлся Василий Константинович Блюхер и по отношению к некоторым другим командующим войсками военных округов. Из этой категории высшего командного состава самым пожилым (55 лет) являлся командарм 1-го ранга Б.М. Шапошников, однако к нему, видимо, унижающие достоинство слова насчет старости и песка не относились ввиду полнейшего доверия со стороны руководства партии: он только что во второй раз занял пост начальника Генерального штаба, сменив маршала Егорова.

По словам Н.Г. Конюхова, на заседании Военного совета Блюхер сидел в первом ряду и все видели на его лице большое удовлетворение от похвалы Сталина. Были рады и многие участники заседания тому, что один из авторитетных командующих, к тому же Маршал Советского Союза, оказался вне заговора.

Сообщив, что по военной линии уже арестовано 300–400 человек, Сталин высказал обвинение в адрес военных чекистов, заключающееся в том, что дело о военном заговоре они все-таки «прошляпили». Бросил он упрек и руководству партии: «Почему мы так странно прошляпили это дело? Ведь сигналы были! В феврале был Пленум ЦК. Все-таки как никак дело это наворачивалось, а вот все-таки прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных, В чем тут дело?»

Причину такого «прокола» Сталин видит в том, что достигнутые в социалистическом строительстве успехи вскружили голову некоторым людям: «Общая обстановка, поступательный рост и в армии, и в стране, и в партии, вот они у нас притупили чувство политической бдительности и несколько ослабили остроту нашего зрения. И вот в этой-то как раз области мы и оказались разбитыми…»[18] Он заявил, что наша разведка по военной линии плоха, слаба и засорена шпионами, что внутри чекистской разведки нашлась целая группа, работавшая на Германию, Японию, Польшу.

– Нужно проверять людей, и чужих, которые приезжают, и своих. Это значит надо иметь широко разветвленную разведку… Во всех областях разбили мы буржуазию, только в области разведки оказались битыми как мальчишки… Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки… разведка – это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение. И вот задача состоит в том, чтобы разведку поставить на ноги. Это наши глаза, это наши уши…»[19]

Если упреки Сталина о слабости разведки касались большинства собравшихся косвенным образом, то другое обвинение – об отсутствии своевременных «сигналов» с мест о недостатках, фактах вредительства, антисоветских действий – попадало, как говорится, не в бровь, а в глаз. Оценив «сигнализацию» с мест как плохо поставленное дело, вождь партии особо подчеркнул огромное значение своевременной информации:

– Плохо сигнализируете, а без ваших сигналов ни военком, ни ЦК ничего не могут знать… Каждый член партии, честный беспартийный, гражданин СССР не только имеет право, но обязан о недостатках, которые он замечает, сообщать. Если будет правда хотя бы на 5%, то и это хлеб…»[20]

Здесь же Сталин бросил упрек Генеральному штабу в отсутствии с его стороны должного контроля за деятельностью командующих войсками военных округов, в частности за работой Якира и Уборевича, а также за упущения в подборе и назначении кадров командно-начальствующего состава высшего звена. Особой критике в этом отношении подверглось Автобронетанковое управление РККА и его начальник командарм 2-го ранга И.А. Халепский, а также Командное управление, бывшие начальники которого (комкоры И.И. Гарькавый, Н.А. Ефимов, Б.М. Фельдман, комдив С.М. Савицкий) оказались к тому времени за решеткой в тюрьме.

Некоторое замешательство в зале вызвали слова Сталина:

– Военные заговорщики нами разоблачены вовремя. Они корней вниз армии не пустили. Этот заговор государственного переворота является заговором верхушки. Но нельзя думать, что враги не пытались кого-нибудь из вас, сидящих здесь, завербовать и вовлечь в свои коварные замыслы. Имейте мужество подняться на трибуну и сказать об этом, вам будет дарована жизнь и сохранено положение в армии.

Сталин дал честное слово, что такие люди будут прощены. Однако вполне естественно, что ни одного желающего признавать свое участие в заговоре и подниматься на трибуну-голгофу среди нескольких сотен участников заседания не нашлось, ибо все до единого понимали, что такой поступок означал бы на деле собственноручное подписание смертного приговора. Слишком сильным оказалось впечатление от следственных материалов по делу Тухачевского и очень прозрачны были угрозы Сталина, Ежова и Ворошилова.

На трибуну, конечно, поднимались, но совершенно с другой целью – заклеймить позором заговорщиков и заверить в своей полнейшей лояльности к партии и правительству, лично И.В. Сталину. Подобное проделал и командующий войсками Харьковского военного округа командарм 2-го ранга И.Н. Дубовой, личный друг Якира. Вот как это выглядит в протокольном изложении арестованного вскоре коменданта Московского Кремля комдива П.П. Ткалуна (протокол допроса от 20 февраля 1938 года):

«…В последний раз я виделся с Дубовым в 1937 году на военном совещании в Кремле в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б), на котором участникам совещания стало известно о признаниях Якира и других заговорщиков в своей антисоветской деятельности. Дубовой тогда сильно растерялся и струсил. Я его успокоил, заявив, что по официальной моей работе мне известно, что остальные участники заговора еще никем не выданы и не раскрыты органами НКВД и посоветовал ему в целях перестраховки, как бывшему заместителю Якира, выступить на этом совещании и мнимой искренностью отвести от себя возможные подозрения. Дубовой так и сделал, а я затем уверял его, что он выступил очень хорошо, во всяком случае его выступление звучало вполне искренне и правдиво».

Здесь, видимо, необходимо сделать поправку на то, что Ткалун на этом допросе и сам признается в своей мнимой антисоветской деятельности, всячески оговаривая себя и попутно еще целый ряд видных советских военачальников, в том числе и Дубового, с которым был в личной дружбе со времен гражданской войны. Что же касается приведенного выше эпизода с выступлением Дубового на заседании Военного совета, то тут многое требует уточнения, ибо имеются свидетельства диаметрально противоположного содержания.

Например, полковник И.В. Дубинский со слов жены Дубового написал следующее: «…Сразу же после процесса Тухачевского заседал Военный совет. Там клеймили «заговорщиков и гнусных шпионов». Ивану Дубовому дали слово последнему. И хотя Сталин, облокотившись на кресло оратора, пронизывал его глазами, Дубовой сказал: «Я верил в Якира как в старого партийца и испытанного бойца». Сталин, сев на место, долго еще и зло смотрел на командующего войсками харьковского военного округа. Вернувшись домой, Иван Наумович сказал жене: «Не верю в измену Якира. И чем бы это ни закончилось, подлости не мог сделать даже по отношению к мертвому, хотя некоторые ораторы и говорили, что «в Якире давно что-то чувствовалось»[21].

Пусть не удивляется читатель тому, что в приведенном отрывке своих воспоминаний автор, говоря о хронологии событий, переставил их местами. И дело здесь совсем не в почтенном возрасте мемуариста, хотя, безусловно, многое к тому времени стерлось в его памяти. Плюс выпавшие на его долю испытания, растянутые почти на два десятка лет: тюрьма, лагерь и ссылка. Вопрос, видимо, в другом – кадровый офицер Дубинский никак не мог воспринять того, как это возможно проведение заседания Военного совета по осуждению «заговорщиков» до окончания следствия по их делу и суда над ними. Именно поэтому у Дубинского, да и не только у него, прочно отложилась в памяти более логичная очередность – сначала следствие и суд, а затем уже обсуждение свершившегося. Как видим, они, эти два далеко не рядовых события – суд над Тухачевским и заседание Военного совета – не смазались в памяти современника и не перемешались друг с другом, несмотря на промежуток всего лишь в несколько дней в их проведении. Хотя по существу оба они касались одной и той же темы.

Члены Военного совета и приглашенные поверили или сделали вид, что поверили утверждениям Сталина и Ворошилова, приняв, как достоверные, показания арестованных военачальников. В частности, поверили многие из приглашенных на заседание. Выражая их позицию, Н.Г. Конюхов утверждает, что к тому времени «мы привыкли слушать и понимать Сталина без сомнений и оговорок. И никто не мог допустить мысли, что это была чудовищная провокация». В итоге участники Военного совета резко осудили «заговорщиков» и заверили Политбюро ЦК ВКП(б) в своей безграничной преданности партии и правительству.

Хотя Сталин с Ворошиловым и заверяли на Военном совете, что «заговорщики» корней вниз не успели пустить и это заговор верхушки армии, однако органы НКВД руководствовались, видимо, несколько иными установками. Не успели участники заседания приехать в свои соединения, как пошли массовые аресты высшего и старшего командно-начальствующего состава. Достаточно сказать, что из 42 человек, выступивших на Военном совете по докладам Ворошилова и Сталина, 34 были вскоре арестованы как «заговорщики».

Назовем эти имена, составлявшие цвет высшего комначсостава Красной Армии в середине 30 х годов: Маршалы Советского Союза В.К. Блюхер и А.И. Егоров; командармы 1-го ранга И.П. Белов и И.Ф. Федько; флагман флота 1-го ранга М.В. Викторов; армейский комиссар 1-го ранга П.А. Смирнов; командармы 2-го ранга Я.И. Алкснис, П.Е. Дыбенко, И.Н. Дубовой, М.К. Левандовский, А.И. Седякин; флагман флота 2-го ранга И.К. Кожанов; армейские комиссары 2-го ранга А.И. Мезис, Г.С. Окунев, И.Е. Славин; комкоры Я.П. Гайлит, И.К. Грязнов, Н.Н. Криворучко, М.П. Магер, М.О. Степанов, С.П. Урицкий, В.В. Хрипин; флагманы 1-го ранга К.И. Душенов, И.М. Лудри, А.К. Сивков; корпусные комиссары И.М. Гринберг, И.Г. Неронов, Б.У. Троянкер, В.Н. Шестаков; коринтендант А.И. Жильцов; комдивы Г.Г. Бокис, Д.А. Кучинский.

Что же касается членов Военного совета Г.И. Кулика и К.А. Мерецкова, также выступивших на одном из заседаний, носивших в июне 1937 года соответственно звания «комкор» и «комдив», то карающая длань НКВД настигнет их несколько позже других: Мерецкова в 1941 году, а Кулика – после окончания Великой Отечественной войны. Один из них (Мерецков) на заседания совета попал сразу же по приезду из республиканской Испании, где он исполнял обязанности советника начальника Главного штаба. В мемуарах, изданных в 1968 году, а посему значительно приглаженных рукой рецензентов, экспертов, цензоров и редакторов, он так описывает эти дни:

«Незабываем июнь 1937 года, когда я после девятимесячного отсутствия ступил на родную землю. Тогда радость возвращения была омрачена печалью и ужасом известия о том, что Тухачевский, Уборевич, Якир и другие видные военачальники разоблачены как изменники и враги. Адъютант наркома обороны Р.П. Хмельницкий поздравил меня с успешным возвращением и пригласил срочно прибыть в наркомат. Я ожидал, что мне придется рассказывать об испанских делах, и собирался доложить о том главном, что следовало, на мой взгляд, учесть как существенный опит недавних военных действий. Получилось же совсем по-другому. В зале заседания наркомата собрались многие командиры из руководящего состава РККА, и вскоре нас ознакомили с материалами относительно М.Н. Тухачевского и остальных. А еще через несколько дней в Кремле состоялось совещание высшего комсостава, на котором обсуждалось трагическое событие. Выступал ряд лиц и многие из них говорили о том, кого из числа обвиняемых они ранее подозревали и кому не доверяли.

Когда на совещании мне предоставили слово, я начал рассказывать о значении военного опыта, приобретенного в Испании. Обстановка была трудная, из зала слышались отдельные реплики в том духе, что я говорю не о главном. Ведь ни для кого не было секретом, что я долгие годы работал с Уборевичем бок о бок. И.В. Сталин перебил меня и начал задавать вопросы о моем отношении к повестке совещания. Я отвечал, что мне непонятны выступления товарищей, говоривших здесь о своих подозрениях и недоверии. Это странно выглядит: если они подозревали, то почему же до сих пор молчали? А я Уборевича ни в чем не подозревал, безоговорочно ему верил и никогда ничего дурного не замечал. Тут И.В. Сталин сказал: «Мы тоже верили им, а вас я понял правильно…»[22]

На выступлении Григория Ивановича Кулика следует остановиться отдельно, ибо оно выделяется среди остальных особым зарядом ненависти и злобы к арестованным его бывшим сослуживцам. То была, видимо, своего рода запоздалая месть более удачливым и талантливым людям, значительно обошедшим его по службе. Кулик всегда почему-то считал себя недооцененным со стороны начальства, хотя всем была известна многолетняя и неизменная благосклонность к нему со стороны Сталина и Ворошилова. Людям, достаточно близко знавшим Кулика, хорошо были известны большое его самомнение, преувеличенная оценка собственных заслуг в сражениях гражданской войны и строительстве Красной Армии в послевоенный период – это когда возглавляемое им Артиллерийское управление занималось вопросами модернизации вооружения и техники для Красной Армии. В начале 30 х годов, после окончания Особой группы Военной академии имени М.В. Фрунзе, Кулик для приобретения командного опыта был назначен на дивизию, а затем на корпус, откуда спустя некоторое время убыл в Испанскую Республику в качестве военного советника. Однако из Испании он вскоре возвратился, по крайней мере гораздо быстрее других советников его звания и ранга – Я.К. Берзина, К.А. Мерецкова. Почему это произошло, нам не удалось установить по имеющимся документам. Вместе с тем несомненно одно – вклад его в защиту республиканской Испании оказался невелик и потому, видимо, ни в одном из изданий, посвященных участию советских военных советников и специалистов в испанских событиях 1936–1939 годов, его имя не упоминается. Разве что в случае, когда упомянутый выше К.А. Мерецков в своих мемуарах «На службе народу» как-то мельком назвал генерала Купера (таков был псевдоним Кулика в Испании) – военного советника командующего Мадридским фронтом в конце 1936 года.

Пребывание в Испании оказало свое дополнительное влияние на комкора Кулика – он вернулся оттуда еще более самоуверенным и честолюбивым, жаждущим почета и славы. Современники утверждают, что обласканный Сталиным, Кулик стал вдвойне самонадеянным, не терпящим возражений, хотя каждый его «выход в свет» со своими предложениями и планами служил поводом для очередного анекдота в среде высшего комначсостава. Безусловно, не выступить на совещании, рассматривающем раскрытие в Красной Армии шпионской сети, в которую входили столь нелюбимые им (это еще мягко сказано!) Тухачевский, Якир, Уборевич и Корк, он просто не мог. Приведем фрагмент из этого выступления, используя стенограмму заседания Военного совета:

«Кулик: Я к Гамарнику никогда не ходил. Вот тогда, когда вызывали Говорухина, так они хотели представить дело. Я выпил вино и пригласил женщину, так они хотели меня скомпрометировать… Они говорили, что я бездарный человек. Ну, что там какой-то унтеришка, фейерверк (так в тексте стенограммы. Правильно: фейерверкер – воинское звание младшего командного состава в артиллерии русской армии, которое до революции имел Г.И. Кулик. – Н.Ч.). Уборевич так меня и называл «фейерверком». А вождь украинский Якир никогда руки не подавал. Когда Белов проводил в прошлом году учение осенью, как они избежались все, чтобы скомпрометировать это учение….

Я ошибся в Горбачеве (заместитель командующего МВО, затем командующий войсками Уральского военного округа, комкор. – Н.Ч.) он играл провокаторскую роль.., в военном отношении он бездарный… Корк – вообще дурак в военном деле.

Голос с места: Положим, он не дурак.

Кулик: Нет, Корк в военном деле безграмотный человек, техники не знает.

Буденный: Он только вопросы умел задавать.

Кулик: Начальник штаба Московского округа Степанов – сволочь… Первая сволочь – Гамарник…»[23]

Ничего конкретного, как видим, Кулик не сказал. И вообще это выступление более похоже на какой-то косноязычный бред пьяного или сумасшедшего, обильно приправленный бранью, нежели на слово солидного мужа, занимающего ответственный пост в Красной Армии. По Кулику выходило так, что все военачальники, о которых он говорил на заседании Военного совета, вообще неучи и бездари в военном отношении, хотя и находились длительное время на крупных должностях в центральном аппарате наркомата обороны и военных округах. Но тогда позволительно задать вопрос, который так и не прозвучал из уст кулика и ему подобных: а куда же смотрели ЦК партии и нарком Ворошилов, выдвигая и утверждая на соответствующие посты этих негодных командиров? Почему они допустили, чтобы «сволочи и безграмотные в военном деле» люди руководили ведущими, в том числе и приграничными, военными округами, и кузницей военных кадров – академией имени М.В. Фрунзе, возглавляли штабы и управления… Ведь за такие «проколы» в кадровых перемещениях следовало привлекать к самой суровой ответственности – как административной, так и партийной. А кого привлекать? Все указанные категории входили в номенклатуру ЦК ВКП(б) и наркома обороны. Значит, все упреки вольно или невольно летели бы в огород Ворошилова и других членов Политбюро и Кулик, при всей своей мужиковатой сущности, не понимать этого не мог.

Конечно, легко топтать людей, попавших в исключительно тяжелое положение. Кулик, по существу, тянул вторым голосом, подпевая Сталину и Ворошилову, уже высказавших свое отрицательное мнение по поводу заговорщиков. Остальным же, согласным с их точкой зрения, оставалось только подпевать в надежде, что их усердие будет достойным образом оценено. Что ж, Кулик не просчитался – поначалу появился приказ о назначении его командующим войсками Приморской группы ОКДВА, но буквально через несколько дней этот приказ отменяется и он возвращается на свою прежнюю должность начальника Артиллерийского управления РККА, сменив арестованного комкора Н.А. Ефимова. Не задержалось и очередное воинское звание «командарм 2-го ранга».

Приведенные отрывки из воспоминаний К.А. Мерецкова и стенограммы заседания Военного совета достаточно полно передают атмосферу, царившую на нем. И напрасно искать какой-то объединенный и дружный фронт находящихся на свободе военачальников в защиту арестованных и подвергнутых остракизму маршала, трех командармов и нескольких комкоров, еще вчера их многолетних сослуживцев и боевых товарищей. Разрозненные слова реабилитации отдельных из них все же звучали, как это видно у Дубового и Мерецкова (у последнего, видимо, сказалось длительное отсутствие в стране), а в целом главенствовали проклятия и ругательства в их адрес. Ирония судьбы – через короткое время подобный позор покроет имя большинства из присутствовавших 1–4 июня 1937 года в зале заседаний Военного совета при наркоме обороны.

Основные положения выступлений Сталина и Ворошилова на этом Военном совете в более кратком виде были изложены и доведены до войск в приказе наркома обороны (оформленном в виде обращения) № 96 от 12 июня 1937 года, опубликованном на следующий день в центральных газетах. Решение о подготовке такого приказа было принято еще 2 июня, за девять дней до суда над «заговорщиками».

«Товарищи красноармейцы, командиры, политработники Рабоче-крестьянской Красной Армии!

С 1 по 4 июня с.г. в присутствии членов Правительства состоялся Военный Совет при Народном комиссаре обороны СССР. На заседании Военного совета был заслушан и подвергнут обсуждению мой доклад о раскрытой Народным Комиссариатом Внутренних Дел предательской контрреволюционной военной фашистской организации, которая, будучи строго законспирированной, долгое время существовала и проводила подлую, подрывную вредительскую и шпионскую работу в Красной Армии.

11 июня перед Специальным Присутствием Верховного Суда Союза ССР предстали главные предатели и главари этой отвратительной шпионской изменнической банды: Тухачевский М.Н., Якир И.Э., Уборевич И.П., Корк А.И., Эйдеман Р.П., Фельдман Б.М., Примаков В.М. и Путна В.К.

Верховный суд вынес свой справедливый приговор! Смерть врагам народа! Приговор изменникам воинской присяге, родине и своей Армии мог быть только и только таким.

Вся Красная Армия облегченно вздохнет, узнав о достойном приговоре суда над изменниками, об исполнении справедливого приговора. Мерзкие предатели, так подло обманувшие свое правительство, народ, Армию, уничтожены.

Советский суд уже не раз заслуженно карал выявленных из троцкистско-зиновьевских шаек террористов, диверсантов, шпионов и убийц, творивших свое предательское дело на деньги иностранных разведок, под командой озверелого фашиста, изменника и предателя рабочих и крестьян Троцкого. В свое время верховный суд вынес свой беспощадный приговор бандитам из шайки Зиновьева, Каменева, Троцкого, Пятакова, Смирнова и других.

Однако список контрреволюционных заговорщиков, шпионов и диверсантов, как теперь оказалось, не был исчерпан осужденными тогда преступниками. Многие из них, притаившись под маской честных людей, оставались на свободе и продолжали творить свое черное дело измены и предательства.

К числу этих, оставшихся до последнего времени не разоблаченными, предателей и изменников откосятся и участники контрреволюционной банды шпионов и заговорщиков, свившей себе гнездо в Красной Армии.

Бывший заместитель Народного Комиссара обороны Гамарник – предатель и трус, побоявшийся предстать перед судом советского народа, покончил самоубийством.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.