Старым повесть, а молодым память

Старым повесть, а молодым память

Сама попытка заново переосмыслить личность великого князя рязанского Олега Ивановича представляется крайне гуманной и благотворной, ибо речь идет о восстановлении доброго имени человека, сыгравшего немалую роль в судьбе нашей Родины.

Россия — диковинная страна... То ли слишком щедра она на таланты, то ль по другой какой-либо скрытой причине, но лихо порой в ней приходится сыновьям ее.

И где б еще такого композитора, как Чайковский, подозревали в сентиментальности, Тургенева молча признавала банальным, а о великом биологе Н.И. Вавилове слышал далеко не каждый десятиклассник?

Вот и государственным деятелям нашим не очень везет на благосклонность иных наших историков: московские собиратели земли русской кажутся им фигурами скучными и унылыми, а все Рюриково племя на протяжении нескольких сотен лет, за редчайшими исключениями, — чем-то вроде праздных, пустых и грубых разбойников с большой дороги, и только.

А между тем были и среди князей наших удельных люди наизамечательнейшие, Олег Иванович — среди них...

В потомстве ему не повезло, это правда.

Летописи, не сговариваясь, именуют его изменником; более того, две из них — Ермолинская и Львовская — обозвали князя Иудою: может ли быть пакостнее хула для русского человека?

 Доказательствами особыми летописи себя не утруждают, и здесь не знаешь: то ль это в корысть Олегу, то ли против него — а ну коль о чем-то хорошо известном в ту пору в веках и забылось?

Так что, если б по отношению к историческим лицам применялась "презумпция невиновности", Олег давно б был уже посмертно реабилитирован (или оправдан за недостаточностью улик), однако память народная — с ней не поспоришь...

Будем же справедливыми, разберемся. Доводы Ф. Шахмагонова основательны, хотя и не все они имеют значение одинаковое.

Мало о чем, например, говорит свадьба Олегова сына: женился же князь Константин Тверской на дочери московского князя Юрия Даниловича, немало сил приложившего, чтоб отправить в могилу его отца.

И то, что в известном договоре признает себя Олег младшим братом московского князя, не свидетельствует еще об обоюдном княжеском сердцелюбии, это же юридический термин, определяющий обязанности одного князя перед другим, и не больше.

Таким же братом был провозглашен и князь Михаил Тверской, основной соперник и пожизненный враг Димитрия, не единожды водивший литовские полки на Русь, за что его не очень-то похвалил аж собственный тверской летописец; да, братом — и когда же?

Когда потерпел решительное поражение от московских войск. И то, что поздним летом 1380 года князь Димитрий велел своим полкам мирно и тихо идти сквозь рязанскую землю, характеризует нам не столько Олега, сколько великого князя московского, его отношение к родной стране, государственную предусмотрительность. Так же пощадил он за пять лет до того и Тверь.

 Но что же есть истина? Предатель или не предатель? Союзник Димитрия или не союзник? Думается: вопроса "или — или" здесь быть не может. "Я — Бог, я — червь..." — писал поэт, так не спросишь же: кто ж ты, собственно, — бог, червь?..

Олег был личностью достаточно противоречивой, но противоречия его жизни, увы, не очень-то противоречат одно другому.

"На Олеге, — размышляет Д.И. Иловайский, — очень ясно отразились современные ему княжеские стремления к собиранию волостей.

Видя, как два главные центра, в Северо-Восточной и Юго-Западной России, притягивают к себе соседние волости, он хочет уничтожить эту силу тяготения и стремится инстинктивно создать третий пункт на берегах Оки, около которого могли бы сгруппироваться юго-восточные пределы..."

К тому же все — от происхождения и традиций до личной заинтересованности — бросало Олега в борьбу с Москвой. Потомок мятежного рода князей черниговских, он не мог не испытывать острой боли горькой завистливости при одной мысли об удачливых выскочках из недавно еще захудалой Москвы, освятивших себя памятным сиянием ненавистного черниговским Рюриковичам киевского престола.

То, что уже Калита называл себя государем "всеа Руси", Олег и думать не хотел, зато хорошо помнил, что возвышение Москвы началось с коварного отторжения от Рязани Коломны.

Вообще положение рязанского князя было трагическим. Естественное: враг моего врага — мой друг — для него не существовало. Союзников, друзей у него не было; Олег воевал со всеми и везде: с москвичами, с литовцами, с татарами.

 Да что там: и в самой столице своей не чувствовал он себя прочно, приходилось ему проливать и рязанскую кровь. Вот отчего его поступки порой кажутся совершенно бессмысленными, непоследовательными (не скажем — неумными: в его безумии, как говорится у классика, была своя логика).

Логика же эта выглядела так: хорошо — это когда всем другим становится хуже. Хуже Москве, хуже Литве, хуже Орде. Несчастная Рязань была слабее своих соседей, так не будем же излишне строги к ее отчаявшемуся правителю.

Да, Олег интриговал против Москвы, он пользовался любым случаем, чтобы нанести урон потомкам Александра Невского. Москва своим неудержимым, стремительным ростом вызывала у Олега бешеную тоску.

В народе-то вскоре заговорят: "Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве государством слыти..." Олег Иванович, может, и знал, да во многом знании много печали.

Вот и дерзил он Москве и откровенно и потайно, как умел в нужное время (хоть и не всегда удачливо получалось) схватиться и с Ордой и с Литвою, да ведь за Рязань (где против него же из Москвы поднауськивают князей пронских), за свою-то Рязань... Лишь однажды, пожалуй, изменил князь Олег этому своему принципу.

Предал, может быть, собственные свои принципы. Может быть. Однажды, потому что перед Тохтамышем склонился Олег с всепокорностью, однако и в Димитрия Донского за гибель Москвы через два года после Куликовской победы можно легкомысленно бросить камень. Именно легкомысленно, чего проще быть умным через шестьсот лет.

 Но эти "может быть" и "однажды" пришлись на 1380 год, на миг, блеснувший над тихой Непрядвой зарницей, осиявшей каждого русского. Вот здесь-то, в одном лишь пожалуй, мгновении, и решение судьбы Олеговой, и все, что делает гипотезу Ф.Шахмагонова справедливой без всякой, как это ни парадоксально, зависимости от того, что же на самом деле хотел сам Олег.

По словам древней повести "Задонщина", Димитрий Иванович обращался к своему брату Владимиру, говоря о поле Куликовом: "...пойдем тамо, укупим животу своему главы, учиним землям диво, а старым повесть, а молодым память, а храбрых своих испытаем, а реку Дон кровью прольем за землю за русскую и за веру крестьянскую".

Олега не было на Куликовом поле. И хорошо, что не было. Время случилось для князя трудное. Он, возможно, раньше всех познакомился лично с Мамаем, когда последний в 1363 году объявился на рязанских границах со своими кочевьями.

Но ранее знакомство вроде б не принесло дружбы, стон стоял от татар на рязанской земле, последний раз кровавые пожарища озарили ее в 1378 году. И это после славной победы на Воже, а ведь жалкому вражескому отряду не сумел противостоять тогда Олег, не было сил.

А были ль теперь? Теперь, когда с громаднейшим воинством направлялся Мамай на Москву, лениво прогуливаясь, выжидая, вдоль реки Воронеж? Не было таких сил у великого князя рязанского, и не верил он, что у великого князя московского они есть.

 Здесь-то, кто знает, Олег и вступил в позорный союз с Мамаем, но вступив, послал о Мамае весть князю Димитрию (ну уйдет потом Мамай, а Димитрий-то, от Мамая ухоронившись, здесь, рядом), так, весточку о грозящей опасности.

Весть, впрочем, в Москве не необходимую: и без хорошо поставленной разведки (а она — и агентурная, и войсковая — работала у князя московского отменно) Мамаю со скопищем его всадников намерения свои было б не уберечь. Что будет делать Димитрий? — спрашивает себя за соперника Олег. Драться или уйдет на север? Собирает войска.

Там, в Москве, а Мамай — здесь, под боком, и на помощь к нему — Ягайло. Олег все еще ищет своей выгоды, и, может, тогда-то у него и блеснула странная надежда: уговорить вместе с Ягайлой Мамая уйти в Орду, а самим разделить надвое, коли сбежит Димитрий, Московское княжество: "ово к Вилне, ово к Рязани" (за что автор Сказания о Мамаевом побоище упрекнет их двоих в "скудоумии").

Но Димитрий не собирается бежать "в далныа места", в Москве созывают полки.

Теперь оставим на время Олега Рязанского и обратимся в Москву. Можно по-разному думать об Иване Калите, но он обеспечил своей вотчине сорок лет спокойной от вражеских набегов жизни, и за это время взросло два поколения, не страшащихся завоевателей.

Ныне они поняли, зачем они родились. Как ни велики б были раздоры среди различных русских земель (а за время с 1228 года и до "официального" создания Русского централизованного государства северной Руси пришлось вынести около ста внутренних усобиц и 160 внешних войн), русские люди всегда сознавали единство своей страны, своей культуры, свое собственное единство. Сейчас наступал срок воплотить, что может оно наяву.

 Волей судьбы выразителями этого единства стали московские князья. Их поддержала и русская православная церковь. Так уж совпал момент. Первые монгольские завоеватели были известны своей веротерпимостью.

К Батыю русские первосвященники пришли с поклоном и объявили, что "вся власть от бога", обязавшись силою церкви держать русский народ в покорности ордынским властителям. Шло время.

В Орде взял перевес ислам со всей своей нетерпимостью к христианству. Резко изменилась позиция русских первосвященников. Теперь русская православная церковь в лице ее ведущих деятелей выступила как сила, объединяющая русских людей против иноверцев.

Последнее для того времени не так уж и мало, особенно если учесть, что именно церковь чаще всего была тогда выразителем общественного мнения, о котором упоминает и Ф. Шахмагонов.

Причем церковь не останавливалась перед крайними мерами в своей поддержке политики московских князей, порой предавая их противников проклятию или закрывая в мятежных городах храмы.

Князь Димитрий вступил на великокняжеский престол младенцем, детство и отрочество его прошли под большим влиянием мудрого государственного деятеля: митрополита Алексея — русского по происхождению. Не меньшее воздействие на Димитрия оказывал преподобный Сергий Радонежский, основатель Троице-Сергиевского монастыря, человек, которого "особым нашего Российского царствия хранителем и помощником" назвал Петр Первый, знавший толк в державных делах.

 Много размышлявший об историческом предназначении русского народа, о его доброй миссии в судьбе человечества, один из образованнейших людей своего времени, Сергий Радонежский сумел разъяснить Димитрию Ивановичу его жизненную задачу: явить возможность политического высвобождения и объединения русских земель.

Надо было показать русским людям тот простор, куда хотелось бы неудержимо стремиться. Было необходимо озарить их сердца надеждой, искра этой надежды и сверкнула над Куликовым полем, немеркнущая искра.

Нравственная сила Сергия была огромна; как пишет С.М.Соловьев, "мы видели Сергия грозным послом для Нижнего Новгорода, не повинующегося воле московского князя, тихим примирителем последнего с озлобленным Олегом Рязанским, твердым увещевателем в битве с полками Мамаевыми".

Время донесло до нас не только имена славных военачальников, обессмертивших свое имя участием в великом деянии, мы знаем имена и простых людей, бившихся на Куликовом поле. Юрка Сапожник, Васюк Сухоборец, Сенька Быков, Гридя Хрулец...

Это о них же сказал князь Димитрий, когда пытались его ближние бояре отговорить от непосредственного участия в схватке: "Да како аз възглаголю: братие, потягнем с единого, а сам лице свое начну крити или хоронитися назад?

Но якоже хощу словом, тако и делом пред всеми главу свою сложити за хрестьяне, да прочий, видевши то, да, приимуть дерзость". Да, это была битва, где все были равны: от великого князя до Сеньки Быкова.

Но если всенародный характер битвы с Мамаевыми полчищами был ясен каждому ополченцу, мог ли не осознать его — пусть даже поздно, слишком поздно, — хитроумный рязанский князь?

 У нас нет данных, говорящих о секретном соглашении Олега с Москвою. Но сам-то он? Да, вся жизнь его была беспокойна, как беспокоен и зол был удел его деда и отца.

Всю жизнь Олег пытался отомстить врагам за старые обиды, но лишь прибавлял себе новые. Он не был плохим человеком, Олег, и его политика по отношению к Москве была следствием постоянного раздраженного недоумения: почему?

Пройдут века, и историк М.П. Погодин заметит, что целые княжества подпали под власть московских князей, "повинуясь силе какого-то естественного тяготения".

Олег чувствовал эту силу, но не понимал ее сущности и не хотел с ней смириться. Иловайский заметит потом, что у Олега не было под собой "твердой исторической почвы", ему приходилось действовать в условиях, когда "отдельная личность, как бы она ни была высоко поставлена, не может создать что-нибудь крепкое, живучее".

И Олег страдал от своего творческого бессилия, догадываясь о причинах собственных неудач и скорбя душой за родную Рязань, вечно теснимую.

Но не слишком ли Олег отождествлял себя с рязанской землею, не слишком ли родные его обиды и личная свобода казались ему общими обидами и свободой простых людей его княжества?

Народ, как укажет уже историк И.Е. Забелин, "тянул к Москве под защиту властей", ему некогда было думать о каких-то свободах, когда думы все были "только о насущном хлебе да о безопасности от сильных людей...".

 И прав был народ. "Как только присоединяться тот или иной удел к Москве, дело кончено: тверитянин, рязанец такой же истый подданный Московского царства, как и самый коренной москвич: он не только не стремится отторгнуться от Москвы, даже не помнит, был ли он когда в разрозненности от других московских областей, он знает только одно — что он русский".

Но и это не XIV век, а XIX, это слова Чернышевского, да ведь не читал же никого из вышеупомянутых ученых мужей Рязанский Олег, чтоб покорно понять свое поражение. А если б и читал, не признал бы.

Не читал, но в августе 1380 года понял. Понял, когда донеслись до него, вроде б союзника Мамая и Ягайлы, в Переславль-Рязанский колокола с московских звонниц: нет, не просто войско князя московского выходит через кремлевские ворота, выходи рать всенародная — и какой же горькой и долгожданной радостью содрогнулось тут сердце князя рязанского.

Хотелось бы заметить — мысль, что Олег состоял в тайном договоре с Димитрием, допустима, логична и изящна, однако это не единственно возможное объяснение его поведения.

Впрочем, у Димитрия великолепно действовала разведка, причем сообщения разведчиков дублировались, а из самой Золотой Орды непрестанно шли донесения от ордынцев христианского вероисповедания.

Вполне возможно, Димитрий решил использовать Олега для дезинформации противника.

 Так, кстати, он использовал какого-то неизвестного нам мурзу из ближайшего Мамаева окружения, передавшего хану заведомо неверные данные о численности русских войск как раз накануне означает всего лишь то, что процесс произойдет или произошел в недавние времена сражения.

И еще: "Задонщина" упоминает о семидесяти рязанских боярах, павших на поле Куликовом. Бояре простыми ратниками не служили, значит, было рязанцев гораздо больше? С кем, чьи? Сражение это крепко отдалось и в душах рязанцев, недаром же рязанец Софоний и автор самой повести.

В защиту предположения Ф. Шахмагонова можно было б выдвинуть и следующую идею: татарские ханы постоянно сеяли рознь среди русских князей. Эта их тактика давно уже стала шаблоном и ни для кого не являлась секретом.

Секретной она казалась только татарам. И вполне реально, что на Руси могло быть принято решение, подослать Мамаю своего агента, раз уж тот будет его искать; роль эту и пришлось сыграть князю Олегу, Мамай же лишь угодил в сети, которые сам же пытался расставить.

Но и подобная идея — всего лишь предположение, исходящее из того, что очень уж хорошо знали в Москве своих противников.

А знали действительно хорошо.

Настолько хорошо, что, изучая историю похода русских войск к Куликовому полю, поражаешься: как же все глубоко продумано! От организации марша с созданием комендантской службы на переправах (впервые в истории военного искусства) до выбора места и времени столкновения с Мамаем.

Ведь именно на Куликово поле хотели прийти — и пришли. И характер Ягайлы учитывали, зная его ленивый и трусоватый нрав, догадывались: не полезет Ягайло в бой, цель его похода — грабеж русских земель, а не рискованная схватка с войском князя московского.

 И даже то, что татары прорвутся на левом фланге, предполагали, и Непрядву оставили за спиной, чтоб в нее же прорвавшихся врагов сбросить. И сбросили же. Будто по карте все в Москве рассчитали.

Ни одной мелочи, ни одной случайности, все расписано, учтено.

Но быть справедливыми так уж быть справедливыми. Кратчайший путь из Коломны на Куликово поле лежал через Рязань. Димитрий не пошел на Рязань, но оттого ли, что Олег был его тайным союзником?

Дружина Олегова не представляла опасности для Димитрия, но марш-бросок на Рязань мог заставить Олега податься в объятия Мамая. Есть и еще одна причина, заставившая русских двинуться из Коломны долиной Оки. Когда русская рать 30 августа форсировала Оку, она находилась от места будущего сражения в 125 километрах.

Ягайло и Олег — примерно в 115 — на равном удалении от Димитрия. Ближе всех находился к Куликову полю Мамай. Решив разгромить в первую очередь самого сильного противника, московский князь не мог не предусмотреть возможности того, чтоб его действия разобщили Мамая и Ягайлу и не дали возможности им соединиться.

Не сомневаюсь, что, узнав о маршруте войск Димитрия, Ягайло оказался перед фактом возможного столкновения с ним лицом к лицу. Это-то и заставило его действовать выжидательно, что оказалось на руку московскому князю и полностью деморализовало Ягайлу. А за свой левый фланг Димитрий мог не опасаться: не Олеговой дружине было сейчас с ним тягаться.

 Но если вернуться к традиционной точке зрения на не-доброчтимого Олега, чтоб понять, почему он в сентябре 1380 года отсиживался в Переславле-Рязанском, то, поняв, нельзя не простить. Хотя силы Олега были скудны, трусом он не был; отчего ж беспокойный князь оцепенел вдруг в странном бездействии?

Как уже было сказано, прозрел Олег: на Мамая рать движется общерусская. И не разорение несет она рязанской земле, но достоинство. Не тогда ли и стал князь Олег пособником Димитрия, когда защемило его душу величием общерусского подвига? И в этом-то и заключалась замечательная нравственная победа стойкого князя Димитрия и мудрого чернеца Сергия, в этом глубина их стратегического политического расчета.

Вспомним-ка Гоголя: "Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он... об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою..." Князь Олег подлецом не был, и жила в нем крупица русского чувства. Так кого же он предал? Не Мамая же — врагов земли своей предать нельзя.

И не Ягайлу: немыслимо предать сообщника по скудоумному сговору, того, что сам готов предать тебя первым, что Ягайло объективно и сделал, отказавшись от участия в битве.

Не Димитрия и русских воинов: на поле Куликовом Олег не воевал против них, какими б причинами это ни было б вызвано.

Но один человек, коего предал Олег Рязанский, есть. И человек этот — сам он, Олег, удельный князь. Пройдут годы, сын его женится на дочери князя Димитрия, а внук в 1456 году, умирая, по словам летописи, "княжение... свое рязанское и сына своего Василия" прикажет московскому князю Василию II.

 Это-то и видел Олег, сидя в Рязани, — то, что не распознал Мамай с Красного Холма, из своей ставки: через Дон-то переправлялись полки последнего великого князя Древней Руси; а когда над кроткой Непрядвой расползся медленный утренний туман, чермное великокняжеское знамя реяло уже над войсками первого государя нарождающейся России.

Одна эпоха сменила другую, здесь, 8 сентября 1380 года, пали в бою за отчизну первые великороссы, те самые, о национальной гордости которых спустя пять веков напишет В.И.Ленин.

Те самые, о которых писал, как и о героях войны 1812 года, при посещении Ясной Поляны Л.И. Брежнев, потому что и участников Куликовской битвы сближают с советскими людьми "...высокие чувства патриотизма и геройства, один и тот же дух правды и справедливости, готовность отдать жизнь за честь и независимость Родины".

И день этот навсегда с нами, день рождения современного русского народа; недаром в годину недавних нелегких испытаний Верховный Главнокомандующий назвал Димитрия Донского нашим великим предком.

Так кого, повторим наш вопрос, предал Олег? Себя? Старую Руси во имя новой?

Мелкие постыдные дрязги ради искупления исконной, вековечной, общенародной мечты? Честь ему и хвала ему, какие б слезы ни текли из его глаз в день Куликовской битвы.

Научный сотрудник АН СССР

Андрей Надиров