Иоанн Антонович
Иоанн Антонович
мерть Анны Иоанновны, восьмой государыни Романовой, не вызвала дебатов о престолонаследии. Этот вопрос был решен значительно раньше, еще в 1731 году, когда согласно волеизъявлению императрицы наследником российского престола был назначен будущий сын ее единственной племянницы, дочери старшей сестры, супруги герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда. В то время племяннице было всего тринадцать лет, и замужем, естественно, она не была. Звали девочку Елизавета Екатерина. Через два года после издания манифеста о престолонаследии немецкая принцесса приняла православие и имя Анна, в честь своей тетки-императрицы. В историю она вошла под именем Анны Леопольдовны. В двадцать лет будущая мать престолонаследника стала женой принца Антона Ульриха Брауншвейгского, который был старше ее на пять лет.
Тесные отношения с Брауншвейгским домом, который делился в то время на четыре ветви: Бевернскую, Бланкенбургскую, Вольфенбюттельскую и Люнебургскую, — начались с брака царевича Алексея с принцессой Шарлоттой Вольфенбюттельской. Мать Антона Ульриха, Антуанетта Амалия, приходилась ей родной сестрой. Таким образом, супруг Анны Леопольдовны был двоюродным братом Петра II — седьмого государя Романова. Семья Брауншвейгская постоянно нуждалась в материальной поддержке и получала пособия от царствующих особ России. Чтобы найти жениха для племянницы российской императрицы, шталмейстеру ее Величества Карлу Левенвольде было поручено объезжать германские дворы и вести переговоры о возможном заключении брака. Он и предложил кандидатуру принца Брауншвейг-Вольфенбюттельского, племянника супруги австрийского императора Карла VI.
В Антоне Ульрихе не было ничего привлекательного — ни ума, ни красоты, разве что доброе сердце. Он прибыл в Петербург, был представлен российской императрице и сначала ей не понравился. «Ум отсутствует, энергии никакой», — было ее первое впечатление. «Так это именно то, что требуется», — подсказали государыне окружавшие ее трон немцы. И Анна Иоанновна, согласившись с советниками, объявила принца Брауншвейгского женихом своей племянницы, оставила жить при русском дворе и приняла на службу. А невеста ударилась в слезы: пятнадцатилетняя девушка была влюблена в красивого графа Карла Морица Линара, саксонского посланника, который был намного старше нее, и ни о ком другом и думать не хотела. Однако ослушаться царствующую тетку она не могла и вынуждена была согласиться на этот брак. Графа Линара под благовидным предлогом отослали в Германию. Уволили с должности и отправили на родину и гувернантку принцессы фрау Адеркас, уроженку Пруссии, обвинив ее в том, что она являлась посредницей в передаче писем молодой девушки графу.
Пять лет принц оставался при петербургском дворе в ожидании совершеннолетия невесты. За это время он не приобрел ни уважения светской знати, ни внимания со стороны своей суженой. «Ну какой же он мужчина? Чуть только на него прикрикнуть, он тут же робеет и начинает заикаться, словно заранее признает себя в чем-то виноватым. А внешне он мне просто противен…» — так заявляла племянница императрицы своей подруге Юлиане Менгден, единственному человеку, которому она могла доверить все свои тайны.
Полюбить принца Антона было действительно трудновато: худ, белобрыс, небольшого роста, да еще застенчив и неуклюж. Однако в июле 1739 года после долгих проволочек Анну обвенчали с человеком, который совершенно не пользовался ее расположением. Несмотря на свою природную доброту, она была нелюбезна с ним, но воле своей тетки противиться не могла.
О свадьбе принцессы возвестили пушечные выстрелы, прозвучавшие ранним утром со стен Петропавловской крепости. В сторону Казанского собора, где должно было состояться венчание, повалили толпы народа: люди спешили занять удобные места на улицах, по которым должна была пройти свадебная процессия. По обеим сторонам дороги выстроились гвардейцы и роты музыкантов. В день бракосочетания при дворе состоялся бал, окончившийся около полуночи. После бала императрица отвела молодую в ее комнату и приказала переодеть. С нее сняли тяжелый и пышный свадебный наряд и надели капот из белого атласа, украшенный великолепными брюссельскими кружевами. После этого государыня велела пригласить принца Антона, который не замедлил предстать перед своей молодой женой. Одет он был в домашнее платье, лицо сияло от подобострастия. Императрица поцеловала свою племянницу и ее супруга и, пожелав им счастья, гордо удалилась.
На следующий день придворные перешептывались между собой, что счастье в эту ночь «не состоялось» и что новобрачная всю ночь после свадьбы провела одна в Летнем саду, не желая разделить ложе с нелюбимым мужем. Можно представить себе ярость императрицы, которой, конечно, тут же донесли о случившемся. Рассказывали, что она, призвав к себе Анну, теперь уже принцессу Брауншвейгскую, била ее по щекам, внушая, что уклоняться от выполнения супружеских обязанностей жена не смеет. Упрямство племянницы было сломлено…
Ровно через год у молодых супругов родился сын, названный в честь прадеда Иоанном, а двумя месяцами позже был издан манифест: «…в законные наследники после себя определяю внука своего, принца Иоанна». Так что царем в России после смерти императрицы Анны Иоанновны должен был стать немец — брауншвейгец по отцу, мекленбуржец по матери, — связанный с Романовыми только через свою бабушку, старшую сестру русской царицы…
Как только императрица скончалась, во дворец, где уже собрались все высшие сановники, прибыли родители младенца-царя — принц и принцесса Брауншвейгские. Бирон обратился к присутствующим с предложением выслушать волю покойной государыни. В зале воцарилось молчание. То, что все услышали, было для большинства придворных полной неожиданностью: согласно завещанию усопшей императрицы, преемником российского престола объявлялся принц Иоанн, а правителем государства до совершеннолетия нового царя — назначался Бирон, герцог Курляндский. То есть отныне он получал полную власть в управлении всеми государственными делами, как внутренними, так и внешними. Услышав это, все невольно повернули голову в сторону родителей младенца-императора. Не сказав ни слова и ничем не выдавая своего удивления, принц и принцесса тут же удалились из дворца — ведь они надеялись, что регентом будет назначен кто-либо из них. Царедворцы же немедленно присягнули на верность Иоанну и, подходя по очереди к сиявшему Бирону, поздравляли его с высоким назначением.
Сенат присвоил регенту титул Высочества и определил ему жалованье в полмиллиона рублей в год. Сумма немалая! Сам регент, со своей стороны, уже как правитель государства, назначил жалование родителям императора — 200 000 рублей в год, а цесаревне Елизавете, дочери Петра Великого, испытывавшей постоянную нужду в деньгах, 50 000 рублей. Этой милости она ему не забудет.
На следующий день малютку Иоанна с большим торжеством перевезли в Зимний дворец. Во главе шествия были гвардейцы и регент. Бирон шел гордо впереди кресла, на котором несли кормилицу с ребенком на руках.
Принцесса-мать вместе со своей любимой фрейлиной Юлией Менгден, немкой по происхождению, следовала за ними в парадной карете. Во дворце поздравляли регента, целуя его руку или полу мантии. Бирон весь светился от гордости, с трудом скрывая слезы радости. Ну а царственное дитя, которому неделю назад исполнилось всего лишь два месяца, заливалось плачем, демонстрируя свое явное неудовольствие всем происходящим и словно предчувствуя свою страшную судьбу.
Желая показать себя с наилучшей стороны, бывший фаворит восьмой государыни Дома Романовых начал свое правление с милостивых актов: отменил несколько смертных приговоров, издал манифест о строгом соблюдении законов и о справедливости правосудия, сократил налоги и ввел ограничения в отношении роскоши придворного быта. Он даже приказал выдавать часовым шубы зимой, чтобы в мороз они не «претерпевали» холода. Этими мерами правитель надеялся поднять свой авторитет в народе. А вот родителями младенца-императора регент обошелся сурово: пользуясь своей властью, он даже лишил принца Антона Ульриха чинов и посадил его под домашний арест якобы за участие в подготовке заговора против него. Ходили слухи, что он намеревался отправить Брауншвейгского принца вместе с женой в Германию, а ребенка с самого начала полностью подчинить своей воле. Так что двадцатишестилетний Антон Ульрих, чувствовавший себя обделенным, и Бирон, пришедший к власти по воле своей подруги-императрицы, сразу стали заклятыми врагами.
Зато к дочери Петра Великого, красавице Елизавете, которая в то время вела «рассеянный» образ жизни, меняла одного любовника за другим, регент проявил особое почтение, почти угодливость. Кроме того, он поспешно возобновил переговоры с Голштинским двором о женитьбе принца Петера Ульриха, внука Петра Великого, на своей дочери Ядвиге, некрасивой и горбатой, но очень способной и умной от природы девушке. Брак был почти решенным делом, и Бирон был чрезмерно горд, что хотя бы косвенно, но все-таки породнится с Романовыми.
Но разразилась катастрофа…
Видевшие в лице регента угрозу своему положению, родители императора-младенца, неопытные в дворцовых интригах и чувствующие надвигающуюся опасность, обратились за помощью к Миниху и Остерману. Оба царедворца встали на сторону молодой брауншвейгской четы, так как видели в лице нового регента явного соперника. Эти государственные деятели хорошо понимали, что и они сами не могут считать себя в безопасности: как только в них не будет надобности, их просто уберут с политической арены. Поэтому, получив согласие от принцессы Анны Леопольдовны на арест регента, Миних вместе с графом Левенвольде, тайным советником бароном фон Менгденом, генералами фон Манштейном и фон Бисмарком и несколькими офицерами проникли глубокой ночью во дворец Бирона. Своему адъютанту Миних приказал пройти с гренадерами в спальню регента. Караульным офицерам было заявлено, что они действуют по приказу матери императора. Часовые, стоявшие у двери личных покоев четы Биронов, не оказали никакого сопротивления и позволили людям Миниха войти в спальню.
Посередине комнаты стояла большая кровать. Супруги, мирно возлежавшие на своей роскошной постели, спали так крепко, что не слышали шагов входивших. Генерал фон Манштейн подошел к кровати и, отдернув занавес, крикнул громким командным голосом: «Проснитесь!» Бирон, открыв глаза, сердито спросил: «Что? Что тебе здесь нужно?…»
Полуобнаженного регента, отчаянно защищавшегося от прикладов гвардейцев, за волосы стащили с пышной дворцовой постели и, накинув на него солдатский плащ, выволокли из дома.
Вот уж поистине гром среди ясного неба! Говорили потом, что два немца вырывали друг у друга русское государство, как кружку пива.
Весть о падении Бирона облетела город с молниеносной быстротой и вызвала всеобщее ликование. Площадь перед Зимним дворцом быстро заполнилась народом. По улицам с барабанным боем шли гвардейцы, к дворцу съезжались экипажи. В дворцовой церкви Анна Леопольдовна с супругом и столичной знатью отслужили благодарственный молебен. При пушечной стрельбе и колокольном звоне армия присягнула на верность матери императора-младенца, провозгласившей себя правительницей Российского государства. Ее супруг был объявлен генералиссимусом всех российских сухопутных и морских сил, граф Миних — первым министром. Звезда фаворита бывшей императрицы закатилась.
Бирона вместе с семьей увезли в Шлиссельбургскую крепость, арестованы были его ближайшие родственники и приближенные. Все имущество правителя конфисковали. Невиданное богатство было им собрано за годы служения российскому трону: туалетный стол из чистого золота, украшенный драгоценными камнями, роскошные сервизы, вазы… И на удивление толстая пачка неоплаченных счетов на сумму более чем 300 тысяч рублей. Богатый человек брал охотно, но платил редко. И ни у кого не находилось мужества требовать с него плату за приобретенные товары.
Итак, регент номинального императора Иоанна VI — девятого царя династии Романовых был арестован, а правительницей государства до совершеннолетия царя-младенца была объявлена его мать, принцесса Брауншвейгская. Бирон был отдан под суд и после долгого следствия приговорен к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. Для его охраны туда направили гвардейского офицера, а для заботы о душе — лютеранского пастора. Даже личный врач Бирона сопровождал его. Миних, страстный инженер и архитектор, оказал своему земляку особое расположение, спроектировав для него специальный дом, предназначенный для суровых сибирских условий. В то время он и не мог предположить, что несколько позже сам вынужден будет жить в этом доме. Какое-то дьявольское предначертание…
В сибирской ссылке разжалованный герцог пробыл всего два года. Пришедшая к власти Елизавета, помня о его благосклонном отношении к себе, разрешила поселиться бывшему регенту в Ярославле, в 240 км от Москвы. Там он занял прекрасный особняк с роскошным садом на берегу Волги. Из Петербурга прислали его библиотеку, которой бывший правитель России особенно дорожил, мебель, посуду и даже лошадей и ружья. Так что Бирон стал жить весьма комфортно, хотя и называлось это по-прежнему ссылкой.
Через двадцать лет бывший регент был возвращен в Петербург, восстановлен на Курляндском герцогском престоле и умер в Митаве в возрасте восьмидесяти двух лет, отказавшись незадолго до смерти от герцогского престола в пользу своего сына Петра. Дочь Бирона Ядвига, так и не вошедшая в семью Романовых, поскольку задуманный отцом брак не состоялся, приняв православие, стала фрейлиной российской государыни, а в 1759 году вышла замуж за барона Александра Ивановича Черкасова и прожила долгую жизнь…
А на российском престоле сидел младенец, но регентшей при нем была уже его мать, немецкая герцогиня — в России ее звали Анной Леопольдовной. Однако в действительности бразды правления находились в руках совершившего дворцовый переворот честолюбивого и энергичного фельдмаршала Миниха к умного и прозорливого министра Остермана, относившихся друг к другу с явным недоброжелательством. Первый был щедро награжден деньгами за оказанную царской семье великую услугу и сделался первым человеком в государстве. Но могущество Миниха оказалось непродолжительным. «Помог» Остерман, написавший донос на своего соотечественника, побуждавшего супруга регентши, отца императора, уйти в отставку, чтобы самому получить чин генералиссимуса, предназначенный отцу императора-младенца.
Но слабая и нерешительная регентша не могла воздействовать на своих министров. Объявив себя правительницей, Анна Леопольдовна практически не принимала активного участия в государственных делах. Беспечная по характеру, она была занята только собой. По описанию современников, это была несколько полная, но стройная блондинка с миловидным простодушным лицом и глубокими, задумчивыми глазами. Склонная к лености и довольно ограниченная в своих интересах, она была отнюдь не глупа, но питала отвращение к любому серьезному занятию и всегда имела усталый, скучающий вид. Это незлобивое существо родилось на свет не для управления государством, а скорее для домашнего очага, неги и любви. Даже став правительницей государства, молодая мать императора не изменила своего образа жизни, часто надолго оставляя без всякого внимания государственные дела.
Большую часть времени регентша проводила в своих покоях — за карточной игрой или чтением романов. Часто, полуодетая, лежала по нескольку часов на софе без всякого дела, о чем-то мечтая, или медленно бродила по дворцу, останавливаясь лишь, чтобы прочитать молитву. Лютеранская принцесса, перешедшая в православие, была очень набожна. Во всех ее комнатах висели иконы с зажженными лампадками.
Новая правительница не любила показываться публично, значительно сократила придворные приемы, отпустила большую часть служащих, в таком изобилии окружавших ее тетку. И во дворце воцарились тишина и безлюдье. Обедала она обыкновенно вдвоем со своей фавориткой Юлией Менгден, с которой и проводила большую часть времени. Но как только в Петербурге вновь появился граф Линар — бывший саксонский посланник, регентша изменила свои привычки. Семейная жизнь молодой женщины явно не сложилась, а огонек первого увлечения все еще тлел в ее груди, чем не прочь был воспользоваться этот сердцеед.
Линар происходил из итальянской семьи, с XVI века поселившейся в Германии. К тому времени ему было уже сорок лет, он был вдов, красив, хорошо сложен, одним словом, покоритель женских сердец. Прибыв в Петербург, граф не пропускал ни одного случая, чтобы не показать принцессе, как он безумно влюблен в нее. Он нанял дом около царского сада, и Анна, обычно редко покидавшая свои апартаменты, вдруг стала часто прогуливаться по саду. Антон Ульрих был явно недоволен и даже испытывал муки ревности, но не решался говорить об этом вслух. Он нашел утешение во власти, которую регентша небольшими долями предоставляла своему супругу.
Возможно, из-за Линара, возможно, по другим причинам, но супруги по неделям не разговаривали друг с другом, и этим пользовались министры в своих интересах. Положение Брауншвейгской фамилии на российском престоле становилось ненадежным. В государстве назревал переворот… Правление матери императора, принятое поначалу сочувственно высшим обществом и народом, вскоре стало вызывать осуждение. Ведь в государстве опять главенствовали исключительно немцы: Остерман, Левенвольде, саксонский посланник Линар, пользующийся особым расположением регентши, и даже самая близкая фрейлина правительницы, немка Юлия Менгден, проявлявшая интерес к вопросам государственной политики. Поэтому грядущий заговор так и называли «заговором против немцев». Самой активной силой в нем были гвардейцы, среди них было и много простых солдат. А ведь гвардия представляла собой цвет дворянства и, начиная со смерти Петра Великого и вплоть до воцарения Екатерины II, по сути, ни одна смена на российском престоле не обходилась без вмешательства гвардейских полков.
Перессорившиеся немцы, стоявшие во главе России, уже не внушали симпатий и уважения. Да и сам новый император приходился лишь внуком царю Иоанну, а ведь была жива дочь самого Петра Великого, остававшаяся все время после смерти своего отца как бы в тени политической жизни. И поскольку государей тогда меняли «как сорочки» — поговаривали в народе, — решительно настроенные гвардейцы предпочли Елизавету Петровну. Она была доступна, приветлива, к ней относились с любовью…
Историками описывается характерный для того времени случай. Когда у племянницы бывшей императрицы родился сын, Елизавета, как это было заведено, захотела сделать подарок матери новорожденного. Она послала своих придворных в Гостиный двор купить вазу. Продавец, узнав, что ваза приобретается по велению Елизаветы, отказался взять деньги, хотя она, ваза, представляла большую ценность. Уже тогда все считали дочь Петра I предводительницей «русской партии» при дворе и желали, чтобы именно она восседала на троне. Елизавета не пряталась за дворцовыми стенами, как это делала правительница, дочь немца, а часто разъезжала верхом или в санях по улицам столицы, была проста в обращении с офицерами и солдатами, да и просто с жителями города. С уважением к ней относились и иностранцы. Поэтому и объединились вокруг нее все те, кто был недоволен «немецким засильем».
Елизавета появилась на свет перед Рождеством 1709 года как внебрачная дочь русского царя, который, хотя и был чрезвычайно обрадован известием о ее рождении, признал свое чадо лишь после женитьбы на Екатерине. Замуж младшая дочь Петра так и не вышла. Со своим возлюбленным женихом, Карлом Августом Голштинским, двоюродным братом мужа сестры Анны, она сошлась еще до свадьбы, которой, однако, так и не суждено было состояться. Бедный Карл Август скончался незадолго до бракосочетания. Чтобы подчеркнуть «вечный» траур по своему жениху, царевна носила обычно платье из белой тафты на темной подкладке. В дальнейшем Елизавета отказывала всем другим женихам — даже членам владетельных европейских домов, заявляя, что не желает связывать себя браком. А в поклонниках недостатка не было. В ее амурные сети попал даже ее племянник, император Петр II. А сейчас тридцатидвухлетняя красавица меняла одного кавалера за другим. Она могла флиртовать с любым, понравившимся ей, невзирая на его чин или происхождение.
Аристократия презирала ее как за незаконность рождения, так и за привязанности. Подругами царевны могли быть простые деревенские девушки, она каталась с ними на санях, угощала сладостями, участвовала в их плясках и песнях. Дом ее в Петербурге был открыт для гвардейских солдат, она делала им подарки, крестила их детей. «Ты кровь Петра Великого!» — говорили ей. — «Ты — искра Петра!»
Полагали, соответственно, что полузабытая высшим светом Елизавета не способна ни на какие заговоры и всякие мысли о власти оставила. Бирон, а затем Миних были к ней благосклонны. Ее отношения с правительницей Анной оставались любезными и даже дружественными. Но у Елизаветы нашлись друзья, которые во что бы то ни стало решили освободить Россию от «засилья немцев», как они заявляли. Но, как ни странно, это опять же были иностранцы: маркиз Лa Шетарди — французский посланник и Лесток — личный врач царевны Елизаветы. Последний был сыном французского лекаря, переселившегося в конце XVII века в Германию. В России он жил уже больше двадцати пяти лет и даже женился на одной из фрейлин Елизаветы. В заговоре, о котором уже поговаривали открыто, был также замешан немец Шварц — капитан пехотного полка. А самым активным заговорщиком был Грюнштайн, бывший маклер и ювелир из Дрездена, а в то время гвардейский солдат. Беспечность и апатичность регентши способствовали благополучному совершению переворота.
И вот гвардейцы присягнули Елизавете. Граф Левенвольде якобы успел предупредить регентшу об угрожавшей ей опасности, но мать малютки-императора, отличавшаяся особой доверчивостью к людям, сочла его безумцем и никаким доносам на цесаревну верить не хотела. Когда заговорщики вместе с Елизаветой вошли во дворец, Анна спала рядом со своим мужем. Один из гренадеров грубо разбудил несчастных. Заплакала крохотная сестренка младенца-царя, которую в суете уронили на пол. Маленького Иоанна Елизавета запретила беспокоить. Но он проснулся от шума, и, взяв его на руки, она растроганно сказала: «Бедный малютка! Виноваты одни твои родители». А между тем повсюду кричали «ура!» И под эти крики ребенок улыбался той, которая только что лишила его императорской короны.
Брауншвейгское семейство взяли под стражу. В ту же ночь были арестованы Миних, Остерман и Левенвольде. Под стражу были взяты их сторонники, а также те, кто считался приверженцем Пруссии — главным Образом, придворные и государственные сановники немецкого происхождения. Утром 25 ноября 1741 года был обнародован манифест о восшествии на престол императрицы Елизаветы. О незаконности прав Иоанна VI не было сказано ни слова. Более того, дочь Петра Великого всячески демонстрировала перед гвардейцами большую нежность к теперь уже бывшему императору.
Сначала свергнутого младенца с родителями хотели выслать за границу к родственникам и даже уже отправили в Ригу. Но попытка совершить контрпереворот в пользу Иоанна VI и многочисленные дворцовые интриги заставили императрицу Елизавету изменить это решение. А прусский король Фридрих II посоветовал русскому посланнику в Берлине сделать все, чтобы поселить брауншвейгское семейство в каком-нибудь отдаленном месте российских просторов, чтобы о них вообще позабыли. Хотя сразу же после переворота Фридрих и австрийская императрица Мария Терезия, родственники принца Антона Ульриха, обратились к Елизавете с просьбой отпустить его за пределы России, так как он никогда не претендовал на правление Российским государством, а был лишь Отцом ребенка, ставшего в угоду Анне Иоанновне номинальным царем. Елизавета согласилась разрешить Антону Ульриху выехать из России, но не пожелала отпустить его супругу и детей. Принц же, узнав о решении русской императрицы, отказался уехать один. И вот под охраной — брауншвейгское семейство отправляют сначала на восток, в сторону Рязани, а затем в Архангельск, чтобы переправить затем на Соловецкий остров на вечное поселение. Иоанна приказано было везти в отдельной коляске под именем Григорий. С родителями его разлучили навсегда. Однако на остров пленники не попали, помешал сильный шторм. В строжайшей тайне семью поселили в Холмогорах, селе, расположенном на берегу Северной Двины. Их разместили в добротном архиепископском доме, который срочно обнесли высоким забором. На площади примерно в 400 кв. м стояли еще два дома и церковь с башней, тут же был пруд и небольшой сад. Всякая связь с внешним миром была запрещена. Пища — самая простая, отношение солдат стражи — как к арестантам.
Бывшего царя, которому к тому времени уже исполнилось четыре года, поместили в маленьком доме отдельно от родителей. Здесь мальчик рос в полном одиночестве. В качестве надзирателя к нему был приставлен майор Миллер, получивший соответствующие инструкции.
Анна Леопольдовна, внучатая племянница Петра Великого, родила в Холмогорах еще троих детей и была целиком занята заботой о них. Вскоре после рождения последнего ребенка она скончалась от родильной горячки, когда ей еще и тридцати не было. Императрица Елизавета, узнав о смерти своей дальней родственницы, приказала привезти ее тело в Петербург для торжественных похорон. Анну Леопольдовну похоронили в Александро-Невской лавре рядом с царицей Прасковьей, ее бабушкой, и матерью, герцогиней Мекленбургской, старшей дочерью царя Иоанна Романова. О смерти матери бывшему императору, которому к тому времени уже исполнилось шесть лет, не сказали. Его продолжали содержать в полной изоляции от семьи. Лишь несколько приставленных к нему лиц могли общаться с мальчиком, не раскрывая ему тайны его происхождения.
Вопреки строгим запретам, кто-то обучил Иоанна грамоте и рассказал ему, кто он такой. Это резко изменило судьбу девятого царя Романова, достигшего уже юношеского возраста. Он был в полной тайне перевезен в Шлиссельбургскую крепость, расположенную на маленьком островке посреди Невы. Крепость в то время еще выполняла функции оборонительного военного сооружения. Лишь через несколько десятилетий она станет зловещей тюрьмой. Антона Ульриха вместе с детьми оставили в Холмогорах, усилив для видимости охрану, чтобы казалось, что свергнутый царь находится все еще там.
Иоанна поместили в небольшом каземате, расположенном в одной из крепостных стен. Единственное окошко замазали серой краской, чтобы не дай Бог кто не увидел таинственного узника. Страже был дан строгий наказ никому не рассказывать про арестанта, каков он: стар или молод, высок или низок, русский или иностранец…
В тесной камере без дневного света и будет проходить дальнейшая недолгая жизнь несчастного отпрыска царской семьи, так и не познавшего прелести жизни.
Целыми днями пленник играл драгоценностями своей матери, которые хранились у него в шкатулке. Первый раз его вывели на прогулку, когда ему было уже двадцать лет. Иоанн вновь увидел деревья, цветы и зеленую траву. Молодой человек любил стоять на крепостном валу и смотреть в даль на расстилающееся перед ним море. А в двадцать четыре года здесь же, в крепости, бедняга был убит якобы при попытке освободить его из заключения. Он был уже вторым по счету представителем династии Романовых, которого убили, чтобы он не оказался на троне. Сначала Алексей, сын Петра Первого, — ему было в то время двадцать восемь лет, — и теперь правнук царя Иоанна, несостоявшийся император, которому было на четыре года меньше.
А события, связанные с убийством этого царя Романова, развивались следующим образом.
Все двадцать лет правления Елизаветы свергнутый Иоанн VI содержался под строгим надзором. После смерти императрицы, ее преемник Петр III отдал распоряжение еще сильнее стеречь своего родственника. Рассказывали даже, что он как-то навестил его в крепости под видом простого офицера, чтобы лично посмотреть на узника. Как свидетельствуется в русских исторических материалах, принц говорил бессвязно, отвечал на вопросы сумбурно. То он утверждал, что он император Иоанн, то что этого императора больше нет на свете, а его дух перешел в него. После вопроса, кто он такой, отвечал: «Император». На вопрос, откуда он это знает, отвечал: «От своих родителей и от солдат».
Не стало Петра III, а Иоанн все еще сидел в своей тюрьме. Перед Екатериной II, пришедшей к власти и кровно совершенно не связанной с семьей Романовых, встала трудная задача, что делать с заключенным в крепости, объявленным когда-то российским императором, да еще приходившимся правнуком русскому царю Иоанну Романову. Первоначальной ее идеей было женить молодого человека на себе, узаконив тем самым свое нахождение на российском троне. Она под каким-то предлогом приехала в крепость, чтобы издалека посмотреть на бедного узника. Но увидев его, тут же оставила эту мысль и приняла новое решение: арестанта ни под каким видом никому не отдавать, а при попытке его освобождения умертвить.
Как предполагают некоторые историки, Екатерина задумала как можно скорее избавиться от столь опасного соперника и через своих ближайших советников согласилась прибегнуть к услуге одного флигель-адъютанта, служившего в Петербурге. Звали этого офицера Василий Мирович. Вокруг этого человека до сего времени существует много загадочного.
Он был сыном полковника, сосланного в Сибирь по политическим соображениям. Имение семьи было конфисковано, полковник с женой и Детьми прозябал в бедности. Когда Василий повзрослел, его взяли на службу в Петербург — помогло покровительство генерала, хорошо знавшего его когда-то богатого деда. Однако страсть к вину и женщинам помешала карьере молодого человека. Подпоручик Мирович был переведен в полк, который нес караульную службу в Шлиссельбургской крепости. Там он узнал о злосчастной судьбе Иоанна, несостоявшегося царя Российского государства. Либо он действительно проникся состраданием к узнику и решил освободить его, либо, как полагают некоторые исследователи, сама императрица Екатерина приняла решение нарочно подстроить убийство Иоанна надзирателями, якобы при попытке его освобождения. Роль «освободителя» и должен был сыграть Мирович, которому обещали за услугу большое вознаграждение и возвращение имения деда. План был продуман со всей тщательностью, даже назначили время его претворения в жизнь. Все было подготовлено.
В полночь намеченного дня Мирович дал команду своим солдатам освободить императора-арестанта. Началась перестрелка с караульной службой. Иоанн, услышав выстрелы, проснулся и встал со своей койки, дрожа от страха. Его надзиратели действовали строго по инструкции… Вбежавший в камеру Мирович увидел распластанное на полу тело узника в одном нижнем белье. Еще совсем молодой, но уже с сединой в длинных спутанных волосах и с реденькой рыжеватой бородкой, обрамлявшей его бледное до синевы лицо, он лежал в луже крови, широко раскинув руки. В его открытых остановившихся глазах застыло недоумение: за что?!
Убитого положили на койку и вынесли из казармы. Похоронили его той же ночью у крепостной стены, слегка присыпав могилу мхом и ветками, чтобы была незаметной. В официальном донесении сообщалось о «несчастном случае со смертельным исходом», который произошел с безымянным заключенным. Другой крови, кроме ненавистного императрице соперника, в эту ночь пролито не было.
Подпоручика Мировича и его солдат арестовали. Следствие продолжалось несколько недель, а затем состоялся суд, который проходил в строжайшем секрете. Со всех делопроизводителей взяли особую подписку о строгом соблюдении тайны. Стенограммы заседания суда не велось. Подпоручика Мировича приговорили к смертной казни, а солдат, принимавших участие в данном «мероприятии», — к ссылке в Сибирь — навечно. А вот убийцы Иоанна VI были щедро вознаграждены — за проявленную бдительность.
Хмурым сентябрьским утром Василий Мирович стоял на помосте, установленном на площади, быстро заполнявшейся народом, несмотря на непогоду. Он стоял, спокойно смотрел по сторонам. Рядом с ним находился палач, а приговоренный к смерти улыбался… Его черные глаза на бледном лице, казалось, смотрели весело. Видя это, Многие, естественно, считали, что казнь будет ненастоящей. Ведь еще Елизавета Петровна более двадцати лет назад, при восшествии на престол, отменила этот вид наказания. Надеялся, по-видимому, на это и сам осужденный. И когда голова подпоручика скатилась с помоста — все так и ахнули от неожиданности. Тело вместе с эшафотом было сожжено, прах развеян по ветру.
Предсмертная улыбка казненного заставила многих историков доискиваться до причин такого поведения Мировича в свой смертный час. Может, осужденный был уверен, что вот-вот придет весть о его помиловании, как ему было высочайше обещано, и казнь не состоится? Словом, темная история. Иначе события, связанные с убийством девятого царя Романова, не назовешь…
После смерти Анны Леопольдовны для ее мужа и детей, а их осталось четверо — две дочки и два сына — потянулись долгие годы ссыльной жизни. Вступив на престол, Екатерина. II разрешила принцу уехать на родину: он не был членом Дома Романовых и не представлял опасности для потомков Петра I. Но Антон Ульрих предпочел остаться в заключении вместе со своими детьми. К концу жизни он стал совершенно немощным и слепым и в 1774 году скончался, пробыв в изгнании около тридцати трех лет. Долгий срок! И никто ему так и не смог сказать, за что он собственно несет это наказание. За то, что стал отцом наследника русского престола?
Лишь спустя пять лет Екатерина II решила отпустить брауншвейгских принцев и принцесс за границу. Об этом она сообщила сестре Антона Ульриха, вдовствующей королеве Дании и Норвегии Юлиане Марии, которая согласилась разместить своих племянников на жительство в маленьком норвежском городке Горсенсе. Ночью на торговом фрегате их вывезли в Норвегию, где они и поселились на полном содержании русского правительства. Жили они бедно, никакого языка, кроме русского, не знали, с обслуживающим персоналом изъясняться не могли. В первые семь лет скончались принцесса Елизавета и принц Алексей. Через десять лет — принц Петр. А вот больная и глухая принцесса Екатерина дожила до 1807 года. И что удивительно, в последние годы жизни она неоднократно обращалась с письмами к Александру I с просьбой вернуться в Россию, которая ее почему-то так притягивала, несмотря на горькие воспоминания. Просьбы ее остались без ответа, а своему духовнику за пять лет до смерти она писала, что ей в тысячу раз было лучше жить в Холмогорах, нежели в Горсенсе, что норвежские придворные ее не любят и она часто плачет, проклиная себя, что не умерла.
Так трагично сложилась жизнь родителей несчастного Иоанна VI и их детей — брауншвейгских принцев. И вина этого Романова, царя без короны и трона, лишь в том, что он был наследником престола согласно воле императрицы Анны Иоанновны, родной сестры его бабушки.
Не менее трагичны и дальнейшие судьбы Миниха и Остермана, этих когда-то всесильных немцев, управлявших Русским государством долгие годы. Приспешники восшедшей на престол Елизаветы заставили их подписать признания в якобы антигосударственной деятельности и приговорили к смертной казни. И пришлось им пережить страхи смертников. Но в самую последнюю минуту, когда голова Остермана уже находилась на плахе, судья выкрикнул: «Бог и императрица даруют тебе жизнь». Остерман и другие приговоренные к смерти были отвезены в тюрьму: смертные приговоры им заменили на пожизненную ссылку в Сибирь.
Миних был сослан в то же селение, куда несколько раньше был сослан Бирон, незадолго до этого получивший разрешение выехать в Ярославль. Как пишут историки, на пути, правда, в разных направлениях, они встретились. Вот только нет единого мнения, сняли они при встрече шапки друг перед другом или нет. И ведь какой поворот судьбы… В доме, который Миних спроектировал когда-то для Бирона, поселился сам автор проекта. А дом был сделан на славу. В нем и сибирские морозы были нипочем. Однако пребывание в этом дальнем краю бывшего фельдмаршала и еще недавно первого министра Российской империи было не просто ссылкой, а строгим заключением. Он не имел права покидать свой дом. Лишь пастор и врач, прибывшие с ним в эту ссылку, могли выходить в городок, который состоял-то лишь из нескольких домов. Прожил Миних в своем заключении целых двадцать лет и времени не терял даром: в своем доме он открыл школу, в которой могли учиться все, кто хотел: и бывшие политики, и осужденные воры и мошенники, и прочий люд. Замечательный специалист и высокообразованный человек, он щедро передавал свои знания всем желающим… Императрице Елизавете он писал письма с просьбой о помиловании, но освобождение пришло, лишь когда на престол вступил ее племянник. Весной 1762 года из Петербурга прибыл гонец с помилованием. Миниху разрешалось вернуться домой. Ему было уже семьдесят девять лет, но энергия в нем еще бурлила.
Печальнее сложилась судьба графа Остермана, уникальной личности, сумевшей удержать за собой, как бы по наследству, доверие и милости двух императоров — Петра I, Петра II, двух императриц — Екатерины и Анны, одного правителя — Бирона, одной правительницы — Анны Леопольдовны, а также их фаворитов, русских и нерусских. Да и география его жизни редкая! Он проделал путь из маленького селения на западе Германий до далекой Сибири: Бохум — Иена — Петербург — Березово!
Никогда не любивший ни с кем ссориться, граф был сослан в то же Березово, где немногим более десяти лет назад кончил жизнь Александр Меншиков, впавший в немилость внука Петра Великого, его лучшего друга и покровителя, и низвергнутый не без участия самого Остермана. Поселился он в доме Меншикова: с болезнями — особенно его мучила подагра, — разочарованиями и воспоминаниями о прошлом блеске и об унижениях, которым его подвергла дочь человека, так высоко ценившего его ум и знания. Столько пользы он принес России, ставшей для него родной и близкой! За что такая горькая участь!? С этими мыслями и чувствами прожил Остерман в Сибири всего шесть лет и там же скончался. Но память о нем сохранялась долгие годы, даже будущие цари Романовы вспоминали о нем не иначе, как о человеке, являвшемся величайшим двигателем цивилизации и просвещения в России…
Интересно сложилась судьба еще одного участника свержения Бирона — генерала фон Манштейна. Ему удалось избежать печальной участи своих сподвижников, хотя при совершении переворота он был правой рукой фельдмаршала Миниха. Воспользовавшись отпуском, генерал своевременно покинул Россию и оказался в Берлине. Узнав о ситуации, сложившейся в Петербурге, Манштейн решил не возвращаться в Россию. Через русского посла в Пруссии он пытался получить отставку, но Военная коллегия отказала ему и потребовала, чтобы он немедленно возвратился в свой полк. Манштейн не последовал этому требованию, а поступил на службу к прусскому королю Фридриху II и стал его экспертом по русским делам. В России оценили этот шаг как дезертирство, и военный суд заочно приговорил генерала к смертной казни.
По дипломатическим каналам Елизавета потребовала выдачи российского офицера для приведения приговора в исполнение, но Фридрих II не сделал этого, по достоинству оценив умного и хорошо знающего обстановку в России немца. В Пруссии генерал фон Манштейн прослужил долгие годы[4].
Дочь Петра Великого вступила на престол на следующее утро после переворота. В первые же дни своего царствования она отстранила немцев от власти. Поспешила новая государыня и навсегда вытравить память о своем предшественнике на царском троне, который лишь числился на нем один год и шестнадцать дней, а затем двадцать три года провел в тюремном заключении и был лишен не только свободы и власти, но и собственного имени. Императрица Елизавета Петровна приказала уничтожить монеты и медали с его изображением, сжечь все бумаги, в которых упоминалось его имя. Короткое номинальное царствование девятого представителя Дома Романовых закончилось. Кроме дворцовых интриг, оно ничего не принесло России.
