28. Рейд капитана Барнаби в Хиву

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

28. Рейд капитана Барнаби в Хиву

«Капитан королевской конной гвардии Фредерик Густав Барнаби выделялся среди прочих офицеров. Во-первых, он был человеком потрясающей силы и стати. Ростом под метр девяносто, девяносто пяти килограммов веса, с грудной клеткой в метр пятнадцать в обхвате, он считался самым сильным человеком в британской армии. Действительно, он был в состоянии унести под мышкой небольшого пони. Другим геркулесовым подвигом Барнаби была способность удержать горизонтально в вытянутой руке бильярдный кий, зажав его кончик средним и указательным пальцами. Но этот сын пастора не был просто горой мышц. Он знал множество языков, причем бегло по крайней мере семь, включая русский, турецкий и арабский. Наконец, он отличался неуемной жаждой приключений, которая сочеталась с энергичным и цветистым стилем его сочинений. Немудрено, что два последних качества обеспечили ему контакт с Флит-стрит, так что позднее во время долгих ежегодных отпусков он не раз работал за границей в качестве специального корреспондента „Таймс“ и других изданий, а однажды предпринял путешествие по Нилу, чтобы взять в Хартуме интервью у генерала Гордона.

Именно во время одного из отпусков у Барнаби возникло желание посетить российскую Центральную Азию, которая, как тогда считали, была закрыта для британских официальных лиц и прочих путешественников. План его состоял в том, чтобы отправиться в Санкт-Петербург и обратиться за разрешением проследовать в Индию через Хиву, Мерв и Кабул непосредственно к военному министру графу Милютину.

Затея казалась безнадежной, ведь именно в то время англо-российские отношения были весьма далеки от сердечности. Но там, где был пусть самый небольшой, но шанс, Барнаби старался что-то предпринять. Получить разрешение на поездку от британского Министерства иностранных дел или от своего начальства он и не пытался — знал заранее, что ответ будет отрицательным.

И вот всего с 85 фунтами багажа 30 ноября 1875 года Барнаби отправился с вокзала «Виктория» ночным почтовым поездом в Санкт-Петербург. В российской столице друзья встретили его предупреждением, что официальные лица на его поездку никогда не согласятся. Ему говорили: «Они вообразят, что вы посланы правительством, чтобы взбунтовать хивинцев. Они никогда не поверят, что офицер за свой счет отправился в Хиву». Удивительно, но друзья оказались не правы: уже на следующий день он получил ответ на поданное Милютину прошение. Министр в основном одобрил его поездку. Он также сообщил, что официальные лица по пути его следования получат инструкции оказывать ему помощь, но что «имперское правительство предостерегает его относительно продления маршрута поездки за пределы российской территории», поскольку не в состоянии гарантировать безопасность в регионах, неподконтрольных его юрисдикции. Барнаби понял двусмысленность документа. Милютин подразумевал, что либо Барнаби не следует посещать Хиву, пусть только номинально, но все еще самостоятельную, и, конечно же, Мерв, который лишь подконтролен России; либо же отправиться туда исключительно на свой страх и риск. Учитывая обстоятельства, большинство людей сочли бы, что Милютин имел в виду первое. Барнаби решил предположить, что министр подразумевал последнее. Весьма странно, что министр вообще согласился на путешествие Барнаби по среднеазиатским территориям; скорее всего это означало, что он не хотел, чтобы официальные британские лица применяли подобные ограничения к русским, в те времена столь же свободно, как и ныне, путешествовавшим по Индии или другим районам империи.

Барнаби не был первым британским офицером, предпринявшим попытку достичь Мерва, который, как считали, мог вскоре стать очагом англо-российского конфликта, если бы Кауфман попытался его захватить. В предыдущем году, во время путешествия по Северо-Восточной Персии, офицер разведки индийской армии капитан Джордж Нейпир собрал немало стратегической и политической информации относительно вероятного развития событий, связанных с российскими силами, движущимися на Мерв из Красноводска, нового форпоста русских на восточном берегу Каспия. Несмотря на приглашение туркменов, обеспокоенных продвижением отрядов Кауфмана и стремящихся заручиться британским покровительством, посетить Мерв, Нейпир неохотно его отклонил, чтобы не воскрешать «чрезмерных надежд» среди местных племен. За пять месяцев до прибытия Барнаби в Санкт-Петербург другой британского офицер, полковник Чарльз Макгрегор, позднее ставший руководителем индийской военной разведки, собираясь посетить Мерв, достиг Герата. Но в последний момент он получил от своего начальства в Калькутте срочное указание прекратить дальнейшее путешествие. Возникло опасение, что посещение этого стратегически чувствительного оазиса британским офицером, да еще сотрудником разведки, может спровоцировать Кауфмана. Действительно, по возвращении Макгрегору сделали выговор за то, что он зашел дальше, чем следовало, хотя он, подобно Нейпиру, сумел собрать немало ценной информации относительно этого малоизвестного региона.

Сам себе начальник, Барнаби был не тем человеком, чтобы пойти на поводу таких соображений. Проехав часть пути по железной дороге, а потом на перекладных, он добрался до Оренбурга перед самым Рождеством. По дороге он встретил возвращавшегося в Санкт-Петербург губернатора с супругой. «Помните, — сказал ему русский, — вам не давали „добро“ на путешествие в Индию или Персию. Лучше всего вам вернуться в европейскую Россию тем же путем, которым вы прибыли». Барнаби понял, что губернатор получил от Милютина соответствующие указания. Губернатор не старался скрыть свое недовольство его путешествием или помочь Барнаби советом. Было также ясно, что губернатора из Санкт-Петербурга предупредили, что британский офицер говорил по-русски — весьма необычное явление в те дни, хотя при общении Барнаби обращался к нему по-английски. Тем не менее губернатор не пытался помешать Барнаби добраться до Оренбурга, хотя вопрос, насколько далеко он мог продвигаться дальше, все еще висел в воздухе. Единственное, что хорошо знал капитан, — везде, где бы он ни был, русские установят за ним слежку и увидит он не больше, чем ему позволят. В Оренбурге он встретил сосланного туда русскими бывшего хана Коканда. Хан, похоже, наслаждался своим новым положением и недавно давал бал для гарнизонных офицеров и их жен. Еще капитан узнал, что Кауфман просил направить в Центральную Азию еще два полка, но для чего именно — неизвестно.

Наняв слугу-мусульманина и лошадей для перевозки багажа, капитан Барнаби преодолел препятствия, речь о которых пойдет позднее, и добрался до российского города-крепости Казала, расположенного в 600 милях на северном берегу Аральского моря. Оттуда он надеялся достичь Хивы и, наконец, перед походом в Афганистан Мерва. Зима 1876 года, по воспоминаниям, выдалась весьма суровой, и поездка на юг оказалась чрезвычайно тяжелой — приходилось постоянно преодолевать снежные бури и заносы. Как впоследствии писал Барнаби, ему просто посчастливилось не отморозить пальцы, когда он весьма неблагоразумно заснул с голыми руками. На его счастье, помогли встреченные дружески настроенные казаки — энергично размассировали ему руки с керосином, восстанавливая циркуляцию крови. «Еще бы чуть-чуть, — заметил один из них, — запросто потеряли бы обе руки». Нормальная работа пальцев восстановилась только через несколько недель.

В Казале российские офицеры встретили Барнаби радушно и по-товарищески. Одновременно его добродушно информировали, что с нетерпением ожидают будущего сражения с британцами за власть над Индией. «Мы будем по утрам стрелять друг в друга, — сказал русский, вручая Барнаби стакан водки, — и пить вместе, когда настанет перемирие». На следующее утро Барнаби прямо спросил местного командира, как лучше добраться до Хивы, лежавшей в 400 милях к югу, и получил безапелляционное указание: сначала отправиться в ближайший российский гарнизонный город Петроалександровск, где получить разрешение посетить ханство. Когда Барнаби спросил, что случится, если он направится прямо в Хиву, тот предупредил его: туркмены, кочующие по окрестной пустыне, чрезвычайно опасны, и хивинцы тоже. И продолжил, явно стремясь запугать Барнаби: «Хан, возможно, приказал бы палачу вырвать вам глаза».

Для защиты англичанина от грабителей-туркменов ему предложили небольшой эскорт казаков. Но Барнаби знал, что туземные племена были уже в значительной степени умиротворены войсками Кауфмана и что в целом они, как установил капитан Нейпир, неплохо относятся к британцам, надеясь на их помощь, если русские попытаются захватить Мерв. Барнаби уже узнал все, что нужно, и был настроен двинуться прямо на Хиву, а оттуда, если получится, попытаться через Бухару пробраться к Мерву. Поэтому он вежливо отказался от эскорта. Тогда ему навязали проводника, чьей задачей, очевидно, было гарантировать, что он не отклонится от маршрута до Петроалександровска. Этот человек, как выяснилось, служил проводником у российских войск, три года назад покоривших Хиву. Однако для такого целеустремленного и находчивого человека, как Барнаби, его присутствие не могло стать непреодолимой проблемой.

Как определил Барнаби, Хивы лучше всего достичь, повернув по дороге на Петроалександровск в точке, расположенной за два дня пути до него. 12 января, наняв лошадей для себя, слуги и проводника и трех верблюдов, чтобы нести их багаж, включая юрту или туркменскую палатку, он оставил Казалу, якобы направляясь в российский гарнизонный город. «Хотя я нанял верблюдов только до Петроалександровска, — записал он впоследствии, — я не имел ни малейшего намерения туда идти, если этого удастся избежать». Он знал, что русский гарнизонный командир найдет дюжину причин, объясняя, почему невозможно идти на Хиву, не говоря уже о Бухаре или Мерве, и даже если согласится, то установит за ним самый строгий контроль. Для начала, чтобы переманить на свою сторону проводника-соглядатая, он пообещал ему 100 рублей в тот день, когда они достигнут через Хиву Бухары или Мерва. «Коротышка-татарин, — записал Барнаби, — прекрасно знал, что, если мы когда-либо появимся в Петроалександровске, у него останется лишь мизерный шанс на получение обещанной награды». Однако ничего подобного он проводнику не сказал.

Хива находилась в двух неделях пешего перехода по ту сторону ледяной пустыни. Свирепый ветер и мороз были настолько суровы, что вынудили Барнаби отказаться от темных очков, металлические дужки которых постоянно обмерзали, и стараться смотреть сквозь мех своей шапки, чтобы избежать снежной слепоты. Донимали воспоминания об ужасных страданиях, испытанных российскими отрядами из Оренбурга, пытавшимися в 1839 году достичь Хивы и из-за морозов повернувшими назад. Позже он узнал, что примерно тогда же, когда его собственная экспедиция находилась между Петроалександровском и Казалой, два невезучих казака замерзли по дороге насмерть. Казачья форма защищала от минусовых температур гораздо хуже, чем меха и овчины, которые носили он и его люди.

В конце концов Барнаби достиг той точки, где дороги на Петроалександровск и Хиву расходились. Здесь он попробовал, используя замеченную алчность, заставить проводника изменить маршрут. Барнаби знал, что шурин этого человека торговал лошадьми в селении неподалеку от Хивы. Поэтому он заявил, что, когда они доберутся до Петроалександровска, он намеревается купить свежих лошадей, поскольку их собственные окончательно выбились из сил. Проводник живо проглотил приманку, клянясь, что самых лучших лошадей можно найти лишь у известного лично ему торговца, который жил по дороге к Хиве. Зная, что проводник получил бы существенный барыш от любых совершенных им закупок, Барнаби заявил, что, пожалуй, для дальнейшей поездки понадобятся и новые верблюды. Сначала проводник настаивал, чтобы лошадей и верблюдов привели для осмотра Барнаби из селения, но не стал противиться предложению англичанина послать их в Петроалександровск. В конечном счете было решено обойти стороной российский гарнизон и направиться прямо в Хиву с непременным условием: Барнаби должен сначала получить разрешение хана посетить столицу. Мулла соседнего селения помог составить подходящее прошение, которое с посыльным отправили хану. В нем Барнаби объяснял, что он — британский офицер, путешествующий по здешним местам, желает посетить знаменитый город и выразить свое уважение прославленному правителю.

Днем позже, когда Барнаби со спутниками переправились на противоположный берег замерзшего Оксуса, в шестидесяти милях от столицы их встретили и приветствовали двое знатных хивинцев — посланников хана. Когда они вошли в Хиву, Барнаби обратил внимание на характерный силуэт виселицы. Его спутники сообщили, что на ней вешали осужденных воров. Казнили здесь просто: преступников резали огромным ножом, будто скот. О ханском палаче, о котором предупреждали в Казале, что он может взять себе на память глаза Барнаби, не было ни слуху ни духу. Все остатки опасений англичанина развеялись, когда его поселили в ханском гостевом дворце, роскошном здании, чье великолепное расположение и декоративный стиль напомнили ему о мавританской архитектуре Севильи. Уютные комнаты были щедро устланы прекрасными коврами. Несмотря на середину зимы, слуги принесли на подносах дыни, виноград и прочие роскошные плоды. Ему сообщили: хан приказал подавать ему все, что ни попросит.

На следующее утро Барнаби проинформировали, что хан примет его в полдень, и в назначенное время подали коня, чтобы ехать во дворец. Стража с кривыми турецкими саблями, одетая в длинные яркие разноцветные халаты или шелковые пальто, стояла у входа, в то время как возбужденная толпа хивинцев толпилась вдоль дороги, чтобы увидеть гигантскую фигуру англичанина. Уже разнеслась молва, что он — эмиссар из Британской Индии, слухи о несметных богатствах которой давно достигли среднеазиатских ханств. Барнаби осторожно пытался убедить придворных, что он прибыл не как представитель своего правительства или властителя. Они же, в свою очередь, выразили удивление, что он сумел увильнуть от русских, сказав: «Они не слишком любят вас, англичан».

Хан сидел на персидском ковре, откинувшись на несколько подушек и грея ноги перед очагом с пылающим древесным углем. Он выглядел примерно лет на 28; мощное телосложение, угольно-черная борода и усы, окружающие огромный рот, заполненный неровными, но белыми зубами. К облегчению Барнаби, хан улыбался, и веселые искры светились в глазах. «Я был очень удивлен, — записал позднее Барнаби, — когда в конце концов после всего, что было понаписано в российских газетах о жестокости и всяческих несправедливостях, совершенных этим хивинским властелином, я нашел в нем такого отличного товарища». Хан приветствовал Барнаби, усадил рядом и, когда подали чай, выказал ему знаки внимания. Затем стал расспрашивать гостя про отношения между Британией и Россией и далеко ли расположены их территории.

С разрешения хана Барнаби нарисовал карту и указал расположение Индии, России и Британских островов. Хан был чрезвычайно поражен разницей размеров Британии и Индии, завоевателя и покоренного, а также обширностью территорий, подвластных царю. Чтобы проиллюстрировать свою мысль, хан показал, что нужны обе ладони, чтобы закрыть на карте Россию, и только одна, чтобы закрыть Индию. На это Барнаби ответил, что Британская империя настолько обширна, что над ней никогда не заходит солнце и что на его карте смогла уместиться только ее часть. Кроме того, сила нации зависит не только от размера ее территорий. Население Индии, например, в три раза больше, чем России. Кроме того, невзирая на весь ее очевидный размер и могущество, Россия уже была побеждена Британией в одной войне и, конечно, будет побита в любых последующих. Тем не менее, несмотря на свою мощь, Британия — миролюбивая держава, предпочитающая быть в сердечных отношениях с соседями.

После некоторого молчания хан решил обсудить вопрос намерений России в Центральной Азии. «Мы, мусульмане, имели обыкновение думать, что Британия наш друг, потому что она помогла султану, — сказал он Барнаби. — Но вы позволили русским взять Ташкент, победить меня и открываете им дорогу на Коканд ». Он предвидит, что их следующим шагом будет захват Кашгара, Мерва и Герата. У них много солдат, но им мало платят. Индия, как он понял, очень богата. «Наступит день, когда вы будете вынуждены воевать, нравится это вашему правительству или нет». Хан хотел знать, прийдут ли британцы на помощь Кашгару, если русские на него нападут. Однако Барнаби объяснил, что не посвящен в тайны намерений его правительства, и лично он глубоко сожалеет, что русским позволили захватить территории хана, хотя это легко можно было предотвратить.

Несмотря на заявления Санкт-Петербурга, что все его войска отошли от Хивы и власть хана восстановлена, для Барнаби было очевидно, что это всего лишь обман. Хан находился под крепким российским сапогом. Ему, игнорируя запросы, не позволяли иметь собственную армию. Четырехтысячный русский гарнизон под командованием одного из самых способных военачальников пограничных территорий полковника Николая Иванова располагался в Петроалександровске, на дистанции атаки от столицы. Кроме того, хивинцы должны были платить царю солидную ежегодную дань. Проходя по дворцу мимо кабинета ханского казначея, Барнаби наблюдал процесс подсчета им серебряных монет и бумажных рублей.

Наконец хан низко поклонился — сигнал, что аудиенция окончена. Поблагодарив его за добрый прием и разрешение посетить Хиву, англичанин отправился назад по улицам города. Тем временем распространилась весть, что он был принят ханом благожелательно, — и все встречные на улицах, переулках и с крыш уважительно кланялись и ему, и его официальному эскорту. Хан повелел, чтобы Барнаби в столице показали все, что он пожелает увидеть, и на следующее утро капитан отправился на большую экскурсию. Среди всего прочего ему показали ханские сады, где росли яблони, груши и вишни, показали хранилища дынь и виноградные лозы и летний дворец, откуда хан правил и осуществлял правосудие в течение двух самых жарких месяцев в Хиве — июня и июля. Затем капитан посетил тюрьму. «Здесь, — записал он, — я увидел двух заключенных, чьи ноги были закреплены в деревянных колодках, а тяжелые железные цепи опоясывали их шеи и тела». Их обвиняли в нападении на женщину, но они обвинение отрицали. Барнаби спросил, что происходит, когда человек не признает себя виновным в очевидном преступлении. «Ну, — сказали ему, — его бьют плетью, насыпают в рот соли и выставляют на жаркое солнце, пока он наконец не признается». Это признание напомнило о заявлениях Санкт-Петербурга, что он освобождает покоренные народы от варварских обычаев прошлого — основной его аргумент для их завоевания.

На следующее утро по возвращении с верблюжьего рынка Барнаби нашел в своих апартаментах двух незнакомцев с торжественными лицами. Один из них вручил ему письмо от полковника Иванова из Петроалександровска. Как оказалось, русские обнаружили, что англичанин ускользнул. Письмо сообщало, что в Петроалександровске его ожидает срочная телеграмма. Полковник не счел нужным передать ее с курьером, а предложил англичанину прибыть в Петроалександровск и забрать ее лично. Таким образом, Барнаби не имел никакой возможности установить, от кого таинственная телеграмма и насколько она важна. Известно было только, что телеграмма была получена в Ташкенте, где кончалась среднеазиатская телеграфная линия, и затем конной эстафетой доставлена за 900 миль через степи и пустыни. Несомненно, русские высоко оценивали важность ее содержания. Конечно, капитан мог все это игнорировать и поспешно двинуться на Бухару или Мерв. Однако он узнал, что полковник Иванов дал хану строгие распоряжения: если даже англичанин уже оставил Хиву, его следовало вернуть и доставить прямо в Петроалександровск. Выбора не оставалось, надо было отправляться с курьером, оставив надежду достичь Бухары и Мерва. Разочарованный, Барнаби понимал, что русские вряд ли еще раз позволят ему так легко проскользнуть сквозь их пальцы.

Прежде чем Барнаби оставил Хиву, хан предложил встретиться еще раз. Выразив сожаление, что визит гостя так прискорбно сокращен, он уверил Барнаби, что он и любой его подданный всегда будет приветствовать его в столице. «Он был весьма по-своему любезен, — отметил Барнаби, — и, когда я уходил, обменялся теплым рукопожатием». Той ночью они остановились в доме высокопоставленного хивинского придворного, которого во время российского наступления на Хиву посылали в Индию просить помощи у англичан. Несмотря на неудачу той миссии, придворный был в восторге от увиденного там и от дороги, по которой туда пришлось добираться. Вслед за ханом он предупредил Барнаби, что Индия стала для царя главной целью. На его взгляд, британские войска гораздо лучше российских. Однако последние превосходят количеством. Он заявил, что при вторжении в Индию русские могут позволить себе большие потери. А британцы, отразив нападение одних, назавтра вынуждены будут противостоять удвоенным силам. Когда Барнаби попробовал намекнуть, что русские не испытывают враждебности к британцам, придворный спросил: «Если они вас так любят, почему запрещают поставки сюда ваших товаров?» Индийские чаи, например, просто превосходны, но пошлины так подняли, что никто не может себе их позволить.

Несмотря на то что он, несомненно, доставил российским военным в Туркестане много неудобств, если не сказать большего, приняли Барнаби в Петроалександровске удивительно сердечно, возможно, потому, что русские знали текст телеграммы. Действительно, содержание ее не могло не взволновать даже бесстрашного Барнаби. Главнокомандующий британской армией фельдмаршал герцог Кембридж приказывал ему немедленно вернуться в европейскую Россию.

— Не слишком хорошо, когда вас посылают на задание, а потом мешают его выполнить, — с плохо скрытым удовлетворением заметил полковник Иванов своему британскому гостю.

— Превратности войны, — ответил Барнаби. — Так или иначе, я повидал Хиву.

Русский захотел умалить даже это.

— Хива — это ничто, — сказал он.

Барнаби подозревал, что Санкт-Петербург, не предполагая, что в такую суровую зиму ему удастся достичь Хивы, не обращался к британскому Министерству иностранных дел с требованием отозвать его из Центральной Азии. Но правительство, где знали, что поездка предпринята по его личной инициативе, все же сочло целесообразным прислать ему приказ, чтобы русские поверили, будто он пребывает здесь официально, хотя это было категорически опровергнуто палатой общин.

В течение своего краткого пребывания в Петроалександровске Барнаби увидел, что Иванов и его офицеры увлечены обсуждением будущей войны, и убедился, что военные действия с Британией становятся неизбежными. Как сказали русские, Мерв они могут взять в любое время, был бы только приказ из Петербурга. Настроение этих офицеров, отметил Барнаби, было таким же, как у всех, с кем он общался в Центральной Азии. «Очень жаль, но, похоже, у нас наметилось столкновение интересов, и хотя лично мы — друзья, вопрос о том, кто должен быть главным на Востоке, скоро придется решать силой оружия…» Как раз когда Барнаби был в Петроалександровске, ханский казначей Хивы прибыл с деньгами для русских. Капитан отметил, что он завтракал с Ивановом, доблестно сражаясь с ножом и вилкой и изображая из себя поклонника французского шампанского.

На планах дальнейших путешествий по Центральной Азии теперь был поставлен крест, и Барнаби стремился поскорее вернуться домой, чтобы начать обработку материалов своей поездки и изложить свои взгляды относительно российской угрозы Индии. Иванов получил от Кауфмана строжайшие указания вернуть неугомонного британского офицера, которому Санкт-Петербург позволил увидеть гораздо больше, чем надо, тем же путем, которым он прибыл. В это время из Петроалександровска в Казалу как раз собирались двое российских офицеров с отрядом казаков, и решено было, что Барнаби поедет с ними. Это вполне устраивало капитана, поскольку давало уникальную возможность непосредственно понаблюдать в суровых условиях отряды казаков на марше, получив таким образом новый материал для своей книги. Путь оказался чрезвычайно труден; вечерами казаки говорили, что погода не столь уж невыносима исключительно благодаря обращению за помощью к прихваченной с собой четырехгаллонной бочке водки. Дисциплина в отряде была суровой, с наказаниями за малейший проступок. Одного погонщика верблюда выпороли за то, что он слишком медленно надевал сбрую. Офицер, орудуя кнутом, заявил, что это еще не слишком жесткий, но достаточный для него урок. Тем не менее за девять дней, которые они провели вместе, пересекая великую снежную равнину, Барнаби составил высокое мнение о своих спутниках. «Казаки — прекрасные, крепко сложенные парни, в среднем приблизительно по семьдесят килограммов веса каждый», — записал он. К седлу они приторачивали груз в пятьдесят и более килограммов, включая двадцать фунтов зерна для своих лошадей и шесть фунтов сухарей для себя, которых хватало на четыре дня. Лошади также были явно крепкие. Его собственное рослое животное везло его 900 миль в ужасных условиях и ни разу не захромало и не заболело, несмотря на сто двадцать семь килограммов, которые несло всю дорогу. «И все же в Британии, — отметил Барнаби, — из-за скромного роста его бы воспринимали как пони для поло».

Во время недолгого пребывания Барнаби в Казале он услышал, что российские отряды численностью более 10 000 штыков двигались из Сибири к Ташкенту — как говорили, для подготовки к кампании против Якуб Бека в Кашгарии. По дороге севернее Оренбурга он столкнулся с командиром одной из этих частей. Тот проезжал в больших санях со всем своим семейством за много миль перед его отрядом. Он также слышал, что недавно в казачьей части возникли серьезные волнения, идет расследование и что многих главарей должны расстрелять.

Прибыв в Лондон в конце марта 1876 года, он немедленно приступил к работе над книгой. Барнаби стал объектом всеобщего любопытства, и даже сама королева Виктория пожелала услышать рассказ о его приключениях и выслушать его мнение относительно российской угрозы. Его принял также главнокомандующий герцог Кембридж, тот самый, кто ходатайствовал перед кабинетом министров о приказе насчет его возвращения из Центральной Азии. Впоследствии в письме министру обороны герцог написал: «Вчера я видел капитана Барнаби и имел с ним очень интересный разговор; более интересного разговора ни с кем не припомню. Он — замечательный парень, очень своеобразный, но весьма настойчив и решителен. Он многого добился, и самое удивительное — как он через все это прошел». Он настойчиво рекомендовал, чтобы госсекретарь прислушался к словам Барнаби и что Министерству иностранных дел и Совету по делам Индии следует поступить соответственно.

В том же году вышла в свет книга Барнаби под названием «Поездка в Хиву» — 487-страничный комментарий к его приключениям, включая объемистые приложения о российских военных возможностях и вероятных действиях в Средней Азии. Ее сугубо антироссийский настрой уловил настроение момента, и книга стала бестселлером, выдержавшим за первые двенадцать месяцев одиннадцать переизданий. В то время как Министерство иностранных дел выражало сожаление по поводу вреда книги для англо-российских отношений, «ястребы» и обширная русофобская пресса восхищались её агрессивным шовинизмом. Внезапный успех книги и аванс в 2500 фунтов за следующую дали Барнаби возможность направить свою любознательность на достопримечательности Восточной Турции, громадного дикого региона, где царь и султан имели общую весьма сложную границу. Его целью было попытаться обнаружить, чем на самом деле заняты русские в этом малоизвестном углу поля битвы Большой Игры и насколько способны турки противостоять российскому прыжку на Константинополь из их кавказской цитадели. Отношения между этими двумя странами быстро ухудшались после серьезного конфликта из-за владений Турции на Балканах. Война казалась неизбежной, вовлечение в нее Британии — весьма вероятным.

Все началось летом 1875 года с восстания в отдаленной деревне против турецкого правления в Герцеговине — одном из балканских владений султана. Оттуда оно быстро распространилось на Боснию, Сербию, Черногорию и Болгарию. Было это спонтанным и непосредственным возмущением или результатом российской интриги, неизвестно. В мае 1876 года кризис усугубился, когда нерегулярные турецкие войска, известные как башибузуки, с безумным кровопролитием изрубили саблями 12 000 болгарских христиан. Эта резня неизбежно привела к почти всеобщему осуждению турок и серьезно приблизила вероятность войны между царем, полагавшим себя защитником всех христиан, живущих под гнетом Оттоманской империи, и ее султана. В Британии усилиями русофобов, туркофилов и почти всех без исключения вину возложили прежде всего на царя, которого обвиняли в разжигании беспорядков. Премьер-министр Дизраэли отмахивался от первых донесений о болгарской резне как от кухонных сплетен. С другой стороны, Гладстон потребовал вышвырнуть турок всех до единого «со всеми пожитками » с Балкан.

В наступающую на Востоке предгрозовую пору Барнаби намеревается в декабре 1876 года отправиться из Константинополя в путешествие по всей Турции. Его прибытие в столицу не осталось незамеченным российским послом — проницательным графом Игнатьевым, и когда Барнаби добрался до важного города-крепости Эрзерум в Восточной Турции, дружественный чиновник по секрету сообщил ему, что местный российский консул получил телеграмму с приказом в ближайшее время наблюдать за британским офицером. «Два месяца назад, — говорилось в ней, — некий капитан Барнаби отбыл из Константинополя в путешествие по Малой Азии. Он — заклятый враг России. Мы потеряли его след с момента его отъезда из Стамбула. Полагаем, что реальной целью его поездки может быть пересечение российской границы». Консулу приказывали определить местонахождение Барнаби и любой ценой предотвратить его проникновение на российскую территорию. Еще он должен был отыскать портрет Барнаби, имевшийся на всех пограничных постах России. Узнав достаточно, чтобы увериться в неготовности Турции к внезапному нападению, Барнаби прервал свою 1000-мильную поездку и на пароходе вдоль побережья Черного моря вернулся в Константинополь, откуда поспешил поездом вернуться в Лондон, чтобы начать работу над новой книгой, прежде чем события его настигнут. Книга «Верхом через Малую Азию» оказалась куда более антирусской, чем предыдущая. В апреле 1877 года, когда он еще над ней работал, до Лондона дошли вести, что русские объявили Турции войну и начали наступление на Константинополь через Балканы, одновременно вторгшись в Восточную Анатолию.

Написанная с типичным британским оптимизмом и пропитанная антирусскими настроениями, новая книга Барнаби — на этот раз о войне за Константинополь — произвела небывалый фурор, завоевала широкий круг читателей и выдержала семь переизданий. А ее автор якобы нейтральным наблюдателем отправился на передней край балканского конфликта, где стал неофициальным командиром турецкой бригады, сражавшейся против его недавних спутников — казаков. Однако, достигнув назначенной самому себе цели взбудоражить антирусские и протурецкие настроения у себя на родине, Барнаби тем самым оказался за пределами данного повествования.

* * *

«Если русские возьмут Константинополь, королева будет так оскорблена, что, наверное, сразу отречется от престола». Так писала королева Виктория лично Дизраэли, убеждая его быть смелее. Принцу Уэльскому она заявляла:

«Я не думаю, что обойдется без схватки с… этими отвратительными русскими… что состоятся какие-либо соглашения или что мы когда-либо станем друзьями! Они будут всегда нас ненавидеть, а мы никогда не сможем им доверять». Ее симпатии поддерживали массы, хотя лишь немногие имели ясное представление насчет того, где находятся Болгария или Герцеговина, не говоря уже о каком-либо понимании связанных с этим проблем. Но их настроение было прекрасно подытожено в словах джингоистской песенки, которая тогда делала в мюзик-холлах приличные сборы. Вот, например, в таких:

Мы не хотим сражаться,

Но, родины сыны,

Готовы в бой солдаты, готовы корабли,

Не пожалеем денег, не пожалеем сил

И русскому медведю дорогу преградим.

Дух бриттов реет гордый,

Константинополь, будь свободным!

Вопреки всем ожиданиям, российское наступление на столицу Оттоманской империи развивалось медленно. Целых пять месяцев этому способствовала доблестная и решительная защита турками их цитадели Плевна в Болгарии, которая стоила наступающим 35 000 жизней, а румынам, которых уговорили присоединиться к русским, свыше 5000. На востоке, несмотря на первые успехи, российские войска на Кавказе сталкивались с гораздо более жестоким сопротивлением, чем ожидал Санкт-Петербург. Не ожидали там и националистических восстаний мусульманских племен у себя за спиной. Однако наконец турецкое сопротивление было сломлено, и в феврале 1878 года российские армии стали у ворот Константинополя. Похоже, давняя мечта русских становилась былью… И тут в Дарданеллы вошел британский средиземноморский флот. Это было прямое предупреждение русским, указание на возможное дальнейшее развитие событий. Война теперь казалась неизбежной.

Тем временем, предугадав такую возможность, генерал Кауфман собрал в Туркестане тридцатитысячную армию, самую крупную из когда-либо развернутых в Средней Азии. Если бы началась война, он предполагал через Афганистан прорваться в Индию. Одновременно он послал в Кабул крупную военную делегацию во главе с генерал-майором Николаем Столетовом, чтобы заручиться афганским содействием против англичан. Кабул был идеальным трамплином для нападения, а Хайберское ущелье — лучшим местом для вторжения. Перед силами вторжения, состоящими из российских и афганских отрядов, шли бы прокладывающие путь секретные агенты. Их предполагалось снабдить золотом и другими стимулами. Кауфман был убежден, что индийский народ созрел для восстания и что едва станет известно о приближении большой русско-афганской армии освободителей, бочонок с порохом взорвется. Если бы план Кауфмана осуществился, совместный российско-афганский удар по Индии означал бы для британцев полный кошмар.

В конце концов, к огромному разочарованию «ястребов» с обеих сторон, царь Александр отступил перед угрозой новой войны с Британией. Российские армии стояли в двух днях пути от Константинополя, когда между русскими и турками было поспешно заключено перемирие. Болгария получала независимость от Оттоманской империи, а русские — обширные пространства Восточной Анатолии. Британия немедля воспротивилась, опасаясь, что Болгария станет простым сателлитом Санкт-Петербурга и обеспечит русским прямой сухопутный маршрут к Средиземноморью. Как и угрожающее расположение их войск под Константинополем, это позволило бы им во время возможной войны угрожать Индии. Таким образом, несмотря на окончание военных действий между Россией и Турцией, угроза войны между Россией и Британией не уменьшилась. Несмотря на то что Британии удалось найти общий язык по проблеме Болгарии с Австро-Венгрией, чтобы вынудить царя убрать русские войска из-под Константинополя, из Индии на Мальту был переброшен семитысячный британский корпус. В конце концов, однако, кризис удалось уладить, не прибегая к войне. В июле 1878 года на Берлинском конгрессе спорное соглашение было пересмотрено к удовлетворению всех главных стран, кроме России. Царь под сильным давлением согласился вывести свои войска в обмен на некоторые территориальные приобретения за счет турок. Султан, со своей стороны, вернул себе две трети потерянных в этой войне территорий. Британцы заняли Кипр, австрийцы приобрели Боснию и Герцеговину. Санкт-Петербург же только наблюдал, как плоды так дорого доставшейся победы расхищались другими европейскими странами, причем ключевую роль тут играла Британия.

Однако эта неудача не могла остаться полностью неотомщенной. Хотя после исчезновения опасности войны с Британией запланированное вторжение Кауфмана в Индию отменили, тем не менее он решил продолжить миссию в Кабул. Отчасти это вызывалось тем, что Кауфман видел в этом возможность доставить британцам крупные неприятности. А вместе с тем он получал возможность исследовать места вероятного вторжения — в случае, если когда-либо возникнет необходимость вернуться к прежнему плану. Весть о том, что российская миссия направляется к афганской столице, шпионы принесли в Индию в то время, когда Берлинский конгресс еще не закончился. Как полагают, эмир Шер Али попытался убедить русских повернуть обратно, но Кауфман заявил, что слишком поздно отзывать назад его людей и что он будет лично отвечать за их безопасность и за их сердечный прием. На запрос британцев относительно миссии российское Министерство иностранных дел опровергло информацию о ней, упорно утверждая, что такой визит даже не планируется. В очередной раз Санкт-Петербург клялся в одном, в то время как Ташкент делал совершенно другое.

Вице-король лорд Литтон к тому времени отлично знал правду и был взбешен очевидным двуличием Шер Али. Эмир, неоднократно отказывавшийся принимать британскую миссию для обсуждения отношений между двумя странами, теперь тайно приветствовал русских! Вице-король совершенно не учитывал степень давления русских на афганского правителя, пребывавшего в состоянии глубокой депрессии после смерти любимого сына. Кауфман предупредил, что, если эмир не согласится на договор о дружбе с русскими, они активно поддержат его племянника и претендента на трон Абдур Рахмана, жившего в то время в Самарканде под их защитой. Больше опасаясь нажима со стороны России, чем со стороны Британии, Шер Али был вынужден уступить. Выполнив свою задачу и оставив некоторых подчиненных для отработки деталей, генерал Столетов 24 августа отправился из Кабула в Ташкент. Перед отъездом он предостерег эмира от приема любых британских миссий, одновременно пообещав ему в случае необходимости поддержку тридцатитысячной русской армии.

В это время лорд Литтон с телеграфного одобрения Лондона решил направить миссию в Кабул, в случае необходимости применяя силу. Возглавлять ее был назначен генерал сэр Невилл Чемберлен, старый пограничник, известный превосходными личными отношениями с эмиром. Его должен был сопровождать старший политический советник майор Луи Каваньяри с эскортом в 250 солдат из Корпуса разведчиков — точно таким же количеством людей, как у генерала Столетова. 14 августа вице-король написал эмиру, сообщая о намерении направить в Кабул делегацию и испрашивая охранное свидетельство на путь от границы. Послание осталось без ответа. Тогда Чемберлен дал приказ двигаться ко входу в Хайберское ущелье. Оттуда майор Каваньяри с небольшим эскортом выехал вперед к ближайшему афганскому посту и попросил выдать разрешение на въезд в страну. Однако офицер — начальник поста — заявил, что получил приказ в случае необходимости препятствовать движению миссии даже силой оружия, и не будь Каваньяри ему старым другом, он бы уже открыл огонь по нему и его отряду как по нарушителям границы.

Возмущенный отказом эмира, лорд Литтон стал убеждать кабинет министров не тратить времени впустую и санкционировать немедленное объявление войны. Но в Лондоне решили, что сначала эмиру следует предъявить окончательный ультиматум. В нем эмира предупреждали, что, если до конца дня 20 ноября он не извинится в полной мере за свой неучтивый отказ от приема британской миссии, при том, что миссия российская была радушно принята, против него немедленно начнутся военные действия. Неразбериху усилило российское Министерство иностранных дел, которое прежде отрицало всякие сведения о миссии Столетова. Теперь там придумали совершенно неудовлетворительное объяснение, упорно утверждая, что миссия Столетова — всего лишь визит вежливости, никоим образом не противоречащий прежним гарантиям по Афганистану, лежащему вне их сферы влияния. Это немного смягчило опасения Литтона, что русские в Афганистане их опередили и что Британию одурачили.

Ко времени истечения срока ультиматума 20 ноября никакого ответа от Шер Али получено не было. На следующий день три колонны британских войск начали наступление на Кабул. Через десять дней прибыло послание эмира, согласного на прибытие британской миссии, но оно не содержало извинений, требуемых вице-королем. Как бы там ни было, оно опоздало — вторая афганская война уже началась. Литтон настроен был преподать эмиру такой урок, который тот не скоро забудет, и в то же время совершенно ясно показать Санкт-Петербургу, что никаких конкурентов в Афганистане Британия не потерпит.