17. Освобождение рабов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

17. Освобождение рабов

Когда капитан Эбботт, сменивший мусульманский наряд на форму британского офицера, въезжал в ворота Хивы, он обнаружил, что до столицы уже дошли пугающие слухи об истинной цели его прибытия. В частности, в них утверждалось, что он — русский шпион, выдающий себя за англичанина, и что послан он генералом Перовским, чтобы доложить тому об обороноспособности города. Затем он с тревогой узнал, что незадолго до того два таинственных путешественника-европейца, утверждавшие, что они англичане, были заподозрены ханом в том, что они — русские, и подвергнуты пытке докрасна раскаленными вертелами. Видимо, цель пытки была достигнута и бедолаги в чем-то сознались, так как им перерезали глотки, а останки бросили в пустыне в качестве страшного предупреждения другим. И теперь вот он, тоже представившийся англичанином, оказался здесь в тот самый момент, когда над Хивой нависла серьезная угроза. Потому вряд ли могло казаться неожиданностью, что к Эбботту отнеслись с величайшим подозрением. Усугубляло его трудности еще и то, что даже сам хан не знал толком, кто же такие англичане на самом деле. До тех пор, пока до Хивы не добрались новости о роли Элдреда Поттинджера в обороне Герата, вряд ли хоть кто-нибудь из хивинцев когда-либо про них слышал. Среди рабов ни единого англичанина не было, и ни один из них, насколько кто-то мог припомнить, никогда не посещал Хиву. Многие полагали, что они просто подчиненное русским племя или их вассальное государство. Ходили даже слухи, что англичане, успешно захватившие Кабул, предлагали объединить свои войска с наступающими русскими и разделить между собой всю Центральную Азию. В связи с такими дикими россказнями шансы Эбботта убедить хивинцев отпустить рабов в обмен на отвод русских войск представлялись весьма шаткими.

Но если Эбботт тревожился за свою безопасность, то хан точно так же беспокоился о своей. Уверенный, что русские все еще продолжают продвигаться к его столице с армией, по слухам достигавшей 100 000 человек, он отчаянно искал помощи с любой стороны, поэтому согласился принять британского офицера и рассмотреть его предложения; хотя, если тот действительно шпион, следовало предпринять чрезвычайные меры, чтобы он как можно меньше вызнал про обороноспособность Хивы. На первой из нескольких аудиенций, данных ему ханом, Эбботт представил свои рекомендации вместе с письмом от его гератского начальника майора Тодда. Хотя сам он с неловкостью ощущал, что они мало что дают. «Я был послан под давлением обстоятельств, — писал он позднее, — не имея даже рекомендаций от главы индийского правительства». Хан был явно разочарован содержанием письма Тодда. Он явно надеялся, что Эббота послали, чтобы предложить ему немедленную военную помощь, а не просто передать дружеские пожелания. Эбботт объяснил, что такое важное решение может быть принято отнюдь не майором Тоддом, а лишь британским правительством в Лондоне. Для этого нужно время, а русские очень скоро могут оказаться у ворот Хивы. Существует лишь один способ это предотвратить, и заключается он в том, что хан отошлет домой всех наличных здесь русских рабов и таким образом лишит царя широко объявленного предлога для нападения на Хиву.

Эббот предложил самому отправиться на север вместе с рабами или хотя бы символической их группой, чтобы встретиться с русскими и попытаться обсудить этот вопрос от имени хана. Но весьма наторевший в предательстве властелин Хивы отнесся к его идее с подозрением. В конце концов, хотя много эту тему они не обсуждали, приезжий вполне мог находиться во враждебных отношениях с русскими.

Хан поставил вопрос довольно деликатно. Он спросил: что помешает русским захватить и его, и рабов и продолжить свое наступление? Эбботту пришлось согласиться что гарантии успеха он дать не может. Если Лондон и Санкт-Петербург в Азии являются соперниками, спросил хан то не думает ли Эбботт, что русские его просто убьют? Эбботт объяснил, что две страны не находятся в состоянии войны даже если Британия не хочет видеть Хиву под русской оккупацией, и что каждая держава в столице другого государства держит посла. Русские, добавил он, слишком уважают военную и политическую мощь Британии, чтобы рискнуть причинить неприятности одному из ее подданных. Хан заметил, что к его послам русские никакого уважения не про явили, а просто их арестовали, причем среди них был его собственный брат. Такие вещи, объяснил Эбботт, могут случиться, когда ясно, что возмездия не будет, но Лондон и Санкт-Петербург расположены очень близко друг к другу, а «морская и военная мощь Британии слишком внушительна, чтобы не принимать ее всерьез».

Пока хан обдумывал предложение Эбботта, они перешли к другим вопросам. Вскоре Эбботту стало ясно, что хан весьма смутно представляет относительные размеры Британии, России и его собственного небольшого ханства

«Сколько пушек у России? — спросил он Эбботта Англичанин ответил, что не знает точно, но наверняка очень много. — У меня двадцать пушек, — гордо заявил хан — А сколько пушек у королевы Англии? »

Эбботт объяснил, что у нее так много пушек, что точное число их неизвестно. «Моря бороздят множество английских кораблей, и на каждом от двадцати до ста двадцати пушек самого крупного калибра, — продолжил он. — Ее крепости полны пушек, и еще тысячи лежат на складах. У нас пушек больше, чем у любой другой страны на свете».

«И как часто может стрелять ваша артиллерия?» — спросил хан.

«Наша полевая артиллерия может дать семь выстрелов в минуту».

«Русские стреляют из своих пушек двенадцать раз в минуту».

«Ваше Величество неверно информировали, — возразил Эбботт. — Я сам служу в артиллерии и знаю, что такая скорострельность невозможна».

«В этом меня уверял персидский посол», — продолжал настаивать хан.

«Тогда неправильно информировали его. Нет на свете более квалифицированных артиллеристов, чем англичане, но если есть возможность выбора, мы никогда не делаем больше четырех выстрелов в минуту. Мы не растрачиваем наши выстрелы понапрасну, а именно так может случиться, если орудие каждый раз не нацеливать заново. Мы считаем не произведенные выстрелы, а число снарядов, поразивших цель».

И все же хан, никогда не видевший современной артиллерии в действии, не имел ни малейшего представления о ее ужасной разрушительной силе против глинобитных укреплений или атакующей кавалерии. Некоторые из министров хана были уверены даже в том, что вполне смогут отразить атаки Перовского, когда тот приблизится к столице. Эбботт заметил, что русские располагают неограниченными ресурсами и если потерпят неудачу в первой попытке освободить рабов, то просто вернутся с гораздо большими силами и хивинцы, как бы храбро они ни сражались, не смогут им противостоять. «В этом случае, — ответил главный министр хана, — если мы погибнем в бою, сражаясь с неверными, то попадем прямо в рай». На какой-то миг Эбботт не нашел, что ответить. Потом спросил: «А ваши женщины? Какой рай обретут ваши жены и дочери в руках русских солдат?» При напоминании об этой неприятной перспективе министры промолчали. Эбботт почувствовал, что ему удалось несколько продвинуться вперед в попытках убедить их, что единственным спасением является освобождение рабов и позволение ему посредничать в переговорах с русскими. Однако путь предстоял еще очень долгий, и все это время не прекращались бесконечные расспросы любопытного хана и других придворных. Все это было хорошо знакомо британским офицерам, путешествовавшим по мусульманским странам. Сообщение о том, что правителем страны может быть женщина, неизменно вызывало изумление и веселье.

«А ваш король на самом деле женщина? » — спрашивали его.

«Да, это именно так».

«А ваша королева замужем?»

«Нет, она еще слишком молода».

«А если она выйдет замуж, ее муж станет королем?»

«Ни в коем случае. Он не имеет власти».

«Сколько городов у вашей королевы?»

«Их слишком много, чтобы можно было сосчитать».

И так без конца. Все ли королевские министры — женщины? Всегда ли англичане избирают в короли женщину? Правда ли, что у них есть подзорные трубы, с помощью которых можно видеть сквозь стены крепостей? В Англии зимой так же холодно, как в Хиве? Едят ли они свинину? Правда ли, что они захватили Балх? Правда ли, что Россия гораздо больше Англии? Услышав этот вопрос, Эбботт почувствовал, что слишком многое поставлено на карту, и счел необходимым уточнить. «Именно этот вопрос, — заявил он, — явился предметом спора между английской и русской миссией в Тегеране и после тщательного рассмотрения был решен в пользу Англии. У королевы Виктории, — продолжил он, — больше территории, в пять раз больше подданных и в несколько раз больше государственных доходов, чем у России. Но кроме сухопутной территории она владеет еще и морями. Взгляд на карту подскажет, что моря занимают втрое больше места, чем суша, — утверждал он и добавил: —Там, где катит волны океан, у нашей королевы нет соперников».

К тому времени хивинцы узнали, что ужасная погода остановила в степи войска генерала Перовского, но еще не знали, что русские в трудных условиях пробиваются обратно в Оренбург. В Хиве полагали, что как только погода начнет улучшаться, русские снова двинутся вперед. После многих дней отговорок и обсуждений Эбботта вновь пригласили к хану. Там ему сообщили, что принято решение воспользоваться его услугами. В сопровождении небольшого количества русских рабов — в знак доброй воли хивинцев — его отправят не в штаб-квартиру генерала Перовского, а в сам Санкт-Петербург, где от имени хана ему предстоит вести переговоры о возвращении остальных рабов. Те будут освобождены, если царь согласится приостановить военную операцию против Хивы и вернет хивинских заложников, которых держат в Оренбурге. Эбботту вручат ханское письмо с этими условиями, которое он должен доставить лично царю Николаю.

Выполнение подобной миссии серьезно превышало инструкции, полученные Эбботтом от майора Тодда. Те ограничивались только предложением попытаться убедить хана освободить русских рабов и таким образом предотвратить переход Хивы в руки русских. Как стало известно впоследствии, Эббот уже превысил свои полномочия, обсуждая с ханом возможность заключения договора между ним и Британией. Однако ради справедливости следует сказать, что у него не было никакой возможности получить дополнительные инструкции или совет своего руководства. Помимо разделявших их огромных расстояний он вскоре обнаружил, что его доклады Тодду перехватывал подозрительный хан. Так что Эбботт решил рискнуть навлечь на себя недовольство официальных лиц, рассчитывая, что если он, как Элдред Поттинджер в Герате, добьется успеха и сможет надолго устранить угрозу Хиве, то укорить его будет не за что. Более того, путешествие из Хивы в Санкт-Петербург через самое сердце полей Большой Игры представлялось заманчивым и редкостным приключением.

Хотя Эбботт полагал, что сумел развеять подозрения хана насчет того, что он русский шпион, хан все равно не давал ему никаких шансов. Чтобы застраховаться от предательства, он побеспокоился о том, чтобы взамен уезжающего Эбботта получить заложника. С виду совершенно бескорыстно хан предложил план, как спасти полковника Стоддарта из когтей его соседа, эмира Бухары, с которым в данный момент У него были некоторые разногласия. Хан заявил, что, мол, У него есть сведения, что Стоддарту каждый день разрешают выходить из тюремной камеры на прогулку. Его план заключался в том, чтобы послать небольшой отряд всадников и выкрасть Стоддарта из-под носа его охранников. Но Эбботт не только сомневался в истинности мотивов желания хана устроить спасение Стоддарта, но еще и в точности его информации. Хотя самым заветным его желанием было увидеть соотечественника на свободе, он решительно выступил против подобной попытки на том основании, что если эмиру об этом станет хоть что-то известно, он немедленно предаст Стоддарта смерти. Так что эту идею отбросили, но все еще опасаясь остаться в дураках, хан и его министры в последнюю минуту решили отказаться от своего предложения отправить с Эбботтом группу русских рабов. Так что 7 марта 1840 года Эбботт в сопровождении лишь небольшого отряда хивинцев отправился через пустыню к форту Александровск, ближайшему русскому посту, расположенному в 500 милях на берегу Каспийского моря. Оттуда он надеялся добраться до двора царя в Санкт-Петербурге.

* * *

В это же время майор Тодд, не имевший от Эбботта никаких известий с момента прибытия того в Хиву и опасавшийся, что тот мог погибнуть, решил отправить второго офицера. Тот должен был выяснить, что же случилось, и, поскольку Эбботт, похоже, потерпел неудачу, уговорить хана освободить русских рабов. Человеком, на которого пал выбор, оказался 28-летний лейтенант Ричмонд Шекспир, способный и честолюбивый политический карьерист и двоюродный брат писателя Теккерея. В отличие от религиозно настроенных Конолли и Эбботта он меньше всего интересовался продвижением в страны Центральной Азии ценностей христианской цивилизации и гораздо больше — вытеснением оттуда России, не говоря уж о собственной карьере. «Шансы отличиться настолько велики, а опасности столь незначительны, — писал он сестре, — что сердце солдата просто ликует от открывающейся перспективы».

Переодевшись в местную одежду, Шекспир 15 мая выехал в Хиву в сопровождении одиннадцати тщательно отобранных гератцев, в том числе семерых вооруженных всадников. Четыре дня спустя после отъезда из Герата они встретили всадника, едущего с севера, тот рассказал им невероятную историю. Эбботт, как он их заверил, добрался до Санкт-Петербурга, где не только добился успеха в переговорах об отводе русских войск, но и заодно убедил царя ликвидировать все его укрепления на восточном побережье Каспийского моря. Если все это было правдой, то дальнейшее продвижение отряда Шекспира теряло смысл. Однако он не был в этом убежден и в любом случае не имел намерений отказываться от такого приключения. «Я этому не поверил, — записал он в своем дневнике. — В любом случае я доберусь до Хивы».

Никаких признаков прекращения активности работорговцев явно не наблюдалось, так как в тот же день они встретили туркестанский караван, направлявшийся на север с новыми жертвами для хивинского рынка. «Всего их было десять человек, — отметил он. — Две женщины, а остальные — мальчики, почти дети». Хотя хорошо вооруженный отряд Шекспира превосходил туркменов численностью, он не счел возможным вмешаться. «Такой поступок, — объяснял он впоследствии, — разрушил бы все надежды на успех моей миссии и на окончание этого в высшей степени отвратительного занятия. Более того, — добавлял он, — если бы я освободил бедных детей, то в скором времени их схватили бы снова». Вместо этого он ограничился тем, что прочел изумленным рабам лекцию об отвратительности их поведения, тогда как его собственные люди осыпали их бранью и оскорблениями.

Благополучно миновав древний караванный город Мерв, они вступили в самый опасный участок пустыни, в дальнем конце которого лежала река Оксус. Даже при свете дня с трудом удавалось найти путь: ветер и песок быстро скрывали следы предыдущего каравана. Единственными подсказками служили кости животных и случайный череп верблюда, который какой-то заботливый путешественник надел на куст колючки у дороги. Однако их молодой проводник был способен найти дорогу даже ночью в полной темноте. «Он показывал ее мне, — отмечал Шекспир, — но хотя я сходил с лошади и очень старался что-то различить, ничего не видел». В течение дня жара была совершенно нестерпимой, и путников неотступно преследовал страх не найти следующий источник воды. «Если бы что-нибудь случилось с проводником, — отмечал Шекспир, — или он оказался бы менее смышленым, гибель отряда стала бы неизбежной».

Три дня спустя они миновали самый опасный участок пути и вскоре оказались на берегу реки Оксус. Отсюда до Хивы оставалось что-то около 100 миль, и туда они прибыли 12 июня. 700 миль они одолели меньше чем за месяц, на день или два быстрее Эбботта. В Хиве Шекспир узнал о несчастье, постигшем его коллегу-офицера, когда тот отправился в долгий путь до Санкт-Петербурга. Преданный проводником, Эбботт подвергся в пустыне нападению бандитов. Его самого ранили, отобрали все, что было, и взяли в плен, а его людей увезли на продажу. Однако каким-то чудом получилось так, что гонец, посланный к нему Тоддом с деньгами и письмами, оказался вместе с ним. Обнаружив, что его захватили люди, номинально являющиеся подданными хивинского хана, посланец предупредил об ужасных последствиях, которые грядут, когда известие об их предательстве достигнет столицы. Схватившие Эбботта бандиты еще больше перепугались, когда узнали, что он везет письмо от хана русскому царю: ведь с этой стороны тоже могло последовать возмездие. Англичанина с глубокими извинениями поспешно отпустили. Отпустили и его людей, вернули коня, мундир и прочее имущество.

После этого Эбботт продолжил путь к Александровску, небольшому военному укреплению на Каспийском море, где надеялся подлечить свои раны, прежде чем двинуться в Санкт-Петербург. Однако дикие слухи о том, что он движется к крепости во главе десятитысячной армии, его опередили, и поначалу в крепость его не пустили. Впрочем, когда там поняли, кто он такой и что он ранен, ворота немедленно распахнулись и он был дружелюбно принят русским комендантом и его потрясающе красивой женой, которая позаботилась о нем и тщательно обработала его раны. Когда Эбботт достаточно поправился, чтобы продолжить путешествие, он выехал в Оренбург, а оттуда — с письмом к царю в Санкт-Петербург. Но в далекой Хиве у Шекспира не было никакой возможности узнать обо всем этом, он не знал даже, жив ли Эбботт вообще. Но одно было совершенно очевидным. Эбботт явно потерпел неудачу при попытке убедить хана освободить хотя бы одного русского раба. Тут-то для честолюбивого Шекспира и был шанс.

* * *

Вечером в день прибытия в Хиву Шекспира пригласили к хану на прием. «Его Высочество принял меня крайне любезно», — писал он в своем докладе. Между ними с самого начала установились хорошие отношения. На Шекспира произвело весьма благоприятное впечатление отсутствие у хана какой-либо рисовки и хвастовства. «При его дворе не было никакой помпезности или картинности, нигде никакой стражи, и я не увидел никаких драгоценностей», — писал он. Высокий, представительный, красивый лицом и с прекрасной фигурой, всем своим внешним обликом человека, привыкшего командовать, Шекспир, видимо, произвел на хана большее впечатление, чем довольно застенчивый и серьезный Эбботт. Сделать такое предположение позволяют и результаты его визита. Шекспир просто не мог выбрать более благоприятного момента для приезда в Хиву и попытки убедить хана освободить русских рабов. Известие о полном масштабе катастрофы, постигшей русских в снегах на севере, только что достигло столицы, и хивинцы бурно радовались тому, что называли грандиозной победой. Однако сам хан был не столь уверен — его беспокоило, какие следующие шаги предпримут русские. Его весьма тревожило предупреждение Эбботта, что если русские при первой попытке потерпят крах, то вернутся с неизмеримо большими силами. Все это серьезно облегчало задачу Шекспира на переговорах.

В последующем отчете о своей миссии Шекспир не приводит особых деталей переговоров с ханом или аргументов, которые он использовал, чтобы добиться своего. Однако, как выяснилось позднее, он, как и Эбботт, значительно превысил данные ему полномочия, использовав в качестве приманки договор между Хивой и Британией. Это был не первый и не последний случай, когда участники Большой Игры действовали якобы от имени своего правительства, чтобы добиться преимущества над противниками. Но какие бы стимулы ни использовал Шекспир в своих попытках убедить хана, постепенно он обнаруживал, что тот все более склоняется к мысли о том, что лучшим способом спастись от ярости России было бы отпустить всех его рабов. В конце концов 3 августа Шекспир смог с триумфом записать в своем дневнике: «Хан… передал мне всех своих рабов, и я должен доставить их в русский форт на восточном побережье Каспийского моря».

Он немедленно организовал свою штаб-квартиру за пределами столицы, в саду, который для этой цели предоставил ему хан. Туда к нему доставляли рабов, и по мере того, как хивинские чиновники их приводили, Шекспир составлял списки. На следующий день он насчитал более 300 мужчин, 18 женщин и 11 детей. В среднем, как он выяснил, мужчины находились в рабстве около десяти лет, а женщины — до семнадцати. «За одним исключением, — отметил он, — все они прекрасно себя чувствовали». Большинство мужчин попались во время рыбной ловли на Каспии, тогда как женщин украли в окрестностях Оренбурга. «Все они, похоже, были очень бедны, наперебой меня благодарили, и в целом это была одна из самых приятных обязанностей, которую мне когда-либо доводилось выполнять», — записал Шекспир в тот вечер в дневнике. Но его проблемы были еще далеки от завершения. Несмотря на указ хана о том, что ему следует передать всех русских рабов, ощущалось явное сопротивление со стороны тех, кто заплатил за своих невольников высокую цену. Ведь здоровый раб мужского пола как-никак обходился хозяину в 20 фунтов стерлингов, а то и более — стоимость четырех породистых верблюдов, по оценке Шекспира. В основном через тех, кто уже получил свободу, до него стали доходить сведения, что хозяева удерживают еще много их соотечественников.

К одному такому случаю, касавшемуся двух маленьких детей, его внимание привлекла только что освобожденная отчаявшаяся мать. Обнаружилось, что двое детей, 9-летняя девочка и ее младший брат, находятся в услужении у весьма влиятельной придворной дамы, которая решительно настроена их удержать. После долгих переговоров она согласилась освободить мальчика, но настаивала на том, чтобы оставить девочку. Услышав об этом, обезумевшая мать сказала Шекспиру, что предпочтет остаться в рабстве, чем уехать без своего ребенка. «Затем она стала насмехаться, — писал он, — над моим обещанием освободить ребенка». Это было уже слишком, так что он оседлал лошадь и поехал к хану во дворец. Там главный министр пришел в большое беспокойство, стремясь узнать о причине столь внезапного визита без предупреждения, но Шекспир решил, что будет благоразумнее «оставить его на сей счет в неведении». Он с тревогой ощущал, что требование освободить единственного ребенка может поставить под угрозу исход всей операции. Поэтому он решительно потребовал позволения говорить с ханом лично, а не через посредников, настолько важным было его дело.

Когда его провели к хану, Шекспир попросил, чтобы девочке разрешили уехать вместе с матерью. Хан заверил, что у нее нет желания покидать прекрасный дворец, но Шекспир настаивал, что она еще слишком мала, чтобы понимать, что ей нужно. Какое-то время хан колебался. Потом повернулся к главному министру и довольно раздраженно бросил: «Отдай ему ребенка». Вскоре девочку привели и передали Шекспиру. «Мне редко приходилось видеть более прекрасного ребенка, — писал он в тот вечер в своем дневнике. — Казалось совершенно ясным, что она предназначалась для личного гарема хана». При виде Шекспира, одетого в местный наряд, девочка ошибочно приняла его за работорговца и принялась плакать и кричать. «Ни за что, — кричала она, — ни за что я с ним не пойду». Но по счастью, с Шекспиром был человек, которого она знала и которому доверяла, так что в конце концов она позволила уговорить себя пойти с ним и уселась к нему в седло. На следующее утро благодарная мать привела обоих детей к Шекспиру, чтобы его поблагодарить.

Однако даже теперь с делом было еще не покончено. Предстояло передать еще около двух десятков русских, Шекспиру вновь пришлось обратиться к хану с протестом по поводу того, что его указ игнорируется. Показав ему список тех, кого, по его сведениям, задерживали, Шекспир сказал, что если он не сможет забрать с собой всех русских, то вынужден будет отказаться от этого дела. Он указал, что до тех пор, пока хотя бы один из подданных царя будет оставаться в руках хивинцев, Россия будет иметь предлог для вторжения на их территорию. «Его Величество был поражен моими резкими словами, — отмечает Шекспир, — и отдал своему министру приказ таким тоном, что заставил того вздрогнуть». Он заявил, что каждый, о ком станет известно, что он задерживает русского раба, будет предан смерти. На следующий день мне передали дополнительно еще семнадцать русских, некоторых еще в цепях. Теперь оставалось еще четверо и, наконец, всего лишь один. Староста селения, в котором того держали, пришел к Шекспиру и поклялся на Коране, что тот умер. Но отец его, также бывший раб, настаивал, что тот еще жив и его удерживают против его воли. В конце концов после тщательного обыска в селении русского нашли спрятанным в погребе под амбаром для зерна.

15 августа — через два месяца после прибытия в Хиву — отряд Шекспира был готов двинуться в 500-мильный путь через пустыню к форту Александровск на Каспийском море. Помимо освобожденных рабов — всего их было 416 человек — Шекспира сопровождал выделенный ханом вооруженный эскорт. Хотя тот и издал декрет, что в будущем захват русских в рабство будет наказываться смертью, у Шекспира не было ни малейшего желания увидеть, как рабы снова попадут в руки не признающих никаких законов туркмен. Недавняя история, произошедшая несколько месяцев назад на той же самой дороге с Эбботтом и его отрядом, напоминала о необходимости как вооруженной защиты, так и предельной бдительности.

Когда они выехали из Хивы, их караван представлял необыкновенное зрелище. «Местность была такой открытой, — писал Шекспир, — что верблюды сгрудились и шли дальше вместе, дети и женщины, ехавшие в корзинах на спинах животных, пели и смеялись, мужчины твердо шагали рядом — все считали немногие дни, оставшиеся до того момента, когда они смогут встретиться с соотечественниками». Понятно, что Шекспир мог быть весьма доволен собою: он в одиночку достиг того, чего не смогла добиться тяжеловооруженная русская армия, потерпевшая такое унизительное и оскорбительное поражение. Его смелость и прямота в переговорах со всемогущим ханом, сами по себе весьма рискованные, позволили ему добиться успеха там, где Эбботт потерпел неудачу. «Освобождение этих бедных несчастных удивило туркмен и вызвало у них изумление, — отмечал он, — и я скромно надеялся, что это может явиться зарей новой эры в истории этой нации и что в конце концов имя Британии будет произноситься с благоговением и почтением как страны, положившей конец этому нечеловеческому обычаю и цивилизовавшей туркмен, которые в течение столетий были бичом Центральной Азии ». Казалось, он забыл, в отличие от хана, что хивинцы все еще удерживают в своих руках гораздо более многочисленных, даже если и менее ценных, рабов-персов.

Когда караван приблизился к русской крепости Александровск, Шекспир выслал вперед одного из бывших рабов с написанным по-английски письмом, чтобы предупредить коменданта. Сначала гонца, как это было и с Эбботтом, его соотечественники из крепости приняли весьма подозрительно, так как опасались ловушки. Кроме того, они не совсем поняли письмо Шекспира, ибо известие об освобождении ханом всех русских рабов было, как отмечал английский офицер, «слишком удивительным, чтобы ему можно было поверить». Русскому гарнизону понадобился целый вечер, чтобы разобраться со своими подозрениями. Однако этот страх перед предательством был свойственен не одним только русским.

Когда отряд приблизился к крепости на шесть миль, хивинский конвой и погонщики верблюдов отказались двигаться дальше из страха быть захваченными в плен русскими войсками. Они утверждали, что, так далеко сопровождая караван, они уже превысили инструкции хана. Но до крепости оставалось еще слишком далеко, чтобы маленькие дети могли пройти этот путь, а многие взрослые везли с собой имущество, которое не могли унести на себе. В конце концов запуганные погонщики согласились выделить на последний этап пути двадцать животных, а сами решили дожидаться их возвращения на безопасном расстоянии.

И вот наконец-то рабы достигли Александровска и свободы. Их встреча, отмечал Шекспир, представляла необычайно запоминающуюся картину. «Почтенный комендант, — писал он, — был преисполнен благодарности». Он даже дал Шекспиру официальную расписку за спасенных рабов, в которой написал: «Они единодушно выражают вам свою благодарность как отцу и благодетелю». В тот вечер в письме к сестре Шекспир с торжеством отметил, что «не потерял ни одной лошади и ни единого верблюда». На следующий вечер русские устроили в его честь прием, на котором пили за здоровье королевы Виктории и царя Николая, а также за здоровье их английского гостя. Спутники Шекспира были немало напуганы торжественной стрельбой из пушек и приветственными криками, не говоря уже о потреблении спиртного. Действительно, все они — правоверные мусульмане — были поражены некоторыми обычаями неверных, с которыми в Александровске им довелось столкнуться впервые.

На следующий день после прибытия один из них в отчаянии прибежал к Шекспиру. Он только что видел, как русские солдаты кормили своих любимых собак — нечистых животных для мусульман, — и подумал, что те откармливают их для употребления в пищу. «Там была также женщина, — сказал он Шекспиру, — с открытым лицом и шеей. А еще хуже, — продолжал он, — у нее были голые ноги, и я видел их до колен!» Они со спутниками заглянули также в гарнизонную часовню. «Они поклоняются идолам, — воскликнул он. — Я это видел.

Все мы это видели». Бормоча: «Покаяние, покаяние», он просил разрешения без промедления отправиться обратно в Герат с донесениями для Тодда. На следующий день, сопровождаемые заверениями в вечной дружбе, они отправились в свой долгий путь домой. «Никогда у меня не было более преданных слуг», — записывал Шекспир в своем дневнике.

Удалось найти три судна, на которых Шекспира со спутниками должны были доставить вдоль берега до того места, откуда им предстояло продолжить свой путь до Оренбурга уже по суше. Там сбривший бороду и переодевшийся в европейский костюм Шекспир был тепло принят генералом Перовским, который от души его поблагодарил и немедленно велел освободить 600 хивинцев, содержавшихся в Оренбурге и Астрахани. Не собираясь упустить такую возможность, Шекспир смотрел во все глаза, пытаясь обнаружить какие-либо признаки подготовки второго русского похода на Хиву. Он с облегчением отметил, что ничего не нашел, хотя его хозяева позаботились, чтобы за время своего пребывания в Оренбурге он увидел как можно меньше вещей, представляющих военное значение. Третьего ноября 1840 года, шесть месяцев спустя после отъезда его группы из Герата, Шекспир по пути в Лондон прибыл в Санкт-Петербург. Там его официально принял царь Николай, который формально поблагодарил его за предпринятое с немалым риском для собственной жизни освобождение столь большого числа русских подданных из рук захватчиков-язычников. Царь пришел в бешенство от поступка молодого английского офицера, о котором его никто не просил, но который теперь стал всемирно известен. Ведь он, как и надеялись начальники Шекспира, весьма эффективно лишил Санкт-Петербург какого бы то ни было предлога для нового продвижения в сторону Хивы. А ведь именно ее многие английские и русские стратеги рассматривали как один из главных краеугольных камней на пути в Индию.

Нет ничего удивительного в том, что русские историки, как царские, так и советские, игнорировали роль Эбботта и Шекспира в освобождении хивинских рабов. Их освобождение приписывалось исключительно растущему страху хана перед русской военной мощью и испытанным им испугом при известии о первом походе на него. Однако русскими историками много чего было сказано про Эбботта и Шекспира. Обоих называли английскими шпионами, направленными в Центральную Азию в рамках гигантского плана установить там владычество Британии за счет задуманного ослабления влияния России. По мнению Н.А. Халфина, ведущего советского авторитета касательно эпохи Большой Игры, афганский город Герат был в то время «гнездом британских агентов». Он служил местом руководства, утверждает он, «широкой сетью британских военно-политических источников разведывательной информации и системой связи для британских агентов». Конечно, в этом есть известная доля правды, хотя он представляет англичан в Центральной Азии куда лучше организованными, чем это было на самом деле. Макнагтен, Бернс, Тодд и другие политические деятели были бы немало удивлены, если не сказать польщены, узнав об этой русской точке зрения насчет их всеведения.

Подобно Эбботту, отправленному перед ним, утверждает Халфин, Шекспир был послан в Хиву для того, чтобы разведать дороги и крепости вдоль русской границы между Александровском и Оренбургом. «В качестве оправдания своего появления в России со стороны Хивы, — заявляет он, — Шекспир выдвинул необходимость сопровождения русских рабов. Воспользовавшись тем, что хивинские власти под давлением России были вынуждены освободить этих узников, Шекспир поехал вместе с ними, выдавая себя за их освободителя. Чтобы получить разрешение проехать в Оренбург — конечную точку его назначения, — он, как до него уже сделал Эбботт, представлялся посредником в переговорах между хивинцами и русскими. Понимая, что оба офицера появились там в качестве шпионов, генерал Перовский позаботился, чтобы они находились под строгим наблюдением до тех пор, пока не были благополучно выдворены из страны».

Халфин далее утверждает, что англичане имели шпионскую сеть даже в самом Оренбурге. Ее центром, как он сообщает, был миссионерский пункт, организованный там Британским и иностранным библейским обществом, в 1814 году переименованным в Русское библейское общество. Его целью было, цитирует он установившего это более раннего историка, заниматься шпионажем, установить отношения с Хивой и Бухарой и, если возможно, восстановить их против России. Шекспир, утверждает Халфин, имел приказ установить связь с этими миссионерами. Фактически, добавляет он, ни Шекспир, ни его руководство, видимо, не знали, что миссия уже закрыта властями. Однако, заключает он, возможно, «сохранялись некоторые остатки этого общества и именно их Шекспир должен был завербовать для подрывной деятельности в Оренбурге». Нет нужды говорить, что ни Шекспир, ни Эбботт в своих рассказах не сделали об этом ни малейшего упоминания.

Утверждения Халфина в значительной степени основываются на данных из тайника с выцветшими письмами и другими бумагами, якобы захваченными у туркмен в 1873 году и хранящимися сегодня в советском военном архиве (дело № 6996). Как считает Халфин, письма, написанные между 1831 и 1839 годами, вместе с другими бумагами принадлежали лейтенанту Шекспиру (хотя в них нигде нет его фамилии) и тот каким-то образом потерял их во время своего путешествия в Хиву. Однако, как отмечает британский ученый полковник Джеффри Уиллер, который первым опроверг голословные утверждения Халфина в 1958 году в журнале «Обозрение Центральной Азии: „Трудно поверить, что кто-либо из ответственных лиц, выполнявших якобы секретную миссию в Центральной Азии, взял бы с собой собрание конфиденциальных писем, последнее из которых было написано за два года до этого“.

Письма, которые не были подписаны и появлялись только в копиях, посвящены главным образом политике — или голым амбициям, как представляется Халфину — Британии в Центральной Азии. Однако большую часть своих выводов относительно истинной цели поездок Эбботта и Шекспира русский ученый делает из бумаг, найденных вместе с ними На некоторых из них стоят грифы «секретно и конфиденциально». Его статья, появившаяся в советском журнале «История СССР», №2 за 1958 год, не содержит факсимиле этих документов и потому, как отмечает Уиллер, не может быть проверена. Без доступа к оригиналам в советском военном архиве невозможно проверить и точность выбранных Халфиным цитат и их интерпретации. Если независимо от его интерпретации бумаги и письма именно таковы, как он утверждает, тогда они принадлежали скорее Эбботту, чем Шекспиру, и были у того отобраны во время нападения, когда по пути в Александровск его ограбили.

Но независимо от того, что русские чувствовали (и, по-видимому, чувствуют до сих пор) по поводу Шекспира, его руководство было восхищено тем, как умело он смирил орудия царя, освободив его подданных. По возвращении в Лондон его ожидал восторженный прием, напоминавший прием, оказанный восемь лет назад Александру Бернсу. Хотя ему было только чуть больше двадцати, он был произведен в рыцари и отмечен ликующей королевой Викторией, которая, несмотря на то, что ей был лишь 21 год, уже проявляла признаки русофобии. Что же касается более скромного Эбботта, проложившего дорогу подвигу Шекспира, он получил гораздо более скромное признание. Награды нашли его гораздо позднее. Его не только возвели в рыцари и произвели в генералы, но даже назвали в его честь гарнизонный город Эбботтабад, находящийся сегодня в Северном Пакистане

Однако все это произойдет в далеком будущем. А сейчас и Шекспир, и Эбботт стремятся вернуться в Индию, так как за время их долгого отсутствия дела у англичан в Центральной Азии стали складываться весьма драматично