14. Герой Герата

14. Герой Герата

Выкрасив кожу темной краской и выдавая себя за мусульманского паломника, лейтенант Элдред Поттинджер из политической службы компании прибыл в Герат 18 августа 1837 года для обычной разведывательной работы в рамках Большой Игры. Он и не подозревал, что проведет там больше года. Племянника ветерана Игры полковника Генри Поттинджера в возрасте 25 лет отправили в Афганистан для сбора разведывательной информации. Он уже посетил Пешавар и незадолго до прибытия туда Бернса — Кабул, причем его маскировку не разоблачили. В столице Камрана он пробыл всего лишь три дня, когда на базарах начали циркулировать пугающие слухи о том, что из Тегерана на город движется мощная персидская армия, возглавляемая лично самим шахом. Для честолюбивого молодого офицера с авантюрной жилкой, каким был Поттинджер, ситуация предоставляла самые разные возможности. Он решил остаться и понаблюдать за развитием событий.

Лейтенант Элдред Поттинджер (1811 — 1843), «гератский герой», племянник Генри Поттинджера.

Камран, который вел военную кампанию на юге, прослышав о наступлении персов, немедленно поспешил обратно, чтобы защитить свою столицу. В юности он был великим воином. Как говорили, он мог одним ударом клинка разрубить пополам овцу, а стрела из его лука пробивала корову. Но постепенно он погряз в беспутстве, стал много пить, и реальная власть теперь принадлежала его визирю, Яр Мохаммеду, жестокость которого, по слухам, превосходила даже его собственную. Немедля были изданы приказы схватить и казнить всех, чья лояльность вызывала сомнения, особенно любого, связанного с персами. Сельским жителям велели собрать урожай и перевезти все зерно и другие продукты в город. Все остальное, что могло пригодиться врагу, включая плодовые деревья, подлежало уничтожению; чтобы убедиться, что все это сделано, были посланы войска. Одновременно начались интенсивные работы на массивных, в основном глинобитных крепостных стенах Герата, которые от запустения опасно обветшали. И наконец, перекрыли все выходы из города, чтобы помешать шпионам покинуть его и передать врагу информацию о подготовке к обороне.

До этого момента Поттинджер не раскрывал своего присутствия городским властям, вполне довольствуясь скромной ролью наблюдателя. Но однажды на базаре он почувствовал, как чья-то мягкая рука опустилась ему на плечо. Раздался шепот: «Вы — англичанин!» По счастью, оказалось, что человеком, раскрывшим его обман, был старый друг Артура Конолли, врач из Герата, путешествовавший с ним семь лет назад. Более того, он бывал в Калькутте и мог распознать европейца, даже если тот выкрасил лицо. Врач посоветовал Поттинджеру пойти к Яр Мохаммеду и предложить тому свои услуги, включая знание современного осадного искусства. Визирь принял англичанина с энтузиазмом: хотя жители Герата и сумели отбить несколько прежних нападений персов, было ясно, что на этот раз все гораздо серьезнее. И дело было не только в том, что на службе у шаха теперь состоял русский генерал, в его армии был отряд, сформированный из бежавших в Персию русских дезертиров. Гератская кавалерия, посланная беспокоить передовые отряды врага, вернулась, жалуясь на то, что в этот раз тот использует непривычную тактику. Вместо обычной разбросанной массы войск, прежде столь уязвимой для атак афганских всадников, теперь двигались руководимые русскими компактные отряды под защитой артиллерии.

Решающая роль Поттинджера в защите Герата прояснилась только тогда, когда в городе появились другие британские офицеры и поговорили с теми, кто пережил там десятимесячную осаду. В своем официальном отчете руководству он занизил свой вклад, не упоминая о собственном мужестве, хотя критически описал роль, которую играли другие, особенно Яр Мохаммед. Но попутно он вел дневник, и из этого дневника историк сэр Джон Кайе позднее собрал по кусочкам красочный рассказ о тех волнующих событиях для своей знаменитой книги «История войны в Афганистане ». Позднее дневник был утерян в результате пожара в кабинете Кайе.

Военные действия начались 23 ноября, когда войска шаха, поддержанные артиллерией, яростно атаковали город с запада. «По мере их продвижения вперед гарнизон отвечал вылазками, — писал Кайе. — Афганская пехота сражалась за каждый дюйм, а кавалерия висела на флангах персидской армии. Но они не могли отбросить врага с позиций, которые ему удалось занять». Так началась осада. Кайе писал, что она велась «в духе беспощадной ненависти и дикой бесчеловечности… каждая сторона старалась превзойти другую жестокостью и мстительностью». Один из варварских методов, введенных Яр Мохаммедом для поднятия духа своих войск, заключался в том, что головы убитых персов отрезали и приносили ему для проверки. Его целью было посеять среди врагов страх, так как потом эти головы выставляли для всеобщего обозрения во рвах вдоль земляных валов. «Так как за эти кровавые трофеи всегда выдавались награды, — записывал Поттинджер, — то, естественно, воины гарнизона были весьма активны в своих действиях ради их получения». Но как солдат он рассматривал это не только как отвратительное, но и как контрпродуктивное действие: вылазки афганцев рассеивались, потому что защитники, вместо того чтобы выполнять свои задачи, были слишком заняты отрубанием голов.

Это также вело к различного рода соблазнам. Однажды после вылазки афганец принес Яр Мохаммеду пару ушей. «За свою работу мясника он получил халат и несколько дукатов», — рассказывал Поттинджер. Однако прежде чем его успели расспросить, он исчез. Полчаса спустя появился другой, на этот раз он принес покрытую грязью голову. «Визирь, заметив, что она выглядит так, словно у нее нет ушей, приказал одному из слуг осмотреть ее», — сообщал Поттинджер. «При этом хозяин отвратительного трофея швырнул его на землю и пустился прочь со всей скоростью, на какую был способен». Когда голову обследовали более тщательно, обнаружилось, что она принадлежит одному из защитников, погибшему во время вылазки. Человека, который ее принес, разыскали, схватили и представили Яр Мохаммеду, который приказал избить его до полусмерти. Но человека, который принес уши и исчез с наградой, так никогда и не нашли, хотя Яр Мохаммед пообещал халат и деньги любому, кто его приведет. Впрочем, афганцы были не одиноки в своем варварстве. В лагере шаха бедолаги-афганцы, которых угораздило попасть в руки персов, подвергались не меньшим зверствам, включая потрошение.

Шли неделя за неделей, месяц за месяцем, и ни одна из сторон не могла добиться перевеса. Хотя персам удалось прорваться через внешнюю цепь оборонительных сооружений города, они никогда не смогли его полностью окружить. Даже в самый разгар боев некоторые поля, расположенные возле городских стен, использовались для сбора урожая и выпаса скота. Каждую ночь осажденные афганцы устраивали вылазки против персидских позиций, но выбить с них врага не могли. В то же время персы продолжали обстреливать крепостные стены, а защитники непрестанно их ремонтировали. Кроме пушек у нападающих были ракеты, чей «огненный полет над городом, — рассказывает Кайе, — вселял ужас в сердца людей, которые собирались на крышах домов, поочередно молясь и стеная». Более точными, чем пушки и ракеты, были мортиры, которые за недели осады превратили в груды щебня немало домов, лавок и прочих строений. Одна бомба из мортиры с дымящимся и шипящим фитилем пробила крышу дома, соседнего с домом Поттинджера, и упала возле спящего ребенка. Перепуганная мать ребенка бросилась между нею и своим отпрыском, но через несколько секунд бомба взорвалась, оторвав ей голову и отбросив ее тело на ребенка, который задохнулся.

Бывали и моменты, похожие на фарс. Однажды защитники были всерьез взбудоражены таинственным сверлящим звуком, который, казалось, доносился с вражеских позиций, где русские солдаты копали большую яму. Немедленно возникло предположение, что они копают туннель под оборонительным валом, чтобы подвести под него мины. Так как звук не затихал, беспокойство нарастало и были предприняты отчаянные попытки найти туннель и залить его водой. И только позднее был обнаружен истинный источник звука: «Бедная женщина, — рассказывает Поттинджер, — которая имела привычку пользоваться ручной мельницей, чтобы смолоть свое зерно». Среди 70 000 жителей города снова поднялась тревога, когда на Новый год осаждавшие доставили большую пушку, способную бросать через крепостные стены разрушительные восьмидюймовые бомбы. Орудий такого размера в Центральной Азии еще не видели. Но после всего полудюжины сделанных выстрелов под ней лопнул лафет, и больше ее никогда не использовали. Даже когда персам действительно удавалось добиться успеха и прорвать оборонительные валы, они, несмотря на русских советников, не могли воспользоваться этим преимуществом, возможно, обескураженные видом мертвых голов своих товарищей, ухмылявшихся сверху.

Все это время Поттинджер работал без устали, нередко крепя решимость защитников там, где она ослабевала, и выдавая технические советы в соответствии с последними достижениями европейской военной науки. «Его активность была неисчерпаемой, — писал Кайе. — Он всегда был на оборонительных валах, всегда готов помочь советом… и вдохнуть своим воодушевляющим присутствием новое мужество в афганских солдат». Однако сам Поттинджер приписывал выживание города некомпетентности персов и их русских советников. Он утверждал, что Герат без особых проблем мог быть взят одним британским полком.

Шах, настроенный графом Симоничем и своими русскими советниками на быструю победу, теперь впал в отчаяние из-за неспособности захватить город намного превосходящими силами. Чтобы убедить жителей Герата сдаться, он даже послал к Яр Мохаммеду его собственного брата Шер Мохаммеда, ранее захваченного в плен. Но визирь отказался с ним видеться, осудив его как предателя и отрекшись от него как от брата. Однако прежде чем вернуться к персидским позициям, Шер передал брату сообщение, предупреждавшее, что когда войска шаха возьмут город штурмом, его повесят как собаку, а его женщин и детей публично обесчестят погонщики мулов. Более того, если город будет продолжать сопротивляться шаху, его самого персы казнят. На это Яр Мохаммед ответил, что он будет очень рад, если шах казнит брата, так как это избавит его от необходимости делать это самому.

Во время затишья в боях обе стороны вновь и вновь делали попытки найти какое-то решение путем переговоров. Одно из предложений шаха состояло в том, чтобы Герат номинально принял суверенитет Персии, а в управление провинцией он вмешиваться не будет. Все, что он потребует от Герата, — это снабжение его войск. Нынешняя кампания, как он настаивал, была направлена не столько против Герата, сколько против Британской Индии. Если жители Герата к нему присоединятся, он сам поведет их на Индию, чьи богатства они смогут поделить между собой. Это предложение, по мнению Поттинджера, явно прозвучало с голоса Симонича. Но Яр Мохаммеда было не так просто обмануть, и он заявил, что лучшим доказательством искренности персов стало бы снятие осады. Была организована встреча между Яр Мохаммедом и главным участником переговоров со стороны шаха, которая состоялась на краю рва у крепостной стены. Однако она быстро закончилась, едва Яр Мохаммед понял, что шах ждал, чтобы они с Камраном (который большую часть времени был слишком пьян, чтобы проявлять какой-то интерес к переговорам) перед фронтом всей персидской армии сделали официальное заявление о своем подчинении ему.

Тогда из Тегерана прибыли и остановились в лагере шаха сэр Джон Макнейл и граф Симонич. Оба они ожидали, что Герат быстро перейдет в руки персов. Официально они числились нейтральными наблюдателями, но каждый не жалел сил, чтобы испортить игру другому. Макнейл старался убедить шаха отказаться от осады, тогда как Симонич старался найти пути скорейшего взятия города. Как докладывал Макнейл Пальмерстону 11 апреля, пять месяцев спустя с начала осады персидские войска испытывали отчаянную нужду в продовольствии и вынуждены были питаться теми дикими растениями, которые удавалось найти. «Без оплаты, без достаточного количества одежды, вообще без каких-то продуктов, — писал он, — войска день и ночь остаются в траншеях без смены. Временами они оказываются там по колено в воде и грязи, и поскольку смерть ежедневно уносит от десяти до двадцати человек, мораль и выдержка у людей начинают сдавать. Если шах не сможет организовать регулярное снабжение своих войск продовольствием и одеждой, — считал Макнейл, — тогда от осады, вероятно, придется отказаться ».

Однако в самом Герате положение защитников было еще хуже. Они столкнулись с тяжелой нехваткой пищи и топлива, которая по мере продолжения осады все усиливалась, поэтому болезни и голод начали уносить не меньше жертв, чем у персидской артиллерии. Дома разбирали на топливо, лошадей забивали на мясо. Всюду громоздились кучи мусора, непогребенные тела добавляли зловония и увеличивали опасность возникновения эпидемии. Чтобы облегчить положение переполненного города, решено было позволить некоторым жителям его покинуть: опасности, с которыми они могли столкнуться за его стенами, были, пожалуй, не больше тех, что ждали их внутри. Так как осаждающие наверняка отказались бы согласиться как-то облегчить положение гарнизона, с ними этот вопрос не обсуждали. В соответствии с этим решением группа из 600 пожилых мужчин, женщин и детей получила разрешение выйти через городские ворота, чтобы попытать счастья у персов. «Враг, — писал Поттинджер, — открыл по ним ураганный огонь, пока не разобрался, что к чему, а затем попытался палками и камнями загнать их обратно». Чтобы предотвратить это, власти Герата, ответственные за операцию, приказали открыть по ним огонь с оборонительных валов, что привело к большим жертвам, чем от огня персов, которые в конце концов позволили беднягам пройти.

Между тем в лагере персов Симонич окончательно перестал делать вид, что он здесь просто в роли дипломатического наблюдателя, и лично возглавил руководство неудавшейся осадой. Известие о том, что Симонич рассматривает осажденный город в подзорную трубу, скоро достигло защитников города. Когда же стали очевидны новая энергия и возросший профессионализм, с которыми теперь велась осада, моральный дух защитников начал падать. Поттинджера немало встревожило то, что они начали рассматривать возможность сдачи, но не персам, а русским. К его немалому облегчению, буквально на следующий день пришел слух о возможном вмешательстве англичан. Как было сказано, Макнейл предупредил шаха, что если Герат падет, англичане не только объявят ему войну, но и во что бы то ни стало выбьют из города его войска. Более того, уже была начата соответствующая подготовка к доставке в отчаянно бедствовавший город продовольствия из Британской Индии. Слух оказался ложным, но чудесным образом спас столь важный для обороны Индии город от передачи его жителями в руки царя.

К тому времени, когда жители Герата узнали правду, обращаться к русским было уже слишком поздно: 24 июня 1838 года граф Симонич начал решающий штурм. Судьбой было предопределено стать часом славы лейтенанта Поттинджера. Штурм начался с мощного артиллерийского обстрела города со всех сторон, потом последовала массированная атака пехоты, проходившая одновременно в пяти разных точках. На четырех направлениях отчаянно сражавшиеся афганцы сумели отбросить персов назад, но на пятом враг сумел захватить пролом в оборонительных валах, проделанный его артиллерией. «Схватка была короткой, но кровавой, — писал Кайе. — Защитники сражались на своих местах до последнего человека. Отдельные самые смелые атакующие, выдвинувшись впереди своих товарищей, проникли в пролом», — продолжал он. Но афганцы стремительным броском захватили укрепления как раз вовремя, чтобы отбросить их назад, хотя и временно. «Снова и снова, с отчаянной смелостью, — писал Кайе, — атакующие пытались пробиться через пролом, чтобы войти в город. В какой-то момент они уже были там, но затем снова были вынуждены отступить. В течение целого часа схватка то усиливалась, то ослабевала, судьба Герата висела на волоске».

Услышав об опасности, Поттинджер и Яр Мохаммед немедленно отправились на место. Но когда визирь, которого до того никто не мог упрекнуть в трусости, увидел, как близки персы к взятию города, мужество его покинуло. Он шел к пролому все медленнее и наконец совсем остановился. После этого, к крайнему неудовольствию Поттинджера, он сел на землю. Это зрелище не укрылось от глаз защитников, которые видели приближающихся визиря и Поттинджера. Один за другим те, кто находился сзади, начали ускользать под предлогом переноски в безопасное место раненых. Поттинджер понимал, что нельзя терять ни секунды, так как ручеек вот-вот превратится в поток и все защитники покажут пятки. Мольбами и насмешками он сумел заставить визиря вновь подняться и подтолкнул его к парапету. На какой-то момент показалось, что катастрофа предотвращена, так как визирь заорал на своих людей, призывая во имя Аллаха продолжить сражение. Раньше это приводило к чудодейственным результатам, но на этот раз они видели его собственные колебания. Они колебались, и при виде этого нервы визиря вновь не выдержали. Он повернулся и пошел обратно, бормоча, что удаляется за помощью.

На этот раз терпение Поттинджера лопнуло. Схватив Яр Мохаммеда за руку и громко понося его последними словами, он потащил его к пролому. Визирь призывал защитников сражаться насмерть, но они продолжали разбегаться. То, что случилось потом, всех буквально потрясло. «Схватив большую палку, — рассказывает Кайе, — Яр Мохаммед как безумный накинулся на последнего человека в отряде и погнал его градом тяжелых ударов вперед». Обнаружив, что бежать некуда, и даже больше опасаясь визиря, чем врага, защитники «яростно полезли на парапет и бросились вниз по внешнему склону на атакующих персов». Напуганные столь безумным натиском, атакующие оставили позиции и побежали. Опасность на время миновала, Герат был спасен, благодаря, словами Кайе, «неудержимой смелости Элдреда Поттинджера ».

Когда известия о роли младшего офицера в защите Герата и крушении планов русских достигли Лондона и Калькутты, на него обрушился такой же шквал всеобщего восторга, как и тот, что пять лет назад встретил Александра Бернса после его возвращения из Кабула и Бухары. Однако, в отличие от Бернса, его там не было, чтобы принять все это лично. Хотя самая большая опасность миновала, Симонич не сдался, и осада продолжалась еще три месяца. Много лет спустя подвиг Поттинджера был увековечен романтическим писателем Модом Дайвером в его книге «Герой Герата», ставшей в свое время бестселлером. Но самый большой комплимент в то время по иронии судьбы был получен от самого шаха. Рассматривая присутствие Поттинджера в Герате как главную причину неудачи своей попытки поставить Герат на колени, он потребовал, чтобы Макнейл приказал молодому офицеру покинуть город. В обмен ему гарантировался безопасный проход через позиции персов. Однако Макнейл отметил, что Поттинджер ему не подчиняется и подобного приказа он отдать не вправе. Это может сделать только Калькутта. Затем шах попытался договориться с жителями Герата, заявив, что не станет обсуждать снятие осады до тех пор, пока Поттинджер будет оставаться среди них. Это также ничего не дало: Яр Мохаммед опасался, что может потерять столь бесценного советчика только для того, чтобы обнаружить, что под каким-то фиктивным предлогом осада снова возобновится.

Ни Поттинджер, ни шах не знали, что уже виден конец этого кажущегося безвыходным положения. Напуганное триумфом Виткевича в Кабуле и опасаясь аналогичного успеха русских в Герате, британское правительство наконец-то решило действовать. Посылка воинских подкреплений через Афганистан осажденному городу была отвергнута как слишком опасная и слишком медленная. Вместо этого решили отправить экспедиционный корпус в Персидский залив. Угроза, появившаяся на другом конце владений шаха в тот момент, когда он сам был занят на востоке, могла, как предполагалось, заставить его ослабить свою хватку в Герате. В то же самое время Пальмерстон оказал давление на русского министра иностранных дел Нессельроде, чтобы тот приказал Симоничу прекратить его незаконные действия. Обе меры привели к быстрым и эффективным результатам.

Помимо Поттинджера и Бернса, в Большую Игру было вовлечено много менее значительных игроков. Неизвестный политический советник, практически неотличимый от всех остальных, с представителями дружественных афганских племен.

19 июня британские войска, не встретив сопротивления, высадились на острове Харк у входа в Персидский залив, в непосредственной близости от персидского берега. В глубь страны понеслись дикие слухи о том, что крупная британская армия вторжения высадилась на побережье и начала наступление на столицу, захватывая один за другим города, встречающиеся на пути. В то же самое время вернувшийся в Тегеран Макнейл послал одного из своих помощников, подполковника Чарльза Стоддарта, в лагерь шаха под Гератом, чтобы предупредить его о тяжелых последствиях, которые могут его ожидать, если он будет продолжать осаду. «Британское правительство, — говорилось в ноте Макнейла, — рассматривает экспедицию против Афганистана, в которую оказалось вовлеченным Ваше Величество, как предпринятую в духе враждебности против Британской Индии». Помимо официальной информации о захвате острова Харк в ноте обращалось внимание шаха на то, что следующие шаги Британии будут зависеть от того, какие действия он предпримет под Гератом. В ноте ему советовали не иметь больше никаких дел с «недоброжелательными людьми и не прислушиваться к советам » тех, кто подговаривал его напасть на город.

К изрядному удивлению Стоддарта, он был сердечно принят шахом, который, как он полагал, находился под сильным влиянием Симонича, Он прочел шаху вслух содержание ноты Макнейла, по ходу дела переводя ее на фарси. Когда он дошел до упоминания о «недоброжелательных людях », шах прервал его и спросил: «Вы хотите сказать, что если я не уйду от Герата, то начнется война — не так ли?» Стоддарт ответил, что именно так. Отпуская Стоддарта, шах сказал ему, что рассмотрит требования англичан и вскоре даст ему ответ. Никто не знает, что происходило между шахом и графом Симоничем, хотя Макнейл дорого бы за это дал, но через два дня Стоддарта пригласили к шаху. «Мы согласны со всеми требованиями британского правительства, — сказал ему шах. — Мы не хотим войны. Если бы мы знали, что наш поход сюда грозит нам потерей вашей дружбы, мы бы его не затевали ».

Персы полностью уступили, русские потерпели позорное поражение. Когда обычная дипломатия терпит неудачу, торжествует «дипломатия канонерок». Докладывая Макнейлу о драматическом повороте событий, Стоддарт писал: «Я ответил, что благодарю Бога за то, что Его Величество так верно понимает интересы Персии ». После этого шах отдал приказ о снятии осады, и его войска начали готовиться к возвращению в Тегеран. В 8 часов утра 9 сентября Стоддарт со специальным курьером послал Макнейлу следующее донесение: «Имею честь сообщить, что персидская армия начала движение… и что Его Величество шах собирается отбыть». В 10 часов 26 минут он добавляет: «Шах сел на лошадь… и уехал».

Но произошло и нечто большее. Все это время граф Нессельроде настаивал, что русские в осаде не участвовали, утверждал, что Симонич имел строгие инструкции сделать все возможное, чтобы отговорить шаха от похода на Герат. Он даже предложил английскому послу лорду Дюрхему показать секретную книгу, в которой были записаны его инструкции Симоничу. Сначала это удовлетворило Пальмерстона, но теперь стало до неловкости очевидно, что его просто одурачили. Либо Симонич полностью игнорировал инструкции своего правительства, либо ему было неофициально сказано не обращать на них внимания, так как за время пока он сможет не придерживаться их, если повезет, Герат окажется в руках покладистых персов. Правду, скорее всего, никто никогда не узнает, историки и сегодня все еще размышляют над этим. Но, какой бы ни была правда, Пальмерстон был вне себя от бешенства и жаждал крови.

Русского посла в Лондоне вызвали в министерство и проинформировали, что граф Симонич и капитан Виткевич (который все еще скитался где-то в Афганистане) активно проводят враждебную по отношению к Британии политику, что серьезно угрожает отношениям между двумя правительствами. Пальмерстон потребовал, чтобы обоих немедленно отозвали. Возможно, русские полагали, что англичане, как и прежде ничего предпринимать не станут. Если так, то в данном случае они жестоко просчитались. Более того, доказательства против Симонича были столь убийственными, что царю Николаю ничего не оставалось, как согласиться с британскими требованиями. « В деле Симонича мы загнали Россию в угол, — торжествующе заявил Макнейлу Пальмерстон. — Императору не оставалось ничего другого, как отозвать его и признать, что Нессельроде сделал целый ряд ложных заявлений».

Однако козлом отпущения сделали скорее Симонича, чем Нессельроде: его обвинили в превышении своих полномочий и игнорировании данных ему инструкций. Если это даже было и неверно и он просто подчинялся тайным приказам, все равно он не сумел захватить Герат, несмотря на многие месяцы, имевшиеся в его распоряжении, пока Санкт-Петербург тянул время. Нельзя сказать, что его английскими противниками было пролито над его судьбой немало слез, ведь он был весьма непопулярен у Макнейла и других, кому приходилось иметь с ним дело. Считалось, что он получил по заслугам. Но судьба, которая выпала на долю столь уважаемого противника, как капитан Виткевич, никому не принесла удовлетворения.

Когда того отозвали из Афганистана, он весной 1839 года в соответствии с приказом добрался до Санкт-Петербурга. Что именно там произошло, остается тайной. Согласно одной версии, базирующейся на современных русских источниках, Виткевича тепло принял граф Нессельроде, который поблагодарил его за удаление англичан из Кабула. Ему обещали восстановить статус литовского аристократа, которого он лишился, когда в молодости был отправлен в ссылку, обещали повышение в чине и направление на службу в элитный полк. Но согласно данным Кайе, который имел доступ к донесениям британской разведки из русской столицы, молодой офицер, вернувшийся полным надежд, был принят Нессельроде весьма холодно. Последний, стараясь оказаться в стороне от всего этого дела, отказался даже увидеться с ним, заявив, что не знает никакого капитана Виткевича, «если не считать какого-то авантюриста, оказавшегося замешанным в недозволенных интригах в Кабуле и Кандагаре».

Однако в одном обе версии сходятся. Вернувшись в гостиницу после посещения министерства иностранных дел, Виткевич прошел к себе в комнату и сжег все бумаги, содержавшие разведывательную информацию, привезенную из Афганистана. После этого, набросав короткую прощальную записку друзьям, он пустил пулю себе в висок. Большая Игра потребовала еще одну жертву. Как и после жуткой смерти Грибоедова в Тегеране десять лет назад, в Санкт-Петербурге заподозрили, что каким-то образом англичане и тут приложили руку. Но подобные мысли были быстро забыты в свете важных событий, которые вскоре потрясли Центральную Азию.