Глава двенадцатая ТАКОВЫ УЖ ЭТИ МАСАИ

Глава двенадцатая

ТАКОВЫ УЖ ЭТИ МАСАИ

Я нажимаю коленом на рычаг управления, и двенадцатиметровое полосатое крыло сразу же послушно накреняется. – Это овцы, Миха, ну конечно же овцы! Как только мы начали снижаться, животные стремительно сбежались со всех сторон и сбились в тесную кучу. Так поступают только домашние овцы и козы в отличие от крупного рогатого скота и всех диких животных. Поблизости стоят несколько пастухов. Это масаи. Но между прочим, здесь, в западном Серенгети, им делать абсолютно нечего!

Вот именно из-за этих масаев нам и пришлось научиться управлять самолетом, пересечь экватор и улететь так далеко от своего дома во Франкфурте; именно из-за них вот уже в течение долгих недель и даже месяцев мы должны подсчитывать здесь диких животных, ловить их, красить и так далее. Вот и сегодня мы вновь разыскиваем повсюду эти огромные стада, чтобы отметить их на своих картах. Ведь из-за масаев собираются на добрую треть уменьшить национальный парк, отрезать от него высокогорье с гигантским кратером Нгоронгоро.

Национальный парк – это кусок дикой, нетронутой природы, который должен всегда оставаться таким, каким он был в далекой древности. Люди жить в нем не должны. Правда, англичане в своих колониях вначале придерживались того мнения, что аборигены – это «часть живой природы», однако, к своему великому удивлению, они вскоре обнаружили, что эти «дикари», живущие посреди национального парка, обзавелись автомобилями и стали крыть свои хижины жестью, используя для этого бочки из-под бензина. К тому же они стали отказываться охотиться при помощи лука и стрел, стремясь освоить более современное оружие. Ведь людей, какого бы цвета ни была их кожа, нельзя заставлять оставаться «дикарями» или запретить им размножаться. Поэтому теперь повсюду пришли к выводу, что в национальном парке людям не место – ни европейцам, ни африканцам.

Что касается масаев, то они, пожалуй, единственные из местных племен, которые плюют на цивилизацию. Масай ни за что не наденет европейской шляпы и не купит автомобиля. Но зато он будет с безграничной ненасытностью разводить все больше и больше рогатого скота. По заключению лондонского профессора Пирселла, скота, принадлежащего масаям, развелось слишком много.

Масаи вырубают кустарники и деревья, чтобы во время кочевок строить все новые и новые жилища и сооружать колючие изгороди вокруг своих краалей для защиты от хищных животных. Таким образом, почва вокруг последних источников воды все больше оголяется и иссушается и источники постепенно иссякают. Кроме того, во время засухи масаи не подпускают диких животных к водопою. Любые скотоводы, африканские или европейские, никогда не считаются с почвой и растениями, не думают о будущем, лишь бы коровы были сыты. Это хорошо видно на примере обезлесенных гор Италии, Испании, Греции и недавно возникших пустынь Индии. А земли, находящиеся южнее экватора, разрушаются еще быстрее. При такой нагрузке в Серенгети сначала, безусловно, исчезнут дикие животные, но вслед за ними – неминуемо и домашний скот масаев, поэтому разумно было бы предоставить этим кочевникам-скотоводам земли для выпаса вне границ национального парка. Однако, по всей вероятности, будет принято другое решение: земли, на которых скотоводы имеют право выпасать свой скот, правительство собирается просто-напросто отрезать от заповедника. Что же касается профессора Пирселла, то он, не имея достаточно времени и средств для собственных более тщательных и длительных наблюдений за кочующими стадами диких копытных, был вынужден в своем весьма авторитетном и добросовестном заключении опираться в этом пункте лишь на рассказы живущих в Танганьике европейцев. Так, например, он пришел к выводу, что огромные стада из западного Серенгети в восточном вообще никогда не появляются. А все те гну и зебры, которых там можно встретить в сезон дождей, приходят туда якобы из кратера Нгоронгоро…

Но что бы там ни было, во всяком случае здесь, в западной части парка, масаям с их стадами появляться запрещено. А они все-таки появились.

Мы летим назад в свой «штаб» и держим «военный совет» с лесничими Тернером и Пульманом. Разумеется, «захватчиков» надо выдворить, да еще наложить на них штраф, чтобы другим неповадно было. Однако для этой цели лучше захватить с собой окружного комиссара. Такой комиссар здесь называется District Officer, или просто D. О. Это компетентное лицо для всех масаев данного района. Он их опекает и в то же время следит за тем, чтобы они соблюдали порядок. Между служащими, отвечающими за зебр, и служащими, опекающими масаев, легко могли бы возникнуть трения и бумажные войны, но в британской администрации этого не случается – отношения здесь, как правило, на редкость корректные.

Не долго думая, мы с Михаэлем отправляемся на другое утро в штаб-квартиру этого D. О. Он не мешкая садится к нам в самолет, чтобы лично навести порядок.

Несколько часов спустя мы уже подъезжаем на двух вездеходах прямо к тому месту, которое засекли вчера с самолета. Так оно и есть: семь масаев пасут стадо из 800 овец. Один из них довольно пожилой, видимо старейшина, несколько подростков и два молодых воина с длинными копьями. Волосы у воинов, как водится, заплетены во много тонких косичек, смазанных красным клеем. Эти красные шнуры собраны на затылке в настоящую косу наподобие тех, что заплетались на средневековых мужских париках. Обычно такая коса еще туго привязана к деревянной палочке. Сражается масай только копьем и коротким прямым «римским» мечом, висящим в кожаных ножнах у пояса; ядовитыми стрелами масай пренебрегает.

D. О. объясняет старшему масаю, что с него причитается штраф за незаконный выпас овец. Любой другой африканец начал бы спорить, доказывать свою правоту и наконец упрашивать, жалуясь на засуху (любой белый, между прочим, тоже). И правда, за весь сентябрь выпало только 0,8 миллиметра осадков, в десять раз меньше, чем в прошлом году. Но масаи не таковы. Старший ответил:

– Да, ваша правда. Я знаю, что это запрещено. Раз вы меня поймали, значит, я должен платить.

Штраф – 30 овец или коз. По этому поводу тоже не происходит никаких споров. Оба молодых воина почтительно молчат, когда говорит старший. Они стоят, опершись на свои копья, словно юные греческие боги. Терракотовое покрывало наподобие тоги перекинуто через одно плечо, другое остается обнаженным. Масаи – рослый и стройный народ; понятия о красоте у них сходны с нашими: узкие губы, никаких пышных форм у женщин и никаких слишком развитых мускулов у мужчин.

Масаи принимаются вылавливать овец, причем я замечаю, что одних баранов и козлов. «Молодые боги» сдирают с веток лыко, связывают им пойманных животных и грузят в нашу машину. «Может быть, за этот незаконный выпас и стоило заплатить 30 овец», – думаю я про себя. Во всяком случае, масаи на нас не рассердились, они даже смеются и протягивают нам на прощание руку.

– Вот таковы они! – говорит D. О. – Мы теперь открыли скотный базар и постепенно склоняем их к тому, чтобы они продавали лишний скот. В качестве сигнала, извещающего об открытии торгов, я придумал звонить в колокольчик. Этот колокольчик очень приглянулся одному молодому масаю; он взял его в руки, позвонил им и, отойдя на пару шагов, вдруг бросился с ним бежать. Мы его поймали и спросили:

– Какое наказание ты предпочтешь: отдать тебя под суд или выдрать здесь же на месте?

Тогда его отец, ни слова не говоря, срезал гибкий хлыст и принес его мне. Получив заслуженную трепку, парень пожал мне руку, и инцидент был исчерпан.

– Язык масаев очень труден для нас, – продолжал он, – я до сих пор его как следует не изучил. Когда я только приехал сюда, мне приходилось вершить суд с помощью переводчика, на суахили. Разбирая только третье дело, я уже натворил глупостей, обвинив, как потом выяснилось, невиновного. Человека, которого я незаслуженно осудил, охватил приступ ярости. Он метнул в меня копье, и оно насквозь прошило мне шляпу, к счастью не поранив меня. Вот она, эта шляпа с дыркой, я ношу ее с тех пор вот уже три года не снимая. Я не мог решиться наказать этого человека за покушение, ведь я сам был перед ним виноват. Кроме того, я не думаю, что он действительно хотел меня убить.

Удивительный народ эти масаи. Предки их были светлокожими и жили в Египте, их мумии и теперь еще можно найти в очень древних захоронениях. Откочевывая со своими стадами все южнее и южнее, они смешивались с народностями, населявшими верховья Нила. В Восточной Африке они полностью оккупировали обширную долину Большого африканского разлома, который тянется с севера на юг и проходит через Кению и Танзанию. Несмотря на всю свою воинственность, масаи не порабощали и не угнетали другие племена, как это делали родственные им народности, приходившие с севера Африки. Масаи жили обособленной жизнью скотоводов, выменивая скот на овощи и злаки у окрестных крестьян. Сомнительно, чтобы они когда-то были такими страшными грабителями, как им это приписывают в разных книжках, иначе соседние племена никогда не смогли бы стать столь могущественными и богатыми.

Правда, чужестранцев масаи не пропускали через принадлежащие им земли. По всей вероятности, именно это и сохранило свободу и жизнь народностям, живущим вокруг озера Виктория: арабские работорговцы не решались проходить через страну масаев. Первый караванный путь, проложенный от побережья в глубь материка, шел значительно южнее, в обход страны масаев, и поэтому подходил прямо к озеру Танганьика. Вскоре вокруг этого озера все оказалось опустошенным и разграбленным. Первыми европейцами, которым удалось проникнуть к масаям и вступить с ними в мирные переговоры, были два немецких миссионера – Крапф и Ребманн, о которых в этой книге уже было рассказано.

В конце прошлого века немцы и англичане с линейкой в руках поделили на карте Восточную Африку на британскую колонию – Кению и немецкую – Танганьику. При этом они разрезали страну масаев ровно пополам. Эта страна тянулась на 800 километров в длину и 170 – в ширину. Сегодняшняя столица Кении город Найроби до сих пор носит масайское название. «Найроби» означает просто «холодный».

Поскольку европейцам особенно пришлось по вкусу высокогорье вокруг Найроби, которое отличалось живительной прохладой, то масаям прежде всего пришлось уйти именно отсюда. В 1911 году их выдворили из всей северной части страны, где опять-таки поселились европейцы. Таким образом, они лишились лучших угодий своей родины, где во время засухи всегда можно было найти воду и пастбища. Они откочевали дальше к югу и сегодня выпасают свой скот на степном высокогорье Кении, граничащем с Танзанией, и на принадлежавших им ранее землях в самой Танзании. Многие семьи и целые роды по сей день еще носят названия по местностям, оставленным на их старой северной родине. Масаев в общей сложности должно быть около 140 тысяч, и им принадлежит свыше одного миллиона голов скота.

Здесь, в Танзании, во владения масаев входят не только Килиманджаро и гора Меру, но и высокогорье с гигантскими кратерами, включая Нгоронгоро и прилежащую к нему часть серенгетской степи.

Весь смысл жизни масаи видят в разведении скота. Дело доходит до того, что во время засухи пастухи часами тащат на себе телят до ближайшего водопоя. Еще задолго до прихода европейцев масаи изобрели прививку против чумы. Недавно я ознакомился с небольшой работой, написанной одним из немногих образованных масаев о быте и нравах своего народа. Из нее я узнал, что на их языке слово «масаи» означает и рогатый скот, и название самого народа.

Недавно одной делегации от масаев, посетившей Сельскохозяйственную опытную станцию Танзании, показали несколько привезенных из Европы племенных быков. В Африке таких огромных быков никто никогда не видел. Их вид до того взволновал масаев, что у некоторых даже слезы навернулись на глаза.

Несколькими днями позже мы с Михаэлем приземлились рядом со стойбищем масаев, которое называется «бома». Оно располагалось прямо посреди степи возле круглых, словно отполированных, гранитных холмов. Бома – это крааль, огороженный высокой изгородью из срубленных колючих веток. За этой «крепостной стеной» по кругу стоят низкие круглые домики. С воздуха они напоминают головки датского сыра. Пахнут они тоже не лучше, потому что метод их постройки несколько своеобразен: женщины из племени масаев втыкают в землю по кругу гибкие жерди, сгибают их к середине, переплетают ветками и получившийся шатер густо обмазывают коровьим пометом. Сверху накладываются шкуры, чтобы крыша не промокала во время дождя. Такой домик настолько низок, что передвигаться в нем можно только ползком.

На ночь в крааль загоняют весь домашний скот, который располагается на ночлег вокруг домиков. Земля внутри крааля постепенно покрывается толстым слоем навоза. Когда этот слой становится чересчур велик или когда во время засухи приходится перебираться поближе к водопою или же искать новых пастбищ, а также в тех случаях, когда в бома кто-либо умирает, весь скарб погружается на ослов и крааль перебазируется на новое место. Старый же сжигается. На новом месте, где снова воздвигается огромная колючая изгородь, уничтожается немало кустарников и деревьев. С самолета хорошо видны разбросанные по степи круги – остатки от старых бома.

Наша «Утка» с ревом приземляется.

«Сейчас наверняка все жители этого бома сбегутся посмотреть на нашу полосатую чудо-птицу», – думаем мы. Но ничуть не бывало. Мужчины, вероятно, отсутствуют – они где-то выпасают скот, а женщины ограничиваются тем, что говорят нам «джамбо», что на суахили означает «здравствуйте», и продолжают заниматься своими делами. Мы чувствуем себя чуть ли не оскорбленными тем, что никто не обратил на нас особого внимания.

Позже нам удалось выяснить, почему наша железная «идете» (на суахили – «птица», «самолет»), да и вообще любая техника – автомобили, ружья – не производят на масаев никакого впечатления. Оказывается, несмотря на то что знаменитые масайские мечи, копья и кинжалы изготовляются кузнецами, кузнечное ремесло считается у них «нечистым» и презренным. Хотя кузнецы тоже из масаев, но, когда кому-нибудь из них подашь руку, ее надо отмывать после этого специальными маслами. На дочери кузнеца никто не согласится жениться, а если у какого-нибудь молодого воина с ней что-то было, он непременно заболеет или погибнет в ближайшей потасовке. Поскольку вся наша техника состоит из железа, то и она для масаев считается «нечистой» и презренной.

Когда однажды мы рассказали масаям, что американцы собираются полететь в ракете на Луну, у них это не вызвало ни малейшего удивления:

– А почему бы и нет? Ведь вы и так все время носитесь по небу на своих железных птицах, так что вам стоит при этом слетать и на Луну?..

Но вот возле бома появились и мужчины; я не заметил, откуда они вдруг вынырнули. Все они – «старшие», молодых воинов среди них не видно. У всех головы обриты наголо и на левом предплечье нет рогового браслета. Ове, который, по-видимому, задает у них тон, – наш старый знакомый. Это как раз его мы недавно оштрафовали на 30 овец. Но он не злопамятен и приветствует нас так же радушно, как и остальные; в знак особого расположения он даже предварительно плюет в руку, прежде чем нам ее протянуть.

Одна из женщин приветливо предлагает нам молоко в выдолбленной тыкве. Михаэль подносит тыкву к губам, и только делает вид, что пьет; я же на самом деле выпиваю молоко, хотя знаю, что сосуд моется коровьей мочой, а иногда еще чем-нибудь похуже… Просто мне очень захотелось пить.

Молоко попахивает дымом. Теперь я ни в коем случае не должен на глазах у масаев есть мясо. Угостив нас молоком, они оказали нам особое доверие. Дело в том, что у масаев бытует поверье, что если кто-нибудь выпил молока и в тот же день поел мяса, то корова, от которой было молоко, непременно заболеет. По этой именно причине масаи неохотно пьют молоко, если в тот же день им предстоит съесть еще что-нибудь мясное. Если же такое случится, то масай берет травинку и до тех пор щекочет ею у себя в горле, пока его не вырвет.

Масай ест преимущественно мясо домашнего скота – говядину, баранину и козлятину. Поэтому таким влюбленным в диких животных психопатам, как мы с Михаэлем, они симпатичнее всех других жителей Африки. Дичью они брезгуют, не употребляя в пищу ни птиц, ни рыб; из диких животных они едят лишь мясо здоровенных антилоп канн и кафрских буйволов. Отсюда понятна пугливость этих животных в местах, где живут масаи. Завидя человека на расстоянии 500 – 600 метров, они тут же убегают. Зебры же, гну и другие животные могут мирно пастись рядом со стадами домашнего скота. Следовательно, масаи, поселяясь на территории национального парка, приносят куда меньше вреда диким животным, чем другие местные жители.

Правда, иногда они уничтожают львов. Молодые воины-масаи, которые собираются жениться и стремятся доказать свою храбрость, вдесятером или целой дюжиной набрасываются на льва и закалывают его копьями. Для такой операции требуется, между прочим, немножко больше смелости, чем фабриканту Шульцу из Дюссельдорфа, отправляющемуся на охоту со своей вооруженной компанией.

Теперь такие «львиные турниры» масаям запрещены. Воровать скот в округе им тоже больше не разрешается. Да, молодому масаю в наши дни трудно доказать своей любимой девушке, сколь он бесстрашен и мужествен! Правда, я не уверен, что они свято придерживаются этого запрета. Об этом можно спросить у львов: им это лучше знать. Я же в свою очередь сколько раз наблюдал, как львы поспешно удирали, завидев нескольких масаев, шествующих с копьями по степи. А уж если лев пускается наутек, это что-нибудь да значит!.. Поговаривают о том, что масаев следует выселить с территории парка или, во всяком случае, не подпускать к водопоям, предназначенным для диких животных. Масаи на этоотвечают:

– Если мы уйдем, сюда сейчас же придут соседние племена со своими отравленными стрелами и проволочными петлями. Сейчас они не отваживаются вторгнуться на наши земли, они знают: там, где мы, им не место, мы их гоняем, как собак. Мы-то не трогаем диких животных. А вот на прошлой неделе здесь проезжала сафари на машинах, груженных рогами и львиными шкурами. Нам же почему-то запрещают охотиться на львов…

Во время наших подсчетов животных с самолета мы с Михаэлем подсчитали заодно бома масаев и численность их стад. Их оказалось значительно меньше того официального числа, которое принято называть. Если их поселения не будут катастрофически разрастаться, а стада не примут угрожающих размеров, то вполне возможно, что масаи могли бы стать неплохой охраной для национальных парков.

Масаи пьют кровь домашних животных. Меня, как ветеринара, разумеется, заинтересовало, каким способом они берут кровь у своих животных-доноров. Каждый бык дает им в месяц от четырех до пяти литров крови, а корова – пол-литра.

Ове любезно согласился продемонстрировать нам всю процедуру. За это он просит нас покатать его на самолете.

Мы все вместе направляемся к ближайшему стаду, несколько подростков ловят черного теленка и накидывают ему на шею веревочную петлю. Под веревку просовывается палочка, которую перекручивают до тех пор, пока на шее не набухает и явственно не проступает вена. Затем кто-то из старших берет стрелу с коротким плоским острием и с расстояния примерно два метра вонзает ее в раздувшуюся вену. Мгновенно брызжет струйка крови, которую ловят в деревянную бутыль. Затем масай обильно плюет себе на указательный и большой пальцы, смачивает слюной ранку и залепляет ее землей. Веревку тут же снимают, и кровотечение сразу прекращается.

Мы поблагодарили за любезную демонстрацию, а добытую кровь один из подростков размешал палочкой и выпил.

Мальчиков этого племени каждый год зовут по-разному. У масаев явная страсть к перемене имен. Это создает невообразимую путаницу при проведении переписи населения или взимании налогов. Когда рождается ребенок, то его отец обязан заколоть двух быков. Одного – для женщин и детей своего крааля, а второго, которого закалывают спустя четыре дня, – для мужчин. При этом маленькое существо получает свое первое имя. Если отец сомневается в том, что ребенок действительно его, то он кладет его прямо посредине входа в крааль. Вечером, когда стадо загоняют домой, решается судьба ребенка: если коровы его затопчут, значит, он был незаконнорожденным.

В краале справа от ворот всегда стоит домик первой, главной жены. Вторая жена ставит свой домик слева, третья – опять справа. При дележе наследства немаловажное значение придается тому, рожден ли ты «справа» или «слева».

Если отец дарит своему сыну быка по кличке Польполь, то сына впоследствии будут звать Обладателем Польполя. Когда сыну делают обрезание, он меняется именем со своим отцом. Если отца звали Сенду, а сына Нана, то теперь сын будет называться Оле Сенду (сын Сенду), а отец – Менье Нана (отец Нана).

Но вот сын наконец достиг возраста воина – мечта каждого молодого человека. Праздник обрезания торжественно отмечается через каждые три года, и все юноши этих трех «выпусков» празднуют его вместе. За четыре дня до торжеств их отцы облачаются вновь в одежду и доспехи воина. Перед самым началом праздника они все это снимают и торжественно передают сыновьям.

Как только молодой воин оправляется после операции, он приступает к любовным играм – бегает за девицами и стреляет в них тупыми стрелами. Вот тут и наступает лучшее время в жизни масая. Молодые воины надевают себе на шею цветные бусы, отращивают косы, ноги украшают браслетами с бубенчиками, а щиты раскрашивают красной и черной краской. Молодые люди одной округи уходят из бома своих родителей и вместе строят себе отдельную так называемую маньяту. Такая маньята отличается тем, что вокруг нее не воздвигают изгородь из колючих кустарников. Матери и сестры следуют за сыновьями и братьями; незамужние девушки живут в этой маньяте в свободной любви с новоиспеченными воинами.

Такому воину, который называется теперь «моран», категорически запрещается работать, употреблять алкогольные напитки и есть растительную пищу. Он должен питаться только мясом и кровью. Он танцует, любит и участвует в войнах.

Воевать сегодня не с кем, да и запрещено. Значит, единственное, что молодые воины могут себе сейчас позволить, – это украсть где-нибудь пару коров или в лучшем случае угнать целое стадо. Кое-где на юге они еще заняты на подземных водопоях, где, чтобы напоить скот, надо загнать его на 10 метров под землю. Там, внизу, под отвесной стеной, четыре морана становятся один другому на плечи и подают наверх воду в кожаных ведерках. В остальных же местах им остаются только танцы и любовь.

Отцы молодых воинов время от времени дарят им быков. Их закалывают где-нибудь в кустах поблизости от маньяты и тут же съедают. Молодые воины делят все между собой по-братски. Сыновьям бедных родителей достается столько же, сколько и богатым сынкам. Все юноши, прошедшие вместе обрезание, остаются на всю жизнь чем-то вроде побратимов или фронтовых друзей. Они всячески помогают друг другу, предоставляя один другому полное право на пользование своим имуществом, включая и жен. Это право дается вообще любому гостю, пришедшему в бома: стоит ему только воткнуть в землю копье перед одним из домиков, как он получает право на все, что находится внутри, в том числе и на жену (разумеется, только до тех пор, пока он гостит в доме).

Меня удивляет, что здешние ветеринары не боятся показываться на глаза молодым масаям; я бы на их месте не рискнул этого делать. Ведь именно из-за ветеринаров масаи вот уже в течение трех лет не могут отпраздновать свой праздник обрезания. Для этой цели уже давно оборудованы площадка и домики возле Моши, а ветеринары каждый год в самое неподходящее время объявляют на этой территории карантин по случаю ящура или чумы рогатого скота, значит, масаи не могут привести сюда своих коров. А какой же может быть для масая праздник без скота? Так вот и бегают молодые масаи уже в течение трех лет необрезанными и напрасно теряют самые лучшие, свободные и беззаботные годы своей жизни!

Мы с Михаэлем питаем слабость к масаям. Масаев, по крайней мере настоящих, чистокровных масаев, становится все меньше. У этого племени все реже рождаются дети, потому что среди них распространились венерические болезни. И это несмотря на то, что их собственные «суды старейшин» налагают штраф в 1000 марок на каждого, кто кого-нибудь заразит. Но при той вольной половой жизни, которую они ведут, едва ли возможно бороться с распространением венерических заболеваний или проводить серьезную врачебную профилактику. Поскольку многие из их жен остаются бесплодными, масаи стали усыновлять детей из близлежащих поселков. Эти дети воспитываются как масаи и остаются масаями на всю жизнь. Но оливковые тонкогубые лица настоящих масаев, которые сходны с нашими европейскими лицами, встречаются все реже и реже.

Михаэль предлагает одной из молодых женщин 20 шиллингов за ее огромные серьги. Они сделаны из кожи, на которой красными, белыми и синими бусами вышит пестрый узор. Мочки ушей у всех женщин растянуты до предела и посередине имеют огромную дыру, в которую вдеваются подобные серьги. Но масаи – богатые люди и в деньгах не нуждаются. Молодая красотка дарит Михаэлю понравившиеся ему серьги, но за это масаи обращаются к нам с просьбой, в которой на все лады повторяется слово «ндеге». A D. О. еще уверял нас, что нам никакими деньгами и уговорами не удастся заманить масая в свой самолет. Оказалось, что они совсем не прочь прокатиться!

Мы выбрали четырех самых почтенных старейшин и решили проделать с ними поочередно два круга почета над степью. Поскольку я не очень надеялся на их «самолетоустойчивость» и сомневался в том, что они догадаются в случае нужды воспользоваться нашими бумажными пакетами, то решил на всякий случай застлать пол бычьими шкурами, в изобилии валяющимися в бома. Потом мы посадили первую пару наших знатных пассажиров и поднялись в воздух.

Как ни странно, они не испытывали ни малейшего страха, наоборот, жаждали подняться как можно выше. А потом они попросили нас спуститься и на бреющем полете пролететь над самым бома, чтобы все остальные могли их разглядеть.

Нам едва дали приземлиться, потому что весь народ сбежался к месту посадки. Они чуть не опрокинули нашу машину, напирая на нее со всех сторон в своем неистовом желании «прокатиться» следующим рейсом.

Вместе со шкурами в самолет попала и добрая дюжина мух. Мы с Михаэлем едва успевали от них отбиваться и отмахиваться, масаи же их словно не замечали. Вокруг глаз, ноздрей и рта у них зачастую собирается по нескольку мух, а они даже и не думают их прогонять. Именно по этой причине так часто можно встретить подслеповатых или даже слепых масаев.

Среди местных жителей Танзании сейчас ходит много слухов о том, что здесь должно возникнуть новое самостоятельное цветное государство. Однако в районе Лолиондо, рядом с границей «страны масаев», недавно начали вспыхивать драки между сторонниками независимости и ее противниками. Соседи масаев опасливо спрашивают: а что начнет творить этот «богоугодный народ», когда уйдут англичане?

За все долгие годы немецкого и британского владычества масаи не очень-то допускали к себе миссионеров. Они, правда, верят в Энгаи – единого, всемогущего бога, ниспосылающего меж прочих благ и дождь. Но зато в загробную жизнь они не верят. Капитан Мориц Меркер, служивший с 1895 по 1902 год в немецком гарнизоне, стоящем в Моши у подножия Килиманджаро, подружился с масаями и изучил их язык. Он написал о них довольно объемистый труд. С тех пор никто больше так обстоятельно не занимался изучением этих рослых, гордых и воинственных людей. Самому Меркеру его научные изыскания обошлись дорого. Когда он в 1903 году приехал в отпуск к себе домой, в Германию, ученые мужи и разные другие высокие инстанции так его начали чествовать, что это вконец раздосадовало его военное начальство. Как только он вернулся в Африку, его тотчас же перебросили в другое место, далеко от объекта его исследований – масаев, в Дар-эс-Салам, на сырое побережье, где поручили обучать рекрутов. В 1908 году он умер там от воспаления легких.

Подружившись с капитаном Меркером, масаи поведали ему все те легенды и истории, которые бабушки-масайки долгими вечерами рассказывают своим внукам и внучкам, сидя перед круглыми домиками в бома. При этом выяснилось, что масаям давно, еще до прихода миссионеров, были известны истории про Адама и Еву, про Каина и Авеля, про всемирный потоп и про многое другое из Ветхого Завета, только персонажи носили другие имена. Меркеру удалось также выяснить, каким образом с масаями действительно можно наладить мирные отношения, исключающие всякое вероломство. Часто эти гордые воины братаются, сделав порез на руке и смешав свою кровь, но это, оказывается, никого ни к чему не обязывает. А вот если две враждующие стороны обмениваются младенцами и те попьют молоко чужой матери, тогда мир уже никогда и ничем не может быть нарушен.

Масаи очень дружны между собой. Когда в 1896 году группу масаев вывезли в Берлин на Промышленную выставку, то они сэкономили все полученное ими жалованье и, вернувшись в Танганьику, выкупили из рабства других масаев, проданных работорговцами в прошедшие голодные годы.

Кстати сказать, сама поездка произвела на них неизгладимое впечатление. Но то, что они потом рассказывали своим землякам, носило, мягко говоря, несколько фантастический характер. Например:

– В Германии детей кормят не матери, их пасут, как коз. Прямо на улицах стоят столы и на них тарелки. Стадо детей подгоняют к этим столам, они садятся за них и едят. Как только они все съедят, их гонят дальше.

Оказывается, они видели школьную экскурсию, которая после посещения выставки обедала в открытом летнем кафе.

Договориться о чем-либо с масаями чрезвычайно трудно, особенно если речь идет о необходимости уступить водопой или прекратить выпас на каком-то участке серенгетской степи. Ведь у них фактически нет настоящих вождей племен или королей, которые бы имели право повелевать. Те, кого немцы и англичане вначале принимали за вождей, оказались скорее шаманами или «заклинателями дождя»; перед началом любой военной операции они предсказывают исход битвы с помощью камешков, которые вытряхивают из рога.

Между прочим, английская королева Елизавета, сама того не ведая, попала у масаев в знаменитые заклинательницы дождя. А произошло это следующим образом. В 1958 году она посетила страну масаев и на торжестве, устроенном в ее честь, пожелала собравшемуся народу побольше дождей, столь необходимых для его благоденствия. Перед этим шаманы уже в течение нескольких недель вымаливали у Бога грозу, но все старания были тщетными. И вдруг, буквально через полчаса после добрых пожеланий королевы, надвинулась гроза, и долгожданный ливень обрушился на высохшие пастбища.

Если от масаев нужно добиться какого-либо решения, то приходится долго ждать. Для этого «старейшины» должны съехаться на «совет», а поскольку бома расположены далеко друг от друга, то, пока они соберутся, проходит несколько недель. На таком «совете старейшин», точно так же как и в европейском парламенте, с утра и до позднего вечера происходят бесконечные дебаты, пока эти почтенные мужи не придут наконец к какому-нибудь единодушному решению. Доверенные лица, которые назначаются правительством, – это, как правило, масаи, говорящие на суахили. Они сообщают «совету старейшин» пожелания правительства и информируют правительство об их решении. Таким образом, все происходит на весьма и весьма демократической основе.

Но есть у масаев одна привычка, которая Михаэля почему-то прямо выводит из себя: они непрестанно сплевывают на пол. У нас в самолете никого из них не вырвало, но во время полета они заплевали весь пол, – хорошо, что мы его предусмотрительно покрыли шкурами. Когда вылезаешь из самолета или машины и присаживаешься на траву, чтобы немножко перекусить, масаи обычно становятся рядом и, беседуя, непрестанно смачно сплевывают на землю. Не скажу, чтобы это было очень приятно; не более привлекательна их привычка, скрепляя какую-либо сделку (продав вам что-нибудь), непременно плюнуть на эту вещь.

Но в таких случаях я напоминаю Михаэлю о том, что и у нас в Европе почти на каждой лестничной площадке стоит плевательница или урна, что еще совсем недавно в церквах и на вокзалах висели таблички «На пол не плевать!» и что перроны американского метрополитена, как правило, бывают усеяны выплюнутыми и растоптанными жевательными резинками… Значит, и мы, европейцы, тоже еще не прочь при случае сплюнуть на пол, и поэтому нечего воображать, что мы их в чем-то превосходим…