Глава двенадцатая

Глава двенадцатая

Заведующий пушной факторией Иван Лукич Русаков, небольшого роста, юркий, с клинообразной рыжей бородкой и светлыми глазами, был родом из Пензенской губернии.

Еще мальчиком Русаков вместе со своим отцом уехал от безземелья с переселенцами в Сибирь. Здесь, на новой земле, он увлекся охотой на пушного зверя и со всей страстью отдался этому занятию. Он бродил по тайге целыми месяцами и еще в юные годы стал знаменитым охотником. На него обратил внимание сибирский купец Бабкин и пригласил его на службу. Через несколько лет Русаков стал крупнейшим специалистом по пушнине.

Купец решил сделать Русакова зятем, выдать за него свою единственную дочь. И Русакову предстояло самому стать крупным купцом.

Может быть, все так и случилось бы, если бы купец не узнал, что его будущий зять якшается с каторжниками-белобилетчиками, как он называл всех революционеров, живших в Сибири. Русаков запутался, по мнению купца, в нехорошем деле. И купец прогнал его. Русаков ушел в тайгу и снова стал выслеживать зверя.

В гражданскую войну он был партизаном, дрался с интервентами, не один раз попадался в руки японцев. Но случалось так, что он всегда уходил от врагов. После перенесенных нечеловеческих страданий Русаков стал заикаться. И вот теперь он жил на самом краю света, весь отдавшись своей любимой работе.

Старый коммунист, он был неутомим. Русаков работал и в магазине и в складах и беседовал в ярангах с охотниками об организации и улучшении промысла.

Отличное знание охотничьей жизни и психологии охотника помогло ему завоевать расположение местных людей. Русаков не пренебрегал их пищей, и они охотно угощали его моржатиной, лучшими кусками молодого тюленя, подчеркивая этим свое уважение к нему.

Здесь, на Крайнем Севере, где время длинное, у Русакова не хватало его. Домой он заходил лишь для того, чтобы закусить и выспаться. Опасаясь, что его жену может одолеть скука, он уговорил ее открыть в факторийном доме школу для детей местных охотников.

Кем-то был пущен слух, что, если детей не пустить в школу для забавы жены Русакова, он обидится и перестанет продавать патроны и табак. Детей набралось много. И Анна Ивановна, полная, добродушная русская женщина, никогда не помышлявшая о роли учительницы, стала обучать чукотских детей русскому языку и грамоте. Дети очень скоро привыкли к приветливой белолицей женщине и с радостью бегали в школу.

Когда Лось прибыл в факторию, Анна Ивановна занималась с детьми. Десять мальчиков и девочек сидели вокруг обеденного стола. На столе лежал букварь, неизвестно каким путем оказавшийся в фактории. Может быть, по нему учился даже мистер Ольсен — доверенный бывшей здесь «Норд компани».

На стене красовалась хорошо выделанная шкурка моржа, обрамленная деревянными рейками и служившая классной доской. Мелом на ней были написаны слова и цифры.

Анна Ивановна очень смутилась и покраснела, когда в комнату вошел Лось. Поздоровавшись с ним, она сказала детям:

— Ну, ребятки, кончаем занятия.

— Зачем же? — сказал Лось. — Продолжайте, продолжайте.

— При посторонних я не могу заниматься, Никита Сергеевич. Я даже мужа не пускаю на свои занятия.

— О, какие строгости у вас! — улыбаясь, заметил Лось и, подсев к одному ученику, заглянул в его самодельную, из простой бумаги, аккуратно сшитую тетрадь.

— Какая это цифра? — басом спросил он.

— Восемь, — уверенно ответил мальчик, с любопытством разглядывая этого огромного, как медведь, человека.

— А эта?

Мальчик поглядел на свою учительницу и нерешительно сказал:

— Шесть.

— Что же ты, Ако, забыл? — спросила Анна Ивановна.

— Правильно, правильно. Вот если тетрадку перевернуть так, то получится шесть, — ободряюще сказал Лось. — А ну-ка, прочти это слово.

— «Мама», — произнес твердо мальчик.

— Молодец! Правильно. А писать умеешь? Напиши: «Папа».

Мальчик уверенной рукой вывел буквы.

— Хорошо учишься! — похвалил Лось.

Анна Ивановна все же прекратила занятия и распустила учеников.

В комнату вошли Русаков и милиционер Хохлов.

Вскоре все они сели за ученический стол обедать.

— Вот теперь здесь можно чувствовать себя как дома. Здесь русским духом запахло, — сказал с гордостью Лось. — В прошлом году на этом самом месте я сидел с рыжим мистером Ольсеном. И оба мы говорили не то, что думали. Ужасно хитрили.

— И я р-рр-рыжий, — смеясь, вставил Русаков.

— Так что перемена небольшая, — разливая суп, сказала Анна Ивановна.

— Большая перемена. Очень большая, Анна Ивановна. Кстати, вы подайте на мое имя заявление, и я зачислю вас штатной учительницей.

— Что вы, Никита Сергеевич! — Она замахала обеими руками. — У меня и прав учительских нет. Это я так, от безделья занялась.

— Права, Анна Ивановна, теперь все у нас. Обязательно напишите заявление. А если вы организуете еще и ликбезпункт, я вам вынесу особую благодарность от ревкома. Это же великое дело вы развернули здесь. Десять учеников!

После обеда Лось с Русаковым пошли посмотреть склады и магазины.

— Вот, Лось, н-н-ннадули все-таки меня а-а-американцы.

— Надули?

— Та-а-абак — ходовой товар. В хорошем состоянии. У меня я-я-язык не повернулся отнести его в ка-а-атегорию неходовых товаров. Двадцать проце-е-ентов потерял. Тысяч десять золотых рублей.

— Почему же он оказался неходовым?

— Привез я «папушу» — черкасский листовой табак. Я зна-а-ал, как сибиряки любят его. Вот и здесь охотники набросились на него. Не-е-е хотят брать плиточный американский табак — да-ай «папушу».

В магазине было много товаров, и американских и русских. В пушном складе висели партии песцов и лис. Лось долго ходил по складам, интересуясь работой фактории и промыслом.

Когда они вернулись в комнату, Лось попросил Анну Ивановну приготовить чай.

— Не для себя: гость у меня будет, — подмигнув, сказал он.

Гость, которого ожидал Лось, был старик Косой из заовражной стороны американофильской части селения.

Милиционер вызвался сходить за ним, но Лось остановил его:

— Пусть сам Русаков сходит, а то еще подумает, что я его милиционером хочу пугать. Как его зовут?

— Лёк, — ответил Русаков. — Ты думаешь, Ло-о-ось, я не брал его в работу? Брал. Ни-и-и в какую нейдет. Я ему о моторах, о вельботах… а он вытащит коробку спичек «Тракода», чиркнет, а они не го-о-орят. Вот и весь разговор. Я с дру-у-угой стороны подойду, а он опять про спички. Вытащит американские се-е-ерные, столбиком, отщипнет, зажжет ее, ду-у-ует на огонь, а она горит. «Вот это спичка, — говорит он. — Вы спички сначала научитесь делать, а потом поговорим о моторах».

— Неужели? — смеясь, спросил Лось.

— Я бы этого су-у-укина сына, директора спичечной фабрики, по-о-овесил… — сказал Русаков и, оглянувшись на жену, добавил: — За ухо. Он же т-т-тормозит наше дело. На врагов работает он. Вот и поговори с Косым! Да еще с Алитетом я-я-якшается.

— Нравится мне этот твой Косой. Здорово нравится, а эти спички я так не оставлю, — сказал Лось. — Иди сходи за ним. Его обязательно надо оторвать от Алитета. Я эту дружбу разобью.

— Схо-о-одить, конечно, я схожу. Но ничего не выйдет и у тебя. Я его у-у-уже изучил насквозь.

— Сходи, сходи. Но ты ничего ему не говори, зачем зовешь. Просто скажи ему: «Тебя зовет самый большой русский начальник».

Русаков ушел, и Лось, радостно улыбаясь, зашагал по комнате.

— Хорошо у вас здесь, Анна Ивановна. Даже уезжать не хочется. Вот что значит одна советская семья. Может, я на это не обратил бы внимания, если бы не вспомнил прошлогодних американцев. Вещи познаются в сравнении, Анна Ивановна.

— Живем мы здесь интересно. Правда, первое время я опасалась, что умру от скуки. Но вот так привязалась к этим ребятишкам, что дня не могу жить без них. Они такие серьезные, послушные. Отпущу их и сразу же начинаю готовиться к следующему дню. Трудно ведь, Никита Сергеевич, самой придумывать какую-то методику. Не учительница ведь я. Все-таки без прав нельзя.

— Э, Анна Ивановна, выкиньте вы эти «права» из головы. Это может только мешать вашей работе. Больше уверенности в себе! — потрясая в воздухе рукой, сказал Лось. — Вы думаете, у меня есть какие-то «права», в вашем понимании слова, скажем, по советизации этого края? Да нет же! У меня тоже не было ни опыта, ни знания местного быта, когда я ехал сюда. Каждый день сам придумывал себе методику. Так вот и иду нутром, сердцем. Важно, чтобы дело двигалось вперед. Конечно, лучше, когда «права» эти есть, но ничего, поработаем и без них. Некогда нам эти «права» получать. Но теперь я достаточно разобрался во всем. И вы, Анна Ивановна, будете отличной учительницей. Важно, чтобы человек искренне желал этого.

Вернулся Русаков, и следом за ним вошел высокий, крепкий одноглазый старик Лёк. На нем была хорошо и удобно подогнанная меховая кухлянка из тонкого пыжика, и весь он казался подобранным и опрятным. Умный глаз его остановился на Лосе, скрывая чуть пробивавшуюся насмешливую улыбку.

Лось, протягивая руку ему, просто, как старому знакомому, сказал:

— Здравствуй, Лёк!

Едва заметная усмешка опять пробежала по лицу старика.

— Садись к столу. Хочешь со мной чай пить?

— От чая ушел. Но могу выпить и твоего, — сказал Лёк, присаживаясь на стул.

Лось взял оба чайника и, наливая, спросил:

— Крепкий любишь?

— Покрепче, — моргнув единственным глазом, сказал старик.

Лось сел напротив и, попивая чай, начал разговор:

— Приехал вот к вам посмотреть, как вы тут живете.

— Как жили, так и живем. В прошлую зиму ты же видел, — неторопливо сказал Лёк.

— В прошлом году — одно, а в этом, может, перемена какая есть?

— Нет, перемены нет. И птицы летают, и песцы бегают, и моржи плавают — все так же, как в прошлом году. И пурга вон дует так же.

— Значит, нет перемены? Ну, так вот, с тобой поговорить приехал.

Старик отставил кружку и, глядя в упор на Лося, сказал:

— Все равно не пойду в артель.

— Я знаю, что ты не пойдешь. А перемена, оказывается, все-таки есть. В прошлом году по эту сторону оврага не было артели, а теперь есть. Весной, как только откроется вода, пришлю им вельбот с мотором.

— Приплывут моржи, я и без мотора набью их.

— Правильно. Но с мотором побыстрей. Мотор, Лёк, жизнь помогает улучшить, переделать ее.

— Ты хочешь жизнь переделать?

— Да, — твердо ответил Лось.

— А как же ты ее переделаешь? Вы, русские, спички не научились делать.

Старик полез за пазуху и вытащил коробку «Тракода». Он молча чиркнул спичкой, она не зажигалась, и старик подал коробок Лосю.

— Да, спички дрянь, — с досадой подтвердил Лось.

— А ты хочешь жизнь переделать, — с укоризной произнес Лёк. — Вот американские спички на ветру не гаснут.

— Что ты, Лёк, заладил: все спички и спички — как будто все и дело в спичках! Ты вот скажи мне: какой табак ты куришь?

Старик молча уставился своим глазом на Лося.

— Вынь, вынь кисет, покажи!

Старик неохотно полез за пазуху. Лось увидел, что в кисете у него «папуша», и, выкладывая на стол плитку американского табака, спросил:

— Почему ты этот не куришь?

— «Папуша» покрепче, — ответил старик и, помолчав, сказал: — Без табака трудно человеку, без огня — нельзя. А в артель я не пойду. Пусть люди живут, как сами хотят. Заовражцы в артель захотели. Пусть. Я ничего не говорю.

— А я разве заставляю тебя идти в артель?

— Ты не заставляешь, а хочешь, чтобы я туда пошел.

— Хочу, Лёк, и думаю, что ты еще будешь проситься в артель. И тогда люди подумают: принять тебя или нет.

— Они не станут думать, а сразу примут, если я захочу.

— Чаю хочешь еще?

— Налей.

И, разливая чай, Лось сказал:

— Ладно, Лёк, оставим пока этот разговор. Весна придет — посмотришь дело.

— Я знаю, что будет весной. Больше всего моржей будет у меня.

— Посмотрим, дело покажет.

Старик поднялся и проговорил:

— Я пошел домой. Мне надо байдару делать.

— Ну, до свиданья, Лёк. Приезжай в гости ко мне.

— К тебе? Можно приехать, — сказал он.

После его ухода Хохлов проговорил:

— Вот это штучка! Но сдается мне, что будет артель и в заовражной стороне.

— Обязательно будет, — подтвердил Лось. — Вечерком я еще зайду к нему в ярангу.