ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Как известно, аппетит приходит во время еды, и всего три недели спустя после Мюнхена Гитлер подписал указ об оккупации всей Чехии, хотя и не был доволен заключенным в столице Баварии соглашением. В том, что ему вместо всей Чехословакии досталась только ее часть, он винил британцев, которые «влезли не в свое дело». Ему надо было как можно быстрее исправить допущенную в Мюнхене ошибку.

14 октября 1938 года Геринг обнародовал новые задачи, которые поставил перед ним Гитлер: двукратное увеличение выпуска самолетов, увеличение производства и поставок армии тяжелых орудий и танков, запчастей, усовершенствование коммуникаций, усиление эксплуатации природных и промышленных ресурсов Судетской области, введение трехсменного рабочего дня на оборонных заводах и фабриках и закрытие всех ненужных и нерентабельных предприятий. «Если возникнет необходимость, — подвел он итог своему выступлению, — для достижения своих целей фюрер готов перевернуть всю экономику с ног на голову!»

Всего через неделю Гитлер приказал готовить вермахт «для ликвидации остатка Чехии и занятия Мемельской области (район Клайпеды). «Организация, эшелонирование и степень готовности войск, — говорилось в подписанном фюрером приказе, — должны быть рассчитаны на нападение, с тем чтобы предотвратить всякую возможность отпора. Целью является быстрая оккупация Чехии и изоляция ее от Словакии».

После включения Судетской области в состав рейха Гитлер создал в Чехословакии профашистское правительство во главе с президентом Гахой. Положение осложнялось тем, что в Словакии очень сильны были подогреваемые из Берлина сепаратистские настроения, и Геринг прямо говорил его руководителям: «Стремление Словакии отделиться надо всячески приветствовать. Чехия без Словакии будет отдана нам на милость».

В начале 1939 года Гитлер вызвал чехословацких лидеров в Берлин. По каким-то только ему ведомым причинам он принял их в половине второго ночи. На встрече присутствовали Геринг и Кейтель. Испуганный Гаха, то и дело запинаясь, попросил оставить чехам «право на национальное существование». Словно не слыша президента, Гитлер ответил, что 16 марта немецкие войска перейдут границу Чехословакии и страна станет частью рейха.

«Гаха и Хвалковский, — вспоминал переводивший фюрера Шмидт, — буквально окаменели в своих креслах. Только по глазам было видно, что они живые существа».

Немного придя в себя, Гаха согласился, что его положение безнадежно, и он не знает, как ему сообщить об этом военным. Гитлер, который, похоже, только и ждал нечто подобного, усмехнулся.

— У вас, — заявил он, — только один выход: подписать соглашение, в котором будет сказано о том, что правительство Чехословакии вручает свою судьбу в мои руки. Если вы этого не сделаете, то Чехословакия будет уничтожена…

Понимая, что игра проиграна, Гаха вместе с Хвалковским отправился к Герингу и Риббентропу, которые и должны были заставить их поставить свои подписи под уже давно подготовленными документами. «Геринг и Риббентроп, — писал позже бывший в курсе событий посол Франции в Германии Кулондор, — были безжалостны. Они в буквальном смысле слова гоняли Гаху и Хвалковского вокруг стола, на котором лежали документы, вкладывая им в руки перо, и беспрерывно повторяли, что если те откажутся поставить свои подписи, Прага через полчаса будет лежать в развалинах».

Тем не менее Гаха нашел в себе силы и продолжал сопротивляться. Чтобы хоть как-то выиграть время, он, на свою беду, сослался на сердечный приступ. Геринг мгновенно пригласил в кабинет главного врача фюрера Морелля и приказал ему сделать президенту инъекцию. Опасаясь провокации, Гаха принялся протестовать, однако никто уже не обращал внимания на его нежелание получить дозу неизвестного ему лекарства. Морелль сделал президенту укол и… «дипломатические» методы Гитлера, как позже скажет политический референт Гахи Иозеф Климент, принесли свои плоды. В 3 часа 55 минут Гаха и Хвалковский подписали требуемые документы. Чехословакия была расчленена, и на ее территории созданы так называемый протекторат Богемия и Моравия и сепаратное «Словацкое государство».

Однако на этом отношения с получившим и по сей день неизвестно какое лекарство Гахи с фюрером не закончились, и после убийства в Праге начальника тайной полиции и службы безопасности Гейдриха в июне 1942 года Гитлер снова обратил на него свое внимание. Без обиняков фюрер заявил, что, если последуют новые выступления против немцев, он прикажет убрать всех чехов из страны. «Для нас, уже переселивших миллионы немцев, — заявит Гитлер, — такая мера не представляет никаких трудностей».

Гаха прекрасно знал, что Гитлер не блефовал и Гиммлер уже начал готовить высылку чехов из страны. Набравшись смелости, он спросил фюрера, можно ли использовать его заявление, чтобы воздействовать на своих соотечественников. Гитлер милостиво кивнул.

«Чешские господа, — рассказывал он, — настолько хорошо поняли меня, что свою политику они с тех пор полностью подчинили принципу истребления всех бенешевских элементов и пресечения бенешевских интриг. Они поняли, что в борьбе за сохранение самого существования чешского народа не может быть нейтральных и что необходимо избавиться от всех, кто занимает позицию «ни да ни нет».

Так было покончено с Чехословакией, и ее оккупация ознаменовала собой окончание того этапа, когда Гитлер осуществлял свою политику завоевания «жизненно важного пространства» пока еще относительно мирными способами. Но уже многим политикам было ясно, что на Австрии и Чехословакии фюрер не остановится и что любой его следующий шаг может привести к войне. Так оно в конечном счете и оказалось…

* * *

До сих пор многие историки и биографы Гитлера пишут о той поспешности, с какой он завоевал Австрию и Чехословакию. Как правило, приводится множество разнообразных причин, среди которых выделяются политические и чисто человеческие. Однако мало кто знает, какую роль во всей этой истории сыграла некая девица по фамилии Грун.

Как это чаще всего и бывает в таких случаях, все началось совершенно случайно, когда один ничем не примечательный полицейский чиновник возвращался домой. Проходя мимо двух прыгавших через веревку девочек, он невольно засмотрелся на них и вдруг услышал фразу, которая сразу же насторожила его. «Да, ничего не скажешь, — сказала одна из девочек, — хорошенького зятя отхватила мамаша Грун! Фельдмаршала!»

На следующий день полицейский поднял документы и с удивлением узнал, что Грун была девичьей фамилией второй супруги недавно овдовевшего военного министра фон Бломберга. Ее мамаша в свое время держала «массажный» салон, а ее дочь была проституткой. В довершение ко всему дотошный полицейский обнаружил две фотографии, на которых фрау Бломберг была изображена в самом непотребном виде.

Полицейский доложил о своем открытии графу Гельдорфу, который сразу же отправился с представленными ему документами к Герингу. Он хорошо знал неприязнь бывшего летчика к Бломбергу и надеялся поживиться за его счет. Так оно и случилось.

— У нас большая неприятность, мой фюрер! — сказал Геринг Гитлеру. — Бломберг женился на проститутке!

Донельзя расстроенный неприятным известием Гитлер устроил самую настоящую истерику: Бломберг обманул его в лучших чувствах! Когда он сообщил фюреру, что собирается жениться на секретарше, тот даже обрадовался. Он выступил свидетелем на официальном бракосочетании своего фельдмаршала и таким образом заявил о своей демократичности на весь мир. И вот на тебе! Оказывается, он был свидетелем у шлюхи на виду у всего мира! Это был удар по его авторитету. Первое лицо государства на фотографии со шлюхой!

«Он, — вспоминал Видеман, — метался по своему кабинету из угла в угол и, тряся головой, кричал что есть силы: «Ну, если фельдмаршал женится на б…, тогда на этом свете возможно решительно все!» При этом ему было совершенно наплевать на то, что самого Бломберга, судя по всему, мало волновало прошлое его супруги и он, по его собственным словам, прожил с нею «семь счастливых лет».

Как бы там ни было, Бломберг был отправлен в отставку, а на его место главнокомандующего вооруженными силами метил не кто иной, как тот самый Герман Геринг, который и раздул всю эту историю. «Вы, — сказал он Видеману, — умеете ладить с фюрером. Скажите ему, пусть он сделает меня фельдмаршалом, а не маршалом авиации — таких хватает и в Англии! А потом пусть передаст мне и армию, а я за это откажусь от руководства четырехлетним планом!»

Видеман исполнил просьбу Геринга, однако Гитлер не выразил никакой радости. «Об этом, — недовольно сказал он, — не может быть и речи! Геринг ничего не смыслит даже в авиации! Не может как следует провести смотра. Я этого просто не понимаю!»

Герингу было отказано, но дело, надо полагать, было отнюдь не в его неумении проводить какие-то смотры. Нельзя не учитывать тот факт, что Гитлер к весне 1938 года все больше разочаровывался в своих генералах, которые отказывались смотреть ему в рот и проявляли непозволительное вольнодумие во всем, что касалось военных планов фюрера. Судя по всему, причина отказа лежала гораздо глубже. «Мой хозяин сегодня кое-что сказал, а я записал, — как-то сказал Видеману подвыпивший адъютант Геринга генерал Боденшатц. — Он сказал мне вот что: немецкий народ ему куда дороже, чем сам фюрер!» По всей видимости, эти слова в той или иной форме дошли до фюрера, который всегда хотел знать, что на самом деле думают его подчиненные.

Но, если опять же верить Видеману, дело было не только в немецком народе, который был Герингу «дороже фюрера» (в чем тоже можно усомниться). Дороже всего для него был только он сам. Зимой 1939 года, когда все чаще говорили о неизбежной войне на два фронта, Видеман спросил полицай-президента Берлина графа Гельдорфа, чем, по его мнению, может кончиться вся эта заваруха. И тот ничтоже сумняшеся ответил: «Можно ожидать одного: Герман возьмет свой полк «Геринг» и разнесет вдребезги всю эту лавочку!» Без сомнения, под «этой лавочкой» Гельдорф подразумевал Имперскую канцелярию вместе с ее хозяином.

Почему? Да потому, объясняет хорошо знавший Геринга Видеман, что тот очень боялся войны с Западом и был намерен любой ценой избежать ее. А по мере того как он все больше убеждался, что Гитлер пойдет до конца, «он некоторое время всерьез предавался мысли отставить фюрера и самому занять его место». «Не удержала ли Геринга в последний момент от такой попытки судьба Рема? — пишет Видеман. — Не почувствовал ли Гитлер чего-либо такого, когда отказался сделать Геринга главнокомандующим сухопутными войсками? Сегодня с уверенностью ответить на этот вопрос не может никто. Но одно можно сказать наверняка: Германия во главе с Герингом стала бы, вероятно, совершенно коррумпированной, однако пойти на риск мировой войны тот бы не решился».

Что же касается Бломберга, то Гитлер посчитал его историю серьезным ударом по своему престижу и делал все возможное, чтобы восстановить свой авторитет. «Дабы смягчить впечатление для внешнего мира, — пишет тот же Видеман, — Гитлер отправил в отставку ряд генералов и предпринял реорганизацию министерства иностранных дел… Но депрессия, вызванная историей с Бломбергом, продолжалась у фюрера недолго. Он приказал действовать энергичнее, чтобы показать всему миру, что сам он остался прежним. Лучше всего этого было добиться каким-нибудь внешнеполитическим успехом. Несомненно, запланированное еще задолго до того вступление в Австрию было в ускоренном порядке проведено именно из-за предшествующей потери престижа. За Австрией настала очередь Чехословакии. Шахт имел полное основание сказать мне: «Да, эта девица Грун поистине сделала мировую историю!»

После отставки Бломберга сразу же встал вопрос, кто займет его место. Кандидатура была одна: генерал-полковник Фрич, которого фюрер, мягко говоря, недолюбливал. А вот сам Фрич с некоторых пор лез из кожи вон, чтобы только доказать Гитлеру свою лояльность к нему. Чего стоил один торжественный обед, который генерал-полковник дал в честь Гитлера в штабе сухопутных войск, на котором он делал все возможное, чтобы лишний раз доказать свою преданность «фюреру германского народа». Но все было напрасно: Гитлер видел во Фриче чуть ли не образец прусских генералов, которых он никогда не любил.

Да и не в прусских генералах было дело. С некоторых пор прусско-германский генеральный штаб был Гитлеру уже не нужен, как не были нужны и такие самостоятельные фигуры, как тот же фон Бломберг. «Начальник генерального штаба, — говорил один из немецких военачальников того времени, — стал совершенно не нужен. В нем нуждались только при кайзере. А если наступит война, Гитлер станет сам собственным начальником генштаба!»

Так что судьба Фрича была предрешена. Однако то, что с ним случилось, поразило многих. Сегодня уже никто не скажет, кто именно передал в руки Гитлера документы, обвинявшие Фрича в нарушении параграфа 175 Уголовного кодекса, а если говорить проще, то в гомосексуализме. Вернее всего, инициатором всей интриги снова был Геринг. Ошарашенный прочитанным Гитлер передал бумаги министру юстиции Гюртнеру и приказал ему уже на следующее утро дать свое заключение.

Утром Гюртнер явился к фюреру и заявил, что из представленных ему документов стало ясно: генерал-полковник Фрич выдвинутое против него обвинение не опроверг, и попавшие в его руки бумаги могут служить основанием для возбуждения уголовного дела.

Гитлер повел себя несколько странно. Он довольно настойчиво посоветовал министру юстиции ничего против Фрича не предпринимать, поскольку выступавшие свидетелями в этом щекотливом деле люди могли оговорить генерала. А вот поставить Фрича в непредвиденную ситуацию и посмотреть, как он себя поведет, надо. Гитлер приказал устроить Фричу очную ставку с теми двумя «гомиками», чьи имена упоминались в документах. При этом он строго-настрого приказал своему адъютанту от вермахта полковнику Хоссбаху ничего не говорить генералу о готовившемся над ним эксперименте. Однако тот не сдержался и сам доложил фюреру о своем проступке.

— Вы не имели права делать этого, — недовольно сказал Гитлер. — У вас был мой приказ ничего Фричу не говорить!

— Мой фюрер, — ответил полковник, — случай с Бломбергом настолько потряс меня, что я до сих пор не могут прийти в себя. К тому же вы знаете, как глубоко я чту Фрича. Я не поверил в это обвинение. Но, если оно верно, я должен был по крайней мере иметь возможность уладить этот инцидент так, чтобы это не затронуло честь армии…

После недолгого молчания Гитлер понимающе кивнул. Что ж, все правильно: в случае его виновности Фричу в самом деле было бы лучше застрелиться. Против ожидания Гитлер и не подумал наказывать полковника.

«Оба «гомика», — писал в своих мемуарах адъютант Гитлера Видеман, — были доставлены в Имперскую канцелярию в таком виде, что их сначала пришлось побрить и хоть как-то научить вести себя. Фрич явился в штатском. Произошло нечто совершенно неожиданное. Надо признать, Фрич был поставлен в такие условия, которые требовали от него иных способностей, нежели те, для которых воспитан немецкий офицер. С его стороны было более чем неловким шагом заявить: «Мой фюрер, речь может идти при этом только о двух гитлерюгенд». (Фрич говорил о двух молодых парнях из рабочих семей, которые столовались в его холостяцком доме и которым он хотел дать в качестве неофициального опекуна первоначальную военную подготовку.) Гитлер тогда же, еще не остынув от происшедшего, сказал мне: «Представьте себе, Видеман, оказывается, парней этих, с которыми он все это проделывал, было даже не двое, а четверо! Теперь это дело в тайне не сохранить! Я хотел только получить признание из его собственных уст, тогда я послал бы его в какой-нибудь военный округ или, может быть, военным советником в Китай, а может, и еще куда-нибудь подальше, и таким образом все это дело как-то замялось бы».

Все остальное произошло очень быстро. Гитлер спросил одного из уголовников, является ли стоящий перед ним генерал-полковник тем самым мужчиной, с которым он занимался гомосексуализмом. Первый уголовник ответил «да», второй — «нет».

Фрич сказал: «Я отказываюсь давать здесь показания. Это — преступники, и я требую суда чести!»

В этом Гитлер отказать генералу не мог. Дальнейшее известно. Хотя гестапо всячески старалось сфабриковать улики против Фрича, результат был отрицательный. (В ходе дальнейшего расследования обвинения выяснилось, что злоумышленником был вовсе не генерал, а некий отставной майор, и фамилия его была не Фрич, а Фриш — разница в одной букве.)

Суд чести оправдал Фрича, но восстановить его на прежнем посту Гитлер не пожелал.

Несколько позже начала войны против Польши Фрич был назначен командиром артиллерийского полка и погиб на фронте».

Как считал сам Видеман, Гитлер не имел никакого отношения к делам Бломберга и Фрича. Однако существует и другая версия случившегося с ними. Именно Бломберг и Фрич чаще всего выступали против намерения Гитлера воевать с Западом, и перед началом одной из встреч с генералами Гитлер сообщил Герингу, что «намерен разжечь костер» между этими двумя генералами из-за своего крайнего недовольства темпами перевооружения. Все произошло так, как и рассчитывал фюрер. И стоило ему только заговорить о грядущей войне, как оба генерала в очередной раз в довольно резкой форме принялись доказывать, что рассчитывать на невмешательство Англии и Франции крайне наивно и что в конце концов Германия окажется перед перспективой глобального конфликта, к которому она не готова.

Геринг все понял как надо, и дальнейшие события развивались по написанному им в соавторстве с Гиммлером сценарию. Все дело было в том, что Геринг сам мечтал занять один из высших военных постов и делал все возможное, чтобы осуществить свою мечту. Что же касается Гиммлера, то он с самого начала свой деятельности видел в фон Фриче человека, который мешал ему распространить свое влияние на армию. И все же главным во всей этой истории была прежде всего нелюбовь к Фричу самого фюрера, который видел в нем воплощение так нелюбимых им качеств офицерского корпуса и не мог забыть того ожесточенного сопротивления, какое тот оказал ему.

В результате всех этих событий Гитлер резко изменил свое отношение ко всему офицерскому корпусу и прежде всего к генералам, к которым он испытывал уважение еще со времен Первой мировой войны. И тот же фон Бломберг, который столько сделал для его прихода к власти, был особенно близок ему. Об этом свидетельствует следующая история.

В середине 1930-х годов в шпионаже был уличен майор польской армии, с которым состояли в связи две секретарши из военного министерства. Гитлер приказал обезглавить их прямо во дворе военного ведомства в присутствии всех офицеров и гражданских служащих. Этой акцией он хотел дать звонкую оплеуху всем офицерам. И именно Бломберг после довольно длительного разговора с фюрером уговорил его отменить столь неприглядное зрелище.

Однако после всего случившегося с генералами Гитлер уже не смотрел на них сверху вниз. Более того, после того как ему удалось провести несколько удачных военных кампаний вопреки их сопротивлению, он вообще перестал считаться с ними. В конце войны он посчитал их всех предателями и как-то произнес весьма многозначительную фразу о том, что Сталин был трижды прав, перебив перед войной своих высших военачальников.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.