Глава 5 Грустные, но необходимые уроки 

Глава 5

Грустные, но необходимые уроки 

Тяжелые уроки локальной войны. Реформы в армии и на флоте. А.В. Колчак и создание Главного морского штаба. Судьба полковника Лаврова. Во главе Разведывательной организации № 30. «Болезнь сделала его до крайности нервным и самолюбивым». Момент истины: необходимость организации контрразведки. Ведомственное соперничество и внутриведомственные склоки. Заложники политической системы

Поражение в русско-японской войне и события Первой российской революции подвели своеобразный итог развития российского общества и его государственных институтов. Они высветили наиболее уязвимые места в обеспечении государственной безопасности Российской империи. Это, прежде всего, коснулось военного ведомства. Оно всерьез занялось организацией системы добывания информации о противнике, ее оценки и выработке адекватных мер противодействия. Здесь приходилось рассчитывать только на собственные силы. Выдающийся российский разведчик и контрразведчик генерал-майор Н. С. Батюшин писал в своих воспоминаниях, что разведка создавалась «исключительно русским умом и без всякого указания или давления нашей союзницы Франции… Своим тяжелым опытом, учась на собственных ошибках, мы творили это новое, далеко не легкое и очень деликатное дело».

Другим немаловажным уроком явилось насущная необходимость создания специального органа противодействия разведывательным службам вероятного противника. Работа по организации отечественной контрразведывательной службы во многом осложнялась межведомственным соперничеством и внутриведомственными интригами российских бюрократических структур. Уроки Русско-японской войны были тяжелыми и болезненными для России.

Поражение России в Русско-японской войне поставило вопрос о реформах высшего управления военно-морского флота. 5 июня 1905 г. из состава Главного морского штаба была выделена стратегическая часть, которая образовала отдельное учреждение — Морской генеральный штаб (Генмор). Инициатором создания этого подразделения был капитан 1 ранга А. В. Колчак. 8 мая 1914 г. при Морском генеральном штабе появилось Особое делопроизводство. Во главе его стал капитан 2 ранга М. И. Дунин-Барковский.

Условия Портсмутского мира вызвали недовольство влиятельных кругов как в России, так и в Японии. В августе-сентябре 1905 г. в Японии начались серьезные волнения, которые едва не переросли в вооруженный мятеж против существующей власти. Русские националисты воспринимали Портсмутский мир как унижение России, а либералы с издевкой окрестили главу российской делегации на переговорах С. Ю. Витте «графом Полусахалинским». Все же 1 октября 1905 г. Портсмутский договор был ратифицирован монархами обеих государств и вступил в силу. 17 октября представители командования русской и японской армий подписали соглашения, конкретизировавшие порядок эвакуации из Маньчжурии и передачи Японии Южно-Маньчжурской железной дороги. В начале 1906 г. официальные дипломатические отношения между недавними противниками были восстановлены.

Однако угроза «желтой опасности» долго витала над дальневосточными границами России. По условиям Портсмутского мира Япония добилась доступа на материк и совместного протектората России и Японии над Кореей. Такое положение привело к тому, что тайное противоборство спецслужб не прекратилось, а приняло другие, более острые формы. К ним теперь относился не только правильно организованный сбор всевозможных сведений, но и воздействие на различные социальные слои населения. Прежде всего была предпринята попытка японских спецслужб полностью подавить русофильскую и патриотическую печать в Корее. С этой целью закрывались корейские газеты, а также ликвидировались корейские общества, которые придерживались патриотической ориентации или выступали за экономическое и культурное сотрудничество с Россией.

Одним из авторитетных корейских обществ было «Общество развития труда», во главе которого стоял известный скотопромышленник Лев Цой. Русская контрразведка не без оснований подозревала его в симпатиях к японцам. Во время Русско-японской войны он был лишен права поставки мяса в русские войсковые части. Работа общества проводилась под патронажем корейской полиции, начальником которой был не кто иной, как хорошо известный российским контрразведчикам барон Мотодзиро Акаси. Поэтому контрразведчики Хабаровского военного округа уделяли повышенное внимание проблемам противодействия японофильской пропаганде. В частности, этим вопросом основательно занимался помощник начальника контрразведывательного отделения штаба округа, выпускник Восточного института штабс-капитан Лехмусар.

Другим, более действенным средством прояпонской пропаганды было распространение среди корейцев учебников для начального образования, изданных специально японским генерал-губернатором. В этих учебниках не было ничего особенного, кроме восхваления добродетелей японского императора. Однако они распространялись бесплатно не только в Корее, но и в пределах Российской империи. В частности, отмечалась массовая раздача их среди корейцев, проживающих во Владивостоке. Одновременно российские контрразведчики отмечали, что японцы для закрепления своего положения на территории Кореи и Китая строят порты и железные дороги «для того, чтобы перевоспитать народ в Корее и даже на наших территориях». Опытные сотрудники российских спецслужб обратили внимание на постепенное увеличение в составе кадров японской разведки числа шпионов-корейцев. «Нам остается организовать против такой японской деятельности специальную борьбу и парализовать их стремления в этом направлении», — писал помощник начальника Хабаровского контрразведывательного отделения генерал-квартирмейстеру Главного управления Генерального штаба.

2 июня 1913 г. органами российской контрразведки на станции Чита был задержан помощник японского военного атташе в России майор Садао Араки. Он обвинялся в том, что, «возвращаясь в Японию и проезжая по Сибирской и Забайкальской железным дорогам, он собирал сведения, касающиеся безопасности России. Кроме того, составил схематические профили новостроящейся второй колеи Сибирской и Забайкальской железных дорог».

В марте 1913 г. в Туркестанском крае был задержан японский подданный Тайтчи Вейхара, который собирал сведения военно-стратегического характера о состоянии и пропускной способности тракта Джаркент-Кабузсай, а также о количестве и дислокации войск в городах Джаркенте, Чимкенте, Верном, Пишпеке и др. 8 июня он был осужден Верненским окружным судом.

В 1912-1914 гг. в России наблюдался массовый наплыв китайцев. Они прибывали в пределы империи в качестве мелких торговцев в разнос. Рассеиваясь и проживая без всякого надзора по всей стране, китайцы представляли потенциальный элемент для вербовки военных разведчиков в пользу иностранных держав. Об этом свидетельствовали следующие факты. В 1913-1914 гг. в пределах Варшавского военного округа было задержано несколько китайцев-торговцев, уличенных в военном шпионаже в пользу Германии. Агентурным наблюдением по Санкт-Петербургу и Москве было установлено, что китайцы-торговцы, проживающие в двух столицах, подразделялись на группы, каждая из которых представляла собой правильную, тесно сплоченную и отлично дисциплинированную организацию. В специальном циркуляре Департамента полиции от 28 июля 1914 г. на эти факты обращалось самое серьезное внимание всех должностных лиц, ведающих розыском. При этом в циркуляре специально оговаривалось, что «по сообщению Главного управления Генерального штаба японцы пользуются китайцами для организации в России шпионажа на самых широких началах». Все эти факты свидетельствовали, что Российская империя продолжала серьезно отставать в организации спецслужб.

Опыт Русско-японской войны настоятельно требовал создания эффективной спецслужбы для борьбы со шпионажем, а наличных кадров явно не хватало. Было очевидно, что события Первой российской революции серьезно затормозили процессы становления отечественной контрразведывательной службы. Лучшие силы Департамента полиции и других российских спецслужб были брошены на борьбу с революционным движением, которое реально угрожало национальной безопасности Российской империи. Особую опасность представляла связь революционеров, оппозиции и спецслужб противников России.

После упразднения секретного отдела Департамента полиции была восстановлена (правда, в неполном объеме) деятельность контрразведывательного подразделения Генерального штаба — Разведочного отделения. Сотрудники полковника В. Н. Лаврова сумели добиться существенных результатов в борьбе с военным шпионажем в столице Российской империи. Венцом его работы явилось разоблачение широко разветвленной агентуры австрийской разведки. В частности, сотрудниками Лаврова был разоблачен ее резидент барон Унгерн фон Штернберг, который передавал представителям германских и австрийских спецслужб материалы об обсуждении на закрытом заседании Государственной думы проекта закона о контингенте новобранцев. Его «куратор», военный атташе граф Спанноки, был объявлен персоной нон грата и выдворен из Санкт-Петербурга.

В августе 1910 г. В. Н. Лавров перешел на службу в военную разведку и сдал дела своему преемнику, полковнику Отдельного корпуса жандармов В. А. Ерандакову. Официально причиной отставки явилось состояние здоровья Лаврова. При медицинском обследовании у него был обнаружен начинающийся туберкулез, и он был вынужден выехать для лечения на юг Франции. Однако и там он не оставался без дела. В 1911 г. Лавров возглавил одну из самых эффективных агентурных разведывательных организаций, которая вошла в историю разведки как организация № 30. Это была первая агентурная организация в Западной Европе, созданная непосредственно ГУ ГШ для ведения негласной разведки в Германии. Сам полковник В. Н. Лавров значился в ней под псевдонимом «Иванов» и проживал во Франции как частное лицо. Связь с ГУ ГШ Лавров поддерживал через российских военных агентов во Франции — сначала барона Ностица, а затем графа А. Игнатьева. Непосредственным начальником Лаврова был талантливый российский контрразведчик и разведчик Н. А. Монкевиц.

Перед началом Первой мировой войны организация № 30 вела с территории Франции разведку в Германии и включала в себя сеть негласных агентов, в том числе в Дрездене, Франкфурте-на-Майне, Лейпциге, Мюнхене и Саксонии. Особо ценным среди них был писарь 19-го германского корпуса, добывший мобилизационные планы корпуса на 1913-1914 гг. Агентурная организация № 30 быстро разрасталась и увеличивалась количественно. Так, в проекте бюджета ГУ ГШ на содержание негласной агентуры на 1914 г. говорилось, что увеличен кредит на содержание агентурной организации полковника Лаврова в Западной Германии «ввиду выяснившейся необходимости включить в штат этой организации наблюдательного агента, который должен, с одной стороны, сопровождать начальника организации или его помощника на периодические их свидания с агентами-резидентами для выяснения и пресечения возможного за ними наблюдения со стороны германской контрразведки, а с другой — производить надлежащее обследование лиц, предлагаемых агентом-вербовщиком организации на должности агентов-резидентов».

Работа требовала от Лаврова постоянного напряжения моральных и физических сил и вызывала обострение болезни. Это приводило к частым нервным срывам, и он неоднократно обращался к руководству ГУ ГШ с заявлениями об отставке. Военный агент во Франции граф А. А. Игнатьев пытался успокоить его, предлагал отдохнуть, взяв отпуск, и подготовить себе замену. «Болезнь (чахотка), сделала его до крайности нервным и мучительно самолюбивым, хорошо, что он остается, так как для дела трудно найти более ценного человека», — писал в ноябре 1913 г. Игнатьев руководителю 5-го делопроизводства ГУ ГШ полковнику Энкелю. Через месяц Игнатьев вновь обратился к Энкелю с письмом, в котором писал следующее: «Нахожу необходимым посоветовать тебе оставить его на некоторое время в покое, не посылать запросов и т. п. Мне очень становится тяжело иметь дело с этим несчастным больным, но таким честным и хорошим человеком».

После Октябрьского переворота, в ноябре 1917 г., новое руководство ГУ ГШ обратилось со специальным запросом о Лаврове и его организации к тому же Игнатьеву. В ответ 14 ноября 1917 г. Игнатьев сообщал следующее: «Полковник Лавров имел собственную организацию и был мне представлен моим предшественником графом Ностицем на предмет передачи ему через меня денежных сумм и секретных донесений в запечатанных конвертах. В подчинении ни моем, ни Ностица Лавров не состоял, и потому никаких документов о его организации в моем управлении не имеется. Ввиду работы Лаврова под непосредственным руководством Энкеля передал Ваш запрос ему». Однако никаких документов, что Лавров работал под руководством Энкеля, в архивах не имеется. Можно предположить, что он подчинялся непосредственно руководству ГУ ГШ в лице генерала Монкевица.

Дальнейшая судьба талантливого контрразведчика В. Н. Лаврова нам не известна. Среди разведчиков и контрразведчиков Белой армии он не зафиксирован. Нам известно, что в спецслужбах стран Антантовского блока после революций и гражданской войны российский полковник Лавров также не значился. Вполне возможно, что, подобно многим представителям российских спецслужб, оказавшись в эмиграции, он занял нейтральную позицию, отказался воевать против своего народа и в то же время не перешел на службу новой российской государственности.

Таким образом, события Русско-японской войны и Первой российской революции подвели своеобразный итог развитию российских спецслужб в XIX - начале XX в. Они подтвердили необходимость реформирования военной разведки и целесообразность создания специальной контрразведывательной службы. В существенной реорганизации нуждался аппарат МВД — и прежде всего Департамент полиции, охранные отделения и Заграничная агентура. Стало очевидным, что решение задач государственной безопасности требовало не только солидного материального, но и нормативно-правового и кадрового обеспечения. Внешние противники Российской империи все больше начинали делать ставку на антигосударственные силы внутри страны, национально-освободительное движение, революционные партии и либеральную оппозицию. Опыт борьбы с японским шпионажем показал, что российские революционеры готовы идти на сотрудничество с явными антироссийскими силами, пользоваться их материальной и моральной поддержкой для достижения своих эфемерных целей. Выступая в Государственной думе, российский премьер-министр Петр Столыпин просил 20 лет внутреннего покоя для осуществления своих реформаторских начинаний, но не получил даже года.

Еще один, не менее опасный враг гнездился внутри самого аппарата государственных учреждений Российской империи. Это был бюрократизм, который, подобно раковой опухоли, уничтожал все здоровое и живое в дряхлеющем организме Российской империи. Ведомственное соперничество бюрократических структур дополнялось внутриведомственным, склоками и взаимным подсиживанием, завистью к удачливому или наиболее талантливому коллеге, подхалимством и низкопоклонством перед вышестоящим начальством и высокомерием и пренебрежением к подчиненным. Каждый руководитель ведомства или государственной структуры считал своим долгом провозгласить «новый курс», в отличие от своего предшественника, назначить на ключевые места в аппарате удобных и лично преданных ему людей. Поэтому все реформаторские усилия российских государственников неизменно вязли и тонули в болоте бюрократии. Так или иначе, но именно она осуществляла политический суицид Российской империи в конце XIX — начале XX в.

В этой ситуации российские спецслужбы оказывались заложниками политической системы. С одной стороны, они делали все возможное для обеспечения ее безопасности, с другой — выступали в роли «козлов отпущения», принимая на себя все провалы существующего режима во внутренней и внешней политике, вызывая праведный, а также, по большей степени, неправедный гнев народа и неприятие обществом. Это было еще одним свидетельством отчуждения общества и власти, которое стало едва ли не главной причиной скорого краха Российской империи.