Глава 14 Необходимые разъяснения к русскому социуму в связи с историей его повседневности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

Необходимые разъяснения к русскому социуму в связи с историей его повседневности

Итак, мы подробно рассмотрели крестьянское жилище, двор и деревню, а также связанные с ними элементы деревенской повседневности. Если характер повседневности детерминируется средой обитания, включающей, в том числе, социальные и экономические обстоятельства эпохи, то, очевидно, что для полноты картины нам следует обратиться к прямо противоположному социальному полюсу – к помещикам и помещичьему жилищу, к барским хоромам, как обычно называли крестьяне усадебный дом. На одном, крайнем полюсе, изобка какогонибудь горемыки-бобыля – одинокого, часто никчемного, больного или придурковатого, жившего мирским подаянием и в лучшем случае летом нанимавшегося в пастухи. На другом – хоромы большого барина, сановника, аристократа, владельца тысяч крепостных «душ», среди них, может быть, и этого бобыля.

Однако сразу же отметим, что полюсные изображения создают неполную, а потому ложную картину, ведь между ними – масса переходных элементов, как на географической карте между полюсами лежит множество параллелей, так на картине между черным и белым цветами довольно других цветов и их нюансов.

Ведь уже из описания крестьянского жилища можно сделать вывод, что крестьянство не было единым. На одном полюсе – крохотная изба, на другом – огромный крестовый дом-шестистенок. Ясно, что в них живут разные люди.

Действительно, общепринятые в исторической науке социальные (и социокультурные) категории – «народ», «крестьянство», «дворянство», «помещики» или «буржуазия», «рабочий класс» – довольно абстрактны.

Был неквалифицированный низкооплачиваемый чернорабочий-сезонник и был постоянный квалифицированный и высокооплачиваемый (60–70 руб. в месяц, как в конце ХIХ в. у петербургского рабочего-металлиста, впору младшему офицеру, подпоручику или поручику) городской рабочий на крупном столичном предприятии. Что общего между ними в культурно-бытовом облике, в их повседневности? Но и тот, и другой – рабочие.

Эти обобщенные и, в общем-то, абстрактные категории необходимы в теоретических научных исследованиях: наука не может опираться на частные случаи. Но они не годятся для конкретно-исторического описания повседневности.

Крестьянство не было единым ни в каких смыслах, кроме чисто юридического, как не были едиными ни дворянство, ни купечество, ни мещанство, ни так называемая буржуазия.

Начнем с того, что «крестьянин» в дореволюционной России было понятием чисто юридическим, сословным. Человек закончил, допустим, Санкт-Петербургский Практический Технологический институт, он инженер, служит на крупном частном заводе в большом городе, получает в год несколько тысяч рублей жалованья и, дополнительно к этому, различные приватные доходы (дореволюционная инженерия была высокооплачиваемой группой), он снимает квартиру в 5–7 комнат, нанимает прислугу, к нему обращаются «барин» и «вы». Но если ему понадобится паспорт, он будет получать его в волостном правлении в той местности, где родился, и в паспорте будет прописано: «крестьянин», пока он по каким-то соображениям не «перепишется» в иное сословие. Человек покупает торговое свидетельство, ведет крупную торговлю, допустим, льном, живет в Риге или Петербурге, ездит к контрагентам в Лейпциг или в Лондон, но когда он для поездки будет получать паспорт, там будет запись: «крестьянин». И только если он вступит в купеческую гильдию, в паспорте напишут «купец», хотя по роду занятий и материальному положению он ничем не будет отличаться от того себя, который назывался крестьянином. Кабатчик, лавочник, мельник, забывшие или даже отродясь не знавшие, как берутся за рогали сохи, все рано в паспортах писались крестьянами.

Следовательно, говоря о крестьянстве, мы должны иметь в виду некоторые специфические признаки. Во-первых, крестьянин – человек, юридически принадлежавший к крестьянскому сословию (сословие – социально-юридическая категория, тесно замкнутая и характеризующаяся наследственными правами, привилегиями или обязанностями, которые закреплены законом или традицией; переход из одного сословия в другое затруднен и в каждом индивидуальном случае оформляется юридически). Но, как мы видели, к крестьянству принадлежали люди самого различного рода. Во-вторых, он должен постоянно проживать в деревне. (Но в деревне жили и кабатчик, и лавочник, и мельник, и помещик.) В-третьих, он должен постоянно заниматься сельским хозяйством, земледелием как основным родом занятий. (Но сельским хозяйством занимались и помещики.) Таким образом, тот, кого мы называем в нашем случае крестьянином, должен отвечать сразу трем требованиям: принадлежать к крестьянскому сословию, жить в деревне и заниматься земледелием как основным родом занятий.

Тем не менее, если мы теперь станем употреблять это общее понятие для описания крестьянской повседневности, мы все равно создадим ложную картину.

Крестьянином мог быть и упомянутый выше бобыль, и нанимавший его «тысячник», владелец фабрик, гонявший по Волге свои баржи и снимавший на Макарьевской ярмарке лавки. Такого крестьянина описал в романе «В лесах» П. И. Мельников-Печерский, и никто до сих пор не укорил его в искажении действительности. Следовательно, при описании истории повседневности необходимо учитывать экономический фактор. Но и это еще не все. Крестьянство не было единым и в сословном смысле.

Перед отменой крепостного права в России в конце 40-х гг. ХIХ в… было около 120 различных категорий крестьянства, начиная от насчитывавших несколько сот или тысяч человек: обельные крестьяне Костромской губернии, потомки Ивана Сусанина; половники Вологодской губернии, потомки тех русских смердов, которые могли переходить от одного помещика к другому; белорусские панцирные бояре; ямщики, которые вместо уплаты оброчной подати государству должны были содержать лошадей для перевозки почты; приписные, приписанные к казенным заводам, и посессионные, купленные к частным заводам, которые должны были работать на нужды заводов – множество различных групп, общим для которых было – уплата подушной подати по самому факту своего существования, исполнение рекрутской повинности и большого числа других денежных и натуральных казенных и земских повинностей, подлежание телесным наказаниям и исполнение денежных или натуральных повинностей в пользу владельца.

Среди них самыми крупными, которых обычно и имеют в виду, говоря о крестьянстве, были государственные, удельные и помещичьи, или крепостные, крестьяне.

Государственные крестьяне составляли примерно 1/3 всего сельского населения. Они, как говорится, эксплуатировались самим государством: платили ему оброчную подать. Это была самая свободная (если так можно было сказать о дореформенном крестьянстве) и самая зажиточная группа. Еще с 60-х гг. XVIII в. они пользовались ограниченным самоуправлением, их наделы были больше, чем у других категорий крестьянства, а оброки – ниже (но это, разумеется, только в среднем), и с 1801 г. они обладали основным правом свободного человека – правом вступления в сделки и приобретения недвижимой собственности, земли. Недаром после отмены крепостного права, когда все крестьянство слилось в единую массу, бывшие государственные крестьяне оказались зажиточнее прочих.

Немногим более 20 % сельского населения составляли удельные крестьяне, управлявшиеся удельным ведомством и платившие оброк на содержание Императорской фамилии. В общем и целом, они по положению сближались с государственными, только самоуправление получили в конце ХVIII в. Потап Максимыч Чапурин, которого изобразил П. И. Мельников-Печерский, был как раз удельным крестьянином. В этих двух группах и было наибольшее число «капиталистых», крестьян, широко занимавшихся не только, а иной раз и не столько земледелием, но и промыслами и торговлей.

Более 1/3 сельского населения до 1861 г. составляли крестьяне помещичьи, или крепостные, принадлежавшие на праве частной собственности потомственному дворянству. Не только с нашей сегодняшней точки зрения, но и с точки зрения современников, это была самая бесправная, самая обездоленная часть крестьянства. Всем своим имуществом крестьянин отвечал за исправное исполнение повинностей в пользу владельца. Права помещиков на наказание крепостных никак не ограничивались, и даже смерть крепостного от телесных наказаний не считалась убийством. Только с 1833 г. законодательно определялось право помещика использовать наказания по его усмотрению, лишь бы при этом не было увечья и опасности для жизни, а с 1845 г. закон определил предел наказаний 40 ударами розог или 15 ударами палок и дал право заключения в сельской тюрьме на срок до 7 дней, а в случаях особой важности до двух месяцев, с наложением оков. С 1760 г. помещики могли ссылать крепостных на поселение в Сибирь, с зачетом вместо поставки рекрутов в армию; ссылаемый не должен был иметь более 45 лет (с 1827 г. – 50 лет), с ним отпускались жена и дети, мужского пола до 5, и женского пола до 10 лет (42; 33–34). До конца XVIII в. присягу новому императору за крепостных приносили их владельцы, то есть крепостной не считался юридическим лицом и становился таковым, лишь совершив тяжкое уголовное преступление и представ перед государственным судом: за мелкие преступления крепостных судили их помещики. Уже говорилось, что многими помещиками применялась так называемая месячина: у крестьян отнималась их полевая земля, поступавшая в барскую запашку, крестьяне всю неделю работали на барщине, за что раз в месяц получали продукты. Известный общественный деятель того времени, Ю. Ф. Самарин, писал: «Месячники стоят на самом рубеже между крепостным состоянием и рабством… Месячнику нет исхода из его положения, и, кроме скудно обеспеченного содержания и вечного труда на другого до истощения сил, будущность ему ничего не представляет» (Цит. по: 42; 125). Разумеется, крестьян можно было дарить, обменивать и покупать с землей, на которой они сидели, и без земли, и даже продавать отдельно от родителей детей, достигших определенного возраста. И право вступления в сделки и приобретения недвижимости крепостные крестьяне получили только в 1846 г.

Разумеется, это только юридическое положение крепостного крестьянства. Далеко не все помещики пользовались этими правами, всеми сразу или по отдельности. Масса крепостных и в глаза не видывала своих господ, проживая в «заглазных» имениях и управляясь выборными и утвержденными помещиком старостами. Не следует представлять всех поголовно помещиков жестокими крепостниками, которые только и норовили содрать с мужика шкуру и как-либо иным образом проявить свою власть. Конечно, абсолютная власть развращает как подданных, так и владельцев, но все же люди в основной своей массе остаются людьми, и жестокости, несправедливость по душе далеко не всем. Безусловно, помещик не упускал своей выгоды, а всякий огрех в работе выправлялся на крестьянской спине. Но ведь это огрех, вина. В целом же крестьянин (именно крестьянин, а не дворовый, о котором мы еще поговорим в своем месте) рассматривался как кормилец своего господина, и немного было охотников рубить сук, на котором сидишь. Даже когда крепостные не имели права собственности, среди них были «капиталистые» мужики, владевшие и купчими землями, и фабриками: ведь значительная часть нашей торгово-промышленной буржуазии, все эти Морозовы, Третьяковы и прочие, вышла из крепостного крестьянства. Были даже единичные случаи, когда крепостные владели… собственными крепостными! Но все это записывалось до 1846 г. на имя владельца, который, конечно, в любой момент мог воспользоваться своим правом номинального собственника. И опять-таки далеко не все пользовались таким правом. Более того, помещики нередко гордились богатством своих крепостных, выставляли его на показ и, если было нужно, не лишали их помощи. Нередко таких «капиталистых» крестьян ни за какие деньги не отпускали на выкуп: как же расстаться с предметом своей гордости. Отметим, что богатейшие крепостные-предприниматели почти без исключения принадлежали богатейшим помещикам, не гнавшимся за лишним рублем и содержавшим своих крепостных на весьма умеренных оброках; это и давало крестьянам возможность заняться предпринимательством и разжиться. Конечно, такие крепостные платили годовой оброк не в 15–20 руб., а в сотни и даже тысячи, но опять же с таким расчетом, чтобы не разорить их вконец: стричь крестьянина рекомендовалось регулярно, но так, чтобы он мог вновь обрасти. «Дом наш был в селе из первых: каменный, полутораэтажный, пять больших окошек по лицу, с двумя чистыми комнатами, а через сени на двор кухня с чуланом, внизу две кладовые со сводами для складки товаров. В одной чистой комнате принимали гостей, другая служила нам спальной. При доме всегда были работник и работница; первый жил у нас около тридцати лет, работницы иногда переменялись, но одна провела у нас тоже лет пятнадцать» (83; 125). Однако чем мельче был помещик, тем выше был размер оброка, тем меньше оброчных и больше барщинных, тем интенсивнее работы на барщине, вплоть до того, что месячники в подавляющем большинстве принадлежали именно мелкопоместным владельцам, хотя были и противоположные случаи.

Крестьянин никогда не был свободным человеком, и в этом было его главное отличие. Всем понятно, что не был свободным крепостной, помещичий крестьянин. Не был свободен и крестьянин государственный или принадлежавший ведомству. Даже при наличии собственности, главного признака и условия свободы, у него не было других прав свободного человека: права свободного передвижения и выбора места жительства и права выбора рода занятий. Он должен был получать срочный паспорт и не имел права поступления на государственную службу. Но и после Великой Крестьянской реформы, освободившей миллионы «ревизских душ» от помещичьей власти, после реформ государственных и удельных крестьян, русский мужик все равно остался не до конца полноправным. До 80-х гг. он продолжал платить подушную подать ввиду только самого факта физического существования. Несмотря на отмену в 1862 г. телесных наказаний, крестьянин, и только он (наравне с арестантами и каторжными), оставался подверженным им по приговору волостного суда, а с 1889 г. – земского начальника. Наконец, он был заключен в сельскую поземельную общину.

Крестьянская община – древнее установление. Еще первый русский свод законов, «Русская правда», знает вервь – объединение свободных крестьян-смердов, связанных круговой порукой. И просуществовала она до конца истории русского крестьянина, то есть до советской эпохи. Веками она существовала, так сказать, незаметно. Но со второй половины XVIII в., когда получили право самоуправления государственные крестьяне (а с конца XVIII в. – и удельные), ее действия более или менее регламентировались; более жесткая регламентация произошла с конца 30-х гг. XIX в., после проведенной графом Киселевым реформы государственной деревни. Однако в этот период и у казенных, и у удельных крестьян их общинная жизнь находилась под спудом многочисленных государственных и удельных чиновников. По существу, новая жизнь общины наступила с 1861 г.

Бывшие крестьяне одного помещика, если таковых в большом селе было 2–3, или одной деревни составляли сельский мир, на сходах домохозяев избиравший старосту, а, при необходимости, и других должностных лиц, например, полевого сторожа. И все внутрихозяйственные и бытовые вопросы решались этим сходом под председательством старосты. Конечно, решали демократически, большинством голосов, но верховодили на сходах несколько богатеев, от которых в большей или меньшей степени зависели очень многие. На взгляд постороннего человека на этих сходах царила совершенная бестолочь: шум, гам, ругань, чуть ли не драки. Но постепенно все успокаивалось и выяснялось, что каким-то чудесным образом деньги поделены до последней полушки, земля – до последнего лоскута, сено – до последнего клочка. Община была связана круговой порукой в исполнении государственных повинностей: хотя подати были разверстаны по дворам, вносилась вся сумма общиной. В том числе и за неплательщика, который, однако, от этого не выигрывал. Обладая дисциплинарной властью над своими членами, мир мог «прижать» недоимщика: отдать в работы, забирая его заработок на восполнение недоимки, продать с торгов часть имущества, а на худой конец – через волостной суд заключить на несколько дней в «холодную» или посечь.

Волостные старшины и старосты

Но главное – община была юридическим владельцем крестьянских надельных земель: домохозяева, по числу мужских душ, получали землю только в пользование, вплоть до того, что у мира было право переделов земли по мере увеличения населения. Это землепользование было уравнительным и увязывалось с качеством и местоположением земли. Пашня могла быть под лесом, с южной стороны опушки, где посевы вымерзали бы в тени, и с противоположной стороны, где они грелись на солнце, вдоль дорог, где они вытаптывались бы, вблизи от деревни и вдалеке (так называемые запольные поля), на южном склоне и на северном и пр.; это мог быть и суглинок, и супесь, и клочок чернозема и т. д. И в каждом таком качественном участке домохозяин получал полоску земли – чтобы по справедливости. Итогом была многополосица: хозяйство велось на множестве участков. А поскольку наделы были невелики, результатом многополосицы была узкополосица: иной раз полосы достигали двух саженей в ширину – поперек только поставить лошадь с сохой, а уж пахать невозможно. А поскольку при «двоении» пашни пахать требовалось и вдоль, и поперек, боронить кругами, постольку снижалось качество агротехники: на высоких гребнях хлеб высыхал, в глубоких бороздах вымокал. Кроме того, результатом многополосицы была чересполосица: узкие полосы через совсем уже узенькие, почти незаметные межи соседствовали с полосами, принадлежавшими другим хозяевам. А это влекло за собой принудительный севооборот: пахать, сеять, убирать требовалось одновременно с соседями, иначе были бы потравы посевов. При таких условиях никакие улучшения, например изменение севооборота, были невозможны. При уравнительных переделах земли крестьянин не был заинтересован в поддержании урожайности своей земли, которая завтра могла оказаться в чужих руках; а в таком случае, зачем работать, бить лошадь, вывозя навоз на поля? Зато все было по справедливости. А, кроме того, плохие хозяева, не способные жить своим умом, угадать время для работ, могли ориентироваться на весь мир. «Мир – большой человек», – говорили крестьяне.

Внутри общины лада не было. Но зато против чужаков она выступала сплоченно, нужно ли было пропить мирской лужок, слупить ведерочкодругое водки с просителя из посторонних или устоять против нажима начальства. «Как мир, так и я. Мир – большой человек»! По отдельности с каждым можно было договориться, приведя резоны, но на миру все становились неуступчивыми, и прежние договоренности не действовали. Как и артель, община способна была ободрать чужака, как липку. П. И. Мельников-Печерский красочно описал и артельные, и мирские порядки в прекрасных романах «В лесах» и «На горах».

Выход из общины с землей был затруднен: она не склонна была разбазаривать ограниченный земельный фонд. И первым требованием было – внесение всех податей и повинностей и, полностью, досрочно, – выкупных платежей. А с 80-х гг. требовалось еще и согласие двух третей схода и земского начальника. Столыпинская аграрная реформа 1907–1910 гг. отчасти смягчила это действие: достаточно было простого пожелания крестьянина. Земля закреплялась в собственности, с правом ее отчуждения любыми способами. Причем могла оставаться по-прежнему в чересполосном пользовании (к этому обычно прибегали бедняки, чтобы продать свои полосы более богатым соседям), либо вся полевая земля объединялась в один участок-отруб, а крестьянин оставался жить в деревне, используя иные сельские угодья (покос, выгон и пр.). Или же крестьянин, объединив все причитающееся ему, выселялся на это участок-хутор где-нибудь на краю общинных угодий. Но воспользоваться этим могли достаточно богатые крестьяне, имевшие и покупную землю, приуроченную к хутору, и некоторые деньги: ведь требовалось рыть колодец, прокладывать дорогу и др.

Несколько общин объединялись в крестьянскую волость, где также действовал волостной сход представителей сельских обществ под председательством выборного волостного головы. Сход выбирал и других должностных лиц (сборщика податей и пр.), нанимал писаря, учителя, избирал волостной суд из своей среды. Именно волостной суд и мог приговорить крестьянина к аресту до пяти суток или телесным наказаниям до 20 ударов розгами.

Но при этом сама сельская поземельная община и крестьянская волость были ограничены в правах: сначала мировые посредники из дворян, затем непременные члены уездных по крестьянским делам присутствий, из дворян же, а потом земские начальники, выбиравшиеся помещиками из своей среды, полностью контролировали их, вплоть до приостановки решений сельских и волостных сходов и волостных судов и до смещения с должности сельских выборных должностных лиц. Для земских начальников, введение которых было фактическим восстановлением вотчинной власти помещика, ситуация была особенно удобна: вызвал неудовольствие сельский староста или волостной старшина – снимай с него должностной знак (медаль), пори или заключай в арестное помещение, а потом снова вешай ему медаль. В следующий раз умнее будет.

Сельский сотский

Вот в этом-то, в несвободе, все крестьянство было единым. Не правда ли, сомнительное единство?

Еще в 1801 г. государственные и удельные крестьяне получили право вступления в сделки и приобретения недвижимой собственности, земли, а в 1846 г. такое право получили и крепостные крестьяне. Читатель может подумать, что нищее крестьянство не способно было на такие покупки. В доказательство противного воспользуемся работой самого В. И. Ленина «Аграрный вопрос в России к концу XIX века», написанной им для Энциклопедического словаря бр. Гранат. В ней приведены следующие данные:

Принадлежность частновладельческих земель

Затем началась Столыпинская аграрная реформа, суть которой заключалась в создании мощного слоя крестьян-собственников. В ходе ее к 1 января 1916 г. 2008,4 тыс. домохозяев закрепили в собственность еще 14 122,8 тыс. дес. земли, да Крестьянский банк продал им 3990,1 тыс. дес.

В 1915 г. дворянам (помещикам) принадлежало уже 39,5 млн дес., что составляло 43,63 % от общего землевладения, а крестьянам – 33,7 млн дес., то есть 37,13 % всей частновладельческой земли, в том числе 16,6 млн дес. было в личной собственности и 17,06 млн – в собственности крестьянских обществ и товариществ (Отечественная история: Энциклопедия. Т. 2. М., 1996. С. 252). Отметим, что в товарищества и общества для покупки земли и, обычно, совместной ее эксплуатации, объединялись, как правило, беднейшие крестьяне, не способные самостоятельно приобрести нужное количество земли.

Итак, за 10 лет, прошедших с начала реформы, крестьянское купчее землевладение почти сравнялось с помещичьим.

Кто-нибудь может подумать, что купленные крестьянами земли – кулацкие владения. Но… Ленин дал и распределение этой земли по размерам владений. На конец XIX в. по владениям менее 10 десятин: владельцев 409 864, земли у них 1 625 226 десятин, что дает на одно владение в среднем 3,9 десятины. Владельцев участков от 10 до 50 десятин 209 119, у них земли 4 891 031 десятина, то есть по 23,4 десятины на владение в среднем.

Как не было крестьян «вообще», так не было «вообще» и помещиков. Общим у помещиков было лишь их юридическое положение: каждый помещик непременно был потомственным дворянином. Именно принадлежностью к дворянскому сословию было обусловлено право владения «населенными имениями», то есть крепостными людьми. Дворянин, владевший землей, но без людей на ней (были и такие), считался не помещиком, а землевладельцем, как и землевладелец-недворянин. Конечно, после 1861 г. это различие исчезло, и бывших помещиков стали официально называть землевладельцами. Но в быту это слово сохранилось, и даже крупных землевладельцев-недворян иногда называли помещиками.

Не было единства внутри дворянского сословия: официально или неофициально различались поместные и беспоместные, душевладельцы и «бездушные», потомственные и личные, столбовые и служилые, сановные и нечиновные дворяне. Что же касается помещиков, то есть интересующих нас здесь душевладельцев, то главное было – разница в количестве душ, которым и определялось богатство. Что было общего между владельцем нескольких тысяч, а то и десятков тысяч крепостных (Шереметевыми, Юсуповыми, Голицыными, Бобринскими и другими) и владельцами двух-трех, много десяти душ? Ничего, кроме того, что юридически и те, и другие были потомственными дворянами и помещиками.

Читатель, плохо знающий историю своего народа (а история – это не великие исторические события вроде Куликовской битвы, и не деяния императоров, выдающихся государственных деятелей и полководцев, а повседневная жизнь всего народа), воскликнет: да сколько их было, этих владельцев нескольких душ! Ведь в массовом сознании, сформированном и русской литературой ХIХ в., и пропагандой ХХ в., помещик – непременно большой барин, живущий среди многочисленной дворни в роскошном каменном особняке с колоннами или в своем богатом поместье.

Увы! Статистика прошлого свидетельствует: накануне отмены крепостного права мелкопоместных, к которым относили владельцев до 20 душ мужского пола (женщины в счет не шли), насчитывалось 41 % от общего числа душевладельцев, и в среднем их душевладение составляло 7,9 души на одного такого помещика! Много это или мало – почти 8 душ крепостных? А вот судите сами: по тогдашним меркам, с учетом производительности труда крепостных, считалось, что для содержания одного человека нужно 10 пар рабочих рук. А как быть, если их всего 2–3 пары?

Нынче у нас эпоха полузнания. Почерпнул человек некогда в школе полузабытые полусведения, прочел одну-две книжки о прекрасной жизни в помещичьей усадьбе – и сформировалось у него это полузнание. И стоит он на нем, как на камне. Как-то одна, немолодая уже дама, работающая в архиве (!), возмущенно заявила мне, что эти мизерабли, владельцы до 20 душ, – однодворцы! А позже выяснилось, что она – не одна такая, и даже в популярной литературе о мелкопоместных говорят, как об однодворцах. Воистину, невежеству нет предела. Однодворцы – совершенно особое сословие, сложившееся при Петре I, – потомки служилых людей по прибору. Было их в стране к середине XIX в. несколько десятков тысяч человек, и после Крестьянской реформы они слились со всем крестьянством. Однодворец был – как летучая рыба в океане. А дворянин и помещик, даже владеющий 2–3 душами крепостных, был все же дворянином и помещиком, со всеми присущими дворянству правами и без всяких обязанностей.

Иногда к мелкопоместным относили и владельцев от 21 до 100 душ. Этих было еще 35 % по отношению к общему числу душевладельцев, и в среднем на одного такого помещика приходилось 46,9 души. Например, всем известная еще по школе «дубинноголовая» Настасья Петровна Коробочка имела без малого 80 душ крепостных мужиков. Конечно, ела она жирно, пила сладко, спала мягко… и только.

Если читатель не поверит и заявит, что есть и «иные точки зрения» на помещиков (слышал и такое, да еще от человека, имеющего историческое образование), то отошлем его к материалам 10-й ревизии (переписи крестьянского населения), проводившейся в 1858–1859 гг., обработанным и опубликованным известным статистиком того времени, профессором Тройницким (101; 51–53, 57–50, 64–68, 76–85). Эти материалы давно и хорошо известны историкам и часто используются ими.

Итак, 76 % помещиков – мизерабли, из них 30 % практически нищенствовали, подвизаясь у богатых соседей в качестве домашних шутов и приживалов, почетных слуг, выпрашивая за это то возик овсеца, то мерку мучицы, то поношенный сюртучок, а то и слепенькую на один глаз кобылку.

Далее идут владельцы от 101 до 1000 душ. Именно 100 душ и были той гранью, которая делала душевладельца полноценным помещиком в глазах правительства. Например, когда в процессе подготовки Крестьянской реформы 1861 г. были опубликованы описания помещичьих имений по анкетным данным, поступившим из дворянских губернских комитетов по улучшению быта крестьян, в публикацию включили только имения свыше 100 душ. И правом голоса в дворянском губернском собрании пользовались владельцы не менее 100 душ, а «малодушные» должны были объединяться и, набрав в совокупности эти необходимые 100 душ, имели один голос на всех. Этих было около 23 % и в среднем на одного приходилось 246 душ.

Последней группой были владельцы свыше 1 тыс. душ. С 1 тыс. душ в России начиналось богатство. Недаром известный роман А. Ф. Писемского о молодом человеке, продавшемся за богатство, так и назывался: «Тысяча душ». Этих богатых душевладельцев накануне отмены крепостного права, согласно тогдашней статистике, числилось 1396 – около 1,2 % от общего числа. Но это – согласно тогдашней статистике. На деле их численность была немного иной. Дело в том, что учет шел по губерниям и душевладелец учитывался в каждой губернии, где владел землей с крепостными, так что богатые помещики, владевшие имениями в нескольких губерниях, учитывались несколько раз. Да и в «своей» губернии у него могло быть несколько имений. Так, в Рязанской губернии по 7-й ревизии (1733 г.) 6 471 помещику принадлежало 8 975 имений, или на 100 помещиков приходилось 1,38 имения. Но суть дела от этого не меняется: все равно хозяев богатых имений было мало. Достаточно сказать, что в поголовно обследованных автором Вятской, Вологодской и Олонецкой губерниях помещиков, владевших более чем тысячью душ, было всего… трое на 1,5 тыс. имений: двое (Межаковы и Лермонтовы) в Вологодской, и один, Дурново – в Вятской, в Олонецкой же – ни одного! Конечно, северные губернии – не «помещичьи», но все же… Зато в среднем на одного такого душевладельца приходилось 2202 души.

«Жалованная грамота» благородному дворянству, данная в 1785 г. Екатериной II, расширила и зафиксировала дворянские права и привилегии. Дворяне данного уезда и данной губернии составляли дворянское общество, и раз в три года в дворянском собрании избирали ряд должностных лиц (уездный исправник, заседатели в судебных органах, некоторое время – уездный судья и пр.) и уездных и губернского предводителей дворянства. Предводители играли огромную роль, будучи председателями или членами множества местных временных и постоянных учреждений и комиссий, а губернский предводитель во всех губернских «присутствиях» занимал второе место после губернатора. Должность губернского предводителя соответствовала 4-му классу Табели о рангах, а уездного – 5-му, с правом ношения мундира с соответствующим шитьем; предводитель, избранный на третье трехлетие, утверждался в этом чине. В то же время должность была очень хлопотной и влекла за собой большие расходы: предводитель должен был держать открытый стол для своих дворян, помогать неимущим дворянам материально, устраивать их детей в казенные учебные заведения и пр., так что длительное предводительство даже богатых помещиков приводило к разорению. При этом предводитель не только не получал жалования, но даже было строго запрещено делать ему подарки. Однако же должность была очень почетной, открывала возможности для карьеры и злоупотреблений, и за право быть избранным кандидаты вели ожесточенную борьбу, осложнявшуюся интригами, вплоть до покупки голосов малоимущего дворянства.

Такова была социальная структура русского поместного дворянства, которая, разумеется, должна была найти отражение в помещичьей повседневной жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.