Глава 3 Диверсанты и разведчики на море и в сопках Маньчжурии
Глава 3
Диверсанты и разведчики на море и в сопках Маньчжурии
Крестный путь к Цусимской трагедии, Гулльский инцидент и другие злоключения «эскадры бешеной собаки». «Охотники» за шифрами и кодами. Неудавшаяся атака японских брандеров на порт-артурский рейд. Кто был главным ассенизатором в Порт-Артуре? Диверсия или случайность? Флоту не рисковать. Российские контрразведчики на сопках Маньчжурии. Сотрудники коллежского советника Лаптева и полковника Огородникова. Двойной агент португалец Гидис. Диверсанты полковника Юкоко и капитана Оки. Китайские хунхузы на службе российской контрразведки. Контрразведчики полковника Шершова. Рассказы писателя Вересаева
Одной из самых трагических страниц Русско-японской войны стал поход 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток и последующий ее разгром в Цусимском сражении. Сама подготовка эскадры к походу на театр Русско-японской войны проходила без должного соблюдения военной тайны. Поэтому японская разведка заблаговременно узнала о целях и маршруте плавания, боевых возможностях русских кораблей, составе сил и т. д. Активное противодействие британского правительства сильно осложнило снабжение эскадры топливом и продовольствием в иностранных портах и значительно ограничивало возможность стоянки для отдыха команд на берегу.
Эскадра под командованием 3. П. Рожественского снаряжалась одновременно в трех портах Балтийского флота — Кронштадте, Ревеле и Либаве. В день выхода эскадры была осенняя балтийская погода, небо закрывали серые тучи, у воды стоял плотный туман, временами шел мелкий дождь. Адмирал Рожественский не был спокоен: он думал о возможном нападении далекого противника и опасался прозевать это нападение. Эти мысли были отчасти спровоцированы людьми, которые обязаны были обеспечить охрану эскадры в пути следования. В частности, инициатором таких слухов был известный сотрудник Заграничного отделения Департамента полиции А. Гартинг, осевший в Копенгагене под вымышленной фамилией. Ему была отпущена большая сумма для создания агентуры, которая обеспечивала бы охрану эскадры от японских диверсантов, и он старался оправдать свои расходы. Слухи о возможном нападении на эскадру в пути распространялись и самой японской разведкой.
Департамент полиции сумел организовать охрану 2-й Тихоокеанской эскадры в Балтийском море и северной части Немецкого моря. В частности, удалось своевременно выяснить, что военно-морской агент при японской дипломатической миссии в Берлине капитан Такикава через своего агента, бывшего штурмана пассажирских пароходов германского подданного Цигера, учредил на морском побережье Дании секретное наблюдение за прохождением российских судов. По слухам, распространяемым газетами, прохождение эскадры адмирала Рожественского через пролив Большой Бельт ожидалось 3-16 сентября 1904 г. Наблюдением сотрудников Департамента полиции было установлено, что за два дня до этого Цигер ночью подавал красным фонарем сигналы какому-то судну, находящемуся в море. 3 сентября датскими полицейскими была перехвачена следующая телеграмма капитана Такикава, отправленная из порта Корсер и адресованная секретарю японского посольства в Берлине барону Ода: «В Корсере и Ньюсборге неудобно. Еду в Скаген, чтобы встретиться». По распоряжению датских властей Такикава и Цигер были арестованы и высланы из пределов Датского королевства.
К этому времени российские спецслужбы располагали сведениями, что на пути следования российской эскадры через европейские моря в распоряжении японских представителей находились суда. Это подтверждалась косвенными данными. Так, рыбаки в Скагене рано утром видели миноноску без флага, входившую в Каттегат и вскоре скрывшуюся из вида. Эту же миноноску видели смотритель маяка и капитан Нильсен, доверенное лицо русской секретной службы. Аналогичные сведения поступили от капитана парохода «Флинтреннан» и шведского парусника «Адель». Все эти данные незамедлительно были переданы в распоряжение Главного морского штаба.
Департамент полиции специально зафрахтовал катер «Эллен», крейсировавший в той же местности с целью обнаружения подозрительных судов. Сведения Департамента полиции немедленно сообщались адмиралу Рожественскому и служили достаточным основанием ожидать нападения японских судов из засады. Директор Департамента полиции Лопухин выехал в Париж, где встретился с президентом Франции и заручился его поддержкой. Директор общественной безопасности сделал все возможное, и были установлены два очень важных обстоятельства. Во-первых, лоцман, сопровождавший английский пароход «Титания», видел в 25 милях от Ньюпарского плавучего маяка два миноносца без флага и опознавательных огней. При попытке сблизиться с ними они быстро удалились. Во-вторых, капитан французского судна «Святой Андрей» Жан-Батист Эсноль видел стоявший без движения в море миноносец. Причем команды на миноносце видно не было.
Помимо этого, французская служба безопасности через своих секретных агентов в Лондоне получила информацию о приобретении японцами миноносцев на английских верфях. В перехваченном французскими спецслужбами письме японца Муто к находящемуся в российском плену доктору Коно говорилось, что о цели его визита в английский портовый город Гуль сообщить пока невозможно.
По пути следования Балтийским проливом адмирал 3. П. Рожественский получил предупреждение одного из руководителей Заграничной агентуры Департамента полиции А. М. Гартинга о возможных диверсиях японцев и отдал на первый взгляд бессмысленный приказ тралить весь фарватер в проливе Большой Бельт. Одновременно он приказал усилить бдительность. Затемненные корабли шли с заряженными орудиями. Настороженность командующего естественно передавалась всему личному составу эскадры. В конечном итоге такая нервозность привела к печальному Гулльскому инциденту. История его такова.
8 октября около 20 часов 40 минут на флагмане была получена радиограмма с транспорта «Камчатка», что они атакованы японскими миноносцами. Мнимый бой продолжался 2 часа. В действительности «Камчатка» безрезультатно обстреляла норвежские рыболовные суда, шведский пароход «Альдебаран» и столкнулась с французским парусным судном. Достоверно установлено, что японских миноносцев в октябре 1904 г. в европейских водах не было.
Радиограмма с «Камчатки» вызвала понятную тревогу на флагманском броненосце «Князь Суворов», который уже подходил к Доггер-банке — традиционному району рыбной ловли в Северном море. В 00 часов 55 минут, обнаружив силуэты небольших кораблей, флагман включил боевую тревогу и открыл по ним огонь. По приказу Рожественского его поддержали огнем все броненосцы первого эшелона. Вскоре выяснилось, что под обстрел попали простые рыболовецкие траулеры, и по приказу командующего огонь был прекращен. Однако к этому времени за 10 минут четыре броненосца выпустили «по врагу» более чем по 500 снарядов. Из них пять попали в свой крейсер «Аврора». Кроме «Авроры» пострадали рыболовные суда, одно из которых было потоплено, а пять повреждены. Среди рыбаков имелись жертвы — двое убитых и шестеро раненых. На «Авроре» был тяжело ранен корабельный священник отец Анастасий, которому оторвало руку. Траулеры были приписаны к английскому порту Гулль, поэтому эта печальная история получила название «Гулльский инцидент». Он обстоятельно разбирался комиссией адмиралов в Гааге в феврале 1905 г., и Россия выплатила гулльским морякам в качестве компенсации 65 тыс. фунтов стерлингов.
Адмирал приказал продолжить путь, отказавшись сообщать властям Англии или Франции о происшествии в Северном море. В русофобской печати этих стран эскадру назвали «эскадрой бешеной собаки» и требовали ее задержания или даже уничтожения. Великобритания повысила боевую готовность флота, начала частичную мобилизацию и послала отряд крейсеров отслеживать движение эскадры Рожественского. Сам адмирал считал, что «англичане либо подстроили инцидент, либо вовлечены японцами в положение, из которого нет легкого исхода… Без всякого сомнения союз англо-японский предусматривает вооруженную помощь, когда в ней явится потребность… она очевидно наступила».
Такие настроения во многом подогревались многочисленными «признаниями» очевидцев и агентурными данными, которые, возможно, являлись хорошо подготовленной дезинформацией японских спецслужб. Среди них фигурировало признание «японского офицера», шедшего якобы на своем миноносце из Англии в Японию прямо за русской эскадрой, рассказы английских рыбаков о «миноносце», оставшемся на месте расстрела траулеров, рассказ германского офицера на Циндао офицерам русских кораблей о германском «миноносце» и т. п. Ни одна из этих версий так и не получила сколько-нибудь серьезного документального подтверждения. С высокой степенью достоверности можно только утверждать, что инициативы и красноречие «свидетелей» оплачивались наличными из специальных фондов японской разведки.
Российской Заграничной агентурой Департамента полиции за деньги был получен документ, в котором британский моряк Восточной (Китайской) эскадры подробно описывал, как перед Цусимским сражением на японские корабли перешли командиры британских броненосцев, включая самого вице-адмирала Ноэля. Однако показания этого «очевидца» опровергаются последующими британскими публикациями, основанными на донесениях капитана 1 ранга Пэкингхима, действительно бывшего в Цусимском сражении наблюдателем на японском броненосце «Асахи».
Как бы то ни было, но японцы к маю 1905 г. действительно хорошо знали сильные и слабые стороны своего противника. Они учитывали превосходство русской эскадры в тяжелой артиллерии и держались с большой осторожностью. Японский морской флот был хорошо профессионально подготовлен, и его командование вряд ли нуждалась в помощи британских инструкторов. Российские спецслужбы не полностью выполнили поставленные перед ними задачи обеспечения безопасности русской эскадры в пути следования, сбора сведений о силах противника в Цусимском проливе, сохранения военной тайны.
К их чести заметим, что были предприняты меры по координации усилий с союзниками. Так, директор Департамента полиции Лопухин лично прибыл во Францию, где в Париже вел переговоры с директором общественной безопасности Каваром, а также имел встречу частного характера с Президентом Франции Лубе, чтобы получить официальное разрешение об оказании необходимого содействия. Лопухину пришлось через посредничество министра иностранных дел Франции Делькассе заниматься улаживанием Гулльского инцидента. Сам же Лопухин был совершенно уверен в причастности японских спецслужб к трагедии в Северном море.
Одной из главных задач разведки и контрразведки в начале XX в. становится добывание дипломатических шифров и кодов. Совершенно секретное отделение дипломатической агентуры Департамента полиции во главе с ротмистром М. С. Комисаровым также активно действовало в этом направлении. Оно создавалось в строжайшей тайне, и от его сотрудников требовалась глубочайшая конспирация. Непродуманность действий, малейшая оплошность и случайность грозили обернуться международным скандалом. М. С. Комиссаров перешел на нелегальное положение и проживал на частной квартире под видом иностранца. Агенты из числа служащих иностранных посольств не предполагали, что работают на представителя русского правительства. Секретные документы, шифры и коды приносились к нему прямо на специально оборудованную конспиративную квартиру, где по ночам перефотографировались, а затем направлялись для практического использования в Департамент полиции или Министерство иностранных дел.
По собственному признанию М. С. Комиссарова, все иностранные сношения контролировались русской тайной полицией. В распоряжении российских контрразведчиков оказались американский, бельгийский, китайский и другие шифры. В общей сложности русские контрразведчики располагали шифрами двенадцати государств. Они были различны не только по сложности, но и по объему. Так, китайский шифр представлял шесть томов, а американский — толстую книгу, которую невозможно было переписать от руки. Работать приходилось очень быстро и ответственно, ведь из-за пропущенной или плохо переснятой страницы мог сорваться весь процесс последующей дешифровки перехваченного текста. Опасность провала была очень велика: в случае, если посольство выявит пропажу, оно могло легко установить его адрес, а Комиссаров должен был до конца играть свою роль.
Полученные шифры и коды использовались при перлюстрации дипломатической корреспонденции и перехваченных телеграфных сообщений. Для вскрытия дипломатических баулов и пакетов использовали копии ключей, а с наиболее важных документов делались фотографические снимки. С этим был связан следующий курьезный случай. Как-то чиновник, производивший перлюстрацию, случайно уронил в вализу (дипломатический баул) золотую запонку, не заметив этого. Почта была запечатана и отправлена по назначению. Через некоторое время, вскрыв тот же баул, следовавший в обратном направлении, чиновник обнаружил свою запонку в целости и сохранности. Возможно, дипломаты, получавшие почту, решили, что запонку потерял один из отправителей.
На телеграфе сотрудники тайной полиции стремились быстро расшифровать и перевести дипломатические послания. Для этого в специальном подразделении М. С. Комиссарова работали гражданские лица, высокопрофессиональные лингвисты, профессора Санкт-Петербургского университета. Ежедневно на основании перехваченной шифропереписки МВД пересылал на имя императора один-два доклада. Если информация представляла срочный оперативный интерес, то прочитанные документы задерживались. «…О ситуациях, аналогичных сложившимся перед Цусимой и во время Портсмутского мира, нашему государству нужно было знать немного раньше, и потому их задерживали, на сколько возможно — часов на 8-12», — впоследствии рассказывал Комиссаров.
Это особенно проявилось на переговорах в Портсмуте летом 1905 г., когда С. Ю. Витте вел нелегкий дипломатический поединок с министром иностранных дел Японии бароном Дзютаро Комурой. Вторыми лицами в составе делегаций были чрезвычайные и полномочные послы договаривающихся государств в США барон Роман Розен и кавалер Императорского ордена Священного Сокровища 1-й степени Тахагира Когоро.
Переговоры продолжались две недели. Посредничество американской стороны объяснялось отнюдь не миролюбием или особыми симпатиями к Японии и России. США были озабочены усилением влияния Японии в Тихоокеанском регионе. Великобритания тоже не желала дальнейшего усиления Страны восходящего солнца и постепенно закрывала перед ней «свой денежный мешок».
Российская делегация была очень хорошо информирована не только о японских предложениях, но и о позиции американского президента, за которым стояли деловые круги США. Условия Портсмутского мирного договора во многом обеспечивались работой российских спецслужб.
Эта деятельность сотрудников молодой российской контрразведки была отмечена царским правительством. Так, в 1904 г. И. Ф. Манасевич-Мануйлов был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. Позднее, когда над ним сгустились тучи, он так писал руководству МВД: «За мои труды в области борьбы с международным шпионством по докладу князя Святополк-Мирского мне была дана награда: я получил Владимира 4-й степени… Когда министр пригласил меня и вручил мне орден, князь сказал мне, что Его Величество приказал ему передать его особую благодарность за мою деятельность».
В. Н. Лавров был произведен в полковники. 15 августа 1910 г. он также был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. В указе Капитулу императорских и царских орденов, подписанном лично рукой императора Николая II, говорилось следующее:
«В воздаяние отлично усердной и ревностной службы, состоящего в распоряжении Начальника Главного Штаба и числящегося по армейской кавалерии полковника Владимира Лаврова Всемилостивейше пожаловали Мы его кавалером Императорского ордена нашего Святого равноапостольного князя Владимира четвертой степени.
Вследствие чего повелеваем Капитулу выдать сему кавалеру орденский знак и грамоту на оный.
Николай».
С началом военных действий в Маньчжурии японцы заметно активизировали разведывательно-диверсионную деятельность. Сначала они предприняли попытку блокировать русскую эскадру во внутренней гавани Порт-Артура с помощью пароходов-брандеров, которые намечалось затопить на входе в нее. Трюмы пароходов были заполнены камнями, и в случае удачи перекрытия фарватера русские броненосцы и крейсера оказались бы в ловушке. Однако ночная диверсия японцев не удалась. Они были замечены, и со стороны стоящего у берега поврежденного броненосца «Ретвизан» по ним открыли огонь из корабельных орудий. Один из пароходов-брандеров был потоплен, другой был сильно поврежден и выбросился на прибрежные камни. В дальнейшем японцы дважды предпринимали такие же безуспешные попытки, но каждый раз натыкались на бдительность русской дозорной службы, огонь корабельной артиллерии и береговых батарей.
Одновременно с этим японцы предприняли попытку массовой заброски своей агентуры в Порт-Артур. Это были шпионы, работавшие на японскую военно-морскую разведывательную службу. Жандармский ротмистр Загоровский, обеспечивавший безопасность в крепости, доносил в Харбин начальнику Заамурского корпуса пограничной стражи генералу Чичагову следующее:
«Из потопленного у Голубиной бухты брандера удалось высадиться и проникнуть в крепость переодетым японским шпионам, скрывшимся в городе, а по ночам с окрестных высот устраивавшим сигнализацию с неприятельской эскадрой. Две ночи это замечалось. Сигналы подавались фонарем с разных мест и даже между домом коменданта крепости и интендантскими складами. Приняты энергичные меры к задержанию виновных. Сообщается о задержании 20 человек, которые были пойманы при передаче неприятелю сигналов. Населению разъяснялась ответственность за шпионаж в военное время, и было дано поручение гражданскому комиссару объявить об этом и расклеить объявления на русском, китайском и английском языках».
Японская разведка уделяла особое внимание порт-артурским укреплениям еще до начала войны. Так, в феврале 1899 г. японский шпион был пойман прямо во время съемки порт-артурских укреплений. Особую опасность японский шпионаж приобрел в Порт-Артуре после того, как крепость блокировала японская армия. Позднее выяснилось, что наиболее важные секретные документы, как правило, добывали те вражеские агенты, которые находились на службе у российских чиновников, в семьях старших офицеров в качестве прислуги и домашних парикмахеров. Японских разведчиков было нелегко разоблачить, ибо они брались за любую работу, чтобы получить возможность собирать нужные сведения для Генерального штаба и морского ведомства. Так, известно, что подрядчиком по очистке нечистот в Порт-Артуре был не кто иной, как сам помощник начальника штаба осадной 3-й японской армии. Ежедневно «подрядчик», восседая на ассенизационной бочке, совершал многочасовые поездки по городу, не забывая посетить самые укромные уголки крепости. Поэтому японский командующий генерал-полковник Маресуке Ноги был прекрасно осведомлен обо всех изменениях в системе русской обороны.
Резидентом японской разведки в Порт-Артуре был профессиональный наемник, называющий себя Рафаэлем де Ногалесом. Он утверждал, что еще подростком участвовал в испано-американской войне. Официально этот авантюрист представлялся как совладелец фирмы, торгующей швейцарскими часами. Это позволяло ему контактировать со всеми слоями порт-артурского общества. Одним он предлагал великолепные швейцарские хронометры по весьма умеренным ценам, другим охотно давал под небольшой процент взаймы деньги, третьи были распространителями его товара. Его клиентами были офицеры порт-артурского гарнизона и эскадры. Ногалеса охотно принимали в домах военных руководителей и высшего гражданского чиновничества Порт-Артура. Особо доверительные отношения у него сложились со штабными и интендантскими офицерами и чиновниками. Все они являлись его невольными информаторами, а кроме того, ему подчинялась широкая сеть японских шпионов из китайцев и корейцев, проживающих в Порт-Артуре.
Самой значительной фигурой среди японских шпионов был старый китаец Лин. Он долгое время успешно работал на японскую разведку. Контейнером для переноски шпионских сведений ему служили золотые зубы. Как правило, Лин записывал добытую информацию и рисовал схемы местности с помощью лупы на маленьких кусочках пергамента, а затем скатывал их в шарики размером с булавочную головку и вкладывал в один из зубов, который потом заделывал воском. Он был пойман во время неожиданной облавы в осажденном городе. Содержимое его вставных зубов было обнаружено совершенно случайно. Лин понес наказание по законам военного времени.
Много японских шпионов оказалось среди переводчиков — китайцев и корейцев, работавших в порт-артурской администрации и вольнонаемными в гарнизоне. 18 сентября 1904 г. российский министр внутренних дел князь Святополк-Мирский доверительно информировал наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева о следующем: «Пребывающий в Санкт-Петербурге корейский посланник уведомил, что ему доподлинно известно, будто бы подкупленные Японией корейцы и переодетые в корейские платья японцы занимаются разведками в пределах империи и в местах расположения наших войск на Дальнем Востоке; при этом названный посланник высказал, что, в видах предупреждения злонамеренных замыслов означенных лиц, было бы, быть может, целесообразным направлять для определения их личности подозрительных корейцев во Владивосток к начальству корейской общины в этом городе, заслуживающему, по мнению посланника, полного доверия».
Порт-артурская контрразведка проделала определенную работу по повышению бдительности среди гражданского населения, солдат, офицеров, матросов и особенно пограничных стражников. Это во многом ослабило разведывательный потенциал противника. Однако все же следует признать, что эффективность деятельности японских шпионов и кадровых разведчиков в Порт-Артуре и Маньчжурии оказалась достаточно высокой. Во время войны на российском Дальнем Востоке, и в частности в Порт-Артуре, оказалось большое число авантюристов, спекулянтов, жуликов и просто проходимцев, которые слетелись сюда в расчете на легкое обогащение. «Тут были и бывшие сахалинцы, отбывшие свои сроки наказания, беглые каторжники, проживавшие по чужим или поддельным документам, тут были и евреи, кавказцы, греки, турки, армяне, немцы, французы, англичане и другие народности, которые занялись всевозможными делами и не брезговали никакими средствами для своей наживы… Из Шанхая, Тяньцзиня через Инкоу и Синминтин к нам легко проникал контингент людей самых неблагонадежных, и неудивительно, что среди этих иностранцев-авантюристов было и немало японских шпионов», — писал заведующий жандармско-полицейским надзором Маньчжурской армии Отдельного корпуса жандармов подполковник Шершов. Из этого криминального и полукриминального элемента японская разведка вербовала кадры шпионов и диверсантов.
Высшее японское командование понимало, что без уничтожения русского Тихоокеанского флота невозможно решить исход Русско-японской войны. Наличие боеспособной русской эскадры было серьезным препятствием для развертывания сухопутной японской армии, массовой высадки японского десанта и перенесения активных военных действий на материк, в Маньчжурию. Между тем попытка блокировать на внутреннем рейде порт-артурскую эскадру с помощью брандеров и минных постановок не удалась. После того как командование эскадрой принял энергичный и талантливый флотоводец С. О. Макаров, задача разгромить и уничтожить ее в морском сражении представлялась весьма проблематичной. Оставался чисто самурайский путь, не требующий большого напряжения сил и средств. Было решено убрать командующего русским Тихоокеанским флотом. Однако С. О. Макаров проводил практически все время на кораблях эскадры, и совершить террористический акт силами многочисленной японской агентуры во время короткого пребывания его в Порт-Артуре было практически невозможным. Оставался единственный путь — уничтожить командующего русским флотом вместе с флагманским кораблем. Физическое устранение наиболее талантливых полководцев и офицеров противника входило в стратегию и тактику войны японского Генерального штаба.
Гибель броненосца «Петропавловск» и адмирала Макарова до сих пор остается загадкой Русско-японской войны. Любая спецслужба стремится не оставлять следов своей деятельности. Особенно если речь идет о террористических актах, физическом устранении того или иного лица. Однако есть все основания полагать, что японским спецслужбам удалось решить эту задачу. Безусловно, агентурные данные о постоянных курсах русской эскадры во время выхода ее из порт-артурской гавани и возвращении обратно, эволюциях, совершаемых при крейсерстве, расположении заградительных минных полей, береговых батарей и прожекторных установок позволили японским штабным специалистам достаточно точно рассчитать место постановки минной банки на пути русского флагмана. Разведывательные данные не вызывали сомнения у японского военного командования, ведь их готовили профессионально подготовленные разведчики из числа офицеров японского флота и Генерального штаба. Не было сомнений и в том, что вице-адмирал Макаров будет находиться на флагманском броненосце и лично вести эскадру.
Накануне трагического дня 12 апреля с наступлением темноты специальный отряд японских кораблей и минный крейсер «Кориомару» подошли к Ляодунскому полуострову. Они бродили в течение ночи по одному и тому же участку внешнего порт-артурского рейда с одной целью — точно поставить минную банку. И им это удалось. Русские разведчики-прожектористы засекли появление «подозрительных» судов, однако погодные условия не позволяли достоверно утверждать, что это японские миноносцы. Поэтому было принято решение артиллерийский огонь по ним не открывать. Когда об этом доложили адмиралу Макарову, он приказал утром проверить это место: «…не набросали бы какой дряни нам японцы». Взрыв произошел на внешнем рейде, когда русская эскадра выходила, чтобы дать бой адмиралу Хейхатиро Того.
В 9 часов 43 минуты у правого борта флагмана, которым был эскадренный броненосец «Петропавловск», раздался взрыв. Над броненосцем вырос столб черно-бурого дыма и пламени, полностью окутавший корабль. Затем раздался другой взрыв под мостиком. Он был более сильным. Из «Петропавловска» вылетела масса огня с желто-зеленым и бурым дымом. Позднее водолазы установят, что взрыв разломил броненосец на две части. Эта трагедия произошла на глазах всей эскадры и артиллеристов береговых батарей в течение всего двух минут.
Деморализующий эффект был огромен. Кроме командующего флотом погибли начальник штаба флота контр-адмирал М. П. Молас, знаменитый художник В. В. Верещагин, 27 офицеров и 630 матросов. Спасти удалось лишь контуженого командира «Петропавловска» капитана 1-го ранга Яковлева, будущего претендента на российский престол в эмиграции великого князя Кирилла Владимировича, 5 младших офицеров и 73 матроса. По заключению морского технического комитета, броненосец коснулся мины или минной банки, а затем, после ее взрыва, в результате детонации взорвался боезапас корабля. Некоторое время спустя водолазы обнаружили возле места гибели «Петропавловска» «минный букет» — целую связку японских мин.
В России и за границей ясно понимали, что С. О. Макаров был единственным флотоводцем, способным изменить ход Русско-японской войны на море в пользу России. В официальных военных кругах единогласно признавалось, что главной потерей для России была гибель адмирала Макарова, а не сильнейшего в составе Тихоокеанского флота эскадренного броненосца «Петропавловск».
Редактор газеты «Новое время» Алексей Суворин 13 апреля писал: «…Он сделал чрезвычайно много уже тем, что дал два месяца для передвижения русской армии. Он заслужил и перед родиной и перед нашей армией, и его имя не только на флоте, но и в армии будет почитаться, как имя одного из талантливейших и благороднейших русских людей… перед домом морского министерства когда-нибудь поставят обелиск с надписью: "Помни Макарова!"». Эти слова оказались пророческими. Сегодня на Якорной площади г. Кронштадта стоит памятник С. О. Макарову с надписью «Помни войну!».
Даже в Японии было выражено официальное сожаление по поводу гибели «лучшего в мире адмирала». В японскую поэзию великий флотоводец России вошел как «враг доблестный».
С. О. Макаров командовал Тихоокеанским флотом всего 36 дней. Он произвел кадровые перестановки в командовании флотом, поставив во главе боевых кораблей решительных, квалифицированных морских офицеров. За это время эскадра под его руководством шесть раз выходила в море на поиск врага. За все остальное время Русско-японской войны таких выходов будет всего три. Новое морское командование во главе с адмиралом Е. И. Алексеевым, по донесениям японской разведки, за три недели практически свело на нет все то, что успел сделать вице-адмирал С. О. Макаров. После этого инициатива в Желтом море окончательно перешла к японскому Соединенному флоту.
После гибели Макарова в Порт-Артур прибыл адмирал Е. И. Алексеев для личного руководства флотом. Однако, оценив обстановку, он заявил о бесперспективности борьбы с японцами на море, ибо «она приведет к окончательной гибели эскадры». Поэтому 22 апреля он уехал в Мукден, оставив за себя своего начальника штаба контр-адмирала В. К. Витгефта. Как начальник штаба тот безусловно был на месте, являясь талантливым администратором и безукоризненно выполняя приказ наместника «флоту не рисковать».
Однако В. К. Витгефт не был флотоводцем и отменил все выходы в море крупных судов, кроме легких крейсеров, канонерских лодок и миноносцев для поддержки отступающей армии. Даже 2 мая, когда были потоплены два первоклассных японских броненосца «Хатсусе» и «Ясима», Витгефт продолжал бездействовать и упустил возможность закрепить успех. Это бездействие дорого обошлось российскому флоту. 25 июля японцы оборудовали осадные батареи и начали обстрел порт-артурского рейда. Выполняя приказ наместника «прорываться во Владивосток», во время второй попытки 28 июля Витгефт был разорван на куски прямым попаданием крупнокалиберного снаряда в командную рубку броненосца «Цесаревич». Его тело не было найдено. После этого руководство российским флотом было дезорганизовано и расстроено. Только отдельным кораблям удалось прорваться во Владивосток, а остатки эскадры вернулись в Порт-Артур. Таким образом, российский флот не выполнил главную задачу — воспрепятствовать высадке японского десанта на материке. Японская разведка сумела установить планы русского морского командования и его местонахождение в составе кораблей Тихоокеанской эскадры. Поэтому огонь японских кораблей был сосредоточен на «Цесаревиче», где находился В. К. Витгефт. Российская же контрразведка оказалась явно не на высоте положения и не смогла квалифицированно обеспечить охрану Командующего флотом.
С началом военных действий в Маньчжурии выяснилось, что большое число китайцев и переодетых китайцами японцев занимаются шпионажем, следя с сопок за передвижением русских войск, расположением батарей, сигнализируя с помощью флагов, зеркал и т. д. Во время военных действий к разведывательной деятельности стали активно подключаться нижние чины и офицеры японской армии. Чаще всего они переодевались в китайские костюмы и с привязанными косами пробирались в места дислокации русских войск под видом местных жителей. В частности, так поступил поручик 13-го кавалерийского полка Комаяси. 12 марта 1905 г. он был послан из Кайюаня на разведку к Гирину. После первой попытки он доложил командиру полка, что дальше деревни Шеншену пробраться нет возможности. Командир полка ответил по-японски кратко: «Данная вам задача должна быть выполнена». Тогда Комаяси и унтер-офицер Кого переоделись китайцами и в сопровождении нанятого проводника прошли через русскую сторожевую цепь и добрались до деревни Тайсухе, в 20 верстах южнее Гирина. Там один из русских солдат в шутку дернул Кого за косу, которая осталась у него в руках. Так случайно были разоблачены японские шпионы, действовавшие в ближнем тылу русской армии. По приговору военно-полевого суда поручик Комаяси, унтер-офицер Кого и проводник китаец были расстреляны в Гунчжулине.
К началу Русско-японской войны в русской армии не было специальной службы, которая занималась контрразведкой и, прежде всего, борьбой со шпионажем. Борьба с ним должна была осуществляться за счет организации жандармско-полицейского надзора. Это было поручено штаб-офицеру Отдельного корпуса жандармов подполковнику Шершову. В его распоряжении имелась жандармская команда, состоявшая из 25 унтер-офицеров. Однако малочисленность личного состава и отсутствие опытных сыскных агентов делали борьбу с японским шпионажем во фронтовых условиях малоэффективной. Особенно отрицательно сказывалось незнание японского и китайского, корейского и монгольского языков, а также отсутствие специальных навыков сыскной работы.
С самого начала войны Командующий Маньчжурской армией генерал Линевич возбудил ходатайство перед адмиралом Алексеевым о привлечении в армию в качестве переводчиков студентов и слушателей-офицеров Восточного института. Переводчиков с восточных языков, в особенности с японского, не хватало даже в малочисленной Маньчжурской армии. В конце мая 1904 г. на театр военных действий были командированы Главным штабом пятеро корейцев — учеников Казанской учительской семинарии. Из них к 1905 г. в армии остался только один. В качестве официального переводчика при разведотделении штаба Маньчжурской армии состоял служащий Пекинского отделения Русско-китайского банка Р. И. Барбье, который занимался переводом статей из английских и французских газет.
В самый разгар военных действий, летом и осенью 1905 г., на всю армию имелось всего 11 переводчиков с японского языка. Из них только двое могли разбирать японскую рукопись и разбирать письма, дневники и другие документы. Несколько проще обстояло дело с переводчиками с китайского языка, поскольку офицеры-выпускники Восточного института хорошо знали этот язык. В строевых частях переводчиками выступали простые китайцы, которые, как правило, были очень малонадежным элементом и нередко передавали японцам сведения о русских войсках. Лучше всего дело обстояло с переводчиками с корейского языка. Этому способствовало два обстоятельства. Первое, в Корее действовало небольшое число русских войск. Второе, в Уссурийском крае проживало много корейцев, которые являлись русскими подданными и охотно поступали в войска переводчиками. Переводчиков с монгольского языка было всего двое: студент Санкт-Петербургского университета В. Шангин и выпускник Восточного института Хиония. Они могли разбирать монгольскую письменность. Этот недостаток особенно не ощущался в войсках, поскольку иметь дело с монголами приходилось мало. Серьезным недостатком оказалось также плохое качество словарей.
По мере развития военных действий Разведывательное отделение Маньчжурской армии оказалось явно перегруженным контрразведывательной работой. Сюда стали доставляться лица различных национальностей, преимущественно китайцы и корейцы, подозреваемые в шпионаже, воровстве, сигнализации, порче телеграфов, мостов и т. п. Как правило, эти лица доставлялись без сопроводительных записок, где, когда и кем они арестованы, и приходилось непроизводительно тратить ежедневно массу времени на опрос этих лиц в целях установления их личности и выяснения виновности. Это было явно ненормальное положение, и сотрудники Разведывательного отделения отвлекались от прямых обязанностей и занимались несвойственной им деятельностью военно-полицейского характера. Командование войсками Маньчжурской армии пыталось исправить положение дел, и приказом по армии от 6 сентября 1904 г. всех задержанных лиц предлагалось доставлять в органы военно-полицейского надзора, а «в разведывательное же отделение препровождать вместе с протоколами опросов лишь тех лиц, кои могут дать сведения о противнике».
После Мукденского сражения к розыску неприятельских агентов был привлечен рядовой 4-го Заамурского железнодорожного батальона Исаак (Иван) Федорович Персиц. До войны он служил в сыскной полиции и знал несколько иностранных языков и поэтому представлялся фигурой вполне подготовленной для выполнения контрразведывательных задач. Одной из его основных функций стала слежка за лицами, подозреваемыми в шпионаже. В частности, именно И. Ф. Персиц осуществлял наблюдение за деятельностью капитана австрийской армии Станислава Шептицкого, прикомандированного к кавалерийскому корпусу генерала Ренненкампфа. По свидетельству начальника австрийской разведки генерала Макса Ронге, «граф Шептицкий… хорошо ознакомился с русской конницей. Попутно с этим обогатились наши сведения о разведывательной службе во время войны, причем оказалось, что японская разведка далеко обогнала русскую».
Центром международного шпионажа на Дальнем Востоке был в это время город Харбин. Здесь находились консульства Англии, Франции, США, а также размещалось правление КВЖД. Это была своеобразная столица Северной Маньчжурии. И. Ф. Персиц был командирован именно в этот город, и на организацию работы ему ежемесячно выделялась 1 тыс. руб. Однако, как указывал подполковник Шершов, «Персиц оказался нравственно несостоятельным и не сумел подыскать хороших сыскных агентов». «Нравственная несостоятельность» Исаака Персица в полной мере проявилась в 1906 г., когда он предложил Разведывательному бюро Австрийского Генштаба приобрести документы одного офицера русского Главного штаба. В 1909-1910 гг. он появился в Галиции, однако был опознан органами австрийской контрразведки как русский шпион и выслан в Италию.
Во время Русско-японской войны он сыграл решающую роль в разоблачении двойного агента Хосе Мария Гидаса. Португальский подданный, сын владельца газеты «Шанхай дейли пресс», по профессии коммивояжер и торговый агент фирмы «Мостарг Эннинг», Хосе Мария Гидас уже в самом начале Русско-японской войны предложил свои услуги японской разведке. В начале февраля 1904 г. он был задержан опытным российским разведчиком капитаном А. Н. Едрихиным в Порт-Артуре, когда собирал информацию под видом корреспондента американской газеты. После высылки из Порт-Артура он распространял слухи о том, что русские контрразведчики морили его голодом.
Далее Гидас обосновался в Шанхае, где занимался подделкой телеграмм агентства «Рейтер» о гибели русских судов. Через некоторое время он предложил свои услуги русской военной разведке. Его непосредственными руководителями являлись консул в Тянь-цзине коллежский советник Н. Лаптев и военный атташе полковник Ф. Е. Огородников.
Однако опытный разведчик Огородников очень скоро заподозрил Гидаса в двойной игре и легко разоблачил его. Справедливости ради заметим, что благодаря его информации русские крейсеры перехватили и потопили в открытом море несколько японских транспортов с солдатами и оружием, направлявшихся из Японии в Маньчжурию, а полковник Огородников получил возможность ознакомиться с корреспонденцией японского консула в Тяньцзине. Как японский агент Гиддас путешествовал по тылам японской армии и общался с японскими офицерами. Его донесения отличались полнотой и высокой степенью достоверности. Поэтому в списках агентуры полковника Огородникова он значился под первым номером. Тем не менее 25 апреля 1904 г. у Огородникова возникли сомнения в достоверности информации о высадке 2-й и 3-й японских армий в районе Бицзыво. Об этом он информировал генерал-квартирмейстера штаба наместника В. Е. Флуга. 28 апреля 1904 г. генерал-квартимейстер штаба Маньчжурской армии генерал-майор В. Н. Харкевич отдал приказ выследить и арестовать Гидаса. Однако 30 апреля В. Е. Флуг приказал не арестовывать Гидаса, а только установить за ним наблюдение. 18 мая ночью Гидас неожиданно явился к Огородникову и сообщил ему, что по поручению Командующего 2-й японской армией передал японскому посланнику в Пекине условную фразу: «Теперь пора действовать». Ее смысл стал известен только 22 мая. Фраза означала, что пора начать покушения на жизнь генерал-адъютанта Куропаткина и членов штаба.
Однако жажда наживы заставила Гидаса не порывать своих связей с японской разведкой. Он постоянно требовал от русских и японцев денег и запутался в своих многочисленных махинациях. Неожиданно для резидентов российской разведки японцы арестовали и казнили одного из лучших русских агентов Детко Коллинза. Лаптев и Огородников серьезно подозревали, что к его провалу имел прямое отношение Гидас. Прямых доказательств у них не было, тем не менее было принято решение об аресте Гидаса. 12 декабря 1904 г. русский консул в Тяньцзине Н. Лаптев направил русскому командованию письмо, в котором обвинял Гидаса в двойной игре, шантаже, мошенничестве и присвоении крупной суммы денег, предназначенных для агентурной работы. Одновременно с Гидасом Лаптев предлагал арестовать связанных с ним китайцев, а также американских граждан, связанных с японской разведкой. Официально Ф. Е. Огородников поручил Гидасу съездить в Мукден с конфиденциальным поручением в штаб-квартиру действующей российской армии. Операция была блестяще подготовлена. Всю дорогу португальца сопровождал господин в штатском, отрекомендовавшийся как «доктор философии Иван Федорович Персиц».
По прибытии в Мукден Гидас был арестован, и началось длительное следствие. Однако убедительных доказательств предательства или двурушничества собрать не удалось. Гидаса отправили в харбинскую тюрьму, а затем этапным порядком выслали в Варшаву. Далее эта история приняла характер детектива. Неожиданно Хосе Гидас заявил, что на самом деле является английским подданным Иосифом Годдесом. Посольство Великобритании обратилось с запросом в Российский МИД. 5 ноября 1905 г. Гидас был освобожден. Однако неуемный авантюрист сразу же вступил в длительную переписку по поводу денежной компенсации за причиненные ему насилия и притеснения в местах заключения. Он обращался с прошением на высочайшее имя, однако все было безрезультатно. Дипломатическая переписка тянулась не один год. По сохранившимся документам так и не понятно, получил ли вожделенную компенсацию этот британско-португальский подданный. Многое в этой истории остается неясным. Как португальский подданный стал неожиданно британцем? Почему британское дипломатическое ведомство так рьяно взялось отстаивать интересы своего нового гражданина? Постепенно он вернулся к своей профессии коммивояжера, а его дальнейшая судьба неизвестна.
Достаточно успешно велась борьба с японскими агентами из китайцев. Как отмечалось в отчете разведывательного отделения, «лучшим приемом было признано ведение ее посредством китайцев же». Это дело было поручено китайскому купцу, проживающему в Хабаровске, Тифонтаю. В отряде, который сформировал он для борьбы с японскими диверсантами, оказались опытные китайские полицейские, которые «действительно раскрыли несколько шпионских гнезд». Кроме этого, розыском неприятельских лазутчиков занимались также сотрудники начальника транспортов Маньчжурских армий Генерального штаба генерал-майора Ухач-Огоровича.
Для координации ведения всех дел о шпионаже было принято решение о прикомандировании в Управление генерал-квартирмейстера при Главнокомандующем специального военного следователя, проходившего службу в 4-м армейском корпусе, полковника Огиевского, «который был уже знаком с организацией шпионажа в Японии». Полковником Огиевским было рассмотрено 18 дел о неприятельских шпионах, при этом вина 16 человек была доказана. В ходе следствия выяснилось, что японская разведка в инструкции своим агентам из числа китайцев рекомендовала обращать внимание на цвет и шифровку на погонах военнослужащих русской армии. Это позволяло установить принадлежность к войсковым частям, дислоцирующимся в этом районе. Огиевский предложил поднять вопрос о снятии погон, как делалось это в японской армии, однако такая мера была признана излишне радикальной, поскольку могла бы отрицательно сказаться на состоянии дисциплины.
В начале войны были приняты меры по предупреждению шпионской деятельности. В частности, последовало распоряжение о выселении японцев с территории возможного театра военных действий, Контрразведчики установили, что японцы активно пользовались услугами лиц, работавших под видом корреспондентов, содержателей кафе-шантанов и меблированных комнат. Однако соответствующий полицейско-жандармский надзор за ними был установлен не сразу. Система японской разведывательной службы в войсках строилась следующим образом. В тыловые учреждения русской армии засылались небольшие группы из 3-4 человек, которые самостоятельно нанимали агентов-связных, занимавшихся доставкой донесений в японское разведывательной бюро. Такая группа либо выполняла какую-то определенную задачу, либо отслеживала передвижение войск. В качестве основной базы такой группы использовалась мелочная лавка или хлебопекарня. Способы доставки сведений варьировались от самых примитивных, когда они зашивались в одежду, прятались в подошвы обуви, заплетались в китайские косички, до более изощренных, когда кусочки навощенной бумаги зашивались в хомуты лошадей или вкладывались в специально выдолбленные пустоты повозок.