ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мое частичное выздоровление не разрешало вопроса о моем существовании. Малярия ослабила мою силу воли и вызвала болезненное состояние. Если болезненное настроение у молодого человека до некоторой степени можно признать нормальным, то недостаток силы воли представляет более серьезную опасность и нелегко под дается излечению. Я не питал никаких честолюбивых замыслов. В своих смутных планах я хотел быть писате лем* ^ доме отца мне была отведена отдельная комната, и в ней я провел зиму, предаваясь сочинению очерков на сюжеты из жизни на Востоке и рассказов, полных мрач ных картин с трагическим концом. Я завязал переписку с разными литературными посредниками. Спустя месяцев шесть мне удалось поместить в печати один рассказ и две статьи. Мой гонорар не покрывал моих почтовых издержек.

**_вот в одно майское утро меня позвал отец. Это не был бeзaпeллJщиoнный приказ. Слова его не выражали упрека. Он говорил со мной, как, надеюсь, и я буду 34 говорить со своим сыном, когда придет его черед, скорее, внушая, чем приказывая и старательно щадя мои чувст ва, заботясь только о моем благополучии, хотя бы это было связано с большим самопожертвованием и расхо дами с его стороны. Он указывал, на что уже многие указывали раньше, что литература только добрый кос тыль и не может заменить пары ног, что я, повиди мому, не преуспевал в ней, а упроченное положение — ключ к счастливой жизни. В 23 года было поздно высту пать соискателем на экзаменах на большинство казенных мест. Но существовала еще консульская служба. Эта область благодаря моему знанию языков сулила мне все выгоды и могла бы удовлетворить мои литературные замыслы. Разве Брет Гарт и Оливер Вендель Холмс не состояли на американской консульской службе?

Медленной и размеренной манерой отец описывал мне привлекательные стороны жизни, о которой он сам не имел никакого представления. Затем подобно доброй фее он извлек ящичек с сюрпризом, письмо от Джона Морлея, в котором тот сообщал, что похлопочет о зачи слении меня в число кандидатов на ближайшую экзаме национную сессию. В прошлом мой дед, стойкий консер ватор и один из ранних борцов за утверждение Британ ской империи, выступал против Морлея на выборах в Арбросе, и таков уж спортивный дух английской полити ческой жизни, что двадцать лет спустя великий человек дал себе труд позаботиться о внуке потерпевшего пора жение на выборах противника.

Это новое проявление отцовской доброты сломило мое сопротивление. Без сомнения, его манера обращения с непокорным и потворствующим своим прихотям от прыском была слишком мягкой. Если с точки зрения материальных выгод моя жизнь сложилась неудачно, то мой отец мог себя утешать тем, что в стаде из шести овец я оказался единственной паршивой и что для всех нас он остался не только мудрым советником, но другом и товарищем, от которого не было надобности скрывать даже самых постыдных тайн.

Прочитав письмо Морлея, я оглянулся в зеркало своей протекшей жизни и то, что увидел, не дало мне удовлетворения. Для своих родителей я представлял убы точное помещение капитала. До сих пор я не приносил дохода. Теперь пора было начать. К безграничному удов летворению отца, я милостиво согласился дать членам гражданской правительственной комиссии труд Проверить мои экзаменационные работы.

Но до моего вступления за ограду Берлингтонхауз» предстояло выполнить некоторые формальности. Почти сразу пришлось мне предстать на осмотр комиссии инк визиторов Министерства иностранных дел. Надев свой самый темный костюм, я отправился в Лондон, добрался до Даунингстрит, и был отведен в длинную комнату в первом этаже здания Министерства иностранных дел, где от 40 до 50 кандидатов дожидались своей очереди, каж дый посвоему выражая своё волнение. Процедура была простая, но утомительная. В конце комнаты находилась широкая дверь, у которой стоял курьер Министерства иностранных дел. С интервалами в десять минут дверь открывалась, и безупречно одетый молодой человек с листком бумаги в руке шептал чтото курьеру, и тот. прочищая голос, громоподобно возвещал собравшимся овечкам имя очередной жертвы.

По мере того как подходила моя очередь, комната почти опустела и мои нервы заговорили. Я мучился, предполагая что произошла какаянибудь ошибка и меня забыли. Я старался подыскать какоенибудь глупое объ яснение. Только страх, что моя обувь может заскрипеть, помешал мне подойти к курьеру на цыпочках, чтобы изложить свои сомнения. И вот, когда я уже потерял всякую надежду, одетый в сюртук курьер возвысил свой олос и под потолком отдалось: «Мистер Брюс Лок ^тарт». С краской на лице и влажными руками я пересту пил порог своей судьбы и вошел во внутренность храма. Из головы все вылетело. Мои тщательно зазубренные ответы были забыты.

К счастью, инквизиционное испытание оказалось менее ^ашяым, чем ожидалось. В узкой продольной комнате за длинным столом восседали шесть старших чиновников. На время я задержался перед ними, как премированный бычок на выставке скота под испытующими взорами шести пар глаз в очках и моноклях. Затем меня попросили занять место на другом конце стола. Снова наступила пауза, во время которой инквизиторы рылись в бумагах. Они извлекли мою биографию, которую всякий кандидат как опросный лист страховой компании должен предста вить до явки на экзамен. Затем с учтивостью Стэнли, обращающегося к Ливингстону, председатель улыбнулся мне приветливо и сказал: «Мистер Локкарт, полагаю», и,

прежде чем я опомнился, меня стали расспрашивать о моих опытах с каучуковыми плантациями. Я представляю себе, что большинство инквизиторов были лично заинте ресованы в операциях с каучуком. Во всяком случае, я подвергся быстрому перекрестному допросу относительно ценности различных акций. Так как мои познания в этой области были больше, чем у моих экзаменаторов, я бойко и авторитетно стал объяснять, какие опасности и возмо жности сулит малайский эльдорадо. Надеюсь, что они вняли моему совету. Он был внушен с осторожностью, опирающейся на опыт моих слишком оптимистически настроенных родственников.

И вот, когда я уже совсем пришел в себя, неожидан ный удар поверг меня на землю. До сих пор я разыгрывал роль учителя перед кучкой внимательных, восхищенных школьников. Теперь роли вдруг переменились. Среди приятного и к общему удовлетворению протекавшего разговора, словно по тихой долине, подул ледяной ветер, исходивший от маленького коренастого человека с мор щинистым лбом и серожелезного цвета усами:

— Вы не можете сказать, мистер Локкарт, почему вы покинули этот земной рай?

Мои колени задрожали. Неужели всеведущее Мини стерство иностранных дел раскрыло тайну приключения " с Амаи? В моих свидетельствах этому инциденту было дано благовидное толкование. В биографии своей я об этом умолчал. Говоривший был лорд Тир рель, тогда еще просто мистер Тиррель, и я инстинктом, редко меня обманывавшим, почуял в нем возможного врага. С уси лием я собрался с мыслями.

У меня была малярия в сильнейшей форме, — ответил я и затем слабо добавил: — Но я опять играю в регби. Это добавление оказалось удачным. Спортсмен с моноклем и худощавой фигурой атлета пришел мне на выручку.

Вы не родственник кембриджского регбиста и кри кетиста? — спросил он.

Мой брат, дважды интернациональный игрок по кри кету и регби, находился тогда на вершине своей славы атлета.

— Он мой младший брат, — ответил я просто. Этими словами я открыл себе путь и получил официальное благословение.

Все это было хорошо. Оставалось однако более серьезное препятствие письменный экзамен. Чем более взве. тГваТя свои шансы, тем менее оставался доволен В "Сгоду было только четыре вакансии. Число зареГа с^ировакных кандидатов перешло за шестьдесят. Почти вТоет готовились к экзаменам в течение ряда Ле? ^которые были в числе первых двадцати, выдержавших Гггоошлом году. До полдюжины получили первокласс ныТсввдетельства в Оксфорде и Кембридже Я же Не занимался никакой учебой целых три года. Оставалось только десять недель для подготовки к экзаменам, кото рые были трудны не только благодаря конкут*тщи, Но включали в число обязательных предметов право и эко номику По праву я не читал ни строчки. Политическая экономия для меня была тайной и сокровенной наукой. Поистине перспективы вряд ли стоили затраты усилий.

Мой отец, однако, был рьяный оптимист. Я перебрался в Лондон и поступил на лучшие по тому времени курсы по натаскиванию к экзаменам. Знакомство с ними повер гло меня в еще большее уныние. Целую неделю я посе щал лекции с твердым терпением и аккуратностью. Дру. гие кандидаты заканчивали подготовку, когда я только приступал, а лекции по политической экономии и праву, ^ без сомнения, превосходно излагаемые, но рассчитанные % явно на подготовленных слушателей, были для меня

Д просто тратой времени. Д Отчаяние заставило меня действовать, и я принял ^ быстрое решение. Я написал своему отцу и объяснил, что должен оставить курсы, предлагая испробовать другие средства и нанять частных репетиторов по праву и поли тической экономии. Отец согласился на дополнительные расходы. Так как за меня плата была внесена вперед, заправилы курсов не возражали.

Мой репетитор по праву был прирожденным учите лем. Репетитор по политической экономии был немецкий гений, который преждевременно состарился от нюхатель ного табака и виски. Мы потрошили вместе Маршаля и Никольсона, и, так как мы проходили курс на немецком языке, я одним выстрелом убивал сразу двух зайцев.

Мой план кампании предусматривал три часа ежеднев ных занятий с моими репетиторами, остальная работа шла по моему усмотрению. Однако тут бывали отвлека ющие моменты. В Лондон приехал развлечься мой дядя, наживший десятилетним упорным трудом состояние. Он влюбился в восхитительную уроженку Южной Америки, выезжавшую в свет с пожилым спутником. Он подыскивал подходящего человека, чтобы отвлекать внимание этой спутницы, и самым подходящим оказался я. Он заставил меня бросить мою скромную квартиру на Бэй суотер и перетащил к себе в отель. Каждый вечер мы обедали вчетвером, шли в театр, а затем ужинали в ресторане. Это вряд ли было хорошей подготовкой для плохо подготовленного кандидата, но мой дядя со своим крайним эгоизмом, характерным для большинства удачных дельцов, не подозревал о том, какой вред причиняет он мне. Наоборот, он каждое утро гонял меня к моим репетиторам и повторял, что, если я провалюсь, он ли шит наследства. Я смеялся и продолжал пить его шам панское. Впоследствии он дважды женился, и шансы мои на наследство потерпели крушение отчасти изза моего легкомыслия, но главным образом благодаря появлению на свет четырех цветущих кузенов, которые по своим годам могли бы быть моими детьми. В промежуточные годы он тысячекратно вознаградил меня за мое усердие, и если бы не мое беспечное мотовство, общая сумма его щедрот давала бы мне пятьсот фунтов стерлингов дохода в год.

Пока я в таком духе подготавливался, наступила пер вая роковая неделя августа, когда экзаменующие чи новники, отличающиеся странным образом недостатком сообразительности, раскрывают двери Берлингтонхауза перед молодыми людьми, надеждой нации. Я даю под робное объяснение всей процедуры для пользы тех педа гогов, которые признают никчемность всяких экзаменов. На примере со мной они найдут подтверждение своим теориям.

Когда в понедельник утром я занял свое место в хвосте вспотевших кандидатов, мои шансы на успех были настолько слабы, что я лично не беспокоился. Невы годная сторона моей неподготовленности бросалась в глаза. Но зато, с другой стороны, у меня было два преимущества. Я больше знал свет, был более светским человеком, чем мои конкуренты, и не располагая, как я думал, никакими шансами, я не нервничал. Может быть, у меня был еще шанс — огромная доля удачи. Лето в том году было страшно жаркое, какого в Англии не было давно, а я любил жару. В том же году в первый раз были включены в число экзаменационных предметов немецкое и французское сочинения, нововведение, ускользнувшее

от бдительности репетиторов заставившее кандидатов полагаться только на свои слабые ресурсы. В числе тем тля французского сочинения — часть киплинговского оассказа «Восток есть Восток, а Запад остается Западом». Я ухватился за нее, собрав весь свой малайский, опыт, и излагая целые страницы из Лоти, которого знал наи зусть Я рад был такому экзамену, чувствуя себя совсем легко перед новой авантюрой. Затруднение у меня вызвал лист с воггоосами по политической экономии. Их было десять, из коих достаточно было ответить на шесть. К несчастию, мои познания ограничивались только четырь мя Я исписал целые страницы по поводу одного из вопросов, который я знал менее других, нацарапал ко роткие, необязывающие ответы на три остальных и затем добавил вежливое замечание о том, что два часа слиш ком короткое время для выполнения задания подобного содержания.

В четверг вечером, закончив свои письменные испыта ния, я простился со своими репетиторами, которые зани мались со мной все ночи во время экзаменов. Расстава ясь, мой менторнемец протянул мне запечатанный конверт.

— Вскройте его в день объявления результатов испы R таний, — сказал он. — В конверт вложено мое предсказа ™ ние относительно счастливых кандидатов. Я редко ^ * ошибаюсь.

Едва он ушел, я вскрыл конверт. Он поместил меня на четвертом месте. Чтобы отпраздновать шутку, которую поистине можно было назвать <асолоссаль», я отправился пообедать в Карлтонклуб, а затем в театр.

Оставался только устный экзамен, назначенный на следующий день, и я считал себя вправе немного раз влечься. Однако устный экзамен едва меня не погубил. Экзамен по немецкому языку происходил в десять часов утра. Я не знаю, приходится ли винить мое последнее ночное времяпрепровождение, но экзаменатор сбил меня с толку. Он был чересчур вкрадчив и мил. Не успел я опомниться, как он втянул меня в разговор о Малайе. От этой исходной точки он перешел к расспросам (себе в назидание) о различных способах добывания сока каучу коносных деревьев. Даже поанглийски это слишком тех ническая и трудная тема для обыкновенного разговора. На иностранном языке она была просто невозможна, и, хотя мои познания понемецки были солидны, я чувство

вал, что по немецкому языку провалился. Я вышел из комнаты, ругая себя за свою бестолковость, и решил не попадаться больше подобным образом. Когда я вышел наружу, я впал в сомнения. Мой французский экзамен — завершение недельной пытки — должен был начаться не ранее пяти часов дня. Все мои друзья отправились в Шотландию или на континент. Как мне было заполнить долгий перерыв между одиннадцатью и пятью часами? Я поколебался, а затем смело перешел улицу. Напротив Берлингтонхауза находился «Бристольбар», излюблен ное местопребывание иностранок, съехавшихся в Лондон в довоенное время. Подкрепившись для храбрости хере сом и горькой, я свел знакомство с двумя зрелыми, но весьма бойкими землячками мадам Помпадур. Я их уго стил завтраком, вином и был компенсирован француз ской беседой. На час я пошел пройтись по Гринпарку и вернулся в три тридцать, чтобы еще выпить и поговорить пофранцузски. В четыре с четвертью я уже весьма бегло говорил, и произношение мое стало почти безупречным. Без пяти минут пять я пересек улицу и пошел на француз ский экзамен.

Снова, как арестант под стражей, я ожидал в длинном коридоре, пока откроется экзаменационная камера. На сей раз, однако, всякие признаки нервности исчезли, и я вступил в комнату с храбростью испытанного ветерана. Профессор в пенсне с кротким выражением лица, с отви слыми усами, взглянул на меня и сложил концы пальцев вместе.

— Можете вы мне сказать, как называется француз ский дредноут, спущенный недавно в Бресте? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой и улыбнулся.

— Нет, сэр, — сказал я отчетливо, я не знаю и не беспокоюсь о том. В моем распоряжении только полчаса времени, чтобы доказать вам, что знаю французский язык не хуже вас. Поговорим о другом.

Тут я сделал удачный ход. Он говорил с легким английским акцентом, и, прежде чем он успел прервать меня, я разбил его защиту.

— Вы профессор С, — сказал я. — На прошлой неделе я видел вашу книгу «О фонетике».

Своей выходкой я нарушил тайну анонимности, под которой якобы выступают все экзаменаторы гражданско го ведомства. Профессор быстро остановил меня, не

подтверждая и не отрицая моих слов. Дело было сделано Разговор перешел на фонетику, в которой я был знаток, а Столько новичок, и с этого момента я был спасен Поошел давно установленный срок, а профессор все енде продолжал разговор. Я задел его конек и, когда наконец Ха^тался с ним, я знал, что, хотя понемецки у меня вьппло плохо, зато французское устное испытание я сдал блестяще.