«Как мало прожито - как много пережито»

«Как мало прожито - как много пережито»

В 1885 году в Петербурге вышел очередной поэтический сборник - «Стихотворения» Семена Яковлевича Надсона. Это была первая книга 23-лстнего поэта, и он опасался, что его литературный дебют пройдёт незамеченным: «Боюсь, чтобы моя книга не легла могильной плитой на всю мою литературную деятельность»⁴. Страх оказался напрасным. Книга имела оглушительный успех, которым в эти годы не мог похвастаться ни один поэт. Первое издание разлетелось мгновенно. В следующем 1886 году вышло ещё два издания по 1000 экземпляров каждое. Это был не просто успех, а фее­рический успех. 8 октября 1888 года Афанасий Афанасиевич Фет с нескрываемой завистью написал великому князю Константину Константиновичу, в литературных кругах из­вестному под псевдонимом К.Р.: «Прошлого зимой я держал в руках восьмое издание стихотворений Надсона, между тем как моё собрание (издание Солдатенкова 1863 года) за двадцать пять лет разошлось не более как в тысяче двух­стах экземплярах»⁵. Действительно, в «глухие» 80-е годы читающая публика крайне неохотно покупала поэтические сборники Тютчева, Фета, не говоря уже о фигурах менее значительных: их книги десятилетиями пылились на полках книжных лавок. А книга Надсона до 1917 года переиздава­лась в общей сложности 29 раз суммарным тиражом более 200 тысяч экземпляров. Эти цифры говорят сами за себя. Ни один русский поэт, не исключая Пушкина, Лермонтова и Блока, не выпускался такими тиражами. Русское обще­ство, как губка, впитывало в себя поэзию Надсона. Его книги покупали, читали, перечитывали. Его стихи переписывали от руки в альбомы, заучивали наизусть, декламировали на поэтических вечерах. Несколько поколений учащейся мо­лодёжи смотрели в эту книгу, как в зеркало, пытаясь понять самих себя и своё время.

Реконструировав образ лирического героя поэзии Надсона, мы получим ключ к пониманию картины мира и системы ценностей русской интеллигенции, вступавшей в жизнь в 80-е и 90-е годы XIX века и в начале XX века. Перелистаем же "Стихотворения" Надсона и постараемся прочесть их глазами человека, родившегося в пореформен­ной России, когда стремительно менялся весь жизненный уклад: железные дороги соединяли отдаленные города, преобразуя пространство и время, прочно вошёл в жизнь общества телеграф, появились телефон и электрическое освещение. Идущий к своему завершению "железный" XIX век всё больше и больше воспринимался как век торжества денег и материального успеха, безудержному на­тиску которого не могли противостоять поблекшие идеалы «шестидесятников». Само слово «идеал» воспринималось как пережиток недавнего прошлого. Была подорвана вера в справедливость и светлое будущее, уныние пришло на смену безудержной вере в прогресс. И поэзия Надсона оказалась удивительно созвучна этому безотрадному на­строению.

Что ж тебя волнует?

Грустное ль былое,

Иль надежд разбитых

безотрадный рой?

Заползли ль змеею

злобные сомненья,

Отравили веру

в счастье и людей,

Страсти ли мятежной

грезы и волнения

Вспыхнули неждашю

 в глубине твоей?⁶

Лира Надсона хотя и не давала ответы на эти вопросы, зато с афористической чёткостью их формулировала. Гим­назисты, студенты и курсистки упивались этими стихами. У каждого поколения в юности бывают свои первые радости и свои первые горести. Но в 60-х годах у молодых людей господствовали позитивные общественные настроения и исторический оптимизм. И хотя их нетерпеливое желание перенести воображаемое будущее в унылое настоящее дик­товалось «энергией заблуждения», вера в светлое будущее неуклонно торжествовала над казавшимися мелкими лич­ными разочарованиями. В 80-х же годах личные обма1гу-тые надежды и разочарования выходили из границ узкого мирка частной жизни и приобретали какое-то космическое звучание.

Чего ж мне ждать, к чему мне жить,

К чему бороться и трудиться:

Мне больше некого любить,

Мне больше некому молиться!..⁷

В 60-х годах «новые люди» осознавали себя грозной силой, с которой вынуждена была считаться власть. «Ше­стидесятники» нередко переоценивали и свои силы, и свои способности. А первые читатели Надсона отлично осозна­вали и слабость своих сил, и ограниченность своих способ­ностей в переустройстве мира.

О, если 6 огненное слово

Я в дар от музы получил,

Как беспощадно б, как сурово

Порок и злобу я клеймил!⁸

Подобная постановка вопроса была немыслима для «шестидесятника»: он готов был клеймить порок и злобу, не задумываясь над тем, есть ли у него для этого дар. Зато в 80-х годах эти строчки способны были пролить бальзам на душевную рапу лишнего человека, осознавшего свою общественную невостребованность и личную заурядность. «Шестидесятник», зовущий Русь к топору, не боялся толпы и готов был повести её за собой. А почитатель Надсона в этой толпе терялся и этой толпы страшился, и сознание своего бессилия подавляло у него все остальные чувства.

Зачем ты призван в мир? К чему твои страданья,

Любовь и ненависть, сомненья и мечты

В безгрешно-правильной машине мирозданья

И в подавляющей огромности толпы?..⁹

И задыхаюсь я с тоской, В крови, разбитый, оглушенный, -

Червяк, раздавленный судьбой, Среди толпы многомилльонной!..¹⁰

Почитатель Надсона негодовал не только на господ­ствующее в мире зло, но и на своего ближнего, с которым он расходился во взглядах на то, что именно следует почитать этим злом и как с ним бороться. Если в пореформенной России бесспорным злом могло считаться недавно отме­нённое крепостное право и его пережитки, взяточничество, произвол, отсутствие гласности — всё это, безусловно, осуждалось интеллигентными людьми, то в период бурного развития буржуазных отношений в 80-х и 90-х годах, когда в Российской империи происходил промышленный пере­ворот, мир значительно усложнился и не мог однозначно восприниматься в чёрно-белых тонах. В России идейные расхождения всегда вели к разрыву человеческих отноше­ний, и муза Надсона запечатлела эту типично российскую безысходность конфликта.

Но странно: собратья по общим стремленьям

И спутники в жизни на общем пути,

 -С каким недоверьем, с каким озлобленьем

Друг в друге врага мы старались найти!.."

Это не был спор отцов и детей, консерваторов и либера­лов, охранителей и прогрессистов. Это не был спор старого и нового. Это был непримиримый конфликт людей одного крута. Безысходность конфликта объяснялась полным непониманием сути происходящего. «Шестидесятник» презирал позорное прошлое, не желал иметь с ним ничего общего и, плохо представляя реальную действительность и не желая жить и обустраиваться в настоящем, грезил о будущем. Когда же это будущее наступило, оно оказалось совсем иным, не таким, как рисовалось в мечтах. Всесокру­шающую власть денег уже трудно было не заметить ни в 60-х, ни в 70-х годах. Однако люди образованные как-то умудрялись этого не замечать и старались от этого отмах­нуться, тем более что динамично развивающийся россий­ский капитализм долгое время ухитрялся обходиться без людей с университетскими дипломами. С одной стороны, ни гимназическое, ни даже университетское образование не вооружало человека знаниями, позволяющими ориен­тироваться в быстро меняющейся экономической жизни. С другой стороны, сами выпускники университетов были слабо вовлечены в производственную сферу. Мечтая о со­циальном и политическом переустройстве общества, они ни бельмеса не смыслили в экономике, не испытывая по этому поводу никаких комплексов. Экономическая сфера жизни общества занимала очень скромное место в их картине мира. Поэтому само понимание окружающей реальности оказывалось искажённым. Должное вызывало дебаты. Сущее представлялось в неправильном виде. К началу 80-х бурное развитие капитализма в России и неуклонное торжество буржуазных отношений опережало процесс осмысления этих новых реалий российской жизни. Если раньше еще можно было существовать в мире утопических идей и абстрактных понятий, то теперь от всепроникающей реальности уже некуда было деться.

Если душно тебе, если нет у тебя

В этом мире борьбы и наживы,

Никого, кто бы мог отозваться, любя,

На сомненья твои и порывы;

Если в сердце твоем оскорблен идеал,

Идеал человека и света,

Если честно скорбишь ты и честно устал, -

Отдохни над страницей поэта¹².

Подавленное душевное состояние стало отличитель­ной чертой поколения 80-х годов. На протяжении всего XIX века русская культура знала несколько поколений «лишних людей», романтизированных великой русской литературой. Но это были литературные герои, у кото­рых, конечно, были свои реальные прототипы, это были собирательные образы, не имевшие широкого распро­странения в реальной жизни. Разумеется, существовало немало подражателей уже созданным литературным образцам. Литература не только порождалась реально­стью, но и оказывала на нее обратное воздействие. По­коление же 80-х было первым поколением, уже в юности полностью осознававшим себя потерянным, лишним, преждевременно состарившимся. И муза Надсона не только отражала эти настроения, но и многократно их усиливала.

Как мало прожито - как много пережито!

Надежды светлые, и юность, и любовь...

И всё оплакано... осмеяно... забыто,

Погребено - и не воскреснет вновь!¹³

Важнейшую причину всего многообразия житейских коллизий и психологических драм своего времени как само это потерянное поколение, так и его поэт видели в том, что идеалы не выдержали противостояния с царством Ваала и толпа покорилась идолу.

И с улыбкой, исполненной злобы глухой,

С высоты своего пьедестала

Беспредельно царил над развратной толпой

Гордый призрак слепого Ваала¹⁴.