Глава IV ТАЙНА КОРОЛЕВСКОГО ПОМИЛОВАНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IV

ТАЙНА КОРОЛЕВСКОГО ПОМИЛОВАНИЯ

Жан Бринон, первый председатель Руанского парламента и хранитель малой печати, 6 сентября 1523 года получил приказ отправиться в Тарар, дабы вместе с помощником, докладчиком в Государственном совете Гийомом Люйе, сеньором де Вем, приступить к допросу подозреваемых в сговоре с коннетаблем.

Первым 7 сентября допросили Антуана де Шабанна, епископа Пюи. Тот признал, что заметил недовольство коннетабля королем, и подтвердил, что ездил по его приказу в Савойю договариваться о брачном союзе своей внучатой племянницы мадемуазель де Миолан с сыном Жана Сен-Валье[94]. Следующим вызвали графа. Как указано в протоколе, Жану Сен-Валье было в то время 48 лет или около того[95]. Граф уверенно начал с заявления, будто никогда не слыхал ни об альянсе коннетабля с императором, ни о его планах, связанных с испанской женитьбой. Он признал, что по возвращении из Италии, будучи в Лионе, получил от Шарля Бурбона приглашение на празднества в Мулене, для которых посланец коннетабля просил доставить «артишоки» — «над чем означенный свидетель посмеялся, сказал, что Господин Коннетабль — славный малый и любит женщин, как герцог Жан; и действительно, послал оному коннетаблю дюжину артишоков и книгу из Германии со множеством картинок для развлечения дам».

Сен-Валье уточнил, что никогда не беседовал с епископом Пюи о чем-либо, кроме переговоров в Савойе насчет женитьбы его сына Гийома де Сериньяна на мадемуазель де Миолан. Жак Юро, епископ Отэнский, допрошенный следом за ним, подтвердил показания Сен-Валье[96]. Эти первые допросы разочаровали короля. В нетерпении 10 сентября он приказал Бринону помимо главных свидетелей допросить всех слуг коннетабля от конюхов до мажордома, бывших свидетелями его бегства[97].

Сен-Валье вместе с другими подозреваемыми перевели в крепость Лош под надзор его бывшего соратника, маршала Стюарта д’Обиньи.

11 сентября 1523 года король назначил комиссию в составе Жана де Сельва, первого председателя Парижского парламента, докладчика мэтра Жана Салла, председателя следственной группы Франсуа де Лоина, советника парламента Жана Папийона. Этим чиновникам надлежало продолжить расследование, а затем судить обвиняемых.

И снова Жана Сен-Валье, епископа Пюи и епископа Отэнского. Эймара де При, канцлера провинции Бурбоннэ Папийона и мессира де Кара подвергли допросу. Дабы вырвать у них признания, членам комиссии были даны полномочия прибегнуть к чрезвычайной пытке[98]. Условия заключения отца Дианы становились день ото дня все суровее, что следует из письма от 18 сентября, отправленного его слугой Рено де Ла Дюше госпоже Террнуар, супруге мажордома замка д’Ане[99].

«Коли Вам угодно знать, хорошо ли обращаются с Господином моим хозяином, клянусь, с тех пор, как его забрали из рук г-на Обиньи, с несчастным еще никогда столь скверно не поступали, и сообщаю, что не было дня, когда бы он не выплакал всю душу. И я весьма опасаюсь, что коли не воспрепятствует тому Господь, ему долго не прожить, потому как, мне кажется, господин мой чахнет все время и день ото дня, и уже так исхудал, что, увидев, Вы б его пожалели. Да еще, чтоб надежно удержать в сем городе, поместили его на самом верху башни — там, куда сажают преступников. Можете поверить, как только хозяину про то сказали, у него прямо-таки сердце разбилось».

Сен-Валье отравляли существование мелочными преследованиями. Он написал было несколько писем своей дочери Диане, но, когда лейтенант лучников пожелал прочитать их перед отправкой, предпочел порвать. Не смог Сен-Валье повидаться и с сыном, Гийомом де Сериньяном, поскольку тот заболел и вынужден был остаться в Лионе. Самого его постоянно мучила лихорадка, а кашель не давал спать. Вызванный из Тура врач объявил, что жизни Сен-Валье угрожает серьезная опасность.

Еще один слуга, некий Шабо, поселился у подножия замка Лош в гостинице «Черная голова». Он мог узнавать о пожеланиях своего господина и передавать их на волю. Так, 18 сентября он попросил секретаря Сен-Валье Пьера Гишарда как можно скорее приехать в Лош[100].

Для собственной защиты узник использовал любые средства. Он приказал напечатать, что готов вызвать на дуэль всякого, кто заявит, будто он знал о заговоре. Просил мажордома королевы Месье де Борна прислать ему борзую для компании, что было всего лишь способом лишний раз напомнить о себе[101]. В еще одной записке, адресованной сеньору Ла Ривьеру, он интересовался придворными новостями и спрашивал, что о нем говорят королева-мать и герцогиня Алансонская Маргарита, сестра Франциска I[102].

Все надежды Сен-Валье возлагал на зятя, и в письме от 19 сентября просил его обратиться к королю:

«Господину великому сенешалю.

Господин сын мой!

Думаю, Вы достаточно осведомлены о моей участи: дело в том, что король повелел схватить меня безо всяких на то причин, клянусь в том спасением души, а только оттого, что господин Коннетабль уехал, и доставил сюда в замок Лош, словно какого вероломного изменника, что является для меня источником ужасных терзаний, от коих я гибну. Молю Бога, да благоволит даровать мне крепкое терпение, а Королю — осознание того, сколь тяжкий позор он на меня навлекает. Но коли ему то угодно, здравый смысл требует от меня набраться терпения. А поскольку Вы — тот, к кому я питаю наибольшую любовь и доверие, мне захотелось уведомить Вас о своих злоключениях с тем, чтобы Вы соблаговолили сжалиться надо мною и пожелали спасти от бедственного положения, в коем я пребываю. А если б сумели Вы изыскать возможность приехать для беседы, мы могли бы решить сообща, что тут следует предпринять. Ради всего святого, сделайте милость, пошлите сюда свою супругу. Она могла бы проехать через Блуа, дабы испросить отпуск у Мадам ради того, чтобы навестить меня, не вдаваясь в объяснения, а затем мы обсудили бы с нею, что надобно поведать Госпоже королеве-матери. Что касается Вас, то напишите королю и Мадам о моем деле так, как Вы умеете, со свойственным Вам блеском. Пуская в ход увещевания, постарайтесь добиться, чтобы месье де Лизьё прибыл сюда. Сердце мое сжимается так, что вот-вот разорвется, а я не знаю никого, к кому мог бы обратиться с просьбой. Заклинаю Вас поелику возможно скорее сообщить мне о своих новостях. Молю Бога, господин мой сын, даровать Вам то, чего Вы желаете.

Лош, 19 сентября.

Остаюсь Ваш преданный отец — Пуатье»[103].

В тот же день он обратился к дочери, умоляя ее приехать в Лош:

«Госпожа моя, супруга великого сенешаля!

С тех пор, как я к Вам писал в прошлый раз, успел переехать в замок Лош, где подвергаюсь самому дурному обращению, какое может испытывать несчастный узник, и, коли Бог мне не поможет, долго не сдвинусь отсюда, а поскольку все мои упования — на Вас с супругом, молю его прийти и поговорить со мной. Если же для него это невозможно, молю, чтобы соблаговолили приехать Вы. Вы не могли бы доставить мне большей радости, чем явившись меня повидать. И мы смогли бы обсудить, о чем Вам следует сказать Мадам. Когда же Вы встретитесь с нею, уместно будет попросить отпуск, дабы меня навестить. Заклинаю Вас проникнуться такой жалостью к своему несчастному отцу, чтобы Вам захотелось его проведать, и, коли это для Вас возможно, привезите с собою г-на де Лизье, чьему доброму расположению я вверяю свою судьбу. У меня сердце разрывается оттого, что я смею молить Господа о чем-либо ином, нежели даровать Вам то, чего Вы пожелаете.

Лош, 19 сентября.

Ваш преданный отец — Пуатье»[104].

Жан Ла Венёр, епископ Лизье, первым разоблачивший заговор, также получил послание от Сен-Валье, датированное тем же числом. Заключенный молил его обратиться к великому сенешалю и его супруге, дабы те как можно скорее приехали в Лош[105].

Тем временем следствие шло полным ходом. Члены комиссии распорядились в присутствии Сен-Валье прочитать текст его первого допроса, проведенного Жаном Бриноном, текст, в котором он сообщил об аудиенции у Луизы Савойской, имевшей место в Лионе летом 1522 года, затем — о его поездке в Бутеон-ан-Форс к коннетаблю. В ответ на вопрос следователей Сен-Валье отрицал, что ему было известно о содержании договора между Бурбоном и императором и что он встречался с Борэном[106].

Однако 24 сентября один из участников заговора, Эктор Данжеруа, сеньор де Брюзон, известный также как Сен-Бонне, признал, что заметил Сен-Валье в комнате, где коннетабль вел переговоры с Борэном[107]. 23 октября, после того как на это противоречие указали подозреваемому, он сознался, что и в самом деле видел представителя императора и ознакомился со статьями договора[108]. На следующий день он выдал все подробности[109], а в ноябре полностью подтвердил свои показания[110]. Пытаясь оправдаться, Сен-Валье уверял, будто если он не донес о заговоре, то лишь с целью узнать о нем побольше, а затем выдать королю. Но подобные ухищрения не пошли ему впрок. Франциск I уже в ноябре дал указания судьям:

«Мы не видим ни причин, ни оснований, каковые могли бы побудить нас даровать прощение Сен-Валье или сохранить его исповедь в тайне. И мы повелеваем озаботиться, дабы скорее покончить с этой историей, ибо она имеет особую важность и чревата последствиями, известными всякому и не попускающими действовать с прохладцей, но поступать мужественно и благочестиво, не щадя тех, кто проявил подобную злокозненность, трусость, бесчестность, измену, клятвопреступление, ведая о нашествии и о том, что ныне враги наши изо всех сил тщатся всеми средствами полностью разорить нас, наших детей, подданных и все королевство, не почли долгом поставить нас в известность. И когда бы ни один из наших верных и честных подданных не проник с отвагою в число заговорщиков и не поведал о заговоре, мы удалились бы в дальние края, оставив попечение об Отечестве Бурбону вкупе с госпожой нашей матерью, и коннетабль в полной мере исполнил бы злостный свой замысел, обратив в руины и обрекши гибели все наше королевство».

Следовало вынести «окончательный приговор виновным и поелику возможно скорее казнить, дабы те, кто мог бы участвовать в заговоре, видя сей пример, отказались от своих злокозненных намерений».

В результате 7 ноября судьи решили усовершенствовать расследование, учинив подозреваемым пытку, дабы убедиться, что те ничего не забыли рассказать о своих сообщниках. Сен-Валье предстояло претерпеть «умеренное дознание, буде врачи сочтут, что лихорадка тому не помехою»[111]. На самом деле члены комиссии не спешили вынести заключение. Они ссылались на то, что параллельно ведут следствие в отношении лекарей коннетабля в Тулузе и Памье, дабы подтвердить двурушничество главного свидетеля[112].

В декабре король, потеряв терпение, поручил Парижскому парламенту закрыть дело. В виде компенсации за сделанные ими признания наименее значительные подозреваемые были помилованы, и первым — Эктор Данжеруа. сеньор Сен-Бонне[113]. Совсем иному обращению подвергся Сен-Валье: 23 декабря его перевели в парижскую тюрьму Шатле.

Парламент 8 января 1524 года получил недвусмысленный приказ короля начать судебный процесс[114]. Приговор был вынесен 16 января[115]. Уличенного в преступлении против короля, отца Дианы лишили всех титулов, прерогатив и приговорили к обезглавливанию на площади Парижа. Приговор не избавлял его от пыток, предшествующих казни: «Объявляется, in mente Curiae, что, прежде чем приступить к исполнению сего приговора, означенный суд приказывает подвергнуть упомянутого Сен-Валье пыткам и чрезвычайному допросу, дабы получить из его уст более обширные сведения о прочих сообщниках». Создается впечатление, что Сен-Валье избрали искупительной жертвой, поскольку других обвиняемых либо освободили, в обмен на их разоблачения, как Сен-Бонне, либо приговорили к недолгому тюремному заключению, и 23 января парламент распорядился привести приговор в исполнение[116].

Луи де Брезе и Диана уже давно начали кампанию, пытаясь обелить своего тестя и отца в глазах короля, королевы и Луизы Савойской. Прибыв ко двору в Блуа, великий сенешаль мог рассчитывать лишь на собственные силы, в чем и признавался маршалу де Монморанси: «Если хотите знать, господин мой маршал, в каком положении я оказался, могу вас уверить, что мне пришлось говорить в одиночку, ибо я не сыскал никого, кто согласился бы помочь. Однако вера моя в доброту повелителя столь крепка, что, надеюсь, все закончится хорошо».

Тем временем финансовые трудности Короны и начало следствия по делу суперинтенданта Санблансе отодвинули преследования сообщников коннетабля на задний план[117]. Франциск I чувствовал недовольство знати и парламента, считавших вчинение Бурбону иска из-за наследства неловким ходом, ибо именно этот процесс подтолкнул его к предательству. Вдобавок король не желал настраивать против себя де Брезе, коему поручил защищать границы Нормандии, в то время как опасность вторжения англичан оставалась весьма грозной. А потому в знак особого расположения через три дня после утверждения смертного приговора Сен-Валье Франциск I послал великому сенешалю 25 бутылок вина: 10 — белого и 15 — красного. Такая любезность, по-видимому, означала возвращение королевской милости, что возродило надежды великого сенешаля. «Уверяю вас, господин мой маршал, — писал он своему корреспонденту, — что без доброты и благоволения повелителя я был бы несчастнейшим из дворян на всем белом свете, однако упование на то, что ему ведомы истинно преданные слуги, сняло с души моей большую часть тяготившего ее бремени (…). Владыка оказал мне великую честь и удостоил лучшей пищи, чем заслуживает человек в моем состоянии, ибо он пожелал, чтобы я и впредь принимал участие в Совете и споспешествовал деяниям оного»[118]. Итак, все изменилось, когда угроза вторжения англичан и имперских войск исчезла, а народ и парламент начали изъявлять симпатии к коннетаблю.

Канцлер Дюпра прибыл в парламент 15 февраля, но не для того, чтобы, как надеялись парламентарии, сообщить о желанном помиловании, а с требованием привести приговор в исполнение и казнить Сен-Валье. Оставалось лишь подчиниться. Утром 17 февраля двор направил своего первого судебного исполнителя, Жана де Сюри, посетить осужденного и выяснить, можно ли его подвергнуть допросу. Посланец констатировал, что Сен-Валье болел всю прошлую ночь и «так сильно страдал, что не мог подняться с постели»[119].

Такое заключение избавляло Сен-Валье от пытки «испанским сапогом», но не должно было отсрочить казнь. В соответствии с обычной процедурой приговор огласили в присутствии всего двора и канцлера. Сделал это Жан де Виньоль, один из четырех нотариусов и секретарей короля, прикомандированный к парламенту. В тот же день осужденного должны были отвезти на Гревскую площадь и отрубить ему голову. Все имущество казненного подлежало конфискации и отходило королю.

Сен-Валье выслушал приговор в тюрьме Консьержери из уст Карла Люксембургского, графа де Русси. Ему надели на шею орден Святого Михаила, а затем сорвали. Приговоренному объявили также, что он лишается командования королевским отрядом Сотни дворян и звания ее капитана[120]. Зато Сен-Валье предоставили несколько минут, дабы настоятель церкви Святой Магдалины Жан Марлен помог ему приготовиться к смерти. Потом вместе с Жаном де Виньолем прибыл секретарь суда по уголовным делам Жан Малон. В ответ на их требования новых признаний Сен-Валье заявил, что ему нечего добавить к уже изложенному, и разрешил священнику открыть все, сказанное им на исповеди[121]. Сен-Валье попросил разрешения оставить кое-какие средства своим верным слугам, незаконнорожденному сыну Этьену и в приданое законной дочери Франсуазе, коли на то будет соизволение короля. При этом он напомнил, что поместье Сериньян не может быть отнято у его старшего сына, поскольку расположено в Папской области[122].

Во время завтрака Сен-Валье продолжал упорно отказываться от еды, соблюдая зарок, данный им «с момента прочтения приговора в знак протеста»[123]. Наконец приговоренного, «с обнаженной головой и связанными руками, накинув плащ, подбитый лисьим мехом», усадили на лошадь «и повезли на Гревскую площадь. Позади Сен-Валье на ту же лошадь сел один из городских лучников и поддерживал его со спины, поскольку тот слишком ослаб». Духовник сопровождал его верхом на муле. Отряд как пеших, так и конных лучников, арбалетчиков и стражников Шатле окружил кортеж, а впереди следовали судебный исполнитель, королевский прокурор замка Шатле и секретарь Виньоль. Отряд оттеснил многолюдную толпу, запрудившую улицы и Гревскую площадь.

Послушаем одного из очевидцев, парижского буржуа, чье имя так и осталось неизвестным[124]:

«Прибыв на Гревскую площадь, был он отдан в руки двух палачей, одного по имени Ротийон, а другого — Масэ, которые взяли его, раздели до камзола и в таком виде подняли на эшафот, все так же с непокрытой головой и связанными руками. Совершив сие, его поставили на колени, дабы просить у Господа прощения и правосудия, приготовляясь к смерти, коей он ожидал. Так прошло около часу, и привязали его к скамейке, чтоб было, на что опереться на эшафоте, и он молился Богу, ожидая смерти с непокрытой головой. А затем прискакал на лошади один из помощников канцлера, бывшего тем временем в Париже, и принялся кричать громким голосом: „Эй-эй! Прекратите, прекратите! Вот королевский приказ о помиловании!“ И тогда взобрался на эшафот один из главных служителей уголовного суда по имени Матье Долле и слово в слово прочитал тот приказ, скрепленный зеленым воском. И сразу после того развязали приговоренному руки. А говорилось в том приказе, что король отменяет смертную казнь, снизойдя к мольбам великого сенешаля Нормандии, зятя приговоренного, а также других его родичей и друзей. Однако последний лишается королевского ордена, звания капитана Сотни дворян, а все имущество его подлежит конфискации. Всю оставшуюся жизнь проведет он запертым в надежном месте, в четырех стенах, и пищу будет получать чрез маленькое оконце, и в таком положении скончает свои дни там, где будет благоугодно королю. Тогда помилованный тотчас возблагодарил Бога, дважды облобызал эшафот, многократно осеняя себя крестным знамением. Засим его на лошади доставили в Консьержери, и был он куда веселее, чем выезжая оттуда. На следующий день, а выпало то на четверг, дело его вновь обсуждалось, дабы утвердить помилование парламентом, куда были призваны люди короля с целью проследить за утверждением оного помилования, что и было сделано на изложенных в приказе условиях».

Помилование не было полным. Однако оно предоставило осужденному спасительную отсрочку, благодаря мольбам великого сенешаля, как это явствует из текста королевской декларации:

«Поелику ныне Наш дорогой и преданный родич, советник и камергер граф де Молеврие, Великий Сенешаль Нормандии, а также родные и друзья Жана де Пуатье, сеньора Сен-Валье, смиреннейше молили сжалиться и проявить милосердие к означенному де Пуатье, в виде особой милости и из сочувствия к их страданиям, а также в благодарность за услуги, оказанные Нашим царственным предшественникам, Нашему королевству и Нам самим со дня восшествия на престол, а паче всех — Великим Сенешалем, явившим преданность и верность Нам и вышеуказанному королевству, открыв и разоблачив махинации и заговоры, направленные против Нашей особы, Наших детей и упомянутого королевства, чем уберег от бедствий, каковые могли от оных вспоследствовать, своею волею и желанием Мы повелеваем смягчить приговор и смертную казнь отменить»[125].

Такая мера наказания была вдвойне выгодна королю, так как позволяла заклеймить позором главного сообщника коннетабля, вознаградив при этом великого сенешаля и его супругу. Парламент получил 22 февраля 1524 года приказ «содержать означенного Сен-Валье на прежнем месте дотоле, пока Мы не прибудем в Париж и не примем иного решения»[126].

Капитан королевской гвардии сеньор де Во явился 23 марта за арестованным, «дабы препроводить его в место, угодное королю». Из Консьержери Сен-Валье доставили в Лош 10 апреля. На сей раз там с ним обращались наилучшим образом и даже позволили принимать друзей. В Лоше узник оставался до самого возвращения Франциска I из мадридского плена[127]. А тогда, получив полное прощение, Сен-Валье был освобожден и удалился к себе в Дофинэ, где прожил еще 15 лет. Умер он 26 августа 1539 года в Пизансоне, успев в 1532 году выдать свою дочь Франсуазу за Антуана де Клермона, губернатора Дофинэ и двоюродного брата другого Антуана, супруга второй дочери, Анны де Пуатье. Сам Сен-Валье в тот же год сочетался третьим браком с Франсуазой де Полиньяк, вдовой Жана де Грамона, бывшего ее третьим супругом, и завещал ей всю обстановку замков Сериньян, Бом, Этуаль, Сен-Валье и Пизансон, причем последнюю сеньорию она получила в пожизненное владение. Что до наследника имени Сен-Валье Гийома де Пуатье, то он женился на Клотильде де Миолан 21 октября 1526 года, благополучно завершив тем самым матримониальные планы, столь тесно связанные с отношениями его отца и коннетабля Бурбона[128].

Почти чудесное избавление Сен-Валье от смертной казни не замедлило породить мрачную легенду, на которую тотчас откликнулся парижский буржуа: «И ходили слухи, будто означенный сеньор Сен-Валье угрожал королю в отсутствие оного убийством за то, что тот лишил девственности его дочь, принудив, как говорят, силой, и по этой же причине оказался он в подобном положении. И не вмешайся его зять, Великий Сенешаль Нормандии, быть бы тому Сен-Валье обезглавленным»[129]. По словам историка Этьена Паскье, отец Дианы якобы, несмотря ни на что, пал жертвой королевской ненависти от «горячки Сен-Валье», внезапно поразившей его прямо на эшафоте в тот момент, когда ему предстояло выслушать приказ о помиловании, и «от коей скончался он несколько дней спустя»[130]. Версия, разумеется, абсолютно ложная. Легенда об изнасиловании Дианы или, по крайней мере, о принесенной ею жертве оказалась весьма живучей и была увековечена не только в трудах Брантома, но также и в произведениях множества других писателей вплоть до эпохи романтизма[131].

Брантом был самым известным среди современных ему хроникеров. Он не сумел устоять перед такой скандальной историей: «Я слыхал рассказы о знатном вельможе, приговоренном к отсекновению головы и уже возведенном на эшафот, как вдруг пришло помилование, добытое его дочерью, одной из первых придворных красавиц. И вот, сойдя с эшафота, он изрек не что иное, как такую фразу: „Да упасет Господь благое лоно моей дочери, столь удачно меня вызволившее“»[132].

Позже Соваль повторил этот анекдот в своих «Любовных похождениях королей Франции»[133]. Но другие современники Брантома, как, например, Бельфоре, объясняли успех Дианы по-иному: «Ничто так не растрогало короля, как слезы и мольбы Дианы де Пуатье, единственной дочери этого сеньора Сен-Валье, которая, выросши на службе как у королевы-матери, так и у королевы Клотильды, так расстаралась, что король даровал помилование отцу ради дочери, ибо она готова была от горя последовать за родителем, если бы правосудие лишило его жизни»[134].

Протестант Ренье де Ла Планш, желая заклеймить Диану, преследовавшую его единоверцев, склонялся к версии о ее испорченности: «В юные годы Диана ценой своего девства купила жизнь отца сеньора Сен-Валье»[135].

Мезерей нимало не смущаясь повторил историю, изложенную Брантомом. Будучи сторонником Бурбонов, которые вовсе не стремились воспевать нравы семейства Валуа, он писал о помиловании Сен-Валье так: «Говорят, король предоставил оное после того, как взял у Дианы, его дочери, достигшей 14 лет, самое драгоценное, что есть у девушки. Обмен весьма необременительный для того, кто ценит жизнь превыше чести»[136].

Большинство более поздних биографов считают это клеветой, распространенной, вне всяких сомнений, протестантами. Тем не менее Виктор Гюго в драме «Король забавляется» подхватил досужие домыслы Брантома, де Ла Планша и Мезерея, раздув их пуще прежнего. Он сделал седобородого Сен-Валье жертвой одиозного Франциска I, который «осквернил, заклеймил, вывалял в грязи, обесчестил и погубил Диану де Пуатье, графиню де Брезе»[137].

Историк Анри Мартен рискнул бросить тень сомнения. «Брезе, — пишет он, — первым разоблачил заговор. Мадам де Брезе, прекрасная, блестящая и ловкая Диана де Пуатье, сумела использовать эту услугу, чтобы повлиять на короля, и, несомненно, пустила в ход еще более эффективное оружие».

Мишле, хоть его и прельщала возможность поведать красивую историю, проявил осмотрительность: «Говорят, и это весьма вероятно, что дама, которой было 25 лет, и обладавшая притом немалым блеском, изяществом и в высшей степени мужественным складом ума, отправилась прямиком к королю и заключила с ним уговор. Спасая жизнь отца, она сумела устроить и свои личные дела, завоевав надежные позиции и политический статус подруги короля. Об этой дружбе свидетельствует целый том писем»[138].

Гиффрей, издатель и исследователь переписки Дианы, смог доказать беспочвенность сплетни. Он обратил внимание на то. что великодушие Короля-Рыцаря делает довольно неправдоподобным гнусную сделку, якобы предложенную им графине. Брезе не был снисходительным мужем. И разве его собственный отец не убил неверную супругу, хоть в той и текла королевская кровь? Великий сенешаль никогда не позволил бы жене ввязаться в авантюру, обесчестящую как ее, так и его самого. И согласись Диана отдаться королю, уж наверняка сумела бы выпросить для отца чего-нибудь получше, чем пожизненное заключение с конфискацией всего имущества.

Долгое время в доказательство любовной связи между Франциском I и Дианой опирались на 17 любовных писем без адресата и подписи, опубликованных Эме Шампольоном-Фижаком и приписываемых Людовиком Лаланном Диане. Эта атрибуция, использованная Мишле, но подвергнутая сомнению Сен-Бёвом, была окончательно отвергнута благодаря Гиффрею. Конечно, на титуле этой стопки писем фигурирует надпись «17 писем г-жи супруги Сенешаля Дианы де Пуатье Королю Франциску I», однако она датируется XVII веком, а анализ документов доказывает, что они написаны рукой Франсуазы де Фуа, графини де Шатобриан, официальной любовницы Франциска I. Итак, это не Диана, а мадам де Шатобриан обращалась к плененному королю, вместо подписи начертав; «Писано рукой, что вместе со всем телом принадлежит Вам». Некоторые полагаются на свидетельство венецианского посла Лоренцо Контарини, сделанное в 1552 году: «Молодая, вдовая и прекрасная, она (Диана) была любима и ценима королем Франциском I и, по общему мнению, многими другими, а потом перешла в объятия короля Генриха II»[139].

Но Контарини писал через 21 год после смерти великого сенешаля и передавал клеветнические слухи, порожденные успехом женщины, которой все завидовали. Диана, по его словам, уступила домогательствам Франциска между 1531 годом, когда овдовела, и 1537-м, когда Генрих стал ее любовником. Однако это время — вершина славы герцогини д’Этамп, что делает гипотезу Контарини малоправдоподобной. В крайнем случае ее можно считать отголоском россказней времен суда над Сен-Валье.

Смягчение приговора Сен-Валье тем более подчеркивало монаршее расположение к дочери и зятю обвиняемого, что король продолжал требовать суровой кары для сообщников коннетабля. Франциск I считал судей не в меру снисходительными. Явившись в Париж и воссев в роскошное королевское кресло, установленное во Дворце правосудия, он перебрал одно за другим досье с результатами следствия и упрекнул парламентариев в том, что Легьера и Бриона приговорили всего к трем годам тюремного заключения, камергера коннетабля де Кара и его канцлера Папийона не подвергли пыткам, а их имущество не было конфисковано. По его словам, Легьер и Брион после ареста ожидали, что их повесят. Монарх не мог допустить никаких поблажек и полумер в делах, столь близко касающихся его особы и королевства. Затем он потребовал вызвать в суд коннетабля Бурбона, дабы тот предстал перед его очами. Заместитель прокурора Лизе внес предложение, чтобы перебежчик и виновный в оскорблении величества мессир Бурбон, согласно воле короля, его пэров, принцев крови и членов Совета, был приговорен к обезглавливанию, его земельные владения отошли к Короне, а прочие блага подверглись конфискации. Суду были предоставлены три отсрочки с кратчайшим интервалом[140].

Из писем комиссии, отправленных из Блуа 17 мая 1524 года[141], следует, что суверен вызвал в Париж четырех советников и председателей четырех парламентов — Руана, Дижона, Тулузы и Бордо, дабы те провели судебный процесс над обвиняемыми, с которыми обошлись чересчур либерально, ибо «парламентский суд Парижа не усмотрел в их действиях никаких оснований для смертного приговора»[142].

Это отсутствие решимости у судей возвращало делу Сен-Валье его истинные пропорции, которые, в сущности, были ничтожны по сравнению с преступной изменой, совершенной коннетаблем.

Канцлер Дюпра и четыре пэра Франции: герцоги Алансонский и Вандомский, епископы Лангрский и Нойонский 8 марта 1524 года сопровождали короля, который поехал в парламент вершить правосудие. Среди прочих сановников фигурировали Савойский бастард, герцог де Лонгвиль, Ла Тремуй, Шабо де Брион и — в знак особой милости — великий сенешаль Нормандии. Это собрание олицетворяло сплочение знати вокруг суверена, сплочение, которое неблагоприятный ход итальянской кампании сделал особенно необходимым. После успехов в самом ее начале судьба и впрямь обернулась против адмирала Бонниве. Ему пришлось претерпеть поражение от коннетабля Бурбона, командовавшего имперскими войсками совместно с вице-королем Неаполя Карлом де Ланнуа и Фернандо д’Авалосом, маркизом Пескара. Вскоре французы, измученные чумой, голодом и холодом, были вынуждены отступить к Новаре.

Для Франции наступило время дать отпор. Король решил мобилизовать 12 тысяч швейцарцев и лично отправиться на подмогу Бонниве, как только в ущельях Альп растает снег[143]. Но прежде монарх поехал в Блуа, где его мать Луизу приковал к постели тяжелый плеврит, а королева Клотильда медленно угасала в окружении своих шести малолетних детей. Старший из мальчиков, дофин Франциск, казался беззаботным, кротким и мечтательным, в то время как Генрих, годом младше брата, производил впечатление непоседы и драчуна. Диана, с 1518 по 1531 год бывшая фрейлиной королевы-матери и королевы Клотильды, поддерживала обеих женщин своей спокойной преданностью и опытом молодой матери[144], одновременно стараясь смягчить тягостное воздействие на обеих царственных особ катастрофических новостей из Италии. Получив ранение, главнокомандующий Бонниве уступил место графу де Сен-Полю. Отважный Байярд, в битве при Мариньяне посвятивший в рыцари короля, пал в ущелье Сузы утром 30 апреля, когда вместе с арьергардом прикрывал отступление армии. При дворе рассказ о его кончине был воспринят с большим волнением. Раненный в спину выстрелом из аркебузы, он попросил уложить его под деревом лицом к врагу. Там-то якобы и состоялась историческая встреча между Рыцарем без страха и упрека и вероломным коннетаблем. С восхищением передавали отповедь умирающего, записанную позднее, около 1540 года в «Мемуарах» Мартена дю Белле: «Мне нисколько не жаль себя, месье, ибо я умираю достойным человеком, но мне жаль вас, видя, что вы сражаетесь против своего короля, своей родины и в нарушение данной клятвы»[145].

Самым могущественным подданным короля остается только одно: всецело отдать себя в распоряжение Короны и беспощадной войне, объявленной вероломным коннетаблем королю Франции. И если Луи де Брезе стал слишком стар, чтобы вернуться на поля сражений, то его присутствие было необходимо в Нормандии для подготовки сопротивления маневрам англичан, как без Дианы не могли обойтись при дворе. Она безотлучно оставалась рядом с Луизой Савойской, вновь обремененной обязанностями регентши, когда в июле 1524 года Франциск I в очередной раз отбыл в Италию. Супруге великого сенешаля выпала почетная и доверенная миссия опекать королевских детей, осиротевших после смерти матери, королевы Клотильды, скончавшейся 26 июля 1524 года.