Глава 30 Проклятие королевского дома

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 30

Проклятие королевского дома

Неожиданная смерть Великого Дофина мгновенно изменила жизнь его старшего сына Людовика, герцога Бургундского. Если тот и думал о наследовании престола, то явно не догадывался, что стать королем ему придется так скоро. Ведь отец был так крепок и здоров, и ему было всего пятьдесят лег…

В раннем детстве воспитанием его никто особо не занимался, и, по некоторым свидетельствам, герцог Бургундский был просто кошмарным ребенком, жестоким, злым и заносчивым, до крайности избалованным. Но в 1689 году, — как только мальчику исполнилось семь лет, — его отдали под опеку Франсуа Фенелону, известному богослову, писателю и, судя по всему, гениальному педагогу, который за несколько лет воспитал из чудовища «доброго, человечного, терпеливого, ласкового, скромного и благочестивого принца». Слегка даже переусердствовав с культивированием всех этих добродетелей.

В декабре 1697 года, когда герцогу Бургундскому было пятнадцать лет, состоялось его бракосочетание с Марией-Аделаидой Савойской, старшей дочерью Виктора-Амадея II и его жены Анны-Марии Орлеанской, — дочери Филиппа Орлеанского и его первой супруги Генриетты. Девочке в то время было всего лишь двенадцать лет. Со свадьбой можно было бы и подождать, но она была одним из пунктов тайного союза между Людовиком XIV и герцогом Савойским в Войне за пфальцское наследство.

Принцесса приехала во Францию за год до бракосочетания в октябре 1696 года и в начале ноября была принята королем, который сразу же проникся к ней самой искренней симпатией.

«У нее очень красивые и живые глаза; чудесные черные ресницы; очень ровный белый с розовым цвет лица; самые красивые, какие только бывают, светлые волосы; полные алые губы; крупные, не совсем ровные зубы; кисти рук очень хорошей формы, но типичного для этого возраста цвета. Она неловко делает реверанс и немножко похожа на итальянку; говорит она мало; она скорее мала, чем велика ростом, худенькая, как и подобает в одиннадцать лет; она совсем не смущается, когда ее рассматривают…» — писал его величество мадам де Ментенон из Монтаржи, куда поехал встречать юную принцессу.

А на следующий день в Фонтенбло состоялось знакомство невесты с женихом.

Чопорный герцог Бургундский дважды поцеловал ей руку, помог расположиться в карете, после чего они отправились в Версаль.

Король лично занимался воспитанием девочки. Мария-Аделаида посещала открытую в 1684 году мадам де Ментенон школу в Сен-Сире недалеко от Версаля. Вместе с его величеством она часто совершала прогулки, слушала хоровое пение в капелле и церковные проповеди. Вместе с придворными дамами она готовила пирожные в Менажери или удила рыбу в пруду Швейцарцев. Со своим женихом она встречалась раз в две недели в присутствии множества придворных, и постепенно эти встречи становились все более непринужденными, в конце концов будущим супругам было позволено танцевать друг с другом и вместе играть.

В декабре состоялась свадебная церемония, но она была чисто символической.

«После пышного обеда весь двор проводил новобрачных в их покои. По приказанию короля мужчины удалились, и принцесса разделась в присутствии дам, — пишет Жорж Ленотр, — рубашку ей подавала английская королева. Раздевшись в соседней комнате с помощью английского короля, принц возлег на ложе жены. Полог оставался раздвинут, и через несколько минут муж был уведен к себе».

По-настоящему осуществиться брак должен был только через два года, и до этого момента герцог Бургундский мог видеть свою жену только в присутствии третьего лица, беседовать с ней и сопровождать ее в церковь. Обоих супругов все это вполне устраивало.

Мария-Аделаида оказалась чрезвычайно обаятельной девочкой, при дворе ее любили все, и не только король, но даже чопорная мадам де Ментенон. А родной дед — Филипп Орлеанский — просто души в ней не чаял.

«Дряблые щеки, толстые губы, слишком выпуклый лоб, «нос, который ничего не говорит», — Мария-Аделаида, как видно не блещет красотой, но обладает удивительным обаянием и шармом, — пишет Ж.-К. Птифис. — Насмешливая болтливая прелестница искрится живым, необузданным весельем, что придаст ей вид маленькой шалуньи, решившей устроить праздник. Она прыгает с одного кресла на другое, сидит на коленях у короля или у госпожи де Ментенон. Она «обнимает их, целует, ласкает, беспокоит их, надоедает, роется в их столах, в бумагах и письмах, распечатывая и читая некоторые из них, несмотря ни на что…» — это свидетельство Сен-Симона. За столом она гримасничает, разделывает цыпленка руками, окуная пальцы в подливу, и фамильярничает со своим свекром. Король прощает ей все капризы и выходки, посмеиваясь над ее детской непринужденностью, которая отвлекает его от повседневных тяжелых забот и мыслей».

После того как в 1699 году брак принца и принцессы вступил в законную силу, они стали любящими супругами, несмотря на то, что имели совершенно несхожие характеры. Для них вполне верным оказалось утверждение, что противоположности сходятся.

Мария-Аделаида была веселой резвушкой и вела жизнь, состоящую исключительно из удовольствий. Герцог Бургундский был строг и вечно погружен в размышления о смысле бытия, читал Платона, много и истово молился, прося Господа наставить его на истинный путь, и готовился к великим свершениям. Любимым развлечением принца было написание диссертации, одно название которой говорит о многом: «О значении, приданном Константинопольским собором слову «филиокве»».

Однажды в беседе с королем Мария-Аделаида заметила, что если бы она внезапно умерла и затем воскресла, то нашла бы своего мужа вторично женатым на монашке.

Непонятно, каким образом это сочеталось, но, несмотря на всю свою серьезность, герцог Бургундский был нежным и романтичным супругом. «Находясь в разлуке, он всегда упрекал себя за нетерпение, с каким стремился к ней, и старался победить чрезмерность своих чувств, — пишет Жорж Ленотр. — Он посылал ей нежнейшие письма и, выдавив из пальца капельку крови, рисовал пылающее сердце с именем Марии-Аделаиды. В ответ она писала такими же чернилами, но обмакивала свое перо в кровь, извлеченную из пальца придворной дамы мадам де Магон. А наивный влюбленный муж покрывал эти письмена, один вид которых «приводил в смятение его разум», пылкими поцелуями».

Этой милой супружеской парс, к сожалению, не суждено было жить долго и счастливо, а умерли они почти одновременно, — с разницей всего лишь в шесть дней. От кори, которой заразилась сначала Мария-Аделаида, а потом и герцог Бургундский… Мария-Аделаида умерла 12 февраля, а ее муж — 18 февраля 1712 года.

В этом браке родилось трое детей. Все трое — мальчики, и все трое были названы Людовиками, словно супруги предчувствовали, что выживет только один из них. Так и произошло. Первый Людовик, герцог Бретонский, не прожил и года. Второй — прелестный пятилетний малыш — умер от кори почти одновременно с родителями 8 марта 1712 года.

И 17 марта Лизелотта Пфальцская написала в дневнике: «Вчера меня заставила плакать маленькая собачка дофина. Бедное животное взошло на возвышение в домовой церкви (Версаля) и начало искать своего хозяина в том месте, где он, молясь, последний раз становился на колени». 24-го она записала: «В святая святых (то есть в кабинете короля) много говорили о прошлых делах, но ни слова не сказали о настоящих — ни о войне, ни о мире. Больше не говорят ни о трех наследниках, ни о герцогине из страха напомнить о них королю. Как только он начинает об этом говорить, я перевожу разговор на другую тему и делаю так, как будто я не расслышала».

И только третьего Людовика, которому в то время едва исполнилось два года, чудом удалось спасти.

Все произошедшее было настолько неожиданно и ужасно, что ослепленный горем король заподозрил злой умысел и счел, что его внука, его супругу и их сына отравили… И его гневный взор обратился на того, кому это могло быть выгодно. На Филиппа II, герцога Орлеанского, амбициозного молодого человека, которому когда-то, — вот сейчас это и припомнили! — предрекали корону. Филипп был оскорблен подобным подозрением до глубины души и сам предложил его величеству отправить его в Бастилию, раз уж тот подозревает его в столь ужасных злодеяниях. Но никаких доказательств у Людовика не было, да и, поразмыслив более трезво, он отказался от обвинений. В смерти его любимого внука и его супруги можно было винить скорее врачей, которые, не умея предпринять ничего полезного, изображали бурную деятельность, бесконечно устраивая больным кровопускания и давая им рвотное. То что самый младший ребенок был спасен — заслуга его гувернантки, мадам де Вантадур, отказавшейся подчиняться предписанием докторов. Эта женщина спасла французский престол от смены династии. Она сохранила в живых единственного оставшегося в живых наследника Людовика XIV — будущего короля Людовика XV.

Ужасная катастрофа, но ничего мистического нет в том, что во время эпидемии один за другим умирают члены одной семьи.

Однако Смерть не покинула королевский дворец.

Спустя два года, 5 мая 1714 года, пострадав на охоте, скончался от внутреннего кровотечения Карл Французский, герцог Беррийский, младший сын короля, не оставив после себя потомства, — все трое его сыновей в браке Марией-Луизой Орлеанской умирали в младенчестве.

Из внуков Людовика XIV оставался в живых только Филипп, но он не мог наследовать французский престол. Незадолго перед смертью бездетный король Испании Карлос II назначил его своим наследником, и в 1700 году тот уехал на новую родину.

Таким образом, все надежды Людовика XIV и всего королевства были направлены на малыша Людовика, герцога Анжуйского. Но, учитывая несчастья, преследующие королевскую семью в последние годы, надежда эта была весьма зыбкой.

Поэтому король решился на беспрецедентный шаг.

Он нарушил династический устав и возвел в ранг принцев крови с нравом наследования престола двоих своих внебрачных сыновей от герцогини де Монтеспан — герцога дю Мэн и графа Тулузского.

Общественность негодовала, — ведь подобное решение шло вразрез с основными законами Франции! Корона не является собственностью короля, и он не может распоряжаться ею по своему усмотрению!

Но кто может спорить с Людовиком XIV?

21 мая 1714 года Парижский парламент безропотно зарегистрировал новый эдикт.

А в августе по настоянию герцога дю Мэн и мадам де Ментенон король составил тайное завещание, в котором ограничил власть своего племянника Филиппа Орлеанского, которому, безусловно, — и от этого никуда не деться, — предстояло стать регентом при малолетнем Людовике XV. Герцог Орлеанский назначался главной Совета, но не имел права принимать решения в одиночку, не посоветовавшись с его членами: герцогом дю Мэном, графом Тулузским, канцлером, главой финансового совета и прочими важными господами, которым доверял король. Все решения должны были приниматься большинством голосов.

Памятуя о завещании, оставленном некогда его собственным отцом и ограничивающем власть регентши — Аллы Австрийской, Людовик XIV сильно сомневался, что и его собственное завещание будет исполнено. В глубине души он понимал, что герцог Орлеанский предприимчивее, умнее и талантливее его детей, так или иначе он сможет взять власть в свои руки.

Поэтому, вручая завещание президенту Парижского парламента, Людовик сказал ворчливо, имея в виду супругу и сына:

— Они его хотели, мне надоедали, не давали покоя, что бы я ни говорил. Ладно, отныне я купил себе право на отдых.

Король устал. Он чувствует, что время его уходит.

Так и есть, — ему остается жить чуть более года…