VIII

VIII

Потерянные надежды. — Отъезд в Гоурдвар-Сикри. — Воспоминание детства. — Английская эскадра. — Преследование. — Подвиги «Дианы». — Ко дну.

Надежда привлечь весь юг к восстанию была навсегда потеряна для Сердара. Раджи, более простого народа понимавшие истинную силу европейских государств, знали, что Англия готова будет идти на самые неслыханные жертвы, чтобы подавить восстание. Не уверенные в успехе его и опасаясь в таком случае всевозможных репрессий, они объявили, что согласны восстать только во имя Франции и с ее согласия, и Сердар знал, что они сдержат свое слово. С бешенством в душе решил он поэтому отказаться от всех грандиозных планов своих на Декан и заняться одним только спасением несчастного Кемпуэлла; Гоурдвар-Сикри был накануне сдачи, и, если бы ему удалось вырвать мужа Дианы из рук людей, поклявшихся убить его, успех этот вознаградил бы его за неудачу в Пондишери.

Но сколько затруднений придется побороть для достижения результата! Удрученный гибелью самых дорогих ему иллюзий, он увиделся с молодым Эдуардом, которого он полюбил с истинно отцовской нежностью; один вид этого юноши делал его моложе на двадцать лет, благодаря воспоминаниям, относившимся к самой счастливой эпохе его жизни. Но с ним сделалось еще не то, когда он увидел сестру его, прелестную Мари. Он остановился, пораженный, как громом, и даже потерял на минуту способность говорить; никогда еще природа не передавала такого разительного сходства от матери к дочери: это были те же самые черты лица, те же ласковые и глубокие глаза, в которых отражалась вся девственная чистота ее души, то же ясное и приветливое выражение лица, те же прелестные очертания рта, те же мягкие и волнистые волосы того же красивого цвета, как и у белокурых красавиц венецианских художников.

А когда прелестное дитя обратилось к нему — и тот же голос возник в его воспоминании, — умоляя его со слезами спасти отца, он от всего сердца отвечал:

— Клянусь, что отец ваш будет жив, хотя бы для этого мне пришлось поджечь Индию со всех четырех концов.

Затем он напомнил им, чтобы они совершенно забыли здесь фамилию Кемпуэлл, которая увеличит только затруднение при исполнении данной им клятвы.

— Если по несчастью, — сказал он им, — здесь на борте узнают, что вы дети коменданта Гоурдвар-Сикри, я не буду, весьма возможно, в силах спасти вас, несмотря на то, что я здесь хозяин; сохраните же за собой до новых распоряжений имя вашей матери. Я уверен, оно принесет вам счастье, — добавил он с нежной улыбкой.

Крепость Гоурдвар находилась на равнинах верхней Бенгалии, на реке Ганге, у выхода ее из верхних долин Гималаев. Ее трудно было бы взять, потому что она, подобно орлиному гнезду, была построена на верхушке скалы, но гарнизон ее, не ожидавший восстания, был так быстро захвачен врасплох армией Наны-Сагиба, что не успел сделать необходимого запаса провизии, которой у него оставалось всего только на три месяца, тогда как осада длилась уже четыре месяца. Правда, все тотчас же согласились на половинную порцию, но тем не менее никто не верил, чтобы несчастные выдержали даже пятый месяц осады. Надо было спешить поэтому, чтобы попасть туда вовремя.

В ту минуту, когда Коромандельский берег исчезал из виду, сливаясь с вечерним туманом, Барбассон постучался в дверь каюты, где Сердар сидел уже несколько часов.

— Командир, — сказал он, — вы забыли сказать мне маршрут.

— Обогните остров Цейлон, избегая английской эскадры, которая здесь крейсирует, и держите затем путь на Гоа; это единственный порт, где мы можем высадиться… Сколько времени, думаете вы, нужно «Диане», чтобы добраться до португальского порта?

— Если мы разведем все топки, то разовьем скорость в двадцать два узла, и в таком случае будем через пять дней в Гоа.

— Разводите все! — отвечал Сердар.

— Если ветер будет попутный и мне разрешено будет поднять паруса, мы выиграем целый день с парусами и паром.

— Выигрывай день, выигрывай час… выигрывай все, что можешь… знай, что достаточно пяти минут промедления… чтобы произошло величайшее несчастье.

— Довольно, командир! «Диана» покажет вам сегодня, что она может сделать.

В новом предприятии, задуманном Сердаром, у него не только не было союзников, но даже среди окружающих его людей он мог встретить врагов. Это повергло его в такое отчаяние, что он решил во всем открыться Нариндре. Этот, по крайней мере, если и откажется помочь ему в спасении человека, опозоренного во всем мире убийством во Гоурдваре, не сделается во всяком случае его противником, а потом, кто знает? Привязанность и слепая преданность, какие махрат питал к Сердару, пересилят, быть может, ненависть к чужеземцу, и тогда он решится оказать Сердару помощь, незаменимую в этом случае.

В Сами он был уверен; юноша жил и дышал только своим господином, которого он почитал, как бога, а втроем спасение майора становилось возможным. Но чтобы привлечь Нариндру на свою сторону, необходимо было открыть ему всю свою прошлую жизнь, свои страдания, свои испытания, надо было сообщить ему всю жизнь; он обязан был все сказать, чтобы индус мог понять причины, побуждающие его спасти майора, будь он прав или виноват.

Не зная, что предпринять, он долго ходил взад и вперед по своей собственной гостиной, примыкающей к каюте, куда удалялся обыкновенно, когда ему становилось грустно. Взвесив по зрелому размышлению все обстоятельства, которые обязывали его, так сказать, довериться махрату, чтобы не остаться одному и не потерпеть неудачи в этом предприятии, он все еще не мог побороть своей нерешительности, своей стыдливости, когда на палубе послышался вдруг чей-то свежий и чистый голосок.

Это пела Мари. Сердар остановился взволнованный и дрожащий и стал прислушиваться. Она пела старинный бургундский романс, трогательная мелодия которого так часто убаюкивала его в старинном замке Морвен, где он родился.

О нежная сестра кустарников цветущих, Боярышник чистейшей белизны, Вдыхая аромат твоих цветов душистых, Склоняюсь пред тобой… Мой трепет слышишь ты?

И мелодичный, нежный голос девушки разносился по морю среди ночной тишины, каплю за каплей вливая в душу Сердара волнующие его воспоминания.

Последний звук замер уже давно, а Сердар все еще слушал. Этот голос был голос Дианы, он рассеял его последние сомнения. Он подошел к колокольчику и позвонил… вошел слуга.

— Скажи Нариндре, что я прошу его сойти ко мне вниз.

Пять минут спустя тяжелая портьера, скрывавшая дверь, откинулась, и вошел махрат; приложив руку к сердцу, он склонил голову, как это делают обыкновенно туземцы, приветствуя своих близких друзей.

— Сагиб желал меня видеть? — спросил он.

— Да, мой честный Нариндра! Ты мне нужен для одного из самых важных обстоятельство моей жизни… Садись, и поговорим с тобой.

Махрат сел на циновке против своего друга. Долго, несколько часов подряд говорили они между собою, говорили тихо, хотя знали, что никто не услышит их, но в таких торжественных случаях голос действует заодно с мыслями, которые он передает…

Когда Нариндра вышел из каюты Сердара, его красные сверкающие глаза ясно показывали, что он был взволнован и плакал, а нужно было, я думаю, сильное волнение, чтобы заставить плакать сурового махратского воина. Выходя, он судорожно пожал руку своего друга и сказал:

— Брат, успокойся… мы его спасем!

Все спокойно спали на борту «Дианы», кроме первой вахты. Барбассон-Шейк-Тоффель держал маленькое судно на военном положении, и араб, исполняющий обязанности старшего офицера, спокойно прохаживался по возвышенному юту, когда часовой на мачте крикнул:

— Парус направо впереди!

Барбассон, спавший всегда одним только глазом в своей каюте на палубе, какие бывают на пароходиках, плавающих в тропических морях, соскочил мгновенно с койки… но не успел он переступить за порог двери, как послышался вторичный крик:

— Парус слева позади!

— Клянусь бородой Барбассонов! — воскликнул капитан. — Вот мы и влопались! Пари держу, что попали в самую середину английского флота.

— Парус слева впереди! — продолжал бесстрастный голос матроса.

Барбассон бросился на ют с биноклем в руке и стал считать, один… два… три… четыре… пять.

А матрос продолжал снова:

— Парус направо позади!

— Пять… — говорил Барбассон, — пять… посмотрим! Будет, наверное, и шестой, надо пополнить полдюжины… вот он и есть направо… из всех шести… он меньше других, это визо… он вместо шпиона у эскадры. Вот они, мои голубчики, только шесть английских судов, и мы посреди них. Чем не игра в шары! А мы, так сказать, юла*, и все будут метить в нас. Пусть пятьсот девятнадцать дьяволов разорвут меня на части, если на этот раз все мы еще до следующего восхода солнца не будем болтаться на реях адмиральского судна… Что вы скажете, генерал? — обратился Барбассон к своему другу Барнету, который случайно не спал и вышел на палубу подышать свежим воздухом.

></emphasis> * Четыре стороны ее помечены буквами, которые составляют условные знаки игры в шары.

— Тебе это лучше знать, чем мне, — отвечал Барнет, — профессия моряка единственная, которою я так мало занимался, что положительно не имею никаких сведений по науке мореплавания, чтобы в достаточной мере определить шансы, которые дают нам возможность скрыться.

— Шансов никаких, дяденька-с! — сказал капитан. — С теми разбойниками, из каких состоит наш экипаж, без документов, с Сердаром на борту, дело наше ясно.

— Как! Без документов?

— О, нет! У нас есть разрешение султана Маскатского, нашего, так сказать, патрона; но, понимаешь, шхуна из Маската пахнет ведь пиратами, корсарами, невольничьим судном, всем, чем хочешь, а потому лучше ее не показывать: нас только скорее повесят, и без всяких объяснений… Видишь, они еще не заметили нас, ибо наши мачты ниже чем у них, да и паруса у нас не распущены, а наши мачты ночью показались бы спичками, даже и в их подзорные трубы… Они идут эскадрою в две линии по направлению к Бенгальскому заливу… первые суда прошли мимо нас, не обратив на нас внимания, но скоро наступит день, и тогда берегись!.. Надо будет показать наш флаг, а раз у них мелькнет какое-нибудь сомнение, сейчас шлюпку в море и выстрел из пушки… это чтобы мы остановились — и с полдюжины этих английских омаров обыщут все у нас с палубы до трюма… Ну, а там дальше дело наше ясно, говорю тебе, товарищ!

— Я американский гражданин, и хотелось бы мне посмотреть…

— Та… та… та! Американец ли, поляк, пехотинец, англичане на море смеются над всеми и знать никого не хотят… А что если разбудить Сердара, мой милый Барнет, дело-то стоит этого… Смотри туда! Вон первый луч солнца окрасил уже горизонт… минут через десять они насядут на нас.

Когда Сердар вышел на палубу, солнце начинало уже показываться и огненный диск его выдвигался из-за волн. Английская эскадра заметила шхуну, сомкнула ряды и подняла флаг, приглашая этим авантюристов поднять и свой.

— Что делать? — спросил Барбассон.

— Ничего, — отвечал Сердар, всматриваясь в даль.

— И скорее делу конец, — отвечал Барбассон, сопровождая свои слова громким хохотом.

Сердар продолжал всматриваться в море и тихо бормотал про себя:

— Они сами захотели этого, тем хуже для них… не я искал их.

Затем резким голосом добавил:

— Оставьте нас одних с капитаном. Все на нижнюю палубу!

Англичане, видя, что приглашение их остается без ответа, выстрелили из пушки холостым зарядом.

— Барбассон! — сказал Сердар с волнением. — Я беру на себя командование судном… вы честный малый и умеете повиноваться так же, как и приказывать.

— Это большое одолжение для меня, я не знал, что делать.

— Мне некогда заниматься теперь объяснениями, каждая минута дорога. Достаточно сказать вам, что менее чем через полчаса не останется ни одной доски, ни одного кусочка паруса от этой великолепной эскадры.

Барбассон пристально взглянул на него и подумал, что он сошел с ума.

— Мне придется сразу передать вам свои приказания, — продолжал Сердар,

— минуты через две нам иначе нельзя будет сообщаться с вами, как по телеграфу, который находится в комнате для машины. Поклянитесь мне, что вы, каковы бы ни были мои приказания, исполните их буквально.

— Клянусь!

— Вы спустите все мачты таким образом, чтобы над водой оставался только корпус «Дианы», а он так хорошо обит броней, что устоит против ядер; вам известно ведь, что операция эта совершается в тридцать секунд при помощи известного вам механизма.

Англичане послали из пушки ядро; оно перелетело через судно и упало в море.

— Начинается пляска.

— Поднимите флаг! — крикнул Сердар, мигом преобразившийся; глаза его сверкнули мрачным огнем, все жесты сделались нервными, порывистыми.

— Если через десять минут мы не пойдем ко дну… — бормотал Барбассон.

— Ба! лучше погибнуть в море, чем быть повешенным.

И черный флаг медленно поднялся на воздух.

Этот смелый вызов произвел страшное волнение среди английского флота, и все шесть судов, соединившись вместе двинулись прямо к «Диане».

— Убрать мачты! — крикнул Сердар, волнение которого все усиливалось.

Приказание его было исполнено немедленно, и «Диана» приняла вид огромной черепахи, сидящей на волнах.

— Сойдем вниз… закройте плотно все люки, чтобы никто не мог выйти наверх.

— Ладно! — подумал Барбассон. — Он хочет утопить нас вместе с судном.

— Вот мой приказ, — продолжал Сердар с лихорадочным возбуждением, — становитесь у машины и всякий раз, когда я по телеграфу дам вам знать: «Вперед!», держите, не уклоняясь никуда в сторону, прямо на адмиральский корабль, пока я не пришлю другого приказа: «Назад! Стой!», а затем и с другими судами то же самое, по рангу! Не трогайте только авизо… пусть несет в ближайший порт известие о гибели английской эскадры… Поняли?

— Как нельзя лучше, командир!

— Итак, к делу!

Барбассон с минуту задумался над тем, не лучше ли будет привязать Сердара к постели, как это делают с людьми, заболевшими горячкой, но ему, собственно говоря, было безразлично, как умирать, а потому он решил повиноваться. Он стал у телеграфа таким образом, чтобы рефлектор, находившийся над ним, давал ему возможность следить за английским флотом. В ту же почти минуту появился сигнал: «Вперед!».

— Вперед!.. На всех парах! — крикнул Барбассон машинисту через рупор и затем с помощью руля, находившегося подле аппарата, направил шхуну на адмиральское судно. Ядра градом сыпались со всех сторон, но, не причиняя вреда «Диане», скользили по ее покрытой броней поверхности. Маленькое судно неслось с головокружительной быстротой, ни на одну линию не уклоняясь в сторону, и прямо на колосса, который, по-видимому, ждал его приближения, бесстрастный в своем величии и могуществе.

«Диана» находилась от последнего всего в ста метрах расстояния, когда появился сигнал: «Назад! Стоп!». Едва успел Барбассон передать это приказание машинисту, как раздался взрыв, сходный с залпом десяти батарей в крепости. Воздух всколыхнулся, и даже весь остов шхуны задрожал.

Барбассон закрыл инстинктивно глаза, а когда открыл их, адмиральского корабля уже не существовало больше. Описать волнение капитана было бы невозможно. Сердар представился ему теперь сверхъестественным существом, которое по своему желанию управляет громом и молнией.

Но вот снова появился сигнал: «Вперед!»… Барбассон повиновался, и шхуна на всех парах понеслась ко второму броненосцу, которого секунд через двадцать пять постигла та же судьба, что и первого.

Среди английских судов поднялся страшный переполох; никто не хотел подчиняться дисциплине, не хотел слушать приказаний контр-адмирала, принявшего на себя командование; суда бежали, как попало, стараясь скрыться от опасности, которая была тем ужаснее, что никому не была известна.

Напрасно, однако, спешили они искать спасения в бегстве; шхуна, превосходившая их своей быстротой, отправила ко дну и остальные три корабля английской эскадры. Когда же авизо, как последнюю надежду на спасение, поднял перевязанный флаг в знак того, что сдается, он увидел, что враг с презрением удаляется от него, как бы находя недостойным себя меряться с ним силами.

Там и сям на поверхности моря всплывало постепенно такое количество обломков, досок, кусков мачт, бочек, разбитых ящиков, что их можно было принять за остатки целого города, разрушенного наводнением.

Когда Сердар вышел из своей каюты, он был страшно бледен и едва держался на ногах, тогда как Барбассон, вернувший мгновенно свою уверенность, был страшно наэлектризован; он готов был петь и танцевать, будь это возможно на этих человеческих останках.

— Они сами захотели этого, — говорил Сердар. — Бог мне свидетель, что я никогда не желал пользоваться этим ужасным снарядом, и даю себе клятву, что уничтожу все принадлежности этого смертоносного снаряда, как только спасу мужа Дианы. Человечество и без того уже имеет достаточное количество истребительных оружий, зачем же еще давать и этот снаряд в руки убийц.

— Командир! Командир! — кричал Барбассон, который во что бы то ни стало хотел обнять Сердара. — Мы теперь владыки моря, мы можем завоевать всю Англию, если захотим.

Сердар поспешно вырвался из его объятий, говоря:

— Восстановите поскорее все снасти «Дианы», ветер крепнет, надо этим пользоваться, чтобы наверстать потерянное время.

И он поспешил в каюту, чтобы успокоить Эдуарда и Мари, которые сидели, прижавшись друг к другу, и чуть не умирали от страха.

Две тысячи человек погибло во время этого ужасного приключения. Американский инженер был таким, образом, первым изобретателем торпеды, которая тридцать лет спустя произвела переворот в морском искусстве всего мира.

Дней через пять «Диана» прибыла в Гоа, и отряд авантюристов (к которым присоединились теперь Эдуард и Мари), сидевших по распоряжению Сердара в хаудах на спине Ауджали, двинулся форсированным шагом по направлению к Гоурдвар-Сикри.