ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Сильный встречный ветер встал на пути «Мерсвина» и «Дельфина», когда корабли вошли в Ла-Манш. Казалось, что все духи ветров ополчились против Карфангера, не желая выпустить его в Атлантику. Неделя за неделей проходили в изматывающей борьбе со стихией, в бесконечном лавировании. В конце концов Карфангеру пришлось идти в Фалмут, чтобы пополнить запасы провианта и воды. Но даже тогда, когда за кормой остался мыс Лизард и корабли вышли наконец в океан, он встретил их тоже не слишком приветливо.
Все это провело к тому, что Карфангер прибыл в Новый Амстердам чуть ли не на месяц позже намеченного срока. Да и там пришлось еще задержаться: ураганные ветры и крутые волны северной Атлантики изрядно потрепали
«Дельфин» и «Мерсвин», надо было позаботиться о ремонте, прежде чем пускаться в дальний путь к острову Кюрасао в Карибском море. Петер Эркенс управился бы с ремонтом за пару дней, но он остался в Бранденбурге, а его преемник Хинрих Дрооп, доселе никогда еще не служивший старшим корабельным плотником, не умел руководить людьми. Сам же он оказался хорошим мастером, и Карфангер ни разу не пожалел, наняв его. Он был уверен, что со временем молодой плотник научится и командовать. Насчет потерянного времени гамбургский капитан тоже не особо огорчался, надеясь все же получить почту из Гамбурга.
Но надеждам его не суждено было сбыться. Прошло еще несколько дней бесплодного ожидания, и он приказал поднимать паруса и брать курс на Бермудские острова, чтобы, пройдя проливом Мона между Гаити и Пуэрто-Рико, выйти в Карибское море.
Несколько недель корабли довольно медленно продвигались на юг; ветер дул вяло, словно нехотя, лишь изредка сменяясь сверим бризом. Карфангеру не терпелось поскорее вернуться в Новый Амстердам, и он приказал в светлое время суток поднимать все паруса.
Однако никто не предавался безделью, даже если царил полный штиль. Об этом в первую очередь заботился Венцель фон Стурза, без устали обучавший команды обоих кораблей обращению с холодным оружием. Сам он оказался поистине великолепным мастером фехтования, причем одинаково ловко орудовал и длинной шпагой, и короткой саблей — обычным вооружением моряков. Но это было еще не все: Венцель фон Стурза владел еще одним искусством, вызывавшим особое восхищение его учеников — он с поразительной меткостью метал нож. Неудивительно поэтому, что «богемец» — так называли своего нового товарища гамбургские моряки — трудился, что называется, в поте лица, снуя по палубам и трапам и демонстрируя своим старательным ученикам фехтовальные приемы. Разбившись на пары, гамбуржцы сражались друг с другом, забираясь даже на ванты. Некоторые в азарте перелезали через фальшборт и продолжали фехтовать на русленях — узких площадках снаружи по борту судна, служивших для крепления и оттяжки вант.
Нередко и сам Карфангер принимал участие в этих учениях, стремясь хоть как-то отвлечься от постоянных тревог и забот, унять беспокойство в душе. Кроме того, физическое утомление, наступавшее после занятий в
«фехтовальном классе» бывшего корнета армии Валленштейна, было лучшим лекарством от бессонницы, преследовавшей гамбургского капитана все эти месяцы. Но даже и тогда, когда он просто наблюдал за усердными упражнениями своей команды с полуюта, настроение у него поднималось: ведь каждая пройденная миля приближала их к многочисленным островам Карибского моря, издавна служивших прибежищем для флибустьеров. Здесь из-за каждого островка в любой момент мог вынырнуть пиратский бриг со зловещими синими флагами на топах мачт, ощетинившийся жерлами пушек. В этих местах, как нигде, могла пригодиться сноровка и уверенность команды в абордажном бою, и Карфангер с удовлетворением отмечал про себя, что усердие Венцеля фон Стурзы начинало приносить ощутимые плоды.
Как-то раз, когда они в очередной раз допоздна засиделись в капитанской каюте за ужином, фон Стурза поделился с Карфангером мыслью, которая пришла ему в голову во время очередных «учений» на борту «Дельфина»:
— Меня до некоторой степени удивляет то усердие, с которым ваши люди предаются упражнениям в фехтовании, поэтому хочу вас спросить: не случится ли так, что как только мы окажемся в Карибском море, команды ваших кораблей задумают примкнуть к флибустьерам, выбросят за борт командиров и поднимут на мачте «Веселого Роджера»?
— На чем основываются ваши предположения? — спросил его Карфангер.
— Не знаю, пришла вдруг такая странная мысль в голову, и все тут, — отвечал фон Стурза. — Да вы подумайте сами: да, до сих пор ваши люди верно вам служили и служат. Но одно дело — податься к этим нехристям мусульманам, и совсем другое — к вест-индским пиратам, которые в большинстве своем такие же европейцы, как и мы с вами. А что если здесь, в этих; можно сказать, охотничьих угодьях флибустьеров людям захочется вкусить вольной пиратской жизни и промышлять не честным трудом, а морским разбоем?
— Видите ли, я считаю, что настроение команды зависит исключительно от того, как с ней обращаются капитан, его помощники и боцманы. Если на судне царит палочная дисциплина, то это почти наверняка означает, что рано или поздно тлеющие подспудно искры недовольства выплеснутся наружу языками пламени. Я знаю, что команды моих судов ничуть не лучше и не хуже тех, что нанимают другие судовладельцы и капитаны, среди матросов вы менее всего встретите невинных агнцев — ведь недаром говорится: виселица и море не отказывают никому. — С минуту Карфангер помолчал, затем продолжил. — Однако постоянно лишь карать зло и не предпринимать ничего, чтобы устранить его причины — это все равно, что, выбиваясь из сил, день и ночь откачивать воду из трюма, вместо того чтобы залатать пробоину в днище корабля. Не скрою: многие шкиперы и судовладельцы меня терпеть не могут и твердят, что я им — словно кость поперек горла. Но скажите, разве не вправе любой свернувший с пути истинного человек, даже вор, которому посчастливилось избежать виселицы, требовать, чтобы ему сполна платили за каждодневный каторжный труд, если он трудится честно? Но вы спросите у капитанов и шкиперов, кто из них обращается со своими матросами как с людьми?
— Хорошо, я согласен с вами. Что касается всех этих мыслей, то они пришли мне в голову, когда я ненароком услыхал на палубе вашего корабля старинную пиратскую песню — ее пели несколько матросов. — Фон Стурза взял свою лютню и принялся вполголоса напевать:
Смерть — сестра мне, брат мой — дьявол.
Скалься, «Роджер», веселей!
Черный флаг — не для забавы, Флибустьер — гроза морей!
Вон купчина: трюмы полны.
Налетай, брат, не робей!
Мертвецам дорога — в волны.
Флибустьер — гроза морей!
Абордаж! — И парус рвется.
Кроме Бога, нет друзей.
Вновь последним посмеется Флибустьер, гроза морей.
Когда фон Стурза умолк, Карфангер спросил: — — А не приходилось ли вам слышать песню о «серебряном» флоте?
— О «серебряном»? Нет, не приходилось.
— Тогда слушайте, хотя как певец я вам, конечно, не ровня:
Разве вдали не «серебряный» флот плывет?
Парус трепещет, скрипит такелаж. Вперед!
Эй, ребята! И вы не свернете с пути, Чтобы серебряный» флот потрясти?
Или застыла в жилах голландская кровь — Та, что кипела отвагой, словно цыганки любовь?
Или оставили в койках отвагу свою?
Хоть мало нас, братцы, — на абордаж!
«Серебряный» флот будет наш!
Венцель фон Стурза внимательно слушал. Потом спросил:
— И много вы знаете таких пиратских песен?
— Порядочно, — улыбаясь, ответил Карфангер, — но, несмотря на это, вы ведь не станете считать меня пиратом?
На этом дело и кончилось. Карфангер отправился наверх, чтобы сменить вахтенного штурмана. Солнце уходило за горизонт, на темнеющем небе одна за другой зажигались звезды. Боцманы расставляли ночную вахту, гомон на палубах понемногу стихал. Теплое море лениво катило одну за другой невысокие волны, которые разбивались о форштевни кораблей. Тишина нарушалась лишь негромким плеском волн и поскрипыванием реев.
В сгущающихся сумерках Карфангер заметил могучую фигуру богемца с лютней под мышкой, направлявшегося на бак, в жилые помещения матросов.
Прошло несколько минут, и в ночной тишине раздался звон струн и звучный голос Венцеля фон Стурзы:
«Кто же он, этот бывший богемский помещик? — подумал Карфангер. — Человек без родины, не имеющий ничего, кроме шпаги да лютни. Поэтому ему и терять нечего. Каким же ветром его занесло в Гамбург?»
Разгулявшийся ост раздувал паруса гамбургских кораблей, когда они вошли в пролив Мона. Отсюда до Кюрасао оставалось не более пятисот миль — четыре-пять дней ходу при хорошем ветре. Однако четыре-пять дней плавания в этих водах таили в себе гораздо больше опасностей, чем все предыдущие недели и месяцы. И хотя Карфангер не испытывал страха, все же его обуревало вполне объяснимое стремление как можно скорее пройти эти широты. Чаще, чем обычно, он приказывал бросать лаг, чтобы замерить скорость судна, чаще обычного появлялся на палубе с секстаном, определяя местоположение корабля. Лишь изредка позволял он себе спуститься вниз, в каюту, чтобы подремать часок-другой. И когда на горизонте замаячили зеленые берега островов, вздох облегчения вырвался у него из груди.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.