Глава первая ПАСТЫРЬ ДЛЯ СМЯТЕННОГО СТАДА

Глава первая

ПАСТЫРЬ ДЛЯ СМЯТЕННОГО СТАДА

1. Личность эпохи Смуты

Либеральное царствование Лжедмитрия I закончилось страшной резней. На фоне пожаров, оружейной пальбы и ручьев крови тысяч невинных гостей, приехавших на царскую свадьбу в Москву, сведение с престола тихого грека — патриарха Игнатия — прошло незамеченным. Но вместе с Игнатием прошло и время покорных светской власти патриархов. Могучая фигура патриарха Гермогена (1606-1612) поднялась в огне Смуты и наложила свой отпечаток на ход гражданской войны, переросшей во всенародную борьбу за освобождение и объединение России.

Новый патриарх был избран царем и верно служил ему, но на сей раз это был не смиренный исполнитель воли государя, а человек сильный и самостоятельный, с глубокими личными убеждениями и смелостью отстаивать их, невзирая на лица и обстоятельства. До сих пор, разгадывая загадки, связанные с первыми патриархами, Иовом и Игнатием, мы обращались преимущественно к внешним обстоятельствам их жизни.

Мы видели, что сама идея патриаршества не имела глубоких корней в русском самосознании и возникла у Годунова как ход в борьбе с соперниками на пути к престолу. Повышение статуса московского архипастыря было нужно Годунову для усиления позиции верного политического союзника. Но опора эта в буре гражданских распрей оказалась слишком слабой и не спасла династию Годуновых.

Лжедмитрий был вознесен на престол всенародной волей вопреки сопротивлению Иова, но новый патриарх Игнатий не был беспринципным пособником еретика и предателя государственных интересов, как принято считать. Клеймо злодеев на царя и патриарха возложил хитроумный Василий Шуйский, после десятилетий интриг и заговоров добравшийся до престола.

Шуйскому не пришлось особо выдумывать вины низвергнутых противников — довольно было приписать им свои собственные тайные связи с поляками и иезуитами, сговорившимися с ним о свержении Лжедмитрия, и связать народ кровью тех же иноверцев.

Явившийся на смену Игнатию Гермоген отнюдь не был агнцем для заклания. Гермоген стал первым патриархом, чья личность, а не только дела, вызывала разногласия и горячие споры современников, унаследованные потомками. Даже в благопристойно приглаженной церковной истории, даже после канонизации Гермогена в связи с юбилеем дома Романовых в 1913 году его несомненно выдающаяся роль в истории Российского государства и Церкви оценивалась по-разному. Особые споры вызывают мотивы поведения патриарха-мученика, загадка которых пленяла умы и его современников.

Близко знавший Гермогена князь Иван Андреевич Хворостинин рисует патриарха «книжному любомудрию искусным» духовным писателем и церковным кормчим. Но корабль его среди множащихся волн истончевал и разъедался «многими пенами соблазна». Сам царь Василий впадал в «тугу и скорбь», даже в «неверие от многого сетования», и злосердие его, умножаемое словоблудием «бесовских советников», несло стране новые бедствия.

«Видел добрый пастырь царя малодушествующего, много пользовал от своего искусства», но не мог ни исправить Василия, ни помочь одолеть гражданскую бурю. Гермоген, принявший из-за Шуйского многие беды «от всех человек», то уязвлялся страхом «треволнения людского шатания», то украшался бесстрашием, стараясь исправить людей проповедью и церковным наказанием. И вокруг него, как и вокруг царя, «любимые и славные его» были тайными врагами. Пытались они перетянуть и Хворостинина на свою сторону, обещая множество благ, потому что знали, что князь больше всех испытал от Гермогена «гонение и грабление».

Стойкая поддержка царя и конфликт с царем. Сторонники, оказывающиеся врагами, и наказанные — друзьями. Периоды страха и отваги, гнева и милосердия, мудрой проповеди и слез, когда украшенный благородными сединами патриарх, обнимая юношу Хворостинина, искал у него поддержки и утешения: «Ты более всех потрудился в учении, ты ведаешь, ты знаешь, что клевещут на мя враждотворцы наши»…

Поистине, Гермоген первый из архиереев Русской Православной Церкви, чья личность рисуется дошедшими до нас источниками сложной и противоречивой. Конечно, желание понять героя своего повествования во всех противоречиях его поведения и характера было свойственно пробивавшему себе дорогу авторскому историческому мышлению Нового времени. Однако не случайно, что новый подход проявлял себя в полной мере, когда речь шла о Гермогене.

Признаком прогресса в историческом мышлении, в частности, было приведение в одном сочинении разных, порой отрицающих друг друга версий. И именно Гермоген рассмотрен в знаменитом «Хронографе русском» 1617 года с двух точек зрения.

Существует «писание» о Гермогене, по мнению составителя, «неправое», но его нельзя исключить из рассказа, поскольку такой взгляд «во многих распростерся». Согласно этой точке зрения, был Гермоген «словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен»; «до конца извыче» Святое Писание и предание, церковные законы и уставы, но оставался «нравом груб и к бывающим в запрещениях косен и к разрешениям» (то есть к снятию церковного отлучения). Патриарх легко верил слухам, не вскоре распознавал людей злых и благих и частенько склонялся к льстивым и лукавым (что соответствует мнению Хворостинина).

«Мужи змееобразные», сшивающие лесть и сплетающие козни, могли переменять в мнении Гермогена «любезное в ненависть». Они наполняли слух патриарха злоречием и лестью, «он же им о всем веру принимал», особенно в том, что касалось государя. «И сего ради ко царю Василию строптиво, а не благолепно беседовал всегда, поскольку в себе имел вызванный наветами огнь ненависти».

Гермоген «никогда отчелюбиво не совещался с царем»; после свержения Шуйского супостатами и мятежниками «он в народе пастырем непреоборимым показать себя хотел, но уже времени и часу ушедшу», непостоянное не могло стоять и цветы не зацвели бы средь лютой зимы. «Тогда, хотя ярился он на клятвопреступных мятежников и обличал христианоборство их, но ят (схвачен) был немилосердными руками, как птица в клетке гладом уморен, и так скончался».

Это неправда! — считал составитель «Хронографа». Не вина Гермогена, что «не всем дается от Бога и мудрость, и глас» — и без красивого, «светлоорганно шумящего» голоса мудрые и хорошо сложенные речи патриарха были «сладки разуму слышащих». «А еже рек „нравом груб“ — и то писавый о нем сам глуп!» (Что и говорить, неотразимый, а главное, издавна укоренившийся в России аргумент.)

Собственно, критик не опровергает, а объясняет «хульную и ложную» характеристику Гермогена сложными обстоятельствами времени. «В то время злое, если бы Господь не положил на светильнике церковном таковое светило, то многие бы во тьме еретичества люторского и латинского заблудили». Надо знать, пишет полемист, «в каковых бедах, в каковых слезах тогда вся земля Российская бысть! И если все овцы стада Христова в расхищении были, то пастырю самому где мир, где любовь, где союз показать к кому-нибудь? Всегда о всех плач, о всех рыдание!»

«И какую бы любовь спрашивает защитник Гермогена, показывать к преступникам заповедей Божиих, поскольку на государя царя многие тогда злое строили, и лестью от правды отводили, и в непреподобные пути низводили?! Он же не с царем враждовал, а с неподобными советниками его».

Так, злыми советами царь раньше времени распустил войско после взятия у мятежников Тулы, призвал иноверцев для защиты трона от «крамольников», вводя тем самым душу свою в грех.

«Святейший же патриарх о том всегда царя молил, что то все недобрые есть советования приближенных его. И когда все те дела злом обернулись — и тогда царь Василий возрыдал и восплакал. Он же, богомудрый пастырь, во всем любезно и кротко утешал его». Что касается суровости Гермогена, то крамольников из священного чина он смирял «по достоинству, а не напрасно».

В Смуту, пишет автор, «возбесились многие церковники: не только мирские люди чтецы и певцы, но и священники, и дьяконы, и иноки многие — кровь христианскую проливая и чин священства с себя свергнув, радовались всякому злодейству». Этих-то крамольников Гермоген старался наставить на путь истинный, «иных молениями, иных запрещениями; скверных же кровопролитников и не хотящих на покаяние обратиться — тех проклятию предавая, а кающихся истинно — то тех любезно приемля и многих от смерти избавляя ходатайством своим».

Нетерпимость Гермогена явно была притчей во языцех. По крайней мере, автор «Отповеди в защиту патриарха» постарался опровергнуть это мнение, хотя оно и не приводилось в «Хронографе»:

«Терпению же его только удивляться следует, каков был к злодеям возблагодетель! Слыша неких неосвященных (светских людей), поутру лаявших его, на обед посылал звать их, а против лаяния их как глух был, ничего не отвечая».

Хотя Гермоген, признает автор, был «прикрут в словах и в воззрениях, но в делах и в милостях ко всем един нрав благосердный имел и кормил всех в трапезе своей часто, и доброхотов, и злодеев своих». Милость его не знала границ: он поддерживал нищих и ратных людей, раздавал одежду и обувь ограбленным, золото и серебро — больным и раненым, «так что и сам в конечную нищету впал».

Как видим, Шуйский возвел на патриарший престол человека с очень непростым характером. Гермоген был отнюдь не «слуга царю», резко отличаясь от большинства архиереев его времени. Не случайно именно он выступил против воли Лжедмитрия I, осудив его брак с католичкой Мариной Мнишек. Конечно, спорить с мягкосердечным «царем Дмитрием Ивановичем» было совсем не то, что с коварным и злопамятным царем Василием, но Шуйский имел достаточно оснований предполагать, что избираемый им в патриархи человек не испугается и его гнева.