ГУДЕА – СПРАВЕДЛИВЫЙ ПАСТЫРЬ
ГУДЕА – СПРАВЕДЛИВЫЙ ПАСТЫРЬ
Как мы уже говорили, не все города Месопотамии в равной мере страдали от гнета завоевателей. Так, трагической участи Урука и Ура избежал Лагаш. Притом избежал дважды. В первый раз его пощадили аккадцы – может быть, потому, что после нашествия Лугальзагеси этот город не представлял для них сколько-нибудь серьезной опасности. Создается впечатление, что мечты о могуществе и гегемонии, ради которых шли на все Энтемена и Энанатум, были чужды спокойным, занятым торговлей лагашитам. Они нисколько не стремились к героическим подвигам и вооруженной борьбе, не возмущались, не рвались в бой с завоевателем. Превыше всего они ценили мир и тишину своих домов и процветание хозяйства своего маленького государства, лежащего на перекрестке важных торговых путей. Это, по-видимому, вполне устраивало аккадцев. Развитие торговли шло на пользу всем, в том числе и им, а лагашские купцы не скупились и свою лояльность подтверждали не только датировкой контрактов по победоносным походам предста-
вителей династии царей-богов. Нет оснований считать, что они поднялись на борьбу даже в тот период, когда могущество аккадцев ослабло. Возможно, лагашиты предвидели нашествие кутиев. Во всяком случае, они поспешили выказать лояльность новому завоевателю. И «дракон гор» пощадил Лагаш, сохранив за ним некоторую автономию. Энси Ур-Баба, правивший Лагашем в первой половине XXII в., в своей надписи сообщает о строительстве храмов в честь шумерских богов.
Мало пострадавший от нашествий Лагаш поднимался, отстраивался, собирался с силами.
Бог Нингирсу благосклонно взглянул на свой город и выбрал Гудеа справедливым пастырем страны, так что власть его простерлась на 60 cap [60x3600] человек.
Уруинимгина, как мы помним, властвовал над 10 сэрами. Теперь же число подданных возросло в шесть раз, что говорит о благополучии Лагаша в годы иноземного господства.
Кем был этот «справедливый пастырь», оставивший после себя огромное количество письменных памятников, которые представляют собой неоценимый источник знаний о самых разных сторонах жизни шумеров той эпохи? Гудеа – значит «Призванный». Одни ученые говорят, что Гудеа был зятем Ур-Бабы, унаследовавшим после него трон, другие считают его узурпатором, захватившим царский жезл насильственным путем. (Поэтому ему и понадобился эпитет «призванный»!) Что за удивительная фигура! Давайте взглянем на него: вот он стоит с благоговейно сложенными на груди руками. Пола свободного плаща переброшена через левое плечо, с правой стороны груди плащ искусно сколот и ниспадает мягкими складками. Бритая голова, спокойное, сосредоточенное лицо. Это, как считают историки, «молодой Гудеа». А вот другая статуя: царь сидит на низком стуле. На голове круглый головной убор. То же задумчивое, серьезное лицо. Руки прижаты к груди в молитвенном жесте, ладонь к ладони. На коленях – план храма. Спина статуи, одежда спереди и стул покрыты прекрасной архаизированной клинописью. Это Гудеа «в зрелом возрасте».
Голова Гудеа из Лагаша
Был ли царь-строитель похож на свои диоритовые статуи? Трудно сказать. В них много элементов стилизации. Впрочем, мы сейчас не в состоянии оценить, насколько шумеры владели искусством портрета и стремились к точному воспроизведению черт лица оригинала. Для них, возможно, важнее всего была основная мысль, выразителем которой был этот царь: стремление к миру и благосостоянию, к возвращению «доброго старого времени». Есть в этом человеке нечто такое, что выделяет его из массы известных нам энси и делает прообразом правителей, имена которых связаны с возникновением и развитием итальянского Возрождения.
Если верить надписям, мечтой, более того, целью жизни Гудеа было служение богам, строительство для них «домов». А надписей он оставил великое множество, в том числе пространный, в 1365 строк, рассказ о постройке храма
Энинну, начертанный на двух глиняных цилиндрах метровой высоты. Когда читаешь этот подробный рассказ с множеством метафор, выспренних слов и искусных оборотов, невольно спрашиваешь себя: для чего, зачем? Не будем спешить с ответом, познакомимся сначала с содержанием этого бесценного документа.
Когда на небесах и на земле судьбы были определены, Лагаш гордо поднял… голову к небу; Энлиль благосклонно взглянул на владыку Нингирсу: «В нашем городе все расцветает как следует…»
И повелел тогда Нингирсу, бог города Лагаша, чтобы выбранный им наместник, правящий его владением, построил большой и прекрасный храм.
Своего царя, владыку Нингирсу, увидел Гудеа в этот день во сне.
Построить дом для него приказал ему Нингирсу.
К великой «божественной мощи» Энинну Обратил он взгляд Гудеа…
Не разгадав смысла этого сна, Гудеа обратился к своей «матери», богине Гатумдуг, за разъяснениями:
О моя царица, священного Ана возлюбленная дочь,
Его воительница, гордо поднявшая голову,
Ты, сохраняющая жизнь стране Шумер,
Знающая, что происходит в твоем городе,
Царица, мать, сотворившая Лагаш!
Когда ты обращаешь свой взор к людям, к ним приходит изобилие;
Юноша, на которого ты взглянешь, обретет долгую жизнь;
Нет у меня матери – ты моя чистая мать,
Нет у меня отца – ты мой чистый отец.
Ты приняла мое семя, в святилище меня родила,
Гатумдуг, как прекрасно звучит твое чистое имя!…
Закончив молитву, Гудеа принес жертвы, благосклонно принятые богиней. После этого он отправился на корабле в храм богини Нанше, которой принес в дар хлеб. В храме Гудеа возливал жертвенную воду и молился:
О Нанше, великая жрица, владычица «божественной мощи»,
Госпожа, подобно Энлилю, определяющая судьбы,
Моя Нанше, чье могущественное слово
Определяет движение всего!
Ты – вестница богов,
Царица всех стран, мать, толкующая сны:
Явился мне во сне мужчина, огромный, как небо,
Огромный, как земля,
Если поглядеть на его голову, был он богом,
Если поглядеть на его крылья, был он птицей Имдугуд,
По облику – ураганом.
По правую и по левую руку от него стояли два льва. Он приказал мне построить для него дом, Но я не разгадал до конца его волю…
Гудеа рассказывает богине обо всем, что увидел во сне, описывает фигуры из сна (к этому мы вернемся в другом месте), смиренно склонив голову, выслушивает слова богини и, радостный, возвращается домой, чтобы начать великое строительство Энинну – «дома пятидесяти». С тех пор все дни и ночи он посвящает этому строительству.
Надпись сообщает о том, как возник план храма, какие сны видел Гудеа, что они означали и как, наконец, начались строительные работы. Царь разослал гонцов, созывавших людей на строительство. И потянулись караваны, везущие из близких и далеких стран все необходимое для сооружения большого храма. Постепенно поднимаются отдельные строения, появляются украшения и т. д. И, наконец, мы узнаем, с какой торжественностью ввели в Энинну бога Нингирсу со всей его свитой.
Не только в «Гимнах о строительстве Энинны», как иногда называют этот текст, но и в других, менее пространных надписях сообщается о том, какие дары приносил Гудеа богам, какие храмы для них строил, как чтил их величие и славил могущество. Проще всего было бы сделать из всего этого вывод, что перед нами царь-святоша, старающийся заслужить милость богов и «долгую жизнь». Но это не так. Набожность, смирение, покорность воле богов, прославление их деяний словом и делом считались первейшим долгом не только правителя, но и самого ничтожного из его подданных – свободных или рабов. Здесь дело в другом. Бурное проявление любви
Гудеа к богам означает нечто большее: «справедливый пастырь» Гудеа, стремясь вернуть богам власть, какую они имели над людьми сотни лет назад, надеется таким образом воскресить славу и мощь Шумера. Ему кажется, что, восстановив традиции, превратив храмы в центры политической, хозяйственной и культурной жизни страны, он сумеет нейтрализовать тяжелые последствия вражеских нашествий, поддержать былое величие своего народа, помешать его упадку, обеспечить мир и сделать своих подданных счастливыми. В поступках этого правителя, равнодушного к громким титулам, избегающего вооруженных столкновений, есть некое трагическое величие, которое заставляет отнестись к нему с особым уважением. Потому что он не только построил Энинну,
дом, который, словно большая гора, достигает небес и ослепительный блеск распространяет на Шумер,
но и сделал прекрасным и богатым свой город, дал возможность его гражданам жить в мире и достатке.
Кроме молитв в «Гимне Гудеа» содержится множество сведений о том, как жили его подданные. Здесь нет ни слова о слезах, несправедливости или принудительном труде. Подробно и живо описывается прекрасная жизнь лагашитов под властью Гудеа:
Мать не поднимала руки на ребенка.
Ребенок не противился словам матери.
Раба, совершившего дурной поступок,
Его господин не бил за это,
Рабыню, попавшую в злую неволю,
Ее госпожа не била по лицу.
К правителю, который дом [храм] строил,
К Гудеа никто не приходил с жалобами…
Царь очистил город от «злых языков», освободил его жителей от «колдунов, которые их притесняли». Еще более выразительно свидетельствует о проведении ряда социальных реформ (которые мы сейчас назвали бы либерализацией общественных отношений) описание торжества, связанного с введением Нингирсу в построенный для него храм. Семь дней длился веселый праздник, во время которого
Рабыня со своей госпожой сравнялась,
Раб шел рядом со своим хозяином…
Гудеа не допускал в своей стране беззакония, он стоял на страже справедливости, как этого требовали боги Нингирсу и Нанше.
Бедного имущий не обижал
И вдову сильный не обижал.
Если в доме не было сына-наследника, с дочерьми поступали по справедливости. Разве здесь не слышится отголосок идей первого в истории реформатора – Уруинимгины? Разве в этом не выразилось желание следовать традиции, что, по мнению Гудеа, являлось лучшим способом предотвратить крушение государства? Стремление Гудеа реставрировать монархию старого типа, по-видимому, нашло поддержку у широких народных масс и у жрецов, которые вновь стали благодаря мероприятиям правителя решающей силой не только в хозяйственной жизни города, но и в политике. Как говорится в «Гимне Гудеа», благодаря благодеяниям Нингирсу, ниспосланным им за исполнение его воли, храмовые амбары были полны масла и шерсти, зерна и вина. С другой стороны, не подлежит сомнению и тот факт, что восстановление традиций ни в коей мере не означало отказа от хозяйственной и политической эмансипации дворца. У правителя были свои владения, у храма – свои. Наряду с этим возникали и обогащались поместья частных лиц – непременный и естественный результат расцвета торговли.
Из «Гимна Гудеа» и других надписей мы узнаем, что Лагаш имел при Гудеа развитые торговые связи со многими странами. Строительный лес ввозился из Урсу, кедры – из Амана, золото – из страны Хаху, диорит – из Магана, крупные каменные блоки – с гор Марту (западные страны). В горном районе Кимаш (в Эламе) добывалась медь, в горах Барсип – асфальт и т. д. Тяжело груженные караваны вьючных животных привозили все эти сокровища в Лагаш. Поэтому неудивительно, что «амбары были подобны Тигру, когда его воды поднялись».
Вот о чем рассказывает надпись на так называемой булаве «А»:
Для своего царя Нингирсу, могучего героя Энлиля, Гудеа, энси Лагаша, добыл и привез этот мрамор с гор Урингираз над Верхним [Средиземным] морем и сделал из него булаву с тремя львиными головами и посвятил ее ему [богу], чтобы он сохранил его [Гудеа] жизнь.
Гудеа в равной степени можно назвать и «царем жрецов», и «царем купцов». Последние благодаря политике своего правителя процветали не меньше, чем первые. То же можно сказать о ремесленниках. Чуть не со всех концов тогдашнего мира получали они материал, из которого изготовляли предметы первой необходимости, различные украшения, оружие и пр. для царя, горожан и на вывоз в соседние города. За ценное и столь необходимое сырье Лагаш платил готовыми изделиями. Хозяйственные таблички того времени рассказывают о расцвете ремесел, о зарождении новых профессий, о кузнецах и каменщиках, плотниках и резчиках, ювелирах и граверах. Высокие налоги, необходимые для покрытия огромных расходов на строительство, которые население процветающего Лагаша платило в царскую казну, не были таким тяжким бременем, как во времена правления преемников Уруинимгины.
Когда именно Гудеа стал энси Лагаша, точно неизвестно. Ученые до сих пор не смогли установить, в каком году он пришел к власти – при кутиях или после освобождения страны Утухенгалем. Несомненно одно: наивысший расцвет торговли наступил после изгнания кутиев. В надписях правителя Лагаша нет ни слова ни об освобождении страны от иноземного ига, ни о царе-победителе из Урука. Между тем, если бы не победы Утухенгаля, Гудеа не мог бы посылать своих купцов в дальние страны за строительными материалами для Унинну.
Удивительно мало внимания уделяет Гудеа всему тому, что происходило за границами его государства. В его надписях и других текстах никак не отражены чрезвычайно важные события «общешумерского» значения. Почти ничего не сообщается о торговле с соседними городами, в то время как весьма подробно описываются заграничные источники сырья. Может быть, здесь имеет место «тихое» возвращение к прежним отношениям между городами-государствами, т. е. возрождение сепаратистских тенденций, решительным противником которых был Утухенгаль. Создается впечатление, что Гудеа сознательно обходил молчанием все происходившее вокруг, словно желая подчеркнуть, что его города не касаются важные, но бренные, преходящие земные дела. Однако вместе с тем он охотно пользовался происходившими вокруг переменами, извлекая из них выгоду для своего народа.
Когда он [Гудеа], – читаем мы в надписи на статуе «В», – строил храм для Нингирсу, Нингирсу, его любимый царь, открыл ему все [торговые] пути от Верхнего моря до Нижнего.
Эта надпись содержит бесспорный, хотя и не всеми историками признанный исторический намек. Мы помним, что, победив Тирикана, Утухенгаль очистил перерезанные кути-ями торговые пути. Гудеа же, который в это время уже начал строительство Энинну, воспользовался плодами этой победы.
Экономическая политика Гудеа не ограничивалась расширением торговых связей и строительством. Мы имеем свидетельства того, что он уделял большое внимание сельскому хозяйству. Надписи, хозяйственные таблички, отчеты храмовой администрации и многое другое указывает на то, что по приказу Гудеа лагашиты расширяли сеть оросительных каналов, увеличивали посевные площади, разбивали сады, сажали деревья. Если Уруинимгина и Лугальанда ввозили «горное вино», то во времена Гудеа в Лагаше стали выращивать свой виноград. Все, что говорится об изобилии, – о полях, щедро родящих хлеб, о заполненных скотных дворах и множестве овец в загонах – не пустые слова, хотя они и звучат несколько хвастливо. Они отражают истинное состояние экономики Лагаша.
Как широко простиралась власть Гудеа? Есть основания предполагать, что Урук и Ниппур в какой-то мере признавали господство Гудеа, платили ему дань или другого рода подати. Однако наиболее вероятно, что Гудеа и в особенности его преемники подпали под власть новой династии – третьей династии Ура. Никаких данных о стремлении Гудеа к гегемонии или захвату других городов-государств Шумера у нас нет. В единственном документе, сообщающем о том, что царь установил мирные, добрососедские отношения с Эламом, между прочим, вскользь говорится: «Он разрушил город Аншан в стране Элам». Возможно, в этом единственном случае, когда до нас донесся звон оружия, речь шла о каком-нибудь карательном походе против не слишком щепетильных торговых партнеров или об экспедиции, связанной, например, с обеспечением безопасности медных рудников, но не о кампании, подобной тем, какие предпринимались предшественниками Гудеа три-четыре столетия назад.
Таким образом, Гудеа сохранился в шумерской традиции как правитель, превыше всего ценивший мир, как воистину «добрый и справедливый пастырь» народа, занимающегося торговлей, земледелием, ремеслами. Это были годы полного спокойствия. В тени от храмов, которые воздвиг Гудеа,
словно гору из лазурита, тянущуюся к небесам, словно гору из алебастра, вызывающую восхищение…-
жители Лагаша могли приумножать храмовые, царские и свои личные богатства, наслаждаться днями «радости и изобилия». Не слышался на улицах Лагаша плач беззащитных вдов, обиженных сирот или голодных бедняков. Даже рабы имели возможность отдыхать и радоваться. В дни торжественных праздников жрецы-музыканты играли на дудках, били в бубны, перебирали струны арф. Один из текстов Гудеа говорит о назначении музыки, которая нужна,
Чтобы радостью наполнить Энинну,
Чтобы изгнать из города печаль,
Успокоить сердца, унять страсти,
Слезы плачущих глаз осушить.
Высеченная из голубого диорита статуя, посвященная богине Гатумдуг, изображает царя с планом храма на коленях. Взгляд Гудеа устремлен вперед, кажется, он размышляет о своем великом замысле – построить «дом пятидесяти» и тем самым вернуть Шумеру былое величие и славу.
Гудеа видел путь к возрождению страны не в завоеваниях и войнах, а в тяжелом повседневном труде. Выше славы победоносного вождя для него была слава доброго и справедливого пастыря, заботящегося о том, чтобы его подданные ни в чем не испытывали нужды. Строитель, друг художников, влюбленный в искусство и литературу (как знать, может быть, и соавтор некоторых текстов), покровитель купцов и ремесленников, приверженец традиций – таким предстает перед нами этот правитель. Боги, которым он смиренно служил, выполнили его просьбу: дали ему долгую жизнь и многолетнее царствование. Боги? А может быть, не боги, а счастливые подданные, для которых с его именем были связаны благополучие и покой.
Покидая этот мир, уходя в «страну без возврата», Гудеа передал своему сыну Ур-Нин-Нгирсу сильное и богатое государство. Его сын, а затем и внук Пиригме, великолепные гробницы которых через четыре тысячи лет раскопал Андре Парро, при поддержке могущественных верховных правителей страны продолжили дело отца и деда.
И все же тысячелетняя история города-государства Лагаша, начало которой символизирует скромный храм эпохи Джемдет-Насра, окончилась вскоре после того, как Гудеа открыл перед Нингирсу «врата его дома» и заставил храм Энинну засиять, «подобно солнцу среди звезд». Как ни мудра была политика этого праведного царя, она не смогла остановить неотвратимый ход истории. Возврат к прошлому явился лишь передышкой. В последний раз и ненадолго вспыхнула ярким светом звезда Лагаша, а затем наступили упадок и забвение.
Вскоре после 2000 г. Лагаш захватили чужеземцы, по-видимому эламиты. Утратив свою роль торгового города, он быстро обеднел и обезлюдел. Все попытки позднейших месопотамских правителей оживить его окончились неудачей. Руины заброшенных домов и храмов занесло песком пустыни, и только де Сарзек раскрыл тайну холма Телло, под которым погребен некогда цветущий, богатый и прекрасный город.