3. Трон для Годунова

3. Трон для Годунова

Со смертью царевича Дмитрия и расправой над Нагими у Годунова не осталось сильных соперников. Даже царицу Марию насильно постригли в монастырь и сослали в пустынь на Белоозеро. Борис Федорович Годунов со своими приспешниками безраздельно властвовал в Российском государстве. Царь Федор Иоаннович был «прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен», сам трезвонил на колокольне и большую часть времени проводил в церкви.

Россия не оправилась от великого разорения, ее терзали голод и пожары, Крымская орда доходила до Москвы, целые города вымирали от эпидемий или поднимали восстания. Годунов безжалостно закручивал гайки крепостничества, в то же время не жалея средств на каменное строительство, освоение новых земель, развитие промышленности и торговли. Страна воевала со шведами, осваивала Сибирь и Поволжье. Каменные крепости строились в Москве (Белый город), Смоленске, Казани, Астрахани. В Сибири выросли города-крепости: Тюмень, Тобольск, Лозьва, Пелым, Тара, Сургут, Обдорск, Верхотурье. Цепь укреплений пересекла татарские шляхи Дикого поля: Воронеж, Ливны, Елец, Кромы, Курск, Белгород, Оскол, Валуйки, Севск, Крапивна. В стране появилось много новых каменных храмов, утверждавших величие Церкви и мощь государственной власти. Годунов уделял большое внимание наведению порядка в судах (особенно стараясь ликвидировать мздоимство), боролся с пьянством, щедро раздавал милостыню и денежную помощь погорельцам, стремясь завоевать популярность в народе.

Когда 29 мая 1592 года у царя Федора Иоанновича и царицы Ирины Федоровны родилась дочь Феодосия, «верхи» облегченно вздохнули. Появилась надежда, что смерть болезненного царя Федора не повлечет за собой новую волну смертоубийственной борьбы за власть. В честь этого события было объявлено о прощении всех «опальных», кои были приговорены к казни, заточены «по темницам», «кои мятеж творили о безчадии благоверныя царицы».

Действительно, многим опальным, которых Годунов не успел втихую уморить, было позволено вернуться в Москву, за исключением, конечно, наиболее опасных для правителя. Псков и Изборск были чуть ли не полностью опустошены эпидемией, война со Швецией продолжалась без видимых успехов, но Москва радовалась и веселилась. Даже «несчетное число» бродяг и нищих, поразившее английского посланника Джильса Флетчера, было на какое-то время удовлетворено щедрой царской милостыней, так что приезжий мог бы усомниться в собственном мрачном предсказании, что всеобщее возмущение в России «должно окончиться не иначе как гражданской войной» [5].

Для упрочения сложившейся в Москве власти канцлер Андрей Щелкалов вел в 1593 году секретные переговоры с послом Германской империи, которая была втянута в это время в тяжелую войну с Турцией и Крымом. В обмен на русскую помощь Щелкалов, ссылаясь на указание Годунова, просил прислать в Москву молодого австрийского эрцгерцога, который после знакомства с русским языком и обычаями женился бы на царевне Феодосии Федоровне.

По донесению австрийского посла Варкоча можно понять, что Щелкалов не преминул подчеркнуть свое значение в России и особое влияние на принятие проекта этого брака (в ущерб Годунову). Но события приняли другой ход, не предвиденный хитроумным канцлером. 25 января 1594 года царевна Феодосия скончалась. Годунов, многие годы прилагавший усилия к тому, чтобы у царя Федора Иоанновича появился наследник и даже выписывавший акушеров из Англии, понял, что сможет удержать власть, только самолично захватив трон.

Уже в марте 1594 года Андрей Щелкалов вынужден был вести переговоры с имперским гонцом Михаилом Шилем о браке эрцгерцога Максимилиана с дочерью Годунова: боярин всерьез предлагал породниться с императорским домом, обещая взамен вступление России в войну с Турцией и Крымом! Впрочем, новый виток борьбы в Кремле уже разворачивался. К лету Борис Федорович убрал от власти Андрея Щелкалова — «угрыз» его, «аки зверь»; временщик скончался вскоре «в бесчестном житие».

Шестидесятилетний дьяк, два десятилетия заправлявший внешними делами Российского государства, успел щедро поделиться с Борисом Годуновым опытом ко всякому злу, «искусством во всяких злых кознях». Ценя подобные познания, правитель хотя и разогнал сторонников Андрея Щелкалова в Посольском приказе, но поставил на его место брата, Василия Щелкалова, сделав его с 1596 года еще и печатником (канцлером). Впоследствии, утвердившись на троне, Годунов избавился и от этого клеврета.

Смерть царевны Феодосии была тем рубежом, после которого окончательно разошлись дороги Годуновых и Романовых, объединявшихся вокруг трона своего родственника Федора Иоанновича. Не сразу, но шаг за шагом Борис Годунов восстановил наступление на феодальную знать, устрашая одних, удаляя от двора других и ликвидируя третьих. Ссылка с последующим уморением была излюбленным методом Годунова. Александр, Михаил и Василий Никитичи Романовы были сосланы и, как многие до них, умерли при невыясненных обстоятельствах.

Бурные политические коллизии, вероятно, несколько отвлекли патриарха Иова от духовных занятий. Лишь 6 августа 1594 года архипастырь обратился к царице Ирине Федоровне с утешением по поводу кончины дочери. Умершие не возвращаются, напоминал он царице, рассказывая о горьком плаче Адама над телом сына его Авеля: «Земля есть и в землю отыдеши». Но молитва праведных может подвигнуть Бога даровать им с царем чадо, как Иоакиму и Анне, до старости глубокой остававшимися бесплодными, однако получившими под конец жизни утешение.

«Видишь ли, благоверная государыня царица, — писал Иов Ирине, — сколь может молитва праведных, терпеливо переносящих постигающие их скорби. А кручиною, государыня, ничего нельзя взять, можно взять лишь милостию Божиею. Если печалишься, то только гневишь Бога, а своей душе причиняешь немалый вред и безгодно изнуряешь свое тело; Дьявол же, егда видит кого скорбяща и печалующа, укрепляется нань.

Сего ради молю твое благочестие: о всем положи упование на Бога и на Пречистую Богородицу. И Пречистая Богородица, видя твое такое благоволение, умолит Сына своего, да подаст ти всяко прошение твое, его же у Него просиши, и благородная чресла твоя многоплодна сотворит, и устроит тя яко лозу плодовиту в дому твоем!»

Бог, однако, не внял молитвам царицы Ирины Федоровны и оставил ее бесплодной. А Годунов использовал любую возможность, чтобы к моменту смерти болезненного царя Федора Иоанновича не иметь соперников в борьбе за московский престол. В этой придворной интриге патриарх Иов видимого участия не принимал.

На первый план исторической драмы Иова выдвинула кончина царя 7 января 1598 года. В эти дни тишайший патриарх неожиданно проявил себя как мощный политический лидер. Он удивительно твердо и энергично заявил свою ясную и определенную государственную позицию. В разгар многосложной борьбы за предоставление трона Рюриковичей бывшему опричнику Иов создал одно из обширнейших и велеречивейших своих произведений — «Повесть о честней житии царя и великого князя Федора Иоанновича всея Руси», — продолжение самой крупной официозной русской летописи того времени (Никоновской).

Вот как выглядят, в небольшой адаптации, основные положения этого программного труда:

«Небес величие и высота недостижима и неописуема, земли широта и долгота неосяжима и неизследима. Моря глубина неизмерима и неиспытуема — святых же и крестоносных преславнейших Российских царей многие добродетелей исправления неиссчетны и неосмыслимы. Если кто будет и силен в рассуждении, и глубокоразумного российского языка грамматическим художеством и риторической силой преукрашен довольно — но благочестивых сил самодержавнейших царей добродетелей величие по достоинству исповедать не смогут…

Было время… когда благочестивая и православная христианская вера в Великой России паче солнца сияя и свои светозарные лучи во всю вселенную испуская… от моря до моря и от рек до концов вселенной славу ее простирала, и благочестивых и крестоносных христианских царей Руские державы скипетродержавство великолепно цвело, и благородный царский корень многими летами непременно влекся от великого Августа кесаря Римского, обладавшего всей вселенной, как история поведает, и до самого святого сего царствия… Федора Иоанновича всея Руси…»

Говоря об отце царя Федора, Иов с восторгом повествует о свирепости Ивана Грозного, запугавшего как свой, так и окрестные народы:

«Той же убо благочестивый царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси бе разумом и мудростию украшен, и в храбрых победах изряден, и к бранному ополчению зело искусен, и во всех царских исправлениях достохвален явился, великие изрядные победы показал и многие подвиги по благочестии совершив, царским своим бодроопасным правлением и многою премудростью не только всех сущих богохранимой державы своей в страх и в трепет вложил, но и все окрестные страны неверных язычников, слыша царское имя его, с великой боязнью трепетали».

Сын Грозного Федор Иоаннович, которого Иов вознамерился восхвалить, подобными талантами не отличался. Патриарх воспевает его «духовную мудрость», «благочестие» и «святое житие»: тот «хотя и превысочайшего Росийского царствия честный скипетр содержал, но Богу всегда ум свой вверял, и душевное око бодро и неусыпно хранил, и сердечную веру всегда благими делами исполнял, тело же свое повсегда удручал церковным пением, и дневными правилами, и всенощными бдениями, и воздержанием, и постом».

Среди государственных дел Федора патриарх описал продолжение завоевания Поволжья (вновь не преминув воздать хвалу Ивану Грозному, который «пределы их Казанския вся поплени и многое множество нечестивых булгар погуби»). Да и то «повеление» царя Федора по усмирению язычников выполнил «достохвальный правитель Борис Федорович».

Бегло упомянув о покорении Сибири, Иов счел необходимым вернуться к собственно добродетелям восхваляемого государя, который был «зело нищелюбив, вдовиц и сирот миловал, паче же священнический и иноческий чин вельми почитал и пространною милостыней всегда удоволял», распространяя свою щедрость и на православный Восток. Щедрость эта, по мнению Иова, послужила причиной приезда в Москву константинопольского патриарха и учреждению Московской патриархии, о котором рассказано весьма пространно, причем признано, что новый патриарх занял последнее место среди вселенских первосвятителей.

Иов утверждал, что устроение московским государем патриаршего престола произвело столь сильное впечатление в мире, что иудеи, эллины, скифы, латины, арабы и язычники-бусурмане, как простые, так и царствующие, «многие оставляли свою злоскверную прелесть, и их злочестивую и богомерзкую веру проклиная и с большим стыдом отбрасывая, к благочестивому его (Федора Алексеевича) царствию богохранимой державы с великим тщанием приходяще, и со многим молением и ревностью правую нашу христианскую веру прияти желающе, и во Христа веровать непрелестно хотяще», получили от государя щедрое воздаяние.

Но действительным правителем государства при Федоре Иоанновиче, писал Иов, был Борис Годунов.

«Был тот Борис Федорович зело преизрядной мудростью украшен, и саном более всех, и благим разумом превосходя. И пречестным его правительством благочестивая царская держава в мире и в тишине цвела. И многое тщание показал по благочестии, и великий подвиг совершил о исправлении богохранимой царской державы, яко и самому благочестивому царю… дивиться превысокой его мудрости, и храбрости, и мужеству.

И не только в своем царстве Русской державы изыде слух, но и по всем странам неверных язычников пройде слава о нем, якоже никто иной обретеся в те лета во всем царстве Русской державы подобен ему храбростью, и разумом, и верой к Богу. И от многих стран языческих царей приходя по славе к царю и великому князю Федору Иоанновичу всея Руси с дарами многоценными, рабское поклонение и достойную честь царскому его величеству воздающе, и тому изрядному правителю царской богохранимой его державы, пресветлой красоте лица его и премудрости-разуму его чудящеся, и возвращаясь в свои страны с удивлением превеликую добродетель (Годунов. — А. Б.) поведающе.

Сей же изрядный правитель Борис Федорович своим бодроопасным правительством и прилежным попечением по царскому изволению многие грады каменные создал, и в них превеликие храмы в славословие Божие возградил, и многие обители (монастыри. — А. Б.) устроил, и самый царствующий богоспасаемый град Москву, как некую невесту, преизрядной лепотой украсил: многие в нем прекрасные церкви каменные создал и великие палаты устроил, так что и зрение их великому удивлению достойно; и стены градные окрест всей Москвы превеликие каменные создал, и величества ради и красоты переименовал его в Цареград; внутри же его и палаты купеческие создал во упокоение и снабдение торжникам. И иное многое хвалы достойное в Русском государстве устроил».

Иов довольно пространно, но без излишних похвал государю рассказал о русско-шведской войне и участии Федора Иоанновича в воинских походах, не преминув остановиться на молебнах новгородского митрополита Александра, а особенно на своем собственном служении во славу русского оружия и самодержца. Как огромная победа русского оружия и православного благочестия было представлено отражение набега на Москву в 1591 году крымского хана Казы-Гирея (которого Иов называет Мурат-Тиреем). Еще бы: руководил обороной столицы Борис Годунов, к тому же в народе упорно ходили слухи, что именно правитель «навел» крымчаков, «бояся от земли про убойство Дмитрия». Так что патриарху пришлось посвятить описанию сей «великой победы» (без боя) больше места, чем многолетней шведской войне.

«Мы же паки возвратимся на предлежащее… — вспомнил несколько поздновато Иов о теме своего сочинения, — благочестиваго царя и великого князя Федора Иоанновича всея Руси по достоинству изрядныя добродетели похваляя». Но похвалы касались скорее частного человека, чем государственного деятеля. Кротость, милосердие, нищелюбие, смиренномудрие, «всенощное бдение и непрестанные к Богу молитвы», которые Господней милостью охраняли Российское царство от междоусобий, ересей и неприятельских нашествий, — вот, пожалуй, все, что обрел положительного в своем герое Иов.

Пространно описывая благочестивую кончину Федора Иоанновича и цитируя свои собственные обширные речи по этому случаю, патриарх подчеркивал, что доселе «царский корень» российских государей не пресекался: «…ныне же… грех ради всего народа православного християнства… царьского его корени благородных чад не остася, и по себе вручив скипетр благозаконной своей благоверной царице и великой княгине Ирине Федоровне всея Руси».

Живописно изобразив скорбь овдовевшей царицы и ее плач над телом мужа, Иов отметил: «Изрядный же правитель, прежереченный Борис Федорович, вскоре повеле своему (так!) царьскому синклиту животворящий крест целовати и обет свой благочестивой царице предавати, елико довлеет пречестному их царьскому величеству. Бе же у крестьного целования сам святейший патриарх и весь Освященный Собор». Итак, преемницей Рюриковичей на российском престоле стала царица Ирина.

Когда во время похорон государя все архиереи, сановники и народ безутешно рыдали, «благочестивая же царица от великия печали и сама близ смерти пребывала», тогда «изрядный правитель, прежереченный Борис Федорович сугубу печаль в сердце своем имущи, и об отшествии к Богу благочестивого царя сетовал, и о безмерной скорби благородной сестры своей благоверной царицы рыдал, и земного правления тишину и мир с опасением устраивал».

По мнению Иова, царица Ирина Федоровна наследовала трон своего супруга, а истинный правитель Российского государства Борис Годунов был и оставался преемником Ивана Грозного. Это мнение было высказано после 8 января, когда от имени царицы было объявлено о всеобщей амнистии, касающейся и самых тяжких преступников, о которой патриарх упоминает.

Однако и царствование Ирины, и правление Бориса были весьма и весьма сомнительными для подданных Российского государства. Летописи и сказания повествуют, что богомольный Федор Иоаннович и не мыслил нарушать вековые традиции. Его жена не только не короновалась на царство (это придумал только Лжедмитрий I для Марины Мнишек), но и не присутствовала официально на царском венчании своего супруга.

Умирая, Федор Иоаннович сказал о своей жене: «Како ей жить — и о том у нас уложено». Вдовая царица, по обычаю, постригалась в монастырь. Соответственно муж велел ей удалиться «от мирского жития», принять «ангельский образ»; «не повеле ей царствовати, но повеле ей приняти иноческий образ»; «патриярх же тут стояще, и власти, и все бояре».

Тем не менее Иов поддержал Годунова, распорядившегося присягать Ирине Федоровне, а боярин И. В. Годунов принимал присягу. По стране спешно рассылались грамоты, обязывающие подданных хранить верность православной вере, патриарху Иову, царице Ирине, Борису Годунову и даже детям Бориса! Кое-кто в Москве уже к 12 января счел Бориса Федоровича царем, но в целом в столице вся эта затея вызвала мощное сопротивление, а в провинции многие отказывались присягать.

Если Годунова терпели как правителя и при жизни Федора Иоанновича официально именовали таковым, если имя царицы упоминалось в ряде грамот вместе с именем ее супруга, это еще не означало, что бояре согласны отдать царство худородному выскочке, а православные будут терпеть на троне бабу. «Матерая вдова», мать наследника, пользовалась определенными социальными правами и могла бы рассчитывать на некоторое место при троне сына. Но Ирина была бездетна, и уповать на ее утверждение на троне было невозможно.

Иов и Борис Годунов это прекрасно понимали. Тем не менее они разыграли карту Ирины, рассчитывая использовать ее в будущем, когда борьба особо обострится. А пока, едва патриарх успел написать публицистическую «Повесть», царицу пришлось удалить из эпицентра событий. 15 января 1598 года Ирина Федоровна вышла из дворца к народу, который (по крайней мере, в некоторой своей части) вызывал ее и кричал, чтобы она управляла страной. Организаторы сего «народного волеизъявления» понимали свою слабость, и царице пришлось заявить, «дабы избежать великого несчастья и возмущения», что она желает исполнить «волю покойного царя и свое обещание о пострижении».

В тот же день Ирина Федоровна, «оставя Российское царьство Московское, поехала с Москвы в Новодевичий монастырь», где приняла постриг под именем Александры. В сочинениях современников и научной литературе нет недостатка в самых разнообразных объяснениях ожесточенной борьбы 1598 года и поведения царицы. Нам важно отметить лишь, что, выйдя из-под контроля кремлевских властолюбцев, Ирина не отказалась от власти, продолжала рассылать по стране грамоты «царицы инокини Александры», а главное — заявила о передаче правления патриарху Иову!

Иов и так был главнейшим лицом в государстве, обязанным позаботиться о новом самодержце, и без его санкции решить вопрос о верховной власти было невозможно. Действуя еще и от имени Ирины, патриарх укрепил свою позицию. Именно он сыграл главную роль в утверждении на престоле Годунова — то есть ту роль, для которой его исподволь готовили, возвышали и украшали патриаршим облачением.

Сам Борис Федорович под предлогом приказания сестры скрылся в Новодевичьем монастыре — не только из боязни убиения (которое вполне могло ему угрожать), но и избегая своего открытого свержения вышедшими из повиновения членами Боярской думы. Уже возродился слух, что именно правитель велел убить царевича Дмитрия, ходили речи, будто он извел и царя Федора. Главное же, большинство не поверило в завещание царства Ирине и прямо называло наследника престола: двоюродного брата царя, знатнейшего красавца и щеголя, любезного и щедрого боярина Федора Никитича Романова.

Родственник царицы Анастасии, с которой связывали временное смягчение кровожадного нрава Ивана Грозного, выгодно отличался от сообщника тирана. Низкое происхождение Годунова контрастировало со знатностью Романова, имевшего множество родни и друзей в первых родах государства. Даже царь Федор Иоаннович, любивший шурина, по сведениям литовского оршанского старосты А. Сапеги, говорил Годунову перед смертью: «Ты не можешь быть царем из-за своего низкого происхождения», — и указывал наследником Ф. Н. Романова, прося его пользоваться советами Бориса.

Сапега сообщал гетману Криштофу Радзивиллу, что разные его информаторы сходятся в одном: большая часть думных бояр и воевод стоит за Романова, меньшие чины, особенно стрельцы и чернь, поддерживают Годунова, хотя на корону претендуют также знатнейший князь Ф. И. Мстиславский и бывший видный опричник Б. Я. Вельский, вернувшийся в Москву «со множеством» из ссылки.

Дворянин-летописец из Москвы записал, что патриарх Иов просил Федора Иоанновича завещать царство Борису, но государь, умирая, назвал имя Ф. Н. Романова. Немецкий наемник Конрад Буссов считал, что за Годунова просила умирающего Федора Иоанновича царица Ирина, но тоже получила отказ в пользу Романовых. Нидерландский торговый резидент в Москве Исаак Масса был убежден, что перед смертью Федор «вручил корону и скипетр ближайшему родственнику своему, Федору Никитичу, передав ему управление царством», а капитан охраны Годунова Жак Маржерет утверждал, что в это время его хозяин вынужден был красться к власти «так скрытно, что никто, кроме самых дальновидных… не заметил этого».

В самом деле: патриарх Иов решительно пресек всякие действия по выбору государя до тех пор, пока не истечет срок сорокадневного траура по Федору Иоанновичу, убеждая всех в необходимости дождаться, пока в Москву съедутся духовные чины, разбросанная по воеводствам знать и представители служилых сословий. Любопытно, что эту же идею созыва представительного Земского собора Маржерет замечает у Годунова. Литовские агенты простирали надежды на то, что из-за выборов «будет жестокое кровопролитие», Западная Европа полнилась самыми невероятными слухами: все хорошо представляли себе последствия династического кризиса.

Россия по обыкновению пошла своим путем. Боярская дума была парализована трауром, но Церковь не считала себя связанной сорокадневным сроком. Поминая почившего государя в Успенском соборе, патриарх Иов неутомимо напоминал народу о прекращении древней династии и ужасе безвластия, в который погружалась страна. В самом деле — правитель не выполнял своих функций (препоручив их Иову), приказные учреждения работали с перебоями. С 20 января патриарх в окружении высшего духовенства, приказных людей и горожан стал совершать шествия в Новодевичий монастырь к царице-инокине Александре Федоровне, умоляя ее дать царя «на Московское государство».

Как только истекло время траура, дьяк и печатник В. Я. Щелкалов дважды произносил с Красного крыльца речи, убеждая народ, что присяга постриженной царице недействительна, что Борис Годунов не может исполнять обязанности правителя в то время, как готовятся выборы законного государя, что все должны целовать крест боярам, которые позаботятся о сохранении порядка и восстановлении самодержавия. Бояре, по словам Щелкалова, ни за что не признают Бориса своим властелином.

Однако время было упущено. Вероятно, немноголюдные поначалу, патриаршие шествия в Новодевичий монастырь постепенно захватили изрядное количество народа. Для их организации Иов умело использовал городскую сотенную организацию и влияние торгово-промышленных корпораций. Какая-то часть людей «середних и меньших», охваченная искусно нагнетаемым экстазом, кричала «нелепо с воплем многим… не в чин», но за порядком уже следили приставы, кое-где народ сгоняли из домов под угрозой штрафов, недостаточно восторженным приходилось притворно подвывать толпе и мазать щеки слюнями, изображая слезы.

Толпе не объявляли мотивов, по которым надо было просить Ирину — Александру дать на не принадлежавший ей престол Годунова. Но неутомимо разжигая народные страсти, Иов успевал подумать и о письменном обосновании своего выбора. На другой день по истечении траура, 17 февраля, патриарх собрал у себя какое-то число церковных деятелей, изображающих Освященный Собор, и различных «представителей», будто бы участвующих в Земском соборе.

Им было зачитано приготовленное патриархом «Соборное определение» (или его черновик, впоследствии несколько доработанный) с обоснованием божественного права Собора «поставляти своему Отечеству пастыря», причем вовсе не обязательно от царского рода. Иов беззастенчиво утверждал, что еще Иван Грозный поручил Борису Годунову заботу о сыне Федоре, а после смерти Федора назначил его наследником царства. Также и Федор Иоаннович якобы завещал свое царство Годунову.

Таким образом, «выбор» Бориса Федоровича на царство, который якобы осуществляли собранные Иовом лица, был всего лишь исполнением воли законных монархов. Естественно, «Соборное определение» утверждало, что представители народа «единеми усты» воскричали, что Годунова в государи избрал сам Бог и благословили оба царя, Иван и Федор. Патриарх, как видим, не стеснялся средствами в достижении своей цели, но его ограничивали объективные обстоятельства. Он так и не решился предъявить народу сфабрикованный документ об избрании Годунова на царство: слишком много противников Бориса в высших сферах могло удостоверить подложность подобного «волеизъявления масс».

Чем меньше фактов — тем труднее опровержение, справедливо заключил Иов. Толпы народа не должны были излишне задумываться над обоснованностью внушенных им притязаний. В ночь с 20-го на 21 февраля 1598 года патриарх повелел открыть церкви Москвы перед прихожанами. Усиленно нагнетались страхи перед «безгосударием». Наутро духовенство во главе с Иовом вынесло из храмов наиболее почитаемые святыни и двинулось с ними к Новодевичьему монастырю.

При подготовке и проведении этого действа Иов показал себя искуснейшим мастером управления народным сознанием. Повторявшиеся раз за разом шествия в Новодевичий монастырь убеждали, что иного государя, кроме Бориса Федоровича, не может быть на Руси. Не случайно известный златоуст дьяк В. Я. Щелкалов не смог убедить толпу присягнуть боярам. «Не знаем ни князей, ни бояр, знаем только царицу!» — кричали Щелкалову. Когда же дьяк объявил, что царица в монастыре, раздался новый крик: «Да здравствует Борис Федорович!»

Постоянные отказы царицы Ирины «дать» на престол Годунова, красноречивые отказы самого Бориса, клявшегося кровь пролить и голову сложить за Церковь и государство, до предела накалили обстановку в столице. Взвинченные многочасовой ночной службой, толпы народа с рыданием и горестными воплями повалили из московских церквей вслед за величайшей святыней Русской Православной Церкви: образом Божией Матери Владимирской, по преданию написанным самим евангелистом Лукой.

Момент был выбран точно: 21 февраля праздновался день Богородицы Одигитрии, которой был посвящен Новодевичий монастырь. Народ должен был чувствовать, что свершающееся на земле связано с предустановлением небес. Шествие выступило из Москвы под непрерывный звон колоколов от «сорока сороков» столичных храмов; по мере приближения к цели эти звуки слились с торжественным звучанием колоколов обители Богородицы Одигитрии.

У врат монастыря образ Богородицы Владимирской, сопровождаемый патриархом и духовенством в белых одеяниях, встречен был образом Богородицы Смоленской, за которым вышел Годунов. «О милосердая царица! — с плачем вопиял правитель, падая перед образом ниц и омочая землю слезами. — Зачем такой подвиг сотворила, чудотворный свой образ воздвигла с честными кресты и со множеством иных образов? Пречистая Богородица, помолись обо мне и помилуй мя!»

После поклонения другим главнейшим иконам Годунов громко вопросил и патриарха, почто тот «такой многотрудный подвиг сотворил». «Не я этот подвиг сотворил, — со слезами ответствовал Иов, — то Пречистая Богородица со своим предвечным Младенцем и великими чудотворцами возлюбила тя, изволила прийти и святую волю Сына своего на тебе исполнить. Устыдись пришествия ее, повинись воле Божией и ослушанием не наведи на себя праведного гнева Господня!!!»

Этими словами Иов выражал главный настрой тщательно подготовленного действа: волей небесных сил и всего народа Московского государства Борис Федорович обязан был принять царский престол, даже и не хотя того; отказ был немыслим. Уже в народе ходили слухи, что патриарх с Освященным Собором порешили, будет Годунов упорствовать, отлучить его от Церкви, самим снять с себя святительские саны и запретить службу по всем церквам; «а мы называться боярами не станем», будто бы заявили бояре; а мы откажемся биться с неприятелями, роптало присутствовавшее в толпе дворянство, «и в земле будет кровопролитие».

Пока нескончаемое шествие тянулось из столицы, Иов с духовенством отслужил торжественный молебен в главном монастырском храме. Обширная территория Новодевичьего монастыря была заполнена народом, многочисленные толпы не вместившихся в монастырь стояли за стенами, усеянными любопытными, которые извещали поодаль стоявших о происходящем.

Впрочем, и находившиеся близ высокого западного крыла церковной паперти, куда вышел Годунов с сопровождавшими его главными просителями, не могли ничего слышать из-за рева толпы, на разные голоса умолявшей Бориса Федоровича принять трон. У многих от крика, казалось, должна была надорваться утроба; напряженные лица покраснели; уши закладывало от нестерпимого шума.

Крик немного стихал, когда патриарх, архиереи и немногие бывшие с ними бояре, выразительно жестикулируя, обращались к правителю, и вновь превращался во всеобщий вопль при очередном отказе Годунова. Наконец Борис Федорович, державший в руках вышитый платок для утирания пота, набросил его себе на шею, как бы показывая, что ему придется удавиться, если просьбы не прекратятся.

Вновь неистовый крик взметнулся над толпой, видевшей, как Годунов с патриархом скрываются в хоромах царицы Ирины Федоровны. Это составляло важную часть сценария, согласно которому «дать» брата на царство должна была царица-инокиня. Некий смельчак якобы случайно смог взобраться к самому окну покоев, где проходило действо, и громким криком оповещал народ о происходящем. В нужные моменты по примеру специально проинструктированных людей толпа бросалась на колени перед невидимой царицей, «единогласно вопия, да дастся ею поставитися царски брат ея во главу всем людем».

Большинству участников «прошения» и в самом деле казалось, что невозможно разойтись, не добившись согласия поданного свыше государя занять российский престол. Когда страсти накалились до предела, рыдающая царица уступила патриарху: «Ради Бога, Пречистой Богородицы и великих чудотворцев, ради воздвигнутая чудотворных образов, ради вашего подвига, многого вопля, рыдательного гласа и неутешного стенания — даю вам своего единокровного брата, да будет вам государем!»

Лишь затем довольно вздыхавший и плакавший Борис Федорович сказал Иову (с которым в предшествующие дни провел несколько тайных совещаний): «Это ли угодно твоему человеколюбию, владыко! И тебе, великой государыне, — обратился он к сестре, — что такое великое бремя на меня возложила и предаешь меня на такой превысочайший царский престол, о котором и на разуме у меня не было?»

«Против воли Божией кто может стоять», — заявила царица, исторгнув вопли ликования в толпе, которой переданы были ее слова. «Буди святая Твоя воля, Господи!» — завершил свою роль Годунов. Патриарх Иов пал на землю, воздавая благодарение Богу, затем приказал звонить во все колокола и во главе обширной свиты вышел из хором к народу, радостно плеща руками и провозглашая многолетие новому царю.

Стимулировав таким образом всеобщее ликование, патриарх тут же в монастыре отслужил торжественный молебен во здравие нового государя, приказав всем молиться за государя царя и великого князя Бориса Федоровича. Лишь когда жаркие эмоции толпы переплавились в умиление, Иов повел шествие назад, в столицу. Патриарху предстояли большие приготовления к торжественному возвращению Годунова в Москву.

26 февраля 1598 года Иов во главе московского духовенства встречал Бориса Годунова у стен столицы. Специально отобранные «народные представители» подносили правителю хлеб-соль, принявшие сторону Годунова бояре и купцы по традиции чествовали нового государя драгоценными кубками и соболями. Хитроумный Борис Федорович не принимал даров, кроме хлеба и соли, зато милостиво звал всех к «царскому столу»: знать — во дворец, народ — на хмельные напитки и закуски, выставляемые из казенного погреба.

В Успенском соборе патриарх Иов отслужил торжественную литургию, молясь о благоденствии царя Бориса Федоровича, и благословил его «на Московское царьство всея Великия Русия» крестом. Затем Годунов молился в Архангельском соборе над гробами прежних великих государей, посетил Благовещенский собор и царские палаты, но не остался в них.

Судя по всему, Борис Федорович даже не пытался завершить свой торжественный въезд в столицу обещанным пиршеством. Дворец, в котором он издавна был хозяином, теперь угрожающе молчал. Государев двор не спешил склониться перед опричником, и собранные духовенством толпы черни не могли заменить уклонившихся от встречи Бориса Федоровича зажиточных москвичей. Годунов и его сторонники среди приветственных криков и торжественного звона колоколов чувствовали окружавшую их пустоту.

В безопасности Борис Федорович ощутил себя только на патриаршем дворе, где долго наедине беседовал с Иовом. Союзники решили начать новый круг пропагандистской кампании. Объявив о болезни царицы-инокини, Годунов на Великий пост укрылся в Новодевичьем монастыре. Больше месяца он оставался там, лишь изредка появляясь в столице для участия в боярских советах по не терпевшим отлагательства делам. Зато не дремал патриарх Иов.

На второй неделе поста, 9 марта, патриарх собрал Освященный Собор и своих сторонников в Боярской думе, призвав всех молить Бога, «чтоб благочестивого великого государя царя нашего Бориса Федоровича сподобил облечься в порфиру царскую». День 21 февраля, когда Годунов дал согласие венчаться на царство, Иов предложил объявить ежегодным праздником, отмечаемым крестным ходом в Новодевичий монастырь. Собравшиеся обещали «молиться Богу» с этой целью «непрестанно, день и ночь».

К середине марта патриарх составил Соборное определение об избрании Бориса Федоровича на царство 17 февраля по «завещанию» Ивана Грозного и Федора Иоанновича, но от распространения столь очевидной лжи пока воздержался. В Богомольной грамоте от 15 марта, разосланной Иовом по всем епархиям и крупным монастырям, о «выборах» 17 февраля даже не упоминалось!

Посланцы Иова несли по стране вести о том, как после смерти Федора Иоанновича патриарх с Освященным Собором, «весь царьский синклит и всенародное множество всего Российскаго царьства» не смогли упросить царицу Ирину, чтобы она «царьство свое правила». Затем в Богомольной грамоте подробно рассказывалось о шествиях просителей в Новодевичий монастырь к Ирине и Борису Годунову вплоть до их успешного завершения 21 февраля и о благословении Бориса Федоровича в Москве 26 февраля.

О том, что Годунов вынужден был вновь покинуть столицу, грамота умалчивала. Иов старался убедить россиян, что Борис Федорович уже утвердился на престоле. Богомольная грамота была для этого мощным средством. Она повелевала провести во всех храмах, в городах, селах и монастырях трехдневные молебны со звоном колоколов в честь нового царя и впредь неукоснительно поминать Бориса Федоровича в молитвах как самодержца. Молиться следовало также о его сестре, жене, «благоверной царице и великой княгине Марье», о сыне, «царевиче» Федоре, и дочери, «царевне» Ксении.

Гонцы-монахи наводнили страну. Они везли списки патриаршей грамоты по епархиям. Размноженные на дворах епархиальных архиереев и в канцеляриях крупных монастырей, списки доставлялись в каждый город, монастырь, церковный приход. Священники обязывались неукоснительно следовать распоряжению патриарха, подкрепленному местными церковными властями.

Звон колоколов и молитвенное пение духовенства в честь царя Бориса Федоровича были не пустым звуком. Они убеждали народ целовать крест Годунову: чиновники государева двора с крестоцеловальными грамотами ехали по России вслед за посланцами патриарха. Присяга Борису Федоровичу шла в провинции медленно, но верно; сложнее было в столице.

Неутомимый Иов организовал еще одно торжественное шествие в Новодевичий монастырь. Патриарх с архиереями и верными Годунову боярами молили Бориса вернуться в Москву и сесть «на своем государстве». На глазах у толпы просители пали на колени перед правителем и «лица на землю положиша». В ответ лукавый царедворец, обливаясь слезами, вновь отказался от трона.

Эта «неожиданность», потрясшая непосвященных, была предусмотрена программой. Даже Иов, при всей его отваге, не решался короновать Бориса Федоровича без боярского приговора. Дума упорно сопротивлялась возведению на московский престол бывшего опричника. Тогда патриарх задумал опереться на указ царицы-инокини.

Отказ Годунова позволил Иову и сопровождавшим его лицам обратиться за помощью к сестре правителя. Та без промедления «повелела» брату ехать в Москву и принять царский венец: «Приспе время облещися тебе в порфиру царскую!» Операция была проведена успешно. 30 апреля, в Мироносицкое воскресенье, Борис Федорович выехал в столицу.

Иов вновь встретил Годунова крестным ходом и во время торжественной литургии в Успенском соборе возложил на него крест Петра Чудотворца, что рассматривалось как «начало царского государева венчания». Держа за руки сына Федора и дочь Ксению, Борис Федорович вновь обошел кремлевские соборы. На этот раз он «сяде на царском своем престоле» и задал обещанный пир. 16 апреля, по окончании пасхального поста, Иов благословил Годунова снять траурные «жалосные» одежды и облечься в царские «златокованныя».

Однако и в этот момент правитель и патриарх не были уверены в успешном захвате трона. Коронация откладывалась. Зато в Москву поступали все более и более устрашающие вести о нашествии крымского хана Казы-Гирея, сопровождаемого турецким янычарским корпусом. Вести оказались очень кстати. Бояре объединились против Годунова под руководством еще более опытного опричника князя Богдана Вельского, собравшего вокруг себя множество вооруженных людей.

Забыв на время распри, Вельский, Федор Никитич Романов с братом, князь Федор Иванович Мстиславский и другие царедворцы выдвинули против Годунова кандидатуру Симеона Бекбулатовича: крещеного татарского хана, возведенного некогда Иваном Грозным на московский трон, затем на великокняжеский престол в Твери и сосланного Годуновым в деревенскую глушь.

Множившиеся вести о нашествии Крымской орды помогли Борису сорвать боярский замысел. Как сообщал оршанский староста Андрей Сапега литовскому гетману Кристофу Радзивиллу, Годунов заявил боярам: «Симеон живет далеко, в Сибири… смотрите, чтобы вы царства не погубили!» Как бы то ни было, следовало назначать воевод в полки, не дожидаясь приезда Симеона; уехать, оставив в Москве Годунова, его знатные противники боялись; договориться, кому кроме Бориса Федоровича поручить главное командование, они не смогли, не доверяя друг другу.

Годунов сам согласился стать командующим и уехать из Москвы в поход против Казы-Гирея. Бояре вручили ему командование, надеясь, возможно, выиграть время и в отсутствие Годунова утвердить на престоле своего ставленника. Но когда Борис Федорович предложил знатнейшим членам Думы принять командные должности в огромном пятисоттысячном войске, те оказались в западне: отказ мог повлечь за собой обвинение в измене, а что еще хуже — проигрыш в местничестве!

История «торжества без подвига», как назвал Серпуховской поход 1598 года С. М. Соловьев, хорошо известна. С 11 мая по 30 июня несметная армия во главе с Годуновым простояла лагерем под Серпуховом, получая от правителя «жалованье и милость великую»; чуть ли не по 70 тысяч воинов ежедневно обедали у командующего. Бояре, подчинившиеся Годунову формально, заняв посты под его командованием, убедились, что «чаявшие и впредь себе от него такого же жалования» ратные люди на стороне Бориса; их сопротивление было сломлено.

Подводил Годунова только крымский хан: вместо воинства Казы-Гирей, и не думавший выступать из Крыма, прислал послов с поздравлением новому государю и подарками! Конечно, в связи с приездом послов была устроена внушительная воинская демонстрация и пушечная пальба, но слухи, будто Борис Федорович заранее сговорился с ханом, следовало пресечь. Особенно необходимо это было в Москве; здесь Годунову вновь понадобился Иов.

Распространение вестей с помощью официальной переписки не было изобретением правителя и патриарха, но Иов вложил в свои послания Годунову, читавшиеся также по московским церквам, необычайный пыл и изрядное красноречие. 2 июня патриарх от своего имени, Освященного Собора и всего монашества составил грамоту «славою и честию венчанному, благоверному и христолюбивому, благородному и Богом избранному, Богом утвержденному, в благочестии всея вселенныя в концех возсиявшему, наипаче же во царех пресветлейшему, преславному и высочайшему, и непорочныя православныя християнские веры крепкому и непреклонному истинному поборнику и правителю (так! — А. Б.), сыну святыя церкви и нашего смирения, великому государю царю и великому князю Борису Федоровичу всея Руси самодержцу» [6].

Первым делом Иов объявил, о чем написал ему Годунов в грамоте, пришедшей в столицу 29 мая: что в поход Борис Федорович отправился, «советовав со мною, богомольцем своим, и со всем вселенским Освященным Собором» (а не с Боярской думой!); что в ставку постоянно приходят вести о собрании в Крыму многочисленных воинских сил; что «государь» готов крепко стоять за церкви и христиан против хана и просит молиться о даровании ему победы.

Поблагодарив Годунова за послание, Иов подробно перечислил, за что он молит Бога, и объявил, что идет война за саму «православную хрестьянскую веру, еже в поднебесней якоже солнце сияет… на ню же свирепствует гордый он змий, вселукавый враг дьявол, и воздвизает на ню лютую брань лукавым своим сосудом — безбожным царем и его пособники поганых язык».

Красноречиво живописав, сколь могучая помощь небесных сил способствует победе Годунова над Крымской ордой, Иов уподобил его Моисею, Иисусу Навину и иным библейским героям, избранным Богом для освобождения Израиля: «Тебя же да подаст Господь свободителя нам, новому Израилю, христоимянитым людей, от сего окаяннаго и прегордаго хвалящагось на ны поганого Казы-Гирея царя!»

Рефреном в грамоте Иова звучит утверждение, что Годунов Богом поставлен на российский престол: «Богом утвержденный царю… Тако глаголет Господь: Аз воздвигох тя царя правды… Се твердое, и честное, и крепкое царьство даст Господь Бог в руце твои, Богом утвержденный владыко, и сыновом сынов твоих в род и род и во веки…»

Опережая события, Иов пишет, что радуется и веселится, «слышаще доблести твоя и крепость, Богом данную ти победу». Патриарх славит мужество и храбрость войска и обещает спасение душ всех ратоборцев, которым случится погибнуть за веру и народ христианский. В конце патриарх отмечает, между прочим, «царьское твое остроумие и богоданную ти премудрость», как бы невзначай связывая Годунова с библейскими текстами, обещавшими отмеченным Премудростью Божией лицам власть над земными владыками.

В свою очередь «царь и великий князь Борис Федорович всея Руси» писал патриарху Иову как «твердому столпу православия, источнику неоскудну духовных учений, ревнителю благочестия, пастырю недремательну церковному благолепию, архиерею Богодухновенному, в духовных подвизех вышеестественному, от Бога препрославлену» [7].

Согласно царской грамоте, патриарх должен был распространить в Москве сведения, будто Казы-Гирей собирался послать на Русь передовой отряд «резвых людей 200 000… а самому бы оплоша нас тою войною… идти со всем собранием на наши украйны и к Москве прямо!». Однако, услышав про своевременно собранные Годуновым войска, хан устрашился и прислал мирное посольство.

Получив это известие, Иов отправил под Серпухов архиепископа Смоленского и Брянского Феодосия с грамотой Годунову, в которой «многие похвальные слова писал». В ответ 30 июня Борис Федорович еще пуще похвалил патриарха, не забыв и себя [8]. Он хотел, чтобы в столице было известно, что крымский хан желает быть в дружбе именно с ним — царем, с которым стремятся быть «в дружбе и любви» «все великие государи», включая немецкого императора, персидского шаха, королей испанского и французского.

Годунов желал, чтобы в Москве ему была устроена воистину царская встреча, и Иов ее организовал. Помимо прочего, он сам произнес пламенную речь, приветствуя «победителя», который «потщался… от Бога данный… талант сугубо преумножити и показал еси великие труды и подвиги». Патриарх утверждал, что Бог помог Годунову, которого «крымский нечестивый царь Казы-Гирей со всеми своими злочестивыми агаряны убояся и устрашися зело».

Патриарх призвал собравшуюся на встречу государя знать и всенародство молиться о «благодарованиях» Бориса Федоровича, «еже подвиг свой велий сотворил еси и свободил еси род христианский от кровопролития и пленения безбожных агарян!». Затем, как гласит приписка к тексту речи Иова, он с архиереями и «всенародным множеством перед царем государем и великим князем Борисом Федоровичем всея Руси самодержцем падают на землю, от радости сердечныя благодарные многия слезы изливают».