Глава третья НА ПЕПЕЛИЩЕ

Глава третья

НА ПЕПЕЛИЩЕ

1. Трагедия Скопина-Шуйского

Россиянам всегда было за что упрекать своих правителей, особенно задним числом, когда страна заходила в трагический тупик. Духовное христианство, учившее превыше всего ценить одну заповедь, один высший дар — любовь к ближнему, — всегда подвергалось гонению. Адепты его страдали тяжко, но еще пуще пострадали мы с вами — люди, обладающие искаженной исторической памятью. «А как же наука? — спросите вы. — Ведь есть же истины, добытые трудами многих поколений замечательных историков?» Да, есть многочисленные материалы, но крайне мало понимания прошлого, ибо оно невозможно без сочувствия и сострадания. Это категории не научные, скажут многие — и будут правы. Критическая наука обязана быть объективной, препарируя останки былой жизни. Однако благодаря всем ее трудам мы имеем дело с мертвым прошлым. Оно не оживет в нашем сознании, и тома ученых трудов останутся бесполезным грузом, пока прах ушедших предков не будет оживлен живой водой сочувствия, пока их поступки не найдут понимания. Это непросто — отнестись к другому, как к самому себе. Восхвалять и проклинать куда легче, а отказаться от оживления прошлого — надежнее с позиции «учености».

Не случайно глубочайшие идеи христианской философии — «возлюби» и «не суди» — с величайшим трудом усваиваются человечеством, хотя их восприятие вовсе не требует признания какой-либо религиозной доктрины. Жизнь патриарха Гермогена очевидно демонстрирует бессмысленность исторического знания, не оживленного сочувствием, сопричастностью с духом предков. Он был честен? — Да. Бескорыстен? — Безусловно. Желал блага своей стране? — Очевидно. Не жалел для этого живота своего? — Отдал жизнь Отечеству. Будучи представителем высшей духовной власти, виновен ли в разорении Руси и ужасающих страданиях россиян?

Поставив этот вопрос, от которого почти все историки упорно старались уклониться, мы вплотную подходим к решению загадки патриарха Гермогена. Подъяв право «вязать и разрешать» человеческие судьбы, он тем самым взял на себя и ответственность за паству. И как бы ни был по-человечески прав Гермоген в своих поступках, но реки пролитой крови, разоренные города и сожженная Москва, ожесточение сердец и ненависть, пусть обрушившаяся в итоге на иноземцев и иноверцев, — все говорило в один голос: «Виновен!»

Объективистская историография, чрезвычайно полезная в установлении отдельных фактов, позволяет нам найти объяснение и оправдание позиции Гермогена в определенных ситуациях, хотя и не объясняет его жизненного пути в целом. Так, мы не можем сказать, что его истовая защита царя Василия не имела, помимо идеальных, неких рациональных оснований: в условиях «войны всех против всех», усилия правительства Шуйского имели некоторые шансы на утверждение гражданского мира — по крайней мере, теоретически. Даже столь одиозный шаг, как продажа части территорий Швеции, благодаря организаторскому и военному таланту Михаила Васильевича Скопина-Шуйского давал россиянам надежду на победу правительственных войск. Ждать от Гермогена одобрения договора о военной помощи от «схизматиков» было невозможно, но упорное, несмотря на все трудности и даже временные поражения, продвижение молодого полководца Скопина к Москве подкрепляло уверенность Гермогена в том, что его верность престолу ведет к преодолению гражданской распри.

Позже война Скопина-Шуйского была представлена как сражение с «иноплеменными». Гермоген, в отличие от потомков, знал, что победы воеводы Михаилы Васильевича одерживались над войсками, большей частью составленными из обыкновенных россиян, присягнувших на верность Лжедмитрию II, а то и польскому королю Сигизмунду, осаждавшему Смоленск. Спешно создававшаяся наемная армия Скопина-Шуйского, хотя и включала шведов, немцев и французов, также состояла в основном из русских, вооруженных и обученных по западному образцу.

В стихии гражданской войны тщательно пестуемое Скопиным-Шуйским войско становилось опорой порядка. Под Москвой, где полки Василия Шуйского без явного перевеса бились с тушинцами, в осаждаемом Сапегой Троице-Сергиевом монастыре, в обложенном Сигизмундом Смоленске с надеждой ловили вести о медленном, осторожном, но уверенном движении с севера освободительной армии. Не рискуя, прикрывая свои полки полевыми укреплениями и тесня ими неприятеля, используя каждую минуту для пополнения, обучения и вооружения войск, Скопин-Шуйский двигался к Москве.

К весне 1610 года усилия талантливого полководца увенчались успехом: Сапега, бросив пушки, ушел к королю под Смоленск, Лжедмитрий II оставил Тушино. 12 марта победоносная армия вступила в столицу, народ на коленях благодарил воеводу «за очищение Московского государства». В апреле под стенами столицы состоялось учение новой армии, готовившейся к походу на поляков, все, и в том числе патриарх, «хвалили мудрый и добрый разум, и благодеяния, и храбрость» Скопина-Шуйского.

Можно сетовать, что патриарх Гермоген в своей слепой преданности царю Василию не увидел в Скопине-Шуйском человека, вокруг которого могло объединиться измученное Смутой государство. Но ведь и сам Скопин-Шуйский порвал послание Прокофия Ляпунова против царя Василия, который «сел на Московское государство силою, а ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глуп, и нечестив, пьяница, и блудник, и всячествованием неистов, и царствования недостоин».

Отказавшись претендовать на высшую власть в государстве, молодой полководец не спас от своих завистливых и бездарных родственников ни себя, ни армию. 23 апреля 1610 года он упал на пиру, приняв чашу с медом из рук Екатерины Григорьевны, жены князя Дмитрия Ивановича Шуйского — признанного наследника бездетного царя Василия. Боярыня Екатерина, дочь Малюты Скуратова, по всеобщему мнению, подсыпала полководцу «зелья лютого». «И сколько я тебе, чадо, — сетовала матушка Скопина-Шуйского, — приказывала не ездить во град Москву, что лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змеиным!»

Но час расплаты Москвы за преступления «верхов» уже приближался. 24 июня 1610 года князь Дмитрий Шуйский, возглавивший после смерти Скопина армию, бездарно потерял с таким трудом собранные полки в сече с поляками при Клушине; значительная часть спасшихся при разгроме воинов перешла на сторону Речи Посполитой. Шведы отступили на север и начали войну с Россией. Гетман Станислав Жолкевский совершил стремительный прорыв к Москве, принимая под свою руку крепости именем польского королевича Владислава (как давно договаривался о том со сторонниками Лжедмитрия в Тушине). Прокофий Ляпунов поднял восстание в Рязани, Коломна и Кашира поддались Лжедмитрию II, вновь подошедшему с воинством к Москве.