Глава 3 Тверь. Ярослав Ярославич, его сын и внук. Щелкан. Дмитрий Иванович и митрополит Алексий. Мамай. Куликовская Битва и ее значение для судеб Руси и Европы. Тохтамыш. Своекорыстная позиция рязанских и нижегородских князей. Завещание Дмитрия Донского. Великий князь Василий Дмитриевич. Тохтамыш, Т
Глава 3
Тверь. Ярослав Ярославич, его сын и внук. Щелкан. Дмитрий Иванович и митрополит Алексий. Мамай. Куликовская Битва и ее значение для судеб Руси и Европы. Тохтамыш. Своекорыстная позиция рязанских и нижегородских князей. Завещание Дмитрия Донского. Великий князь Василий Дмитриевич. Тохтамыш, Тимур и Едигей
Трагично складывалась судьба тверских князей и самого Тверского княжества, ставшего самостоятельным еще во времена непродолжительного великого княжения (1246 г.) Святослава Всеволодича, сына великого князя Всеволода Большое Гнездо. Он утвердил за своими племянниками города, завещанные Ярославом — его братом и предшественником на великом столе: Тверь досталась среднему брату Ярославу, а Москва — младшему из Ярославичей, Михаилу Хоробриту.
Старшие братья, Александр Невский и Андрей, два года провели в Золотой Орде и в Каракоруме и в результате получили ярлыки соответственно на Киевское и Владимирское княжества. Уже этим распределением татары закладывали будущие распри между братьями за обладание великокняжеским столом. И действительно, Александр посчитал такой раздел несправедливым, в Киев не поехал, а занялся делами Переславля и Великого Новгорода. Однако, узнав, что Андрей совместно с Даниилом Галицким замышляет выступление против Орды, он отправился к Батыю и через побратимство с его сыном Сартаком стал приемным сыном хана. Ход ли это дальновидного политика, пекущегося об интересах Руси, или пресловутая борьба за власть возревновавшего старшего брата — трудно судить. Известно лишь, что после этой поездки (1252 г.) на Русь обрушилась татарская Неврюева рать, подвергшая опустошению города и села Владимирской Руси. Набег оказался трагичным и для союзника, Андрея Ярослава Тверского, потерявшего в бою у Переславля жену. Несколько лет после этого он прожил в Ладоге, Пскове, Новгороде. А когда власть в Орде поменялась, он и его мятежный брат Андрей, скрывавшийся все это время в Швеции, не без помощи Александра Невского вернулись во Владимирскую Русь: один — в Тверь, другой — в Суздаль. Но это было лишь начало междоусобной борьбы потомков двух братьев (Александра и Ярослава) за главенство в Северо-Восточной Руси.
Славные страницы в истории Твери связаны с сыном Ярослава Ярославича Михаилом, княжившим там с 1285 по 1318 год и добившимся еще в подростковом возрасте фактической самостоятельности от великого князя владимирского. В двадцать лет (1293 г.) он оказался единственным князем Северо-Восточной Руси, посмевшим с оружием в руках противостоять набегу Дюденевой рати, самой опустошительной после Батыева нашествия, и сохранить в неприкосновенности Тверское княжество. Через одиннадцать лет (1304 г.) Михаил по лествичному праву — праву старшинства в княжеском роду, добивается в Орде ярлыка на великое княжение, а еще через тринадцать лет (1317 г.) наносит поражение татарам, пришедшим на Тверь вместе с Юрием Московским, жену которого, Кончаку, он берет в плен. Увы, победа эта и последующая смерть княгини стоили жизни тверскому князю.
Несмотря на, казалось бы, очевидную семейную антиордынскую традицию тверских князей, ярлык на великое владимирское княжение в 1326 году вновь достается представителю этого рода — Александру Михайловичу. Но не долго он правил. Те испытания, что подготовила ему судьба, мы, может быть, так до конца и не оценили. А дело заключалось вот в чем. В период противостояния Твери и Москвы татары чуть ли не каждый год совершали опустошительные набеги: Кострома и Ростов, Владимир и Кашин, Ярославль, другие низовские города. Одни исследователи склонны усмотреть в этом попытку Орды спровоцировать русских князей на своеобразное соревнование: «кто больше пообещает дани за ярлык на великое княжение». Другие отмечают куда более далеко идущие планы татар: их уже не устраивало дистанционное управление и нерегулярное получение дани, они стремились к непосредственному управлению покоренными русскими землями и систематическому их ограблению, что подтверждается действиями татарского посла Щелкана, прибывшего в Тверь в 1327 году с многочисленной свитой. Щелкан выгнал великого князя из его резиденции и разместился там со своим окружением. По окрестностям Тверского княжества он разослал татарские отряды для сбора дани. Сбор этот сопровождался грабежами, насилием и глумлением над бесправными жителями. Но когда в народе распространился слух, что такой порядок устанавливается если не навсегда, то надолго, тверичи поднялись на татар с оружием в руках и князю Александру ничего другого не оставалось, как возглавить восставших. Им удалось расправиться с ненавистными татарами: Щелкан, его свита, ордынские купцы были уничтожены. Важно, что этим выступлением русские показали свою волю и способность к сопротивлению. Больше того, именно после описанных событий татары отказались от самостоятельного сбора дани.
Тверь и тверичи заплатили очень высокую цену за это восстание. Города и села были опустошены, князь Александр Михайлович бежал в Псков, а затем и в Литву. Лишь через десять лет с разрешения хана Узбека он вернулся в Тверь, а еще через два года (1339 г.) в результате интриги, затеянной Иваном Калитой, он был вызван в Орду, где его вместе с сыном Федором казнили. Их подвиг и мученическая смерть получили посмертную оценку: Русская православная церковь причислила их к лику святых, а следовательно, признала правыми.
Увы, но последующие тверские князья уже мало походили на радетелей о земле Русской. Тверское княжество, разделенное между детьми и внуками святого Михаила на частные уделы, превратилось в поле раздора, поле битвы. Дядя шел на племянника, племянник — на дядю и брата, вновь горели города, разорялись и опустошались села, но виновниками этих бедствий были уже не татары и даже не москвичи, а свои же князья и их дружины. Хуже того, эта междоусобная борьба трансформировалась и вовлекла в свою орбиту московских и литовских князей.
Самым деятельным, самым предприимчивым из тверских князей оказался микулинский князь Михаил Александрович, тесть самого Ольгерда Литовского. Сначала он боролся за Тверское княжество. Получив его, нарекся великим князем тверским и замахнулся уже на великое владимирское княжение. Причем, не имея собственных сил, он достаточно искусно интриговал как в Литве, так и в Орде. Это благодаря его подстрекательству Ольгерд, нарушив сорокалетнее затишье на Руси, трижды подступал к Москве, о чем мы говорили выше. Это по его своекорыстному умыслу были разорены Стародуб, Оболенск, Кострома, Молога, Углич, Бежецкий Верх, Торжок, где «тверичи донага обдирали всех, даже чернецов и черниц… что, — как говорит летописец, — и поганые не делают». Михаил трижды выпрашивал в Орде ярлык на великое владимирское княжение. Но в 1370 и 1371 годах он отступил от своей затеи, устрашившись грозного ответа Дмитрия Московского «к ярлыку не еду», подкрепленного решительными действиями московских полков. А в третий раз (1375 г.), понадеявшись на помощь Литвы и Орды, Михаил объявил войну Москве на горе себе и тверичам — помощи со стороны он не дождался, в то время как к Дмитрию Московскому собрались практически все князья русские. И вновь горят посады, гибнет урожай, жители подвергаются грабежу, насилию, принудительному переселению в чужие края. Находясь в безвыходном положении, Михаил капитулирует перед коалицией русских князей, отказывается от союза с Литвой и своих претензий на великое княжение владимирское, соглашается на независимость от Твери Кашинского княжества, обязуется считать себя младшим братом Дмитрия Московского и выступать на его стороне в случае войны с Литвой или Ордой. Однако крестоцелование Михаила в подтверждение искренности своих помыслов оказалось притворным, о чем свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что в том же 1375 году он не то что не порывает с Литвой, а наоборот, укрепляет эту связь: женит своего сына Ивана на Марии, дочери Кейстута.
ОРДА. Что она представляла собой к этому времени? Даже краткий обзор происходящих там событий будет полезен для осознания всего того, что предшествовало и сопутствовало Куликовской битве. Итак, что же произошло в Орде после смерти «грозного царя Узбека»? Да то же самое, что и в большинстве раннефеодальных государств — началась борьба за личную власть. Тинбека, старшего сына Узбека и его преемника, через год-два убивает его младший брат Джанибек, пятнадцатилетнее правление которого русские летописцы оценивают как благоприятное, ибо «при нем была большая льгота Земле Русской». Объяснялось это, с одной стороны, особенностью характера и достаточной просвещенностью данного ордынского владыки, а с другой — исключительностью его отношений с митрополитом Алексием, вылечившим жену хана Тайдулу от какой-то неведомой глазной болезни. Но было и еще одно обстоятельство, сблизившее Москву с Ордой — это их отрицательное отношение к проникновению на Восток представителей западно-европейского торгового капитала и идеологии католической церкви. А тут еще генуэзцы, обосновавшиеся в Крыму и Северном Причерноморье, воспользовались разразившимся голодом и стали «за кусок хлеба» скупать в татарских кочевьях малолетних детей в расчете на будущие барыши. Такого коварства Джанибек не мог простить своим соседям и поэтому решил наказать их. Он осадил крепость Кафу (современная Феодосия) и катапультой забросил через ее стены труп человека, умершего от чумы. Эпидемия охватила город, а потом через бежавших оттуда генуэзцев перекинулась на Европу, уничтожив там чуть ли не половину всего населения.
Внутри же самой Орды, уже при Джанибеке, начался неуправляемый процесс феодальной раздробленности и ожесточенной борьбы за личную власть. Первой жертвой этой борьбы стал сам Джанибек. Его убил в 1357 году собственный сын — Бердибек, который, захватив трон, казнил практически всех своих братьев, возможных конкурентов на трон. Однако и сам он вскоре был убит самозванцем Кульпой (1359 г.). Через полгода таким же путем Кульпу сменил очередной авантюрист Навруз. Воспользовавшись внутренними распрями в Золотой Орде, в события вмешался хан Синей Орды Хызр, управлявший до этого территорией от Тюмени до Мангышлака. При захвате золотоордынской столицы Навруз был убит, а вместе с ним и ханша Тайдула — покровительница митрополита Алексия, а следовательно, и всей Руси. Так Золотая Орда превратилась в Синюю. Междоусобица же не прекратилась. Менее чем через год Хызра убил его сын Темир-ходжа, но и тот в свою очередь пал жертвой темника Мамая, женатого на одной из дочерей Бардибека. Не имея прав на престол, Мамай, будучи полноправным правителем Орды, номинально привел к власти малоизвестного отпрыска ханского рода — Абдаллаха.
После этого Орда разделилась на две части: на левом берегу Волги правят ханы Синей Орды, а на правом — мятежник Мамай под ширмой своих марионеток, которых он сменяет чуть ли не ежегодно. И те и другие считают Русь своим улусом и пытаются, как во времена Ногая, влиять на ее внутреннюю и внешнюю политику. И те и другие выдают ярлыки на княжение, требуя «выхода». Дмитрий Иванович, в частности, имел ярлыки от обеих противоборствующих сторон (кстати, стоили они немалых денег), и каждый хан считал себя оскорбленным тем, что Москва поддерживает отношения с его противником.
В 1370 году Мамай наносит очередной удар по Синей Орде. На короткое время захватывает Сарай, убивает хана Азиза, но и сам не удерживается на троне. Теперь Орда разделилась уже на семь независимых друг от друга владений. Мамай со своими ставленниками довольствовался Причерноморьем, где жили предки хазар, половцев, касогов, алан, ясов, крымских готов и где вели активную торговую экспансию генуэзцы — неутомимые проводники западно-европейского менталитета и западно-европейских ценностей.
Где-то в это же время стал набирать силы хан Мангышлакской Орды Тохтамыш, победивший с помощью Тимура Бухарского, повелителя Белой Орды, Урус-хана и подчинивший своему влиянию большинство сибирских татарских князей. К 1376 году он, как истинный чингисид, уже заявил о своих притязаниях на наследство, оставшееся после развала некогда могущественной Золотой Орды, однако до боевых столкновений с Мамаем дело у него еще не доходило, ибо оба они только накапливали силы для решительного столкновения.
Как ни странно, но ослабление Орды отрицательно сказалось и на Владимирском княжестве, потому что, потеряв сильного союзника, а Орда все-таки была таковым, князьям Северо-Восточной Руси пришлось чуть ли не в одиночку противостоять внешней экспансии. Да и сама Золотая Орда во время этой «великой замятни» многое потеряла. С востока ее теснила Синяя Орда — орда сибирских татар, с юго-востока — воинственный Тимур, с юго-запада — генуэзские колонии Крыма, с запада — набиравший мощь Ольгерд Литовский.
Ну а что же наш будущий герой Дмитрий Иванович? Конечно, его судьба была счастливой, ибо с детского возраста, когда он унаследовал Московское княжество, его окружали испытанные временем преданные бояре, служившие еще его дяде и отцу, во главе с митрополитом Алексием. Первые шаги юного князя, зафиксированные летописцами, были, безусловно, продиктованы этими мудрыми, но достаточно скромными советниками, которые, насмотревшись на непрекращающиеся княжеские междоусобицы в Твери, Нижнем Новгороде, Рязани, решили связать свою судьбу и свое благополучие с потомками младшего сына Александра Невского, вот уже четвертое поколение возводившими практически с нуля родовое княжество, так привлекавшее переселенцев с Южной Руси, Литвы и даже Орды. Кто, как не бояре, добыли ярлык на владимирское княжение сначала у ордынского хана Мюрида (1362 г.), а через год и у хана Мамаевой орды Абдуллы? Кто, как не бояре московские, посадив молодого князя на коня, повели в 1363 году свои полки против Дмитрия Суздальского, вознамерившегося закрепиться на Владимирском столе, а потом и на князей ростовского, стародубского, галицкого? Кого-то они сделали «подручниками» своего князя, а кого-то изгнали из городов, утвердив там наместников великого князя. Это они: бояре московские, митрополит Алексий и игумен Сергий Радонежский урядили тяжбу Дмитрия Суздальского и его брата Бориса за Нижний Новгород, вследствие чего Дмитрий, получив Нижний Новгород, в 1365 году отказался в пользу московского князя от очередного ярлыка на Владимир, присланного ему из Орды, и отдал ему в жены свою дочь Евдокию. А мог ли Дмитрий Иванович без деятельной помощи своих бояр и бояр, пришедших к нему на службу из Южной Руси, затеять и осуществить такой грандиозный проект, как строительство первого на Москве каменного кремля? Кремля, который за пять лет (1368–1372 гг.) выдержал три «литовщины».
Пользуясь безусловной поддержкой митрополита, руководившего всеми православными епархиями на Руси, Дмитрий Иванович, по примеру своего наставника, взял на себя не просто миссию третейского судьи в спорах удельных князей, а роль старшего князя, чье решение было обязательным для всех. Если же кто-то не соглашался с его мнением, то он не останавливался и перед тем, чтобы послать свои полки на ослушников. Однажды (1372 г.) он на время согнал со стола Олега Рязанского, а князя Михаила Тверского принудил (1375 г.) подписать договор, в котором тот признавал Дмитрия Московского своим «старшим братом» и отказывался от притязаний на великокняжеский стол.
Мы уже говорили, что особую роль в первые годы правления Дмитрия Ивановича играла Православная церковь, проводившая последовательную политику на слияние в единое государство всех людей, говорящих на русском языке и исповедующих единую православную веру. Для митрополита это было очевидным и привычным; близка и желанна была эта идея князю московскому; не понимали этого лишь удельные князья, считавшие себя независимыми от великого князя, а потому и не гнушавшиеся ориентироваться кто на Запад, а кто и на Восток. Если смиренные речи и увещевания не вразумляли несговорчивых «самостийников», то митрополит и его региональные архипастыри применяли подчас совершенно нетрадиционные меры воздействия. Так, Сергий Радонежский, посланный в Нижний Новгород для примирения Дмитрия и Бориса Константиновичей, встретив непонимание и чрезмерную гордыню со стороны Бориса («Князей судит Бог», — говорил он), пошел на закрытие там всех церквей (1365 г.). Митрополит Алексий благословил арест Михаила Тверского, отказавшегося от мирного и справедливого разрешения имущественного спора со своими дядей и братом (1368 г.), он же проклял князя смоленского, принявшего участие в «первой литовщине», по жестокости мало чем отличавшейся от татарских набегов. Нужно отдать должное этим архипастырям за то, что все это они делали, акцентируя внимание не на себе, а на великом князе, чьим словом и именем они действовали. Правда, возмужав, Дмитрий Иванович все больше и больше тяготился этой, как он считал, чрезмерной опекой. Видимо, поэтому не прислушался к мнению умирающего митрополита и не послал на поставление в Константинополь Сергия Радонежского, опасаясь, что в тени этого авторитетнейшего церковного деятеля так и останется на вторых ролях. Вместо него он отправил своего духовника, лояльного ему Митяя.
Со смертью Алексия (1378 г.) роли поменялись. Князь взял верх над церковью: теперь уже не митрополит вершил государственные дела, а князь церковные. Более того, некоторые историки сомневаются в правдивости летописных сообщений о поездке Дмитрия Ивановича в Троицкую лавру накануне выступления на Мамая. Князь из-за гордыни вполне мог проигнорировать мнение великого молитвенника, как он проигнорировал и могилу святого Алексия во время церковного богослужения по случаю выступления войск из Москвы. Эту версию косвенно подтверждает и то обстоятельство, что свое благословение на битву Сергий дал не в процессе этой предполагаемой встречи, а послал его вдогонку выступившему войску. Дмитрий получил послание только на берегу Дона. Причем там есть такая фраза: «…если, господине, таки пошел, а поможет ти бог и святая богородица…» (Соловьев С.М. Т. 3. С. 323). «Таки пошел» можно интерпретировать по-всякому.
Чем старше становился Дмитрий, тем энергичнее он брал на себя решение важных государственных дел, тем настойчивее стремился к освобождению от какой бы то ни было зависимости. В летописях и грамотах все реже встречаются имена старых московских бояр, наставлявших его в государственных делах в период взросления и возмужания. Князя окружают подручники и бояре, ранее служившие другим князьям: Боброк-Волынский — внук Гедимина, Иван Родионович Квашня, прибывший в Москву со своим отцом из Киева, Федор Бяконт — из Чернигова, Андрей Серкизович — выходец из Орды, Семен Мелик — «из немец пришел». В 1375 году после смерти тысяцкого Василия Вельяминова Дмитрий упраздняет эту старейшую должность вечевого строя на Руси — ни он, ни его новые ближайшие советники ни с кем не хотели делить свою власть и свое влияние. Роль же тысяцкого была весьма высока и независима, так как он не назначался князем, а избирался земством, был его представителем и предводителем земского ополчения.
Покончив, как ему казалось, с внутренним неустройством на Руси, урядив ее по своему разумению, Дмитрий Московский обратил взоры на сопредельные земли. В 1376 году он послал под Казань Дмитрия Боброк-Волынского, женатого на его сестре, а также двух молодых нижегородских князей, которые не только взяли с волжских булгар «окуп» 5 тысяч рублей, но и посадили в городе своих сборщиков податей и таможенников. На следующий год Дмитрий Иванович, воодушевленный успехом, выставил большое войско против Арап-шаха, переметнувшегося от Тохтамыша к Мамаю и угрожавшего безопасности Нижнего Новгорода. Русские, уверенные в своих силах, даже не потрудились обеспечить боевую охрану на месте своей стоянки, вследствие чего на реке Пьяне были застигнуты врасплох и разбиты. Но поражение не остановило Дмитрия, он вскорости собрал новое войско, всю мощь которого обратил против Мордовской земли, чьи князья помогали Арап-шаху, и «сотворил ее пусту».
В 1378 году Мамай грабит и сжигает Нижний Новгород, а против московской рати посылает своего мурзу Бегича. 11 августа на берегах реки Вожи Дмитрий Московский наголову разбивает посланца Мамая, чем приводит его в бешенство. Через год московский князь, как бы провоцируя Мамая, прогоняет из Киева, Чернигова и Северской земли татар и их союзников литовцев. Таким образом, война между Москвой и Мамаем, провозгласившим себя к этому времени ханом, становится неизбежной. И та и другая стороны принялись укреплять свои боевые порядки, вербуя сторонников и сколачивая коалиции.
Еще со школьной скамьи у всех нас сложилось представление, что Куликовская битва — это битва Руси-России за свое освобождение от татаро-монгольского ига. Однако при более пристальном рассмотрении внешних и внутренних обстоятельств, сопровождавших это поистине эпохальное событие, мы вынуждены констатировать, что дело обстояло несколько иначе. Суть в том, что Мамай, опытный политик и талантливый военачальник, был самозванцем и не имел никаких прав на ханский титул, а потому не признавался таковым ни волжскими татарами, ни их мурзами и эмирами. Татар в его войске было крайне мало. Контингент армии состоял в основном из генуэзцев, ясов, черкесов, алан, крымских готов и крымских евреев. В союзники к себе он пригласил Олега Рязанского и Ягайло Литовского. Не совсем ясны и места его кочевий. Кто-то говорит о Северном Причерноморье, а вот С.М. Соловьев упоминает (Кн. 2. С. 322), что к лету 1380 года к Мамаю со всех сторон собралось множество войск и «он перевезся за Волгу и стал кочевать при устье реки Воронежа». Следовательно, к тому времени не так силен был Тохтамыш, если узурпатор смог свободно расположиться в Заволжских степях. Видимо, соотношение сил позволяет говорить о том, что Мамай, у которого якобы своя «орда оскудела, а сила изнемогла», опасался враждебных действий со стороны Тохтамыша. Более того, на подвластной тому территории он спокойно устраивает сборный пункт своих войск. Видимо, левобережье Волги к 1380 году еще не было прочно закреплено за Тохтамышем, а их отношения носили тогда характер вооруженного нейтралитета. По крайней мере источники не упоминают о каких-либо серьезных сражениях между этими двумя военачальниками в предшествующий период.
Ряд исследователей, пытаясь обелить Олега Рязанского, объясняют его союз с Мамаем военной хитростью князя, стремящегося обезопасить свои земли от разорения, случавшегося всякий раз при прохождении по его владениям несоюзных войск. Если это так, то почему Олег указал Мамаю броды через Оку? А как объяснить его враждебные действия против московских ополченцев, возвращавшихся домой после Куликовской битвы через рязанские земли? Ведь их там убивали, брали в плен. И, наконец, почему Олег вскоре после разгрома Мамая ушел в Литву? Уж не из-за боязни ли мести со стороны Дмитрия Донского? И с чего это он через два года после этих событий вновь выступает в роли теперь уже Тохтамышева проводника? Нет, все непросто было у потомков Ярослава Мудрого. Не интересы Руси, не интересы русского народа, а «своя рубашка» оказывалась «ближе к телу», когда князьям приходилось делать выбор.
Что же касается Ягайло, то литовцы уже давно зарились на русские земли, поэтому его выступление в поход вполне объяснимо. Непонятны только причины, по которым ему не хватило одного дневного перехода для соединения с Мамаем. То ли население старорусских земель, через которые он проходил, оказывало ему сопротивление, то ли Олег Рязанский мешал своими маневрами, то ли Ягайло сам не хотел вступать в бой с московским ополчением — ведь вместе с Дмитрием Московским на Мамая шли родные братья литовского князя — Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Как бы то ни было, но Ягайло отнюдь не был благорасположен к русскому войску, о чем свидетельствуют его последующие действия: полки, состоящие из литовцев и представителей Малой и Белой Руси, грабили обозы возвращавшегося московского ополчения, добивая раненых.
А теперь о московском ополчении. Под знаменами Дмитрия Ивановича собралось небывалое число дружинников и ополченцев — около 150 тысяч человек. Конница (20 тысяч дружинников) была сформирована из крещеных татар, перебежавших литовцев и обученных бою в татарском строю русских (Гумилев Л. От Руси до России. С. 162–163). Ополчение, вооруженное копьями, рогатинами, топорами, стекалось со всех удельных княжеств Северо-Восточной Руси. Кроме подручников великого князя (князей ростовского, ярославского, белозерского), мы видим его неизменного соратника Владимира Андреевича Серпуховского, также получившего впоследствии прозвище «Донской», князей оболенского, тарусского, брянского, кашинского, смоленского, моложского, бояр владимирских, суздальских, переславских, костромских, муромских, дмитровских, можайских, звенигородских, угличских. Поддержали великое ополчение два князя литовские — Андрей и Дмитрий Ольгердовичи во главе своих дружин из Полоцка и Брянска, — один из них верно служил великому князю в Пскове, другой — в Переславле. Но не было здесь князей нижегородских и тверских, не было бояр новгородских. Лишь небольшие отряды добровольцев из этих княжеств примкнули к Дмитрию Ивановичу.
15 августа полки земли Русской собрались в Коломне и через пять дней двинулись на запад. При впадении Лопасни в Оку они соединились с полками московскими и серпуховскими. 1 сентября объединенные войска, переправившись через Оку, вступили на Рязанскую землю и к 6 сентября достигли Дона. Здесь их и «приспела» грамота преподобного игумена Сергия Радонежского с благословением.
В ночь с 7 на 8 сентября русские переправились на другой берег Дона, где в полдень на поле Куликовом встретились с наемным войском Мамая. Летописцы говорят, что такой битвы еще не было в истории Руси. По масштабам ее можно было бы сравнить разве что с битвой на Каталаунских полях в 451 году, когда в смертельной схватке сошлись Атилла и римский полководец Аэций, остановивший дальнейшее продвижение гуннов на запад. Против 150 тысяч Дмитрия Донского Мамай выставил свои 200 тысяч. Поначалу счастье улыбнулось Мамаю, но когда он, предвкушая победу, уже мысленно делил ожидавшую его добычу и благодарил своих сподвижников за доблесть, в дело вступил свежий десятитысячный засадный полк под командой князей Владимира Андреевича и Дмитрия Боброк-Волынского. Полк с ходу опрокинул разрозненные «татарские» отряды, преследующие отступающее русское ополчение, и лавиной пошел на ставку Мамая. Только бегство спасло и самозваного хана, и часть его войск. Это была великая победа, но и жертвы ее были великими. Более ста тысяч воинов полегло на поле боя, в том числе четыре князя и тринадцать бояр.
Кто-то говорит, что эта победа пиррова, что не нужно было ввязываться в большую войну с Мамаем. Кто-то, наоборот, пытается убедить, что Москва на поле Куликовом в очередной раз спасла Европу от азиатского завоевателя. Видимо, неправы и те и другие. Истина лежит где-то посередине. Во-первых, воевать с Мамаем было нужно хотя бы для того, чтобы закрепить сам факт появления Русского Народа, для чего так упорно трудились митрополиты Петр, Фиогност, Алексий и потомки Ивана Калиты. На Куликово поле шли московиты, ростовцы, муромцы, ярославцы, а возвращались уже русские, объединенные великой победой в один народ. Не зря же через несколько столетий русский писатель скажет: «Нет ничего святее уз боевого товарищества». Во-вторых, русским была нужна победа. Она вызревала в годы «литовщины», в боях с Арап-шахом, мурзой Бегичем и булгарскими князьями. Эта победа должна была вселить в русских уверенность в свои силы, а потенциальным противникам — уважение и, если хотите, страх — не худший, кстати, превентивный способ обороны. И эти цели были достигнуты. Жаль, не получилось окончательно отказаться от выплаты дани, но удалось защитить Русскую землю от нового Батыева нашествия, от ее захвата и расчленения.
А действительно, что было бы, если бы на Куликовом поле победа досталась Мамаю? Сценариев возможного развития событий несколько. Во-первых, Мамай мог, захватив Москву и другие города Северо-Восточной Руси, создать на их основе собственное государство со своими военными гарнизонами во всех населенных пунктах и генуэзской монополией в торговле и заготовке пушного зверя. В этом случае Русь ожидала бы судьба Балкан, захваченных ханом Аспарухом, или Паннонии, покоренной Атиллой. Другой, более вероятный вариант высказали в качестве догадки летописцы. По их предположению, у Мамая существовала договоренность с Ягайло и Олегом Рязанским о том, что после победы он разделит Русь между Литвой и Рязанью на условиях выплаты повышенной дани. Что бы из этого получилось — неизвестно, хотя вероятность отторжения больших территорий в пользу ориентированной на католический Запад Литвы была весьма реальной.
Возможно ли было дальнейшее продвижение войск Мамая в Европу в случае его победы над Дмитрием Донским? Вряд ли. Ведь, как теперь известно, поход на Москву финансировали генуэзские купцы, которым не нужна была Западная Европа, где все уже давно было поделено, — их интересовали богатые пушниной бескрайние просторы Русского Севера, Урала и Сибири. Так что утверждения о том, что Куликовская битва спасла Европу от нового азиатского нашествия, вряд ли имеют под собой какие-то весомые аргументы.
Поражение Мамая в верховьях Дона окрылило нового соискателя на роль властелина Великой степи — корыстолюбивого Тохтамыша. Узнав о результатах Куликовской битвы, в том числе и от послов Дмитрия Донского, он сформировал экспедиционный корпус, чтобы добить поверженного врага, и из своей заяицкой (зауральской) орды форсированным маршем двинулся в Северное Причерноморье на Мамая, уже подготовившего войско для нового похода на Москву. На реке Калке, возле современного Мариуполя, их войска встретились. Как утверждают летописцы, битвы, как таковой, не было. Просто татарские князья из окружения Мамая при виде Тохтамыша — чингисида по крови, сошли со своих лошадей и присягнули новому, теперь уже законному, хану Золотой Орды. Мамаю великодушно дали возможность уйти в Крым, где его и убили недавние кредиторы-генуэзцы, — так всегда поступали с туземными вождями, плохо сыгравшими свою роль и не выполнившими условий контракта.
Итак, на политической арене Восточной Европы появился новый игрок — Тохтамыш. Что же ждало московского князя? На всякий случай он послал новому хану щедрые дары и ласковое послание, исходя из присказки: «Подарок — не дань, ласка — не рабство». Но Тохтамыш, еще не знакомый со всей историей взаимоотношений Орды и Руси, решил для начала потребовать с Москвы дань в том объеме, в котором она выплачивалась еще при Узбеке и Джанибеке. С этим требованием он отправил к Дмитрию Донскому посольство в составе семисот человек во главе с царевичем Ахкозей. Однако в Нижнем Новгороде посла предупредили, что русский народ после Куликовской победы настроен решительно и великий князь не может гарантировать безопасность посольства. После этих слов Ахкозя повернул назад, а в Москву послал гонцов с требованием: всем русским князьям прибыть в Орду. Гонцы же, видя недружелюбное к себе отношение, сочли, что лучше понести наказание за невыполнение приказа, чем лишиться головы на русских просторах то ли по прихоти возмущенной толпы, то ли по тайной указке великого князя.
Это был страх. Страх перед недавним рабом, уже осмелившимся поднять руку на своего господина и видевшим его в поверженном состоянии. Этот страх Тохтамыш решил переломить. Путь к преодолению страха лежал через убедительную победу над Москвой. Для похода нашлись и предлог, и союзники. Нижегородские и рязанские князья, недовольные возвышением Москвы, запугали Тохтамыша: мол, Дмитрий Московский, желая окончательно отложиться от Орды, вступил в союз с Кейстутом, отрешившим от власти Ягайло за погромы русских обозов, возвращавшихся с Куликова поля. Перспектива у этого союза была бы действительно неплохой — только вот Кейстут дал племяннику себя обмануть и тот коварно убил его.
В конце лета 1382 года Тохтамыш вышел из Сарая, в Волжской Болгарии он перехватил русские торговые суда и скрытно, что еще раз говорит о его страхе перед московским войском, пошел на Москву. В пути к нему присоединились два сына нижегородского князя — Василий и Семен Дмитриевичи, а также Олег Рязанский. Последний, опасаясь очередного грабежа собственных земель, провел сводное войско мимо границ своего княжества и указал удобные броды через Оку в районе Серпухова. Взяв Серпухов, Тохтамыш продолжил движение к столице Московского княжества, находившейся в плачевном состоянии — вследствие огромных потерь в ходе Куликовской битвы она оказалась и без воевод, и без войска. Великий князь бросился в Кострому собирать полки, оставив Москву на попечение митрополита Киприана и великую княгиню Евдокию. Еще до подхода татарских войск среди населения Москвы начались разногласия по поводу того, бежать ли из города или запереться за кремлевскими каменными стенами.
Сторонники защиты Москвы, не получив поддержки ни у митрополита, ни у великой княгини, ударили в набат и, по существу, подняли мятеж — благородный и патриотический по целям, но безобразный по своим проявлениям, ибо он, как и все мятежи, сопровождался погромами боярских усадеб, пьянством и грабежами. Пострадали и великая княгиня, и митрополит, и большинство бояр, покидавших город. Порядок был восстановлен лишь после того, как в Москву прибыл сын героя Куликовской битвы Дмитрия Ольгердовича — князь Остей, который укрепил Кремль и подготовил его к обороне.
23 августа Тохтамыш подошел к Москве. Трехдневная осада не принесла ему удачи. Защитники теряли в живой силе, но оборонялись весьма эффективно. Описывая эту оборону, летописцы впервые упоминают о применении русскими огнестрельного оружия — тюфяков (ружей) и пушек. Не готовый к долгой осаде Тохтамыш решил пойти на обман, в чем ему активно помогали шурины великого князя Василий и Семен Дмитриевичи. Они убеждали осажденных москвичей, что хан пришел не на них, а на великого князя, а от них, как от своих улусников, он требует лишь небольших даров и подобающих ему почестей. Нижегородские князья попросили защитников открыть ворота Кремля с тем, чтобы хан мог осмотреть его, при этом поклялись, что никакого зла им не будет причинено.
Обман удался. Жертвами этого обмана стали 24 тысячи человек, в том числе и князь Остей. Город был разграблен и сожжен. После этого Тохтамыш распустил свои отряды по Русской земле для грабежа. Князь тверской откупился от набега большими дарами. Между тем Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич собирали полки. Первый и весьма ощутимый удар нанес татарам серпуховской князь в районе Волоколамска. Узнав об этом и боясь открытого сражения, Тохтамыш спешно покинул Русскую землю, разграбив по пути и Рязанское княжество, чей князь в набеге на Москву играл не последнюю роль, за что Дмитрий Донской дограбил в Рязани то, что не успели взять татары.
Для Московского княжества вновь настали тяжелые времена. Михаил Тверской, воспользовавшись бедой Донского, поспешил в Орду за ярлыком на владимирское княжение. Вслед за ним с великими дарами отправился и сын московского князя Василий. В этом торге выиграла Москва, но цена была слишком высока. Чтобы сохранить за собой великокняжеский стол, Дмитрий Иванович вынужден был согласиться на выплату 8 тысяч рублей за освобождение своего сына, задержанного в Орде, и существенное увеличение ежегодной дани, о которой мы знаем лишь то, что «была дань великая по всему княжеству Московскому, с деревни по полтине, тогда же и золото давали в Орду».
В 1385 году Василию Дмитриевичу удается бежать из Орды. Видимо, выкуп за него так и не был уплачен. На этом летописные упоминания об отношениях Донского и Тохтамыша обрываются. Из истории нам известно, что Тохтамыш еще дважды совершал разбойничьи набеги на Рязанское княжество, а у Дмитрия Ивановича было два памятных события, связанных с той же Рязанью и Новгородом. Но если в борьбе с Рязанью он в итоге проиграл и вынужден был прибегнуть к помощи Сергия Радонежского, который примирил его с Олегом Рязанским (1385 г.), то в противоборстве с Новгородом он действовал более успешно. В 1386 году Донской предпринял поход против Новгородской республики для того, чтобы возместить свои убытки, пошедшие на выплату дани Орде. Да и предлог был внешне уважительный. Великий князь вспомнил прежние обиды, нанесенные новгородскими ушкуйниками не только купеческим караванам, но и целым городам, в частности Вятке, Костроме, Ярославлю, Нижнему Новгороду, подвергшимся ранее разбойничьим набегам. Демонстрация силы, дипломатические переговоры, опустошение отдельных волостей — все это, вместе взятое, привело к тому, что новгородцы согласились выплатить те самые 8 тысяч рублей.
Умер Дмитрий Донской 39 лет от роду. Смерть его не была внезапной, поэтому он успел составить весьма примечательное завещание: в нем впервые после Батыева нашествия русский князь благословляет своего старшего сына Василия на великое княжение владимирское, будучи уверенным в том, что уже никто из удельных князей не посмеет составить ему конкуренцию. Он выражает надежду: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут выходу в Орду платить, и который сын мой возьмет дань на своем уделе, то тому и есть». Но была в завещании и «мина замедленного действия», заключавшаяся в том, что наследником Василия, еще не имевшего тогда детей, объявлялся следующий за ним по старшинству брат. Сработала «мина» через сорок лет, повторив события времен детей и внуков Александра Невского.
Следующее великое княжение, княжение Василия I Дмитриевича (1389–1425 гг.), почему-то принято считать бесцветным. Но так ли это было на самом деле? Получив Владимирский стол в 17-летнем возрасте и имея хорошую боярскую команду своего отца, молодой государь не без помощи советников делает два стратегически важных шага: во-первых, он женится на дочери литовского князя Витовта и приобретает в лице своего тестя потенциального союзника; а во-вторых, воспользовавшись очередной ордынской «замятней», выпрашивает у Тохтамыша ярлык на Нижний Новгород, Городец, Муром и Тарусу. Он не выкупает ярлык, как это делали его предшественники, а получает под обещание военной помощи в борьбе с Тимуром. Причем действует новый князь не торопясь, используя благоприятную международную обстановку на Западе и на Востоке, где основные противники Руси были вовлечены в войну, с одной стороны, с немецким Орденом, а с другой — с Тамерланом, завоевавшим, как он говорил, лучшую половину вселенной. Русь оказалась как бы вне сферы боевых действий. Правда, в 1391 году Василий I вынужден был выступить в поход против Тимура, но после того как последний разбил войска Тохтамыша, он счастливо уклонился от столкновения с профессиональной армией гениального полководца и ушел на Русь.
Благодаря правильной политике, Василий Дмитриевич смог упрочить свое положение в Пскове, где с 1399 года стали принимать князей только по воле великого князя московского, а Новгород и его ушкуйнические забавы он приструнил под угрозой захвата его богатых северо-восточных колоний. Ослабевшие великие князья тверские и рязанские признали Василия «старшим» братом и обязались действовать с ним заодно во взаимоотношениях с Литвой и Ордой. Василий продолжил политику предков по привлечению на свою сторону опальных князей литовских и царевичей ордынских. Он принимает на службу Александра Нелюба, сына Ивана Ольгимантовича и дает ему в кормление Переславль. В 1408 году из Литвы в Москву отправляется брат Ягайло, князь Свидригайло Ольгердович, а вместе с ним шесть князей Юго-Западной Руси и множество бояр черниговских и северских, которым князь московский отдает чуть ли не половину своего княжества с городами Владимир, Юрьев-Польской, Волок, Ржев, Коломна. Надежда на Свидригайло оказалась напрасной, впрочем, новгородцы всегда напрасно надеялись на литовских князей, периодически приглашаемых ими на княжение. При реальной угрозе со стороны немцев ли, татар ли литовцы уклонялись от боевых столкновений, оставляя князя без поддержки, а население — без защиты. Более того, Свидригайло, отъезжая назад в Литву в 1409 году, «в качестве благодарности» ограбил город Серпухов.
События же на юге и юго-востоке от Руси развивались следующим образом. Тохтамыш, объединивший с помощью Тимура Синюю, Белую и Золотую Орды, оказался крайне неблагодарным по отношению к своему покровителю. Почувствовав силу, он самонадеянно возомнил, что может забыть оказанные ему ранее услуги и, более того, потеснить самого Железного Хромца, отняв у него часть земель в Средней Азии на том простом основании, что прежде они входили в улус Джучи. В 1383 году он приступает к реализации своих планов и на время захватывает Хорезм, но вскоре оставляет его в связи с подходом превосходящих сил противника. Через два года, пройдя через Дарьяльское ущелье, он приближается к Тебризу в Азербайджане, но терпит поражение от войск подоспевшего Тимура. Лишь бегство спасает его от гнева прежнего покровителя. Но «битому не спится». В 1387 году Тохтамыш проводит глубокий рейд по Средней Азии вплоть до Термеза, обходя крепости и грабя кишлаки. В районе Ферганы его вновь настигает Тимур и наносит по нему сокрушительный удар, после чего хан с остатками войска уходит в Западную Сибирь «зализывать раны». Зная характер своего недавнего протеже и понимая, что он не оставит своих намерений, Тимур решает нанести превентивный удар на территории врага. В 1391 году его конница, пройдя казахские степи вслед за весенними всходами трав, прижимает ханские войска к Волге в районе современной Самары и, несмотря на все их мужество, одерживает решительную победу. Тохтамышу и на этот раз удается спастись бегством. Победа Тимура была бесспорной, но на самом деле ему не нужна эта страна, не нужны эти степи, поэтому через месяц, отдохнув, он отправился в обратный путь.
Однако гордость чингисида не дает покоя Тохтамышу. Накопив сил, он в 1395 году выступает в свой роковой поход. Из приволжских степей его войска продвигаются на юг по западному берегу Каспийского моря, а навстречу им из Персии движется профессиональная армия Тимура. В районе реки Терек враждующие стороны сходятся в смертельной схватке, и вновь военное счастье оказывается на стороне среднеазиатского владыки. Тохтамыш разбит и бежит. Тимур, преследуя и уничтожая его разрозненные отряды, вторгается в волжско-донское междуречье, доходит до Ельца, защищаемого татарско-русским гарнизоном, берет его на щит и уже готовится к походу на Рязань и Москву, но обстоятельства (восстание в тылу черкесов, аланов и татар) заставляют его повернуть назад. Избавление русских земель от войск Тимура Православная церковь связывает с тем, что из Владимира в Москву прибыла икона Владимирской Божьей Матери.
Покидая Поволжье, Тимур для закрепления успеха оставил там своих подручников — царевичей Белой Орды Корейчака (вскоре умер) и Темир-Кутлуга, а также военачальника мурзу Едигея, которые, изгнав Тохтамыша, отказались повиноваться Тимуру и сами сели в Сарае: Темир-Кутлуг — ханом, а Едигей — главой его правительства. Смена власти в Орде и уход Тохтамыша в Литву знаменовали собой начало нового этапа отношений в «треугольнике» Орда — Литва — Москва.