Глава 14 Мы наняли Гитлера

Глава 14

Мы наняли Гитлера

Канцлера Вирта склонил к крестовому походу за «свободу в военной области» генерал-полковник фон Зект, который занимал пост главы рейхсвера, а за кулисами был серым кардиналом перевооружения. Густава убеждать было не нужно. Как он писал двадцать лет спустя, «все во мне восставало против мысли… что немецкий народ будет порабощен навечно». Он чувствовал, что «если Германии и суждено когда-либо возродиться и сбросить оковы Версаля, то концерн «Крупп» должен готовиться к этому дню». Осознавая, что «Германия должна снова воевать, чтобы подняться», понимая «чувства рабочих, которые до последнего дня, преисполненные гордости, работали на вооружение Германии», он обвел взглядом сталелитейные цеха в солнечный день заключения перемирия 1918 года. «В то время, – вспоминал он, – ситуация казалась безнадежной». И все же он не сомневался в том, что хорошо знал немцев; а потому – «я никогда не сомневался в том, что, хотя на данный момент все говорило не в нашу пользу, в один прекрасный день все переменится». Переживая период послевоенных трудностей, провожая свою ожидающую ребенка жену в Зайнек, а также во время банкета, сервированного золотыми приборами, он обдумывал варианты: «Станки приведены в негодность, инструмент поломан, но люди остались, люди в конструкторских бюро и в цехах, работая слаженно и с энтузиазмом, довели технологию изготовления немецких орудий до абсолютного совершенства. Их мастерство необходимо поддерживать любой ценой… Несмотря на противодействие, я хочу и обязан сохранить фирму «Крупп» как оружейное предприятие… Я никогда не чувствовал столь настоятельной внутренней потребности нести ответственность за все свои поступки, как в те судьбоносные недели и месяцы 1919–1920 годов. И тогда я ощутил себя втянутым в некий магический круг сформировавшейся трудовой общности».

Оглядываясь с вершины 1941 года на мрачные 1919–1920 годы, Крупп подумал, что решения, которые ему пришлось принять в то время, были самыми трудными в его жизни. Он считал себя не вправе уклоняться от выполнения своего долга, который видел в том, чтобы «годами вести тайную научную и организационную подготовку и быть готовым, когда придет назначенный час, вновь работать для германских вооруженных сил, не потеряв ни минуты времени, ни крупицы опыта». Позже он уверовал, что высшим достижением его карьеры было следующее: «Когда Адольф Гитлер был облечен властью, я имел честь доложить фюреру, что фирма «Крупп» готова почти безотлагательно начать перевооружение немецкого народа без каких-либо пробелов в опыте. Кровь товарищей в Пасхальную субботу не была пролита напрасно».

Он мог бы добавить, что и месяцы в тюрьме, принесшие ему мучения, не были потрачены впустую. Но как он достиг своего чуда? Соглашение, которое подписал Вирт, было опубликовано 15 июля 1921 года в вечерних газетах Германии и Пруссии, и там, в частности, говорилось, что производственная деятельность акционерного общества «Фридрих Крупп, Эссен – Рур» должна быть ограничена одним видом орудий, в количестве не более четырех в год. Что касается снабжения военного флота, то фирме надлежало ограничиться поставкой достаточного количества орудий, их установочных приспособлений, подъемников для снарядов, устройств для автоматического ведения огня и брони, которая могла бы понадобиться для замены проржавевшего оснащения веймарского малого флота. Даже эта малость стала предметом проверки и инспектирования Контрольной комиссии союзных держав, которая была направлена в Эссен, чтобы дышать в спину Круппу. Густав ненавидел инспекторов комиссии и членов СПГ, которые были их добровольными помощниками на заводах. (Сами они при этом сильно рисковали. С каждым годом текущего десятилетия все больше социал-демократов становились жертвами ультраправых политических убийц, к которым судьи Веймарской республики проявляли поразительную снисходительность.) Он считал их «ищейками», и даже после того, как вражеские чиновники уехали из Рура, его бесило само воспоминание «о грубых, несговорчивых членах Контрольной комиссии, особенно о представителях Франции, а также о широкой сети шпионов и доносчиков…».

В эти первые годы еще одна сила из-за границы вмешивалась в дела «Гусштальфабрик». Это были иностранные корреспонденты, так как в мире зловещая фамилия Крупп вызывала большое любопытство. Их всех до одного удалось «провести», как злорадно выразился Густав. Корреспондент «Крисчен сайенс монитор» дивился, с какой легкостью конструкторы орудий перестраивались на производство паровозов. «Мирное время сводит счеты с Круппом, – писала «Манчестер гардиан». – Можно не сомневаться после посещения заводов Круппа, что из них изгнано все, что имело хоть малейшее отношение к производству оружия». «Ревью оф ревьюз» с восторгом обнаруживает «лишь один до нелепости маленький закуток в дальнем уголке огромного цеха, который мог бы быть приспособлен для военных целей». «Ливинг эйдж» отмечает в сводном балансе фирмы за 1919/20 год достопамятные слова: «В течение отчетного года впервые за два поколения заводы Круппа, согласно условиям Версальского договора, не выпускали никакой военной продукции». А журнал «Сайентифик америкэн» по требованию Густава принес публичное извинение за то, что создал у своих читателей впечатление, будто из Эссена в Бразилию незаконным образом, тайно отправляются орудийные лафеты. (Незадачливый журнал ухватился за одну сделку, которая оказалась законной. Крупп выполнял довоенный заказ.) Некоторые корреспонденты впадали в лирический тон. Один из них давал пространное описание Штаммхауса – «святая святых Круппов и единственного осязаемого свидетельства, восходящего к традициям могущественной династии». В это время другой журналист, корреспондент «Литерери дайджест», услаждал своих читателей рассказом о том, как его встретил симпатичный старый сторож, «куривший рейнскую трубку и улыбавшийся грустной улыбкой». Корреспондент этого издания сообщал, что он осматривал «Гусштальфабрик» в сопровождении Георга Карла Фридриха «Бруно» Баура, одного из крупповских директоров. «Здесь погребено прошлое Германии, – процитировал он в заключение слова Баура, – но в этих старых печах таится и будущее Германии».

«Таится» было очень подходящим словом. Если бы корреспонденты обменялись впечатлениями, они заметили бы странное совпадение: все те, кто приходил на заводы с фотоаппаратами, неизменно с огорчением обнаруживали, что ни единого снимка не получилось. Почему-то каждая пленка оказывалась передержанной. Они могли бы вспомнить, что, перед тем как покинуть завод, получали приглашение на небольшой завтрак в столовой главного управления, очень легкий, за счет Круппа. Пока они ели, в объектив аппарата направлялся инфракрасный луч. Делалось это не потому, что якобы один из стволов «парижской пушки», согласно эссенской легенде, установили вертикально и обложили кирпичами, замаскировав его под фабричную трубу. Или другой миф о том, что Крупп выпускал разборные детские колясочки, которые можно было собрать в пулемет. Крупповцы были гораздо хитрее. Да, в это время он вел запрещенные работы, но никакой запрещенной продукции не выпускал. Она оставалась на чертежных досках, однако Крупп опасался, что какая-нибудь фотография может случайно запечатлеть чертеж, который позже попадется на глаза опытному военному инженеру.

Беспомощность Контрольной комиссии на протяжении всех шести лет ее пребывания в Эссене кажется необъяснимой. Разумеется, о каждом ее действии главное управление узнавало заблаговременно, и припрятать компрометирующие документы было, конечно, нетрудно; еще когда французы оккупировали Рур, Густав вызвал к себе артиллерийских инженеров и, поручив их, вместе с их чертежами, заботам молодого энергичного администратора, отослал в берлинский пригород Шпандау, где они и продолжали свою работу на снятых для этого квартирах. Однако Крупп не всегда был таким скрытным. В конце ноября 1925 года Зект прибыл на виллу «Хюгель», чтобы поселиться в прежних кайзеровских апартаментах и в течение пяти дней посетить цеха. Мандат комиссии был действителен четыре месяца, и не было данных о том, что визит генерал-полковника вызвал интерес инспекторов или что у них вызвали подозрение частые выезды ведущих артиллерийских инженеров в страны, которые во время войны сохраняли нейтралитет. Наверное, один только размер заводов убил их; наверное, их затянувшееся пребывание в унылом и враждебном городе истощило их силы; наверное, они погрязли во внутренних ссорах. Густав полагал, что причина всех этих «издевательств» была в нем, и длинный перечень выпускаемой концерном мирной продукции отвлек их внимание. Ко всеобщему удивлению, Крупп начал выпускать продукцию, которая и в самом деле выглядела абсолютно не имеющей ничего общего с предыдущим производством вооружений. Таким образом, даже инспекторов Союзной комиссии водили за нос. Навесные замки, молочные бидоны, кассовые аппараты, дорожные машины для ремонта путей, мусоровозы и тому подобное и в самом деле не вызывали подозрений, и паровозы и автомобили тоже производили абсолютно мирное впечатление. Можно не сомневаться, что непрошеных гостей дурачили с помощью не только «мирной продукции», но и большой лжи, которую в Берлине периодически поддерживал юридический департамент веймарского министерства обороны, твердивший, что «Версальский мирный договор является, кроме того, германским законом, а посему обязателен для всех немецких граждан. Эти обязательства стоят даже выше статей конституции Германии». По «решению рейхстага», члены правительства, участвовавшие в подготовке к мобилизации сил вермахта, могут «предстать перед государственным судом за преступное нарушение их формальных обязанностей в соответствии со статьей 59 конституции».

Эти убаюкивающие слова были в последний раз произнесены в январе 1927 года. В свете того, что известно теперь, скорее всего, генералы и старшие офицеры, носившие веймарские мундиры, выслушивали это с циничной улыбкой. «Версальский диктат» был дискредитирован повсеместно. Претворение в жизнь этих слов, одобрение того, что Германия должна ограничиться 100-тысячной армией и крошечным флотом, было бы воспринято как низкий акт коллаборационизма. Но в офицерском корпусе знали, что министерство обороны утверждало все это не всерьез. Гражданские сторожевые псы рейхсвера тоже вовсе не собирались помогать врагу и закрывали глаза на лихорадочные приготовления к реваншу в сражении с державами-победительницами 1918 года.

В имперской Германии можно было не посвящать канцлера в военные планы. Теперь дело обстояло иначе. Министр обороны, политик, был полновластным главой своего смехотворно маленького штата – адъютантуры. Величественный титул главнокомандующего был упразднен и заменен просто командующим. Было два командующих двух родов войск: они осуществляли руководство армией и руководство военно-морским флотом. Одно армейское подразделение – пехотный отдел командования армией – на самом деле функционировал как Генеральный штаб, хотя никто в этом не признавался, потому что Версальский договор запретил существование немецкого Генерального штаба. Штатские руководители Веймарской республики были в этом отношении столь же молчаливы, как и люди в военных мундирах, теоретически им подчинявшиеся. «В 1938 году, – напишет после Второй мировой войны генерал Телфорд Тэйлор, – одураченный мир с изумлением и страхом воззрился на нацию, которая вдруг достигла такой ужасающей военной мощи. Каким образом? Этот вопрос в значительной мере проясняют материалы из архива Круппа в Эссене… Поистине существовала глубокая преемственность между Веймарской республикой и Третьим рейхом, о которой знали крупповцы и генералы».

Ясно, что было невозможно тайком осуществлять перевооружение. Однажды Густав снял все запреты, и визитеров в Руре поразила бурная активность на заводах главного германского оружейника. Но даже до того, как вновь зажегся огонь в оружейных кузницах, появились зловещие признаки для тех, кто мог и хотел обратить на них внимание. Уже 20 мая 1921 года, примерно через год после того, как Густав сделал исторический решительный шаг и принялся тайно ковать «новый немецкий меч», представители армии Соединенных Штатов закончили проверку новых патентов Круппа. «Эта проверка, – говорилось в докладе, – выявила довольно странное обстоятельство, если учитывать условия, которые Германия должна была бы соблюдать касательно разоружения и изготовления военных материалов согласно своим договорным обязательствам». Офицеры американской разведки обнаружили, что в число последних эссенских патентов входили 26 патентов на артиллерийские контрольные приборы, 18 – на электрическую аппаратуру для корректировки орудийного огня, 9 – на взрыватели и снаряды, 17 – на полевые орудия и 14 – на тяжелые орудия, способные передвигаться только по рельсам. Военный министр Джон Уикс сообщил эти подробности прессе, которая, однако, оставила их без внимания. Антиверсальские настроения усилились и среди стран-победительниц. Чувствуя, что они зашли слишком далеко, возлагая на Германию всю вину за войну, бывшие союзники вступили в роковой период неумеренных компенсаций, который в конце концов привел к Мюнхену.

Подробные отчеты о подготовке в России будущих асов германского люфтваффе следовало проверить. Но на деле на них махнули рукой или же даже приветствовали. Английская «Нью стейтсмэн», бывшая уже тогда, как и теперь, весьма своеобразным изданием, выдвинула любопытный аргумент: Франция является более подходящим объектом для проверки ее военной активности, чем поверженный противник, и что с британской точки зрения нет веской причины, почему Германия не может иметь такого же количества самолетов, как Франция.

Что конкретно представляла собой послевоенная деятельность Круппа в Восточной Европе, не вполне ясно. Тамошние правительства по понятной причине держат язык за зубами на этот счет, а источники информации ограничены автобиографиями дипломатов и посмертными записками Зекта, вышедшими в начале 1950-х годов. Посетивший Будапешт с официальной миссией Николас Сноуден был в 1921 году гостем члена кабинета министров Хорти – Бетлена. Хозяин между прочим обмолвился о том, что германские технические специалисты активно работают на новом венгерском металлургическом комбинате. Сноуден заинтересовался и, судя по его мемуарам, «узнал, что Крупп, хотя и делает вид, что завод производит исключительно сельскохозяйственное оборудование, фактически тайно изготавливал оружие». Сомнительно. Это слухи, не подтверждаемые крупповскими архивами, да и вообще бессмысленное дело. Крупп уже приобрел военный завод в Скандинавии. Ему нужен был только один, потому что они с Зектом, понимая, что орудия быстро устаревают, решили в начале 1920-х годов ограничить производство и сосредоточиться на конструировании. Но вполне вероятно, что информатор Сноудена верно идентифицировал этих специалистов из Рура как оружейников. Они выступали в роли советников, а Эссен выставлял Будапешту счет за их услуги. По такой же схеме это происходило и в Советском Союзе. Сразу после подписания Рапалльского договора Карл Бернардович Радек, первый заместитель Троцкого, прибыл в Берлин, чтобы просить о помощи в техническом руководстве военной промышленностью СССР. Переговоры проходили в апартаментах Курта фон Шляйхера, будущего министра обороны и канцлера Веймарской республики, который служил в штабе Людендорфа во время войны. В записках Зекта не указаны имена других участников, но очевидно, что он и Шляйхер представляли военных; эмиссаром Густава по логике вещей был фон Бюлов, в то время управляющий берлинского офиса. Кто бы они ни были и в чем бы ни состояла основная суть этого контракта, результаты устроили обе стороны. Крупповские мастера наблюдали за процессом производства снарядов на Урале и под Ленинградом, они были и на Путиловском заводе, который – подобно цехам Шнайдера в 1870 году – забастовал, когда государство нуждалось в нем больше всего, и его работа все еще была дезорганизована. В ответ на предоставление крупповских технологий Москва выделила немцам участки земли для испытаний тяжелой артиллерии и инструктажа молодых военных летчиков. Условия сделки скрупулезно соблюдались до 1935 года, когда отказ фюрера от обязательств по Версальскому договору и объявление «военного суверенитета» уже не оставляли места заблуждениям на его счет. К тому времени русофильство Зекта принесло богатый урожай в виде технического прогресса и подготовленных кадров.

Все эти ничем особым не отмеченные годы лучшие конструкторы Густава оставались в Берлине. Даже когда «штык» был «выдернут» из Рура, они продолжали делать свои наброски в столичных предместьях, где можно было забыть о Контрольной комиссии, а через два года перебрались из Шпандау в здание офиса в центре столицы. Решение, принятое Круппом по совету военного руководства, было одним из самых строгих секретов десятилетия. Берлинцы, работавшие на других этажах, понятия не имели о том, что происходит; ничего не знали и жены. Многое в этой операции навевает воспоминания о ранних шпионских романах. В жаркое утро 1 июля 1925 года на Потсдамской площади остановился фургон, и рабочие в поте лица принялись таскать на верхний, десятый этаж письменные столы, картотечные шкафы и чертежные доски. В тот же день девятнадцать ничем не примечательных людей в деловых костюмах заняли комнаты и врезали в дверь новый замок. Внизу на маленькой медной дощечке можно было прочитать, что это фирма «Кох и Кинцле (Е)».

«Кох и Кинцле» звучит как псевдоним двух клоунов, но ключевая буква «Е» означала «Entwicklung» – «развитие». Здесь, в нескольких шагах от Инспекции оружия и военного снаряжения Зекта (ИВГ), группа наиболее талантливых военных конструкторов мира втихомолку разрабатывала оружие, которое должно было изменить карту Европы. Среди них был Фриц Туббезинг, в те времена пухлый молодой человек, который три года спустя стал главой артиллерийского конструкторского бюро и потом долгие годы активно работал в главном управлении крупповского концерна. Туббезинг вспоминает: «Нас никто не замечал, никто не беспокоил, никто ни разу даже не постучался в нашу дверь. Мы в буквальном смысле слова находились над рейхстагом, а его депутаты об этом и не знали». Но если рейхстаг об этом не знал, то рейхсвер знал. Хранившиеся под замком архивы ИВГ содержали книгу крупповского кода; с ее помощью офицеры могли дешифровать условные названия, которыми пользовалась «Кох и Кинцле». Первый танк, например, назывался «сельскохозяйственным трактором». Позже появились «легкие», «средние» и «тяжелые» тракторы. Иногда инженеры на Потсдамской площади допускали промахи. Однажды они прислали Круппу чертежи «тяжелого» трактора, снабженного 75-мм пушкой. За другую промашку им пришлось дорого заплатить на Нюрнбергском процессе, где адвокаты Круппа утверждали, что оружие, над которым работали мастера, было исключительно оборонительным. Это была пометка на полях, указывавшая, что «характеристики мощных тракторов (то есть самоходных орудий) должны отвечать требованиям перевозки на открытых железнодорожных платформах в условиях Бельгии и Франции». Однако в то время эти промахи остались незамеченными. ИВГ только хвалила офицеров за проектную работу, а в одной из своих записок Крупп называет ее «важным шагом на пути к свободе». Засиживаясь допоздна, конструкторы на десятом этаже разработали восемь типов тяжелых артиллерийских орудий, гаубиц и легких полевых пушек, новую подвижную 210-мм мортиру и целую семью танков.

В 1926 году генерал Зект ушел в отставку. Он был вполне доволен. «Только одним способом мы сможем обеспечить вооружение больших армий, – писал он после перемирия. – А именно: договорившись с крупнейшими нашими промышленниками». Он достиг взаимопонимания только с одним промышленником, но один Крупп стоил больше, чем все остальные, вместе взятые. На службу перевооружения Германии Густав поставил все. Как отмечалось в докладной записке о внутреннем бюджете фирмы, он вкладывал в вооруженные силы каждую монету, которая попадала ему в руки, включая «крупные скрытые резервы, вошедшие в первую, отмеченную золотым штемпелем ведомость доходов за годы перед Первой мировой войной». В годовом отчете он писал: «Несмотря на немалые сомнения, с 1919 года руководство фирмы, владея историческим наследием, решило сохранить свой бесценный опыт для военного потенциала нашей нации и держать в состоянии постоянной готовности работников и цеха и до получения указаний начать процесс вооружения в будущем, когда возникнет такая необходимость. Имея это в виду, мы разрабатываем новую модель процесса производства, при которой наши работники могут приобрести опыт в оружейном деле и обогатить его, несмотря на то что изготовление и продажа некоторых видов продукции связана с большими издержками».

* * *

За два года до того, как ушел Зект, ветеран Ютландского сражения Пауль Бенке, который в Веймарской республике был главой военно-морских сил, в последний раз сошел на берег в Киле. В отличие от колоритного Тирпица, он был быстро забыт своими соотечественниками и умер в безвестности в 1937 году, не удостоившись почестей со стороны своего фюрера. Но все же и Бенке, вместе с Круппом и Зектом, готовил первые победы нацистов. Не в состоянии заглянуть за горизонт, – с одной только слепой верой в немецкий характер и с убеждением, что сильный лидер появится в назначенное время, – адмирал, генерал и оружейник все поставили на карту с целью возрождения любимой мощной империи их молодости. Они еще раньше объединили свои усилия, меньше чем через год после того, как канцлер Вирт от имени своей страны принял условия союзных держав. В записках Круппа отмечено, что, хотя «официальное согласие между ними было невозможно по политическим причинам», тем не менее, посовещавшись, они достигли «джентльменского соглашения». Далее говорится: «Это важнейшее соглашение от 25 января 1922 года представляет собой первый шаг, предпринятый совместно военным министерством и Круппом с целью обойти, а потом и аннулировать условия Версальского договора, которые душат военную свободу Германии». Кстати, о военной свободе. Размах перевооружения при Веймарской республике, оказывается, был таким, что брови от удивления ползут на лоб. Скептиков отошлем к двум заставляющим вздрогнуть документам, которые были упущены в горе бумаг, собранных к Нюрнбергскому процессу. Первый из них – убористо напечатанный 72-страничный меморандум Круппа, под заголовком «Отдел конструирования артиллерийских установок АО «Фрид. Крупп» и развитие армейской артиллерии с ноября 1918-го по 1933 год». Второй представляет собой 76-страничный секретный отчет ВМС, написанный капитаном Шюсслером для германского адмиралтейства в 1937 году: «Публикация для служебного пользования № 15, борьба военно-морского флота против Версаля, 1919–1935 годы». Поскольку оба документа были написаны при Третьем рейхе, когда находящееся у власти правительство настаивало на полном перевооружении, они вдвойне выразительны.

Но стремление Густава к свободе в оборонной области превышало даже то, которое было у офицерского корпуса. Годом ранее, без поощрения из Берлина, он нанес первый удар по Версалю. Обменивая свои патенты и лицензии на акции в шведской сталелитейной фирме «Акциельболагет Бофорс», он приобрел право голоса, достаточное для контроля над производством. 1 апреля 1921 года главный инженер Даур отметился на выходе номер 28, чтобы на десять лет удалиться в Швецию. Даур не был чертежником или копировальщиком. Он был производственником, и к концу года «Бофорс» выпускала оружие, разработанное в Эссене во время войны – 75-мм горное орудие L/20. Эта пушка была отложена до поры, потому что она была бесполезна на Западном фронте. Однако она не имела конкуренции в холмистой местности, и голландцы сразу же закупили партию этих пушек для войск, размещенных в Нидерландской Ост-Индии. Эта продажа была волнующей и провокационной. Хотя у немцев иногда и возникало впечатление, что они воевали со всем миром четыре года, это было не так: некоторые страны отказались от кровопролития, в том числе одна из главных держав – Россия. Действуя на нейтральной земле Швеции и продавая другим нейтральным странам, Крупп мог уберечь от застоя свои кузницы и в то же время делать деньги. В течение следующих четырнадцати лет «Бофорс» исполнял роль заместителя «Гусштальфабрик», выпуская, к гордости своего «приемного родителя» в бездушном главном управлении, «последние образцы тяжелых орудий, танки, вооруженные пулеметами, способными производить тысячу выстрелов в минуту, противотанковые пушки, газовые бомбы и многое другое».

К тому времени как к ним присоединился второй из новых клиентов (Дания), было достигнуто «джентльменское соглашение». По словам Круппа, он тогда «устроил на заводах «Бофорс» германские офисы, чтобы проверять орудия и боеприпасы и быть наблюдателями во время опытных стрельб. «Бофорс» также изготовлял экспериментальные боеприпасы для броневых машин, из которых велся огонь в присутствии германских офицеров. Таким образом, отношения между Круппом и «Бофорсом» оказались полезными для дальнейшего развития германской армейской артиллерии». То есть настолько полезными, что Карл Пфирш – крупповец с двадцатилетним стажем и член правления – был направлен в Скандинавию как наблюдатель. В 1927 году, за шесть лет до того, как национал-социалисты пришли к власти, Пфирш был на официальной должности директора крупповского отдела военных материалов. Хотя его прибыли были невелики, приход и уход такого множества посетителей с моноклями, явно из властных кругов юнкерства, возбудил интерес шведских социалистов. В отличие от германской СПГ шведы не были мишенью для «политических» пуль, и в 1920 году стокгольмский риксдаг принял закон, запрещающий иностранное участие во владении шведскими муниципальными заводами. Но адвокаты Круппа уже полвека обходили подобное законодательство. Они просто создали холдинговую компанию акционеров «Бофорса». Имя Густава не фигурировало в записях фирмы, и ее директора могли с бесстрастным видом заявлять, что у него нет никаких капиталовложений на самом заводе, хотя фактически фирма Круппа подпитывала «Бофорс» до самого окончания этого маскарада в 1935 году.

Однако самые большие вклады Круппа за границей были в Голландии. Его уловки там предшествовали перемирию. В 1916 году британская разведка была поражена, обнаружив, что гаагская фирма с самым что ни на есть английским названием «Блессинг энд компани» импортирует руду для Эссена. Они занесли ее в черный список; затем, узнав, что она закрывается, забыли о ней. Фактически это было только прикрытие. Крупп владел 100 процентами «Блессинга», и за несколько недель до отречения его величества «Блессинг» «купил» резервы Густава в Эссене, Магдебурге и Дюссельдорфе, объясняя таким образом несоответствие между списком, доставленным полковником Левереттом в Эссен 29 мая 1920 года, и фактическим наличием оружия на руках. Затем Крупп начал серию сногсшибательных акций, одна хлеще другой. «Блессинг» продали со всеми авуарами одной голландской торгово-промышленной компании, названной для этой сделки АО «Сидериус». «Сидериус», в свою очередь, стал холдинговой компанией трех голландских судоверфей: «Пьет-Смит» в Роттердаме, машиностроительный и приборостроительный завод в Утрехте и инженерно-конструкторское бюро судостроения в Гааге. Два крупповских директора, Зигфрид Фронкнехт и Генри Джордж, держали все акции в «Сидериусе». В 1922 году, когда Крупп, Зект и Бенке достигли соглашения, Фронкнехт и Джордж перебрались в Нидерланды с сорока немецкими инженерами – они оказались авангардом, как выяснилось потом, гораздо более крупного отряда.

У разведки союзников ушли годы на то, чтобы распутать этот хитрый клубок. Французские агенты начали со списка вооружений, переданного генералом Чарльзом Нолле Леверетту. Что-то здесь было не так; надежные информаторы сообщали об артиллерийском парке в Эссене в 1500 единиц. Профессиональные шпионы не ошибались в таких крупных размерах, и никто не смог бы спрятать так много пушек. Изучая записи перевозок по железным дорогам (немцы часто настаивали на том, чтобы все записывалось в период между 1918-м и 1945 годами, даже если бы их гроссбухи предрекали им скорую гибель), французы проследили за перевозками через голландскую границу в город Гронинген и к берегам реки Изель – северное устье Рейна. Они спросили местных жителей, нет ли где поблизости склада орудий. Голландец ответил: и да и нет. Большие пушки держали здесь. Их увезли на грузовиках с плоскими платформами. Пальцем он указал в южном направлении. Новые поиски признаков их пребывания, новые расспросы – и измотанные агенты наконец вышли на «Блессинг – Холландсхе индустри – Сидериус» и установили немецкое происхождение управленцев. Но теперь шел 1926 год. Крупп продал пакеты акций «Сидериуса» влиятельным голландцам. Были выплачены высокие дивиденды, и, когда Париж стал протестовать по дипломатическим каналам, Амстердам невежливо ответил, что правительство королевы Вильгельмины не намерено вмешиваться в то, что по законам Голландии является частной корпорацией.

Центр голландского комплекса Круппа находился в Гааге. Его инженерно-конструкторское бюро судостроения, известное в Эссене как ИВС, было создано с одобрения и при содействии морского ведомства адмирала Бенке в Берлине. Согласно германским военно-морским документам, два капитана 3-го ранга – Бартенбах и Блюм – присоединились к тридцати инженерам верфи «Германия» для организации «конструкторского бюро германских подводных лодок» на территории Нидерландов. Вначале им отчаянно не хватало капитала, и Берлин санкционировал продажу чертежей подлодок некоторым странам, начиная с Японии. Все это было грубым нарушением Версальского договора, и Густав об этом знал. В одном из его меморандумов тех лет отмечалось, что вся операция в Гааге будет нарушением статей договора № 168, 170 и 179. Крупп добавил: «Однако на этот риск нужно пойти, если мы вообще собираемся в дальнейшем строить подводные лодки… А посему представляемые ниже соображения базируются на той предпосылке, что будущая компания в Голландии не должна иметь прослеживаемых связей с верфью «Германия». В этом месте его, по-видимому, одолели новые сомнения, потому что он вычеркнул «верфь «Германия» и заменил на «судостроительные заводы».

Ему не было нужды беспокоиться. Париж оставил это дело, а голландские бизнесмены казались более чем довольными своими инвестициями. Японцы были счастливы, получив чертежи, а проданные ИВС дубликаты предназначались для Испании, Финляндии, Турции и самой Голландии. Морские инженеры Круппа и германские военно-морские офицеры уехали из Гааги, чтобы проследить за строительством подлодок; их заработная плата поступала в военный фонд ИВС. Финны, по достоинству оценившие превосходное мастерство, вложенное в их лодки, после этого позволили рурцам построить для них опытные образцы германских субмарин от «U-1» до «U-24» водоизмещением 250 тонн, которые потом будут использованы во Второй мировой войне. Одновременно ИВС заключило секретное соглашение с испанским диктатором Мигелем Примо де Ривера и Орбанейя; в соответствии с этим Крупп построил в Кадисе подводную лодку водоизмещением 740 тонн; она, в свою очередь, стала прототипом для флагманских субмарин «U-25» и «U-26». С чертежами познакомили Анкару и Хельсинки. Турецкие и финские адмиралы растрясли свои бюджеты на новые расходы, а крупповцы прибыли из Киля, дабы убедиться, что большие черные сосиски выдержат испытания в море. Они взяли с собой подмастерьев – пусть посмотрят. Более того, судостроители были не единственными немцами, приобретавшими опыт через подставную компанию в Нидерландах. Один из офицеров Бенке стал главным советником у финнов, а Мадрид, Анкара и Хельсинки позволили германским командирам и экипажам обкатывать лодки. Как это и определялось «борьбой военно-морского ведомства против Версаля», оперативный план позволял «проводить учения одетому в форму немецкому военно-морскому личному составу без дипломатических неприятностей для рейха».

16 марта 1926 года Контрольная комиссия союзных держав покинула Эссен, и, хотя, по выражению Густава, «это не означало конца шпионажа», единственными агентами, оставшимися там, были дилетанты из Социал-демократической партии Германии. В том же году умер Раузенбергер, его главный артиллерийский конструктор, и Густав пригласил одаренного тридцатилетнего профессора Эдуарда Одремона. Это было время, когда изгнанники возвращались домой. Но сотрудники «Бофорса» и конструкторское бюро судостроения должны были оставаться на своих местах; Крупп пока еще не мог лезть на рожон.

Тем не менее он был преисполнен решимости начать «массовый выпуск продукции, как только будет дана команда». Соответственно, он велел людям на Потсдамплац, 4 свернуть те проекты, которые более не требовали контроля со стороны инспекции по оружию, и, выдержав для проформы паузу, выехать на поезде в Рур. По его словам, «когда в конце 1927 года эти задачи были выполнены, фирма «Кох и Кинцле (Е)» была распущена и ее люди возвратились в Эссен, где к тому времени началась реконструкция отдела разработки артиллерийских орудий».

Теперь фирма вступила в период так называемой «черной продукции». Ускорились работы над самоходными орудиями, танками, резервуарами сжатого воздуха для торпед, корабельными винтами, перископами, коленчатыми валами для авиамоторов, броней, приборами дистанционного управления судовой артиллерией и над ракетами примитивной конструкции. В 1918 году Раузенбергер занимался скорострельным 88-мм морским орудием. Оно было переделано в зенитное и, по мнению конструкторов, могло быть приспособлено и для танков. В более поздней записке Круппа, написанной во время Второй мировой войны, указывалось, что «наиболее важные из орудий, которые использовались в 1939–1941 годах, были уже полностью разработаны в 1933 году». Некоторые проекты были завершены гораздо раньше. «За исключением гидравлического аварийного выключателя, основные принципы вооружения и конструкции танковых башен были разработаны уже в 1926 году». И в 1928 году завод Грузона начал в ограниченном количестве делать танки.

Весной 1931 года Тило фон Вильмовски, этот неугомонный любитель клубов, был в Париже на встрече одной из тех сомнительных организаций, которые процветали в 1920-е годы, проповедуя всемирную гармонию и избегая практических шагов к ней. Во время прощального банкета один француз объявил, что он категорически против предложения Веймарской республики о заключении таможенного союза с Австрией. Барон спросил, почему. Тот вскричал: «Еще сорок дивизий для Германии?» Тило живо откликнулся: «Да, уж лучше один Генеральный штаб!» Француз вытаращился на него через стол. «Я думаю, – заметил позднее Тило, посмеиваясь, – что он решил, что я был пьян».

Барон был трезв, его замечание – по сути вопроса; мысли немцев снова направились в эту сторону. Как член правления концерна Тило знал, что Меппен, перепрофилированный в фермерское хозяйство в 1919 году, вновь стал полигоном и секретные пробные стрельбы стали там проводиться для военно-морских офицеров в 1929 году. Второе стрельбище было построено в Эссене, восточнее шахты «Хелен Амали»; в июне 1931 года оба полигона служили демонстрации нового оружия для армии. Массовые стрельбы по металлическим мишеням проводились в январе 1932 года и возобновились следующей весной. Теперь с каждым месяцем в цехах все строже становились меры безопасности, закупалось новое оборудование, появлялись новые образцы вооружений. Презрительное отношение Берлина к Версальскому диктату становилось все более откровенным. Вольно интерпретируя версальцев, Герман Мюллер-Франкен – глава коалиционного кабинета 1928–1930 годов – доказывал, что из Германии хотят сделать «карманный крейсер». Он проигнорировал лозунг СПГ: «Пища для детей или тяжелые крейсеры?» и убедил рейхстаг ассигновать 80 миллионов на корабли. Крупп спешно отозвал группу инженеров и переместил их в Киль, где соседи восхищались, что дети говорят по-голландски.

Густав приобрел гигантский 15 000-тонный пресс, пригодный лишь для изготовления огромной пушки, ликовал по поводу того, что «Борбек» теперь готов выпустить танков на целую дивизию, и поднял настроение своего совета маленькими замечаниями о военной ценности инструментальной стали «видиа». «Использование резцов из нее сокращает время производственного процесса до невиданной доселе степени. К примеру, во время войны 1914–1918 годов на обточку какой-нибудь гранаты на высокой скорости стальным резцом требовалось приблизительно 220 минут; введение в практику «видиа» позволяет создавать автоматические станки, которые выполняют такую работу примерно за 12 минут. Следовательно, современное производство гранат без «видиа» немыслимо». То, что говорил Талейран о Бурбонах, приложимо к Круппу: он ничему не научился и ничего не забыл. В «Целях германской политики», экстраординарной статье, написанной на английском языке для ноябрьского за 1932 год выпуска журнала «Ревью оф ревьюз», Крупп протестовал против того, что с немцами обходятся как со второразрядными гражданами мира: «…их лишают права на национальную оборону, которым пользуются все остальные народы. Поэтому целью каждого немецкого правительства должно стать не увеличение вооружений, но равенство в вооружении. Мы в Германии вовсе не заинтересованы в росте вооружения во всем мире…

Во всех странах живет легенда, будто военная промышленность желает общего увеличения вооружения и направлена на это… Как промышленник, я придерживаюсь мнения, что нашей общей целью должно быть международное разоружение».

Чтение этих строк навевает тоску. Вполне вероятно, что истинное зло от Версаля заключалось не в самом договоре, как таковом, и не в диктате – соглашение самой Германии, заключенное с Советской Россией в Брест-Литовске, было гораздо жестче, – а скорее в превращении германского руководства в клику завзятых лжецов. Пока Крупп запечатлевал на бумаге свои благолепные слова, один из его помощников с гордостью составлял список всех подарков, приготовленных его шефом новому могучему рейху: 37-мм орудия для броневиков; 50-мм орудия для броневиков; 75-мм тяжелые противотанковые пушки, танковые башни ZW-38, 210-мм мортиры… В документе отмечалось, что все это стало возможным только потому, что «фирма, действуя по собственной инициативе и веря в возрождение Германии, с 1918 года сохранила за собственный счет своих служащих, накопленный практический опыт и заводы для изготовления военных материалов». И действительно, через месяц после красноречивого заявления Густава о праве Германии на оборону он получил новогоднее послание от некоего полковника Цвенгауэра, главы одного из отделов Инспекции оружия и военного снаряжения, – послание, которое дает определенное представление о прочности уз, связывавших Круппа и военные учреждения Веймарской республики. Полковник писал: «В департаменте знают, что благодаря Вашему активному сотрудничеству и ценным советам в развитии нашего вооружения в 1932 году достигнут значительный прогресс, имеющий огромное значение для планов полного перевооружения».

В этом приветственном послании не чувствуется миролюбия и проявления доброй воли по отношению к людям, но год был неблагополучный. Весь мир погряз в болоте экономической депрессии. «После долгих лет потерь, – писал Хокс, – финансовый 1931/ 32 год был отмечен потерей 30 миллионов, из которых лишь 16 миллионов указаны в годовом отчете». Безработные были наняты для расширения русла реки Рур, что улучшило бы вид с задней стороны виллы «Хюгель», но вид со стороны города был гнетущий. Из 40 тысяч крупповцев в Эссене лишь 18 тысяч были заняты на производстве, да и они работали всего три дня в неделю. С наступлением зимы перспективы стали столь мрачными, что для экономии топлива Густав и Берта перебрались в 60-комнатный маленький дом, оставляя большую часть огромного владения без тепла.

Альфрид как-то сказал своему клерку: «Мой отец не проявлял активного интереса к экономической политике». Когда допускают, что каждый значительный политический вопрос имеет экономические корни, это соответствует действительности. Конечно же Густав не собирался встать на путь делячества и коррупции. Тем не менее он, так же как до него Альфред и Фриц, был глубоко вовлечен в дела государства. В «Целях германской политики» он заявлял: «Сентябрьский роспуск рейхстага показал, что политические партии самоустранились от всякой активной деятельности по повышению благосостояния народа и нации в целом, проявили себя неспособными к формированию и поддержке правительства, которое энергично и решительно практическими делами заменило бы теоретические рассуждения о возможности позитивных перемен». Он добавил, что, поскольку «внутриполитическая ситуация не может более контролироваться политическими партиями», президенту фон Гинденбургу следует назвать «правительство, пользующееся его доверием… которое примет удар на себя». Круппу требовался человек, крепко сидящий в седле. Но который? В стране их было много. Приподнимаясь на стременах, они обменивались злобными взглядами. До недавнего времени Густав щедро жертвовал средства в кассу Немецкой национальной народной партии Альфреда Гугенберга, которого последний раз общественность Эссена видела в костюме слуги на столетнем юбилее фирмы. Гугенберг верил в возрождение кайзеровской Германии, и еще недавно казалось, что он может стать новым национальным лидером. Однако во время кризиса его популярность резко сошла на нет. Теперь он заигрывал с более влиятельной нацистской партией, завоевавшей симпатии многих молодых идеалистов, к числу которых принадлежал и Альфрид.

Как крупнейший промышленник Германии, Крупп не мог откладывать решения надолго. Его жена считала вождя этой партии разнузданным хулиганом и сохранила о нем это мнение и впоследствии. Берта не желала называть его по имени и пренебрежительно именовала «неким господином». Однако Густав должен был признать, что «известный господин» далеко ушел со времени своего шумного посещения главного управления фирмы накануне периода депрессии. На воротах главного входа его тогда встретила огромная вывеска: «ПРОСИМ ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ НЕ ПОДАВАТЬ НИКАКИХ ПРОШЕНИЙ ДЛЯ ПОСЕЩЕНИЯ ЦЕХОВ, ПОСКОЛЬКУ ТАКИЕ ПРОШЕНИЯ НЕ МОГУТ БЫТЬ УДОВЛЕТВОРЕНЫ НИ ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ».

Посетитель пожелал осмотреть «Гусштальфабрик», и, как ни смешно, его не допустили, потому что он был темной личностью и не внушал доверия. Крупп опасался, как бы он не увидел работы по перевооружению и не донес кому следует; чтобы предотвратить это. непрошеного гостя повели осматривать выставку, посвященную истории фирмы. Но даже там он не удержался от театрального эффекта. Отлично понимая политическую ценность любого общения с Круппом, он размашисто расписался в книге для посетителей и подчеркнул свою подпись, словно знал, что вскоре судьба Круппа окажется неразрывно связанной с его собственной. Это имя сохранилось в книге для посетителей, пересекая страницу зазубренной роковой строчкой: «Адольф Гитлер».

* * *

Расположим события в общем контексте. Неудачная попытка Гитлера проникнуть за высокие стены и через охраняемые ворота в немецкую оружейную кузницу была предпринята за год до парижского банкета Тило, когда Грузонский завод уже четвертый год выпускал танки, а Крупп регулярно демонстрировал новое оружие в Меппене, и когда партия национал-социализма, имевшая всего лишь 12 мест в рейхстаге, считалась одиозной и раскольнической. На выборах в рейхстаг 14 сентября 1930 года положение изменилось. Нацисты вырвались вперед, получив 107 мест и уступив только социал-демократам. Теперь к ним приходилось относиться серьезно. Они пользовались широкой поддержкой разных слоев населения, и им была обеспечена верность каждого хулигана-антикоммуниста в стране. Во время весенних избирательных кампаний 1932 года, когда Гитлер препринял неудачную попытку сменить Гинденбурга на посту президента, его штурмовики громили витрины магазинов, принадлежащих евреям, избивали на улицах социал-демократов и коммунистов. И это при том, что им запрещалось устраивать сборища. Когда старый фельдмаршал снял в июне запрет на действия «коричневых рубашек», в Берлине и Бранденбурге начались такие беспорядки, что там пришлось вводить военное положение. В последующие месяцы новые выборы в рейхстаг дали нацистам 230 депутатских мест – недостаточно для большинства, но больше, чем любой другой партии. Между Гитлером и креслом канцлера стояло теперь только его собственное упрямство. Он отказывался принять пост с ограниченными полномочиями, отказывался вступить в коалицию, отказывался стать вице-канцлером. И вот слабое и потерявшее доверие правительство ковыляло вслепую, в то время как народ все шел и шел на избирательные участки, не в состоянии разрешить вопрос.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.