Зов креста

Зов креста

В месяцы после Клермонского собора призыв к Крестовому походу распространился по всей Западной Европе, вызвав беспрецедентную реакцию. В то время как Урбан II пропагандировал свою идею во Франции, епископы всего латинского мира передали его призыв в своих епархиях.

Призыв также подхватили народные проповедники — подстрекатели, деятельность которых не санкционировалась и не регулировалась церковью. Одним из самых известных был Петр Пустынник. Вероятнее всего, он был выходцем из бедных кварталов Амьена (северо-восток Франции) и прославился своим аскетическим кочевым образом жизни и необычным рационом — один современник написал, что он «жил на вине и рыбе и вряд ли когда-нибудь ел хлеб». По современным меркам он считался бы бродягой, но французская беднота XI века почитала его как пророка. Его святость была настолько велика, что последователи собирали шерстинки его мула и хранили их как реликвию. Греческий современник написал: «Создавалось впечатление, что его устами говорил Бог, и голос его доходил до сердца каждого; Петр Пустынник вдохновлял франков отовсюду собираться, брать оружие, лошадей и прочее военное снаряжение». Он, должно быть, действительно был прекрасным оратором, поскольку в течение шести месяцев после Клермона сумел набрать армию, в основном состоявшую из бедного люда, численностью более 15 тысяч человек. В историю эта армия, вместе с рядом других контингентов из Германии, вошла под названием «Народный крестовый поход». Воодушевленные идеей священной войны, ее части выступили в направлении Святой земли весной 1096 года, за несколько месяцев до всех остальных армий, являя собой, по сути, неорганизованную, не подчиняющуюся дисциплине толпу. По пути некоторые «крестоносцы» самостоятельно пришли к выводу, что вполне могут сражаться с «врагами Христа» и ближе к дому, устроив ужасную резню евреев в Рейнской области. Оказавшись на мусульманской территории, армия Народного крестового похода была почти сразу же уничтожена, хотя Петр Пустынник выжил.[25]

Пусть первая волна Крестовых походов окончилась неудачей, но в это время на Западе уже собирались более крупные армии. Народные сборища, на которых искусные ораторы призывали людей присоединяться к крестоносному движению, проводились повсеместно. Идея пропагандировалась и неофициально среди родственников, а также при посредстве сети папских сторонников и связей между монастырскими общинами и знатью. Историки продолжают спорить относительно численности участников, главным образом из-за ненадежности современных оценок (некоторые авторы утверждают, что численность крестоносного воинства перевалила за полмиллиона человек). Достаточно правдоподобным является предположение, что в Первый крестовый поход выступило от 60 до 100 тысяч латинян, из которых от 7 до 10 тысяч человек были рыцарями, 35–50 тысяч — пехотинцами, остальные не участвовали в боевых действиях (старики, женщины, дети). Определенно можно утверждать лишь то, что призыв к Крестовому походу вызвал необычайно большой отклик, масштаб которого потряс средневековый мир. После грандиозных походов Древнего Рима такие армии больше не собирались.[26]

В сердце этих армий находились рыцари — военная элита Средних веков.[27] Папа Урбан II очень хорошо знал тревогу этих христианских воинов, вовлеченных в земную профессию, связанную с насилием, и находящихся под влиянием церкви, учившей, что греховная война приведет к проклятию. Один из современников заметил: «Бог основал в наше время священные войны, чтобы рыцари и толпа, бегущая за ними… могли найти новый путь к спасению. Таким образом, они не должны полностью отказываться от своих мирских дел, избирая монашескую жизнь или любую религиозную профессию, как это было принято, а добиваются милости Господней, продолжая свою карьеру, пользуясь свободой и нося одежду, к которой они привыкли».

Папа «сконструировал» идею вооруженного паломничества, по крайней мере частично, чтобы разрешить духовную дилемму рыцарской аристократии. Он также знал, что, если знать будет на его стороне, за свитой рыцарей и пехотинцев дело не станет. Ведь, хотя участие в Крестовых походах было добровольным, социальные группы объединяла сложная паутина семейных уз и феодальной зависимости. На самом деле Урбан инициировал цепную реакцию, в процессе которой каждый аристократ, решивший отправиться в Крестовый поход, становился эпицентром расходящейся волны вербовки.

Короли не присоединились к экспедиции — вероятно, были слишком поглощены собственными политическими комбинациями, однако сливки западной христианской аристократии приняли в ней участие. Это были представители самой высокородной знати Франции, Западной Германии и Нидерландов, которые вполне могли бросить вызов, а в некоторых случаях и затмить власть короля. Они, конечно, обладали весьма существенной независимой властью и могли именоваться «князьями». Каждый из этих князей командовал собственным военным контингентом, но также привлекал большие группы сторонников, связанных с ним феодальной зависимостью, семейными узами и даже общими этническими и лингвистическими корнями.

Граф Раймунд Тулузский, самый могущественный мирской властелин на юго-востоке Франции, был первым, вызвавшимся участвовать в походе. Ярый сторонник папских реформ и союзник Адемара из Пюи, граф почти наверняка был привлечен на свою сторону Урбаном еще до клермонской проповеди. Доживший до середины пятого десятка Раймунд был самым старым князем, принявшим участие в экспедиции. Гордый и упрямый, обладавший завидным богатством, властью и влиянием, он принял командование над армиями Прованса и Южной Франции. Позднее легенда приписала ему участие в кампании против мавров Иберийского полуострова и даже в паломничестве в Иерусалим, во время которого он лишился одного глаза в наказание за отказ платить заоблачную дань, наложенную мусульманами на латинских паломников. И в самом деле, утверждают, что граф вернулся на Запад с одним глазом в кармане — своеобразным талисманом его ненависти к исламу. Возможно, все эти рассказы — всего лишь фантазии, но тем не менее Раймунд, безусловно, обладал опытом и, что более важно, ресурсами, чтобы претендовать на общее мирское командование походом.[28]

Самым очевидным соперником графа в борьбе за это положение был сорокалетний норманнский граф с юга Италии Боэмунд Тарентский. Будучи сыном Роберта Гвискара (Хитрого), одного из норманнских авантюристов, завоевавших южную часть Италии в XI веке, Боэмунд получил бесценный военный опыт. Сражаясь рядом с отцом в 1080 году в четырехлетней Балканской кампании против греков, Боэмунд познал реалии командования на поле боя и принципы осадной войны. Ко времени начала Первого крестового похода Боэмунд имел весьма внушительный послужной список, и один из современников написал, что этот человек «не имел себе равных в отваге и знании искусства войны». Даже византийские противники признавали, что он неизменно приковывал к себе внимание.

«Появление Боэмунда, если говорить кратко, не было похоже на появление никакого другого человека, которого знал в те дни римский мир, — грека или варвара. Его вид внушал восхищение, упоминание его имени — страх. <…> Его комплекция была такова, что он возвышался почти на целый кубит над самым высоким человеком. Он был узок в талии и бедрах, имел широкие плечи и грудь, сильные руки. <…> Кожа на всем его теле была очень белой, если не считать лица, которое было и белым, и красным. Его волосы были светло-каштановыми и не такими длинными, как у других варваров (то есть они не доставали до плеч). <…> Глаза были светло-голубыми, и по ним можно было судить о силе духа и достоинстве этого человека. В его внешности было определенное очарование, и вместе с тем некая дикая суровость. Такое впечатление создавалось из-за его огромного роста и цвета глаз, даже его смех для многих звучал угрожающе».

Но, несмотря на все свои достоинства, Боэмунду не хватало богатства, поскольку он был лишен наследства своим жадным сводным братом. Движимый алчностью, он присоединился к крестоносцам летом 1096 года, преследуя не только духовные, но и вполне мирские личные цели: он мечтал о новом левантийском поместье лорда, которое он мог бы назвать своей собственностью. В походе Боэмунда сопровождал его племянник Танкред Отвиль. Едва достигший двадцатилетнего возраста, не имевший военного опыта юноша тем не менее обладал неистощимым энтузиазмом (и, очевидно, умел говорить по-арабски). Он быстро занял положение заместителя командира в относительно маленькой, но грозной армии южноитальянских норманнов, которые последовали за Боэмундом на восток. Со временем Танкред стал одной из самых заметных фигур крестоносного движения.[29]

Крестоносцы с юга Франции и итальянские норманны были сторонниками реформ папства, но после 1085 года даже некоторые заклятые враги папства присоединялись к экспедиции в Иерусалим. Таким был, к примеру, Годфруа Буйонский (Годфрид Бульонский) из Лотарингии. Он родился около 1060 года, был вторым сыном графа Булонского и вел свою родословную от Карла [Великого] (позднее легенды утверждали, что он был рожден лебедью). Говорили, что он был выше среднего роста, силен сверх всякой меры, имел крепкие конечности, широкую грудь, приятные черты лица, бороду и светлые волосы. Годфруа носил титул герцога Нижней Лотарингии, но не сумел установить свою власть в этом, как известно, изменчивом регионе и, возможно, стал крестоносцем в надежде на начало новой жизни в Святой земле. Несмотря на разговоры о том, что он захватывал церковную собственность, и ограниченный военный опыт, в последующие годы Годфруа доказал свою верность идеалам движения и проявил способности хладнокровного командира.

Годфруа занимал важное место в неорганизованном конгломерате войск из Лотарингии и Германии. К нему присоединился брат — Бодуэн Булонский. Как сообщается, он был темноволосым человеком и имел более светлую кожу, чем Годфруа. Еще Бодуэн обладал острым проницательным взглядом. Как и Танкред, он возвысился из относительной безвестности в ходе Крестового похода, показал бычье упорство в бою и ненасытную потребность двигаться вперед.

Эти пять князей — Раймунд Тулузский, Боэмунд Тарентский, Годфруа Буйонский, Танкред Отвиль и Бодуэн Булонский — сыграли центральные роли в экспедиции в Иерусалим, возглавив три главные франкские армии. Они оказали решающее влияние на раннюю историю крестоносного движения. Четвертый и последний контингент из Северной Франции также присоединился к кампании. В этой армии главенствовала тесная родственная группа из трех аристократов. Это имеющий большие связи Роберт, герцог Нормандский, старший сын Вильгельма Завоевателя и брат Вильгельма Руфуса [Рыжего], короля Англии, родственник Роберта — Этьен, граф де Блуа, и его тезка и кузен Роберт II, граф Фландрии.

Для этих правителей, их последователей и, возможно, даже представителей бедных классов процесс вступления в ряды крестоносцев был связан с драматической и эмоциональной церемонией. Каждый человек произносил клятву совершить путешествие в Иерусалим и затем, как знак своей принадлежности к братству крестоносцев, нашивал на свою одежду изображение креста. Когда Боэмунд Тарентский услышал призыв к оружию, его реакция была мгновенной: «Вдохновленный Святым Духом, он велел принести свой самый ценный плащ, который приказал разрезать на кресты, и многие рыцари, которые были там, сразу же присоединились к нему, поскольку тоже были исполнены энтузиазма». Кое-где церемонии принимали экстремальный характер — кресты вырезались на теле, а надписи делались кровью.

Процесс идентификации по отчетливо видимому символу должен был выделить крестоносцев из общей массы и создать группу, а клятва давала крестоносцам официальных защитников их самих и их собственности. Описания этих церемоний, сделанные современниками, подчеркивают духовную мотивацию. Мы могли бы поставить под сомнение подобные свидетельства, учитывая, что они почти всегда исходили от церковников, однако они подтверждаются большим числом официальных документов, составленных или самими крестоносцами, или по их распоряжению, чтобы привести в порядок дела перед отправлением в Иерусалим. Эти материалы подтверждают, что многие крестоносцы действительно видели свои действия в религиозном контексте. Один крестоносец, Бертран де Монконтур, настолько проникся религиозными чувствами, что решил отказаться от земель, которые незаконно удерживал у себя, не желая возвращать монастырю в Вандоме, потому что уверовал: нельзя идти по пути Бога, имея в руках то, что украдено у церкви. Документальные свидетельства также отражают атмосферу страха и самопожертвования. Будущие крестоносцы, судя по всему, испытывали тревогу относительно долгого и опасного пути, в который отправлялись. Но в то же самое время они не останавливались перед тем, чтобы продать буквально всю свою собственность, чтобы только принять участие в экспедиции. Даже Роберт Нормандский был вынужден заложить свое герцогство брату. Некогда модный миф о том, что крестоносцы были своекорыстными, не имевшими наследства и жаждущими получить земли младшими сыновьями, следует развенчать. Участие в Крестовых походах было деятельностью, которая могла принести духовное и материальное вознаграждение, но в первую очередь это была устрашающая и в высшей степени дорогостоящая деятельность. Набожность вдохновила Европу на Крестовые походы, и впоследствии первые крестоносцы не раз доказали, что их самое мощное оружие — общее чувство цели и нерушимая духовная решимость.[30]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.