НЕЗНАКОМЫЙ РАЗВРАТНИК — ЛЮДОВИК XI

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НЕЗНАКОМЫЙ РАЗВРАТНИК — ЛЮДОВИК XI

У единственного короля Франции, не позволявшего женщинам водить себя за нос, было тем не менее две жены и десять любовниц…

Франсис Павель

Однажды теплой июньской ночью 1437 года городок Шато-Ландон, расположенный в Гатине, был совершенно бесшумно окружен довольно странной армией, которой командовал четырнадцатилетний подросток.

Речь идет о дофине Франции, будущем Людовике XI, который, ничего не сказав своему отцу, решил изгнать укрывшийся в городке английский гарнизон.

Когда рассвело, молодой человек, взобравшись на груду камней, крикнул:

— Сдавайтесь!

Бросившись к бойницам, вражеские командиры с удивлением обнаружили, что французской армией командует мальчишка. Мгновенно лишившись хладнокровия, они начали отдавать беспорядочные приказы, в результате которых возникла невообразимая путаница, и в конце концов английские лучники обратились в бегство. Воспользовавшись охватившей их паникой, французы установили лестницы, перебрались через городские стены и ворвались на городскую площадь. Опьяненные столь быстрым успехом, они с яростным ожесточением бросились атаковать англичан. После недолгих уличных сражений, где более пятисот англичан удостоились чести сложить головы под прекрасным небом Франции, английский гарнизон капитулировал.

Победа наполнила дофина чувством невероятной гордости. Желая сыграть до конца роль удачливого полководца, он пригласил своих офицеров на праздничный пир, который был устроен прямо в саду замка.

Во время десерта он встал:

— А сейчас, друзья мои, я хочу преподнести вам сюрприз, — сказал он, улыбаясь.

И тут гости увидели, что стража ведет к ним оставшихся в живых англичан. По знаку Людовика к нему приблизились и стали в некотором отдалении пятеро французов-здоровяков с кастетами в руках, которым он приказал тут же уничтожить пленников.

Сначала развлечение всем очень понравилось, но потом интерес стал слабеть; англичан было многовато, а палачи по своему ничтожеству оказались лишенными всякого воображения. Неспособные к импровизации, они тупо и однообразно повторяли одни и те же жесты. Из разбиваемых кулаками голов во все стороны разлетались мозги и кровь, и так до бесконечности. В какой-то момент большая часть приглашенных отяжелев от съеденного и выпитого, погрузилась в сон, не дожидаясь конца бойни.

Один лишь дофин не терял интереса до самого конца зрелища. Но как только рухнул последний пленник, он, оставив своих гостей, вскочил на лошадь и отправился в Жиен, где в то время находились его отец, король Карл VII, мать, королева Мария Анжуйская, и юная, ей тогда было десять лет, Маргарита Шотландская, на которой принц женился год назад.

Возбужденный радостью удачи, он только о ней и думал, пока лошадь галопом несла его к Луаре. Потому что именно эту девочку, которую он и видел-то всего несколько мгновений, во время брачной церемонии, ему вдруг непреодолимо захотелось превратить в женщину, в свою женщину.

Ночь не остановила его. Он обогнул Монтаржи, мирно спавший в укрытии своих крепостных стен, ориентируясь по луне, пересек густой лес и на рассвете прибыл в Жиен.

Не переведя дух, не бросив взгляда на реку, мерцавшую в лучах всходившего солнца, он стремительно направился к замку. Перед ним, пропуская его, подняли решетку в ограде, и, въехав во двор, Людовик соскочил с коня. Едва он ступил на землю, как его тут же окружили придворные и принялись на все лады поздравлять, поскольку о совершенном им подвиге всем уже было известно. Но он явился сюда вовсе не для того, чтобы выслушивать похвалы и терпеть дружеские похлопывания по спине. Оставив отца и министров, которым он уже доказал, что стал мужчиной, он схватил за руку свою хрупкую супругу и затащил обратно в комнату, из которой она выходила. И там, все еще возбужденный одержанной накануне победой, он набросился на Маргариту с тем же неистовством, с каким шел на приступ Шато-Ландона.

Оговоримся сразу: тут ему пришлось намного труднее. Он быстро осознал, что не так-то просто взять крепость, в обороне которой нет ни малейшей бреши.

После неимоверных усилий он все же добился своего, но приступы, которые он предпринимал для этого, были столь яростными, что маленькая принцесса после этого пролежала двое суток в постели.

В течение целой недели дофин предавался достойным сожаления излишествам, которые довели девочку до изнеможения и совершенно подорвали ее здоровье. Затем, покинув супругу, он отправился на иные сражения.

Маргарите не так уж часто предстояло встречаться со своим пылким супругом. Дело в том, что дофин, встав во главе мятежа, поднятого против его отца, дал вовлечь себя в авантюры, из-за которых ему приходилось подолгу находиться вдали от двора.

Когда в 1443 году он вернулся ко двору Карла VII, Маргарита превратилась в очаровательную шестнадцатилетнюю блондинку с хорошо развитой и устремленной в будущее грудью, хотя одиночество и сделало ее несколько мечтательной, сентиментальной и меланхоличной. По ночам она сочиняла стихи или проводила время в разговорах о «нежной любви» с окружавшими ее придворными молодыми людьми, изо всех сил старавшимися ей понравиться.

<Тех, кто считает себя знатоком Людовика XI, этот эпизод, возможно, собьет с толку, но именно поэтому мы его выбрали. Пора уже сорвать лживую маску, которую стыдливые историки напялили на этого большого развратника, чье сексуальное здоровье вполне объясняет необычайную политическую активность.

Несмотря на свой тщедушный вид, Людовик XI был неутомимым волокитой, и хотя авторы лживых учебников прикидываются, что это их не интересует, необходимо признать важность указанной проблемы, поскольку не было еще случая, чтобы импотент стал великим человеком…>

У дофина не было ни малейшей склонности ни к искусствам, ни к литературе, и ему было глубоко безразлично, существует рай Любви или нет: и стихи, и постоянно собиравшийся кружок молодых людей вызывали у него раздражение. Подозрительный, ревнивый, он был уверен, что Маргарита попросту обманывает его, и заставлял шпионить за ней своего камергера Жаме дю Тийе, человека ограниченного и злобного.

Как-то вечером этот тип вошел в комнату Маргариты в тот момент, когда там собрался «поэтический кружок». Несколько молодых дам, сидя у камина, рассуждали о важности изящной речи в делах любви; но в полумраке другой половины комнаты камергер увидел лежащую на постели Маргариту, которую с двух сторон «окружали заботами» два ее фаворита.

Соглядатай выказал некоторое недовольство:

— Ну, не безобразие ли, — воскликнул он, — что в такой час факелы все еще не погашены!

И хлопнув дверью, Жаме поспешил к дофину доложить о том, что видел. Людовик был человеком впечатлительным. Сочтя себя одураченным, он превратил дальнейшую жизнь супруги в сплошной кошмар.

Время от времени, однако, ее волнующая походка действовала на него возбуждающе и «желание на миг гасило гнев». В течение нескольких часов Маргарите казалось, что она перенеслась назад, в тот день, когда он примчался к ней после осады Шато-Ландона. Но наступало утро, Людовик снова становился злым и колючим и, глядя на жену с ненавистью, корил ее за отсутствие детей.

— Я прекрасно знаю, почему их нет, — кричал он, — вы сами просите, чтобы вам помогали избавиться от беременности.

Жаме действительно обвинял несчастную в том, что она ест зеленые яблоки и пьет уксус, чтоб не забеременеть.

Бесконечный поток клеветы, оскорблений, подозрений довел в конце концов Маргариту до состояния глубокой неврастении.

В августе 1444 года она простудилась и слегла в постель. Всем, кто навещал ее, Маргарита говорила, что безумно рада, что заболела, и единственное, о чем она мечтает, это поскорее умереть. При виде подобного отчаяния одна фрейлина со слезами на глазах пыталась внушить ей, что негоже в двадцать лет поддаваться таким мрачным мыслям. Но Маргарита прервала ее:

— Мне очень тяжело выносить ничем не заслуженную клевету. Я могу поклясться спасением души, что не совершала того, в чем меня обвиняют, и даже не помышляла об этом.

А несколько дней спустя ее охватил новый приступ отчаяния:

— Жаме! Жаме! Вы добились своего: если я умру, то только по вашей вине, только из-за тех лживых обвинений, которые вы на меня возводите.

И, ударяя себя кулачком в грудь, с жаром добавила:

— Клянусь Богом и собственной душой, клянусь крещением, принятым мною в купели, что ничего, дурного своему господину я не сделала.

14 августа юную дофину охватила страшная слабость, 15 у нее началась агония, а 16, прошептав «надоела эта жизнь, не говорите мне больше о ней», она испустила дух.

— Наша супруга скончалась вследствие «злоупотребления поэзией», — сказал Людовик, двусмысленно улыбаясь.

После этого он вышел из комнаты, не выказав ни малейшего огорчения, и тут же отправился в путешествие, чтобы не присутствовать на похоронах, поскольку терпеть не мог ни празднеств, ни прочих церемоний.

* * *

Долгое время Людовика и Карла VII разделяла вражда. В 1445 году, после жесточайшей ссоры, дофин покинул двор, поклявшись возвратиться лишь после смерти отца.

Бедной Маргарите не повезло и после смерти. Историки упрекали ее в легкомыслии, говоря, что любовь к поэзии толкала ее на экстравагантные поступки. Легенда утверждает, что однажды, увидев задремавшего на садовой скамейке старого поэта Алена Шартье, она якобы подошла и поцеловала его в губы. Увидев недоумение на лицах свидетелей сцены, она пояснила:

— Я поцеловала не мужчину, а драгоценные уста, с которых слетало так много острот и целомудренных слов.

Этот анекдот, повторяемый многими историками и авторами учебников, чистая выдумка хотя бы потому, что А. Шартье умер в 1434 году, когда Маргарите Шотландской не было и трех лет.

Ждать этого пришлось долгих шестнадцать лет, и чтобы как-то справиться со своим нетерпением, он время от времени подыскивал себе какое-нибудь занятие: то участвовал в очередном заговоре, то где-нибудь сражался. В один из таких моментов, когда делать было совершенно нечего, он неожиданно снова женился.

И вот 22 июля 1461 года, когда Людовик находился у своего дяди, в провинции Эно, ему сообщили, что король «отошел в мир иной».

Не дожидаясь, пока новая супруга, Шарлотта Савойская, будет готова сопровождать его, он немедленно отправился в Реймс, где намечалось провести коронацию. Бедной женщине пришлось одолжить у графини де Шароле лошадей и повозки, чтобы выехать вслед за мужем…

После коронации, в окружении четырнадцати тысяч всадников, Людовик XI въехал в Париж, где по этому случаю были устроены грандиозные празднества. Обычно для каждой из символических церемоний, посвященных вступлению нового короля во владение своей столицей, парижане всегда придумывали что-нибудь новое, неожиданное. На этот раз над воротами Сен-Дени, через которые Людовик XI вступал в город, был сооружен корабль, как две капли воды похожий на кораблик, изображенный в гербе Парижа. А когда король со свитой проезжал под аркой, два маленьких ангела спустились с корабля, точно два паучка на ниточках, и возложили на голову монарха корону.

И все же воображение зевак было поражено не столько этим, сколько тем, что они увидели у фонтана Понсо. Из него вместо воды били струи вина. Вокруг фонтана три хорошенькие и совершенно обнаженные девушки изображали улыбающихся сирен, без малейшего смущения демонстрируя свои прелести. Как сообщает нам историк Жан де Труа, зрелище было «весьма привлекательным, тем более что юные создания при этом исполняли своими ангельскими голосами коротенькие мотеты и пасторальные песенки…».

Надо полагать, все это и вправду выглядело премило.

Возможно, именно это возбудило аппетит нового короля, поскольку в тот же вечер, когда на улицах толпы горожан пели и отплясывали, Людовик XI тайно покинул свою резиденцию в Отель де Турнель и в сопровождении некоего Гийома Биша, известного своими скверными наклонностями, стал обходить злачные места в самых сомнительных кварталах города, где и провел половину ночи…

* * *

В Париже Людовик XI пробыл недолго. Завершив коронационные торжества возложением рук на нескольких золотушных больных, он отбыл в милую его сердцу провинцию Турень.

— Где мы будем жить? — спросила его Шарлотта, когда они отправились в путь.

— Вы в Амбуазе, а я в замке Плесси-ле-Тур, — кратко ответил король.

Для молодой королевы это было полной неожиданностью. В некотором замешательстве она спросила:

— Но когда же я вас увижу?

Ответ прозвучал грубо:

— Только тогда, когда у меня появится желание.

Помолчал и добавил:

— Вам следует знать, что король не может допустить, чтобы присутствие женщины его расслабляло.

— Даже если этой женщиной окажется его дочь?

Людовик бросил смягчившийся взгляд на колыбель, которая находилась в карете и где спала пятимесячная Анна Французская, но ответил не сразу.

— Позже я прикажу привезти ее в Плесси. Я хочу, чтобы любая наследница французской короны была способна превратиться в настоящую королеву. Я очень опасаюсь того воспитания, которое вы можете ей дать.

Тут Шарлотта разрыдалась и проплакала все пять дней, что они были в дороге, не осушая слез даже ночью. Этот потоп, не оставивший сухого места в супружеской постели, сильнейшим образом раздражил Людовика XI. Историк тех лет сообщает, что «расплата за это проникла столь глубоко в плоть королевы, что всю ночь во сне она издавала жалобные стоны, а из сомкнутых глаз, не переставая, текли слезы». Вот почему, вздохнув с облегчением, король покинул наконец Амбуаз, а в нем жену и дочь.

* * *

Отныне жизнь молодой королевы превратилась в череду печальных дней.

Король, как рассказывает Брантом, «держал ее в замке Амбуаз, как обычную придворную даму» занимающую ничтожное положение, одетую чуть ли не как простолюдинку, оставив ей возможность в окружении малого двора лишь возносить молитвы, совершать прогулки и развлекаться, как сумеет».

Мы уже говорили, что историки обманывают нас, рассказывая о Людовике XI как о человеке мрачном и желчном. На самом деле он любил посмеяться, и ничто не могло доставить ему большего удовольствия, чем какая-нибудь легкомысленная история, а тот, кому удавалось рассказать наиболее пикантный анекдот из жизни профессиональных жриц любви, удостаивался его самого большого расположения. Король и сам не прочь был порассказать кое-что, так как проявлял большой интерес к такого рода историям, старался узнать их побольше, чтобы потом при всех поведать об этом другим».

Не думаю, чтобы нашего монарха увлекали просто веселые, игривые истории. Ведь чаще всего он жаждал перейти от слов к делу. Специально назначенные «ловцы» регулярно выискивали на улицах девиц легкого поведения и доставляли их к королевскому двору, чтобы они отведали ласк короля Франции. Но никогда ни капли чувства не примешивалось к этим альковным баталиям, в которых Людовик, грубый практик, видел лишь средство для «снятия напряжения».

Брантом сообщает, что Людовик «менял женщин как рубашки». Судя по всему, у короля действительно было немалое число любовниц на один день, или, если угодно, на одну ночь.

Во время путешествий или походов, когда рядом не было знакомых красавиц, он обходился чем придется и иногда соглашался на случайные встречи. Именно так получилось в Пикардии, где он сражался с герцогом Бургундским: в деревеньке под названием Жигой к его ногам бросилась с мольбами плачущая женщина:

— Ваши солдаты убили моего мужа, — рыдала она.

«Король, — рассказывает нам Соваль, — взглянул на вдову, и лицо ее показалось ему прекрасным. Он поднял женщину и велел ей явиться к королевскому двору, заверив, что прикажет расправиться с виновными, как только его войско остановится где-нибудь подольше» <Соваль. Галантные похождения французских королей.>.

Однако через несколько дней с герцогом Бургундским было заключено перемирие, и король возвратился в Париж, прихватив с собой жигонскую красавицу, которую вскоре все стали звать Жигон и засыпали таким количеством подарков, «что она забыла о понесенной утрате». Красавица не осталась неблагодарной и «сумела выразить королю свою признательность, хотя для этого и пришлось пожертвовать честью» <Жигон родила Людовику XI дочь, которая в восемнадцать лет вышла замуж за принца Бурбонского…>.

Впрочем, эта очаровательная особа недолго оставалась при дворе. Страсть, которую она внушала королю, явилась, по прихоти случая, причиной ее замены. Дело в том, что, желая однажды засвидетельствовать ей свою любовь, король встретил ту, которая стала его новой любовницей.

А получилось так. Однажды Людовик XI заказал ювелиру по имени Пасфилон ожерелье из драгоценных камней для своей обожаемой Жигон. Когда изделие было готово, жена ювелира принесла его во дворец. Король наткнулся на нее случайно, в одном из дворцовых коридоров, и нашел ее столь прекрасной, «что любовь к м-м Жигон не смогла защитить его сердце от нового искушения». Тем не менее, сообщает Соваль, «король не захотел выказать свои чувства в присутствии любовницы и приказал Ландлуа, своему казначею, прислать к нему ювелиршу в следующий раз, когда она придет получить плату за ожерелье, объяснив это желанием самому поторговаться о цене, что было вполне в его правилах: он отличался большой скупостью и всегда входил во все дела до мельчайших деталей, чтобы не дать чиновникам поживиться за свой счет.

«Жена ювелира явилась в кабинет к королю, и так как он не славился особой учтивостью, то, не тратя лишних слов, прямо заявил, что если она согласна ответить на его чувства, то за год у него заработает гораздо больше, чем за всю свою жизнь в лавке мужа. Дамочка, любя деньги и зная, каких богатств добилась м-м Жигон, дала себя легко уговорить, и сделка была заключена» <Она также родила от короля дочь, которая впоследствии стала женой Антуана де Бюэля, графа де Сансера.>.

Король был сильно увлечен этой женщиной, о которой историки дружно говорили, что она довольно долго считалась «самой знаменитой на улицах Лиона, известных своей дурной славой». Надо думать, пристрастие короля к женщинам подобного сорта на этот раз было удовлетворено.

Но, как ни странно, м-м Пасфилон, вопреки своему происхождению, была особой достаточно тонкой, и грубые выходки короля ее очень шокировали. И Соваль сообщает, что когда она немного освоилась, то попыталась найти дополнительный смысл в своих любовных удовольствиях. Ей захотелось сделать своего любовника более чистоплотным, к чему у него не было ни малейшей склонности». Однажды, когда король в очередной раз явился к ней с визитом в простецкой одежде и грязном белье, она сказала:

— Когда я отдала свое сердце королю Франции, мне казалось, меня ждет учтивое обхождение и все те удовольствия, которые может предложить один из самых великолепных дворов Европы; а между тем каждый раз, отдаваясь порывам нежной страсти, я страдаю оттого, что приходится вдыхать сальный дух там, где должны благоухать мускус и амбра; по правде говоря, если бы слуга, работающий у меня в лавке, предстал передо мной в том виде, в каком являетесь вы, я бы немедленно прогнала его с глаз долой. Что должны думать иностранные министры, видя, в каком неряшестве вы содержите королевское достоинство столь высокого ранга? Во время вашей встречи с королем Кастильским каких только насмешек не позволяли себе испанцы по поводу вашей выцветшей от старости шляпы и этого безвкусного изображения Девы Марии там, где должен сиять редкий алмаз?

Король был настолько ошеломлен этой речью, что не нашел в себе сил прервать ее, а так как он отличался большой скрытностью, «то не подал виду, что очень огорчен»; зато подумал, что стоит завести более снисходительную любовницу.

И все же он запомнил урок и стал больше следить за собой.

Кроме Жигон и Пасфилон, у Людовика XI было множество других «милых подруг». Имена некоторых из них дошли до нас: Гожетт Дюран, Катрин де Саламнит, Югетт дю Жаклин из Дижона, жена месье Жана Лебона из Манта, Фелис Роньяр, мужу которой король подарил поместье, а также Катрин Восель, та самая, что упомянута Франсуа Вийоном в его «Большом Завещании».

Все эти дамы, как мы уже говорили, были лишь мимолетными увлечениями. С ними королю было приятно провести время после обильной трапезы. Но ни одна из них не стала официальной любовницей и тем более фавориткой.

Надо сказать, что Людовик XI, немало претерпевший в свое время от присутствия Агнессы Сорель при его отце, слишком опасался женщин и их влияния на политику, чтобы позволить одной из них «утвердиться» при дворе. Боязнь, которую он питал к женщинам и к их власти, хорошо передает следующий анекдот, поведанный Брантомом: «Однажды он пригласил короля Англии (Эдуарда IV) приехать в Париж, обещая ему изысканное угощение, и был пойман на слове. Людовик тут же пожалел об этом и постарался найти убедительный предлог, чтобы отменить приглашение. „Ну уж нет, — сказал он себе, — незачем ему сюда ехать, а то найдет здесь какую-нибудь привлекательную и кокетливую штучку, заведет с ней интрижку, и тогда ему захочется остаться подольше, приезжать почаще, да только мне это совсем ни к чему…“

Именно в результате такого хода мыслей он отстранил от себя Маргариту де Сассенаж, которую, казалось, любил и от которой имел двух дочерей, Жанну и Мари, выданных со временем замуж, одну за адмирала Франции, бастарда Людовика Бурбонского, другую за Эмара де Пуатье, сеньора де Сен-Валье.

<Жанна впоследствии была легитимирована, и Карл VIII назвал ее даже своей сестрой.>

Маргарита де Сассенаж соблазнила Людовика своими прекрасными ножками.

Однажды утром она явилась туда, где проезжал королевский кортеж. Притворившись, что потеряла подвязку, она приподняла подол платья и стала прилаживать вместо подвязки ленту. Совершенно случайно обнажившееся при этом бедро позволило наблюдать столь безупречную линию изгиба, что Людовик пришел в смятение и выразил вполне естественное желание увидеть чуть больше.

Два часа спустя срочно затребованная во дворец красавица стала любовницей монарха.

Их связь длилась два года. Впервые в своей жизни Людовик выглядел влюбленным. Увы! Однажды астролог, которого он держал во дворце, предсказал смерть прекрасной Маргариты.

Через неделю после этого молодая женщина была сражена какой-то неведомой болезнью. Потрясенный Людовик приказал без промедления выбросить астролога из окна. Когда обреченного вели на казнь, король обратился к нему:

— Скажи-ка мне, ловкач и всезнайка, без колебаний предрекающий судьбы других, ведома ли тебе собственная судьба и сколько времени осталось тебе жить?

Астролог, угадавший намерение короля, ответил:

— Сир, я умру на три дня раньше вас!

Перепуганный Людовик XI тут же отдал приказ, чтобы прорицатель ни в чем не знал нужды.

* * *

О том, что король любит удовольствия и женщин, народ узнал очень скоро. И поскольку речь не шла о фаворитках, способных разорить казну, всех эта склонность забавляла, всем хотелось знать имя новой пассии короля.

Одна из них, бог знает почему, оказалась объектом бесконечных насмешек. Звали ее Перетта. Во всем королевстве про нее сочинялись сатирические песенки. Но парижане и тут всех обошли: они научили сорок и прочих говорящих птиц, которых тогда модно было держать дома, произносить ее имя да еще в сопровождении нескольких не очень лестных для его королевского высочества слов.

Кончилось тем, что Людовик XI, которому, разумеется, обо всем докладывали, приказал собрать всех этих птиц, доставить к нему во дворец, записать, откуда принесли каждую и что она умеет говорить.

Те парижане, что научили своих птичек произносить непристойности в адрес Перетты, были схвачены и брошены в тюрьму.

* * *

Мужчины, окружавшие Людовика XI, проявляли, как и он, повышенный интерес к дамам. Одним из таких любителей дамского общества был королевский брадобрей, знаменитый Оливье ле Дэн, по прозвищу Дьявол.

Пристрастие к любовным шалостям привело его, однако, к тому, что он совершил преступление, потрясшее весь Париж.

Некий дворянин был препровожден в тюрьму, едва успев жениться на очаровательной молодой особе. «Ле Дэн, к которому эта особа обратилась с просьбой посодействовать освобождению мужа, как рассказывает историк Дре дю Радье, воспылал к ней любовью и потребовал в награду за освобождение пленника знаков ее высшего расположения.

Красавица, разумеется, отказалась и даже сумела сообщить об этом мужу. Жертва произвола, все свободное время предававшийся воспоминаниям о сладостных ночах, проведенных с молодой женой, подумал, что лучше поделиться хлебом, чем совсем умереть с голоду, тем более что в данном случае с появлением сотрапезника у него не убудет» <Дре дю Радье. Исторические и критические мемуары и анекдоты о королевах и регентах Франции, 1808 г.>.

И потому он сообщил жене, что не возражает, если ей придется оказать милости тому, кто этого требует. Супруга подчинилась без пререканий, потому что была женщиной чистосердечной, а тех, у кого чистые помыслы, трудно судить за поступки.

Дав согласие, она немедленно потребовала:

— Идите же скорее за моим мужем!

Однако, хорошенько поразмыслив, Ле Дэн сообразил, что освобождение узника может не понравиться королю, и испугался.

— Я сейчас же пошлю своего слугу, — заверил он даму.

Слуга, которому Ле Дэн сказал несколько слов на ухо, отправился в тюрьму, где ждал несчастный дворянин, и задушил его…

Слух об этом преступлении очень скоро распространился по Парижу. Но вдова, зная о расположении короля к ее «дружку», сочла за лучшее не заявлять протеста. Лишь через пятнадцать лет после смерти Людовика XI она затеяла процесс против брадобрея. В результате Ле Дэн, как, впрочем, и его слуга, был повешен <Народ отнесся с одобрением к этой казни и даже распевал по этому поводу куплеты.>.

Многие пытаются противопоставить образу Людовика XI, погрязшего в разврате, образ короля, мучимого богобоязнью, чуть ли не суеверного, и столь набожного, что иначе, чем коленопреклоненным, увешанным бесчисленными образками святых и возносящим молитвы, его и представить невозможно.

На самом деле оба этих образа не являются взаимоисключающими. Тот же Дре дю Радье сообщает, что «распущенность Людовика XI нисколько не мешала ему проявлять набожность, которой он предавался с тем большей охотой, что это вовсе не мешало пользоваться всеми радостями жизни».

И добавляет: «Он то требовал, чтобы в указанное место доставили приглянувшихся ему женщин, то давал всевозможные зароки и совершал паломничество в святые места»…