Обитатели петербургского Зазеркалья

Обитатели петербургского Зазеркалья

Если рассматривать Петербург как единый, с профессиональным умением сделанный и потому легко читаемый литературный текст со всеми присущими виду жанровыми особенностями, то его с полным основанием можно считать уникальным для России, а может быть, и для всего мира, образцовым примером полного единства формы и содержания. И действительно, прагматичный, придуманный одним человеком в сугубо практических, утилитарных целях не столько для частного проживания в нем, сколько для выполнения общественных, а еще более государственных административных функций и выращенный искусственным путем в некогда безжизненных просторах непроходимых финских болот, Петербург едва ли не с основания превратился в безупречную чиновничью бюрократическую машину, в безотказный, хорошо отлаженный бездушный аппарат по выработке указов, распоряжений, предписаний, инструкций и директив. Даже внешний вид Петербурга с его четкими, геометрически выверенными и математически рассчитанными перспективами улиц, строгими, безупречно прямыми углами перекрестков, холодными, продуваемыми ледяными ветрами просторами площадей и строгим армейским строем классических колонн на фасадах зданий настраивал на безответное и безусловное подчинение. Ощущение огромного, общегородского казенного присутственного места дополнялось абсолютным преобладанием на улицах столицы мужского населения, которое невольно обращало на себя внимание ведомственной одеждой форменного покроя, в том числе офицерскими мундирами, поповскими рясами и гимназическими тужурками. Ношение форменных одежд в столичном Петербурге превратилось едва ли не в обязательный ритуал. И это понятно. Форма требовала от ее носителей соответствующего содержания: особой подтянутости в фигуре, деловитости в походке, важности во взгляде, значительности в осанке. Так замыкался иерархический круг. Все подчинялись кому-то и, в свою очередь, требовали подчинения себе от кого-то другого.

Все это так. Но одновременно с этим постоянно сжимающаяся пружина такой всеобщей казенщины провоцировала в общественном сознании и обратную реакцию, которая выкристаллизовывалась во внутреннюю свободу духа и полет фантазии. В истории официальной духовности это в конце концов вылилось в то, что именно Петербург, несмотря на подавляющие признаки казарменности, стал подлинной колыбелью золотого века русской литературы, музыки, живописи, а в неофициальной, народной, низовой культуре – в живом интересе к городскому фольклору, в том числе к мистическим легендам о городских призраках и привидениях, метафизическая ирреальность которых каким-то невероятным образом уравновешивала и облегчала бремя повседневного реального существования.

Вообще, надо сказать, такие фантомы как городские призраки, широко известные из старинных романтических легенд о средневековых английских или немецких замках, были порождением западной народной культуры, и нам достались по наследству, наряду с другими ценностями, лежавшими в основе общеевропейской цивилизации. И тот факт, что они легко прижились на петербургской почве, лишний раз доказывает, что Петербург стал первым по-настоящему европейским городом в глухой, забытой Богом азиатской России. Ведь даже самый страшный из призраков – пресловутый «призрак коммунизма», рожденный в 1848 году в Германии в болезненном воображении двух вполне образованных и почтенных немецких бюргеров Карла Маркса и Фридриха Энгельса, более пятидесяти лет пробродив по тесным дорогам цивилизованной Европы и не найдя там серьезной поддержки, сумел материализоваться только в Петербурге, городе, сменившем незадолго до этого свое исконное имя на новое. И вправду, права народная примета: менять имя, данное при рождении – не к добру. Кстати, и терять свои иллюзорные очертания «призрак коммунизма» начал с возвращения Санкт-Петербургу его исконного имени, хотя фольклор предвидел это задолго до всенародного референдума 1991 года, утверждая, что: «Если бродит призрак коммунизма, значит, коммунизм умер».

Между тем анонимность призрака не более чем дань признания европейских корней петербургских привидений. Это там, в европейских странах с их многовековой историей, за давностью лет забыты многие имена подлинных владельцев старинных замков, а их мифологизация имеет более обобщенный характер. И именно это обстоятельство со временем превращает легенду в обыкновенный миф, то есть выдумку, сказку. Знаменитая лексическая триада «Легенды, предания и мифы», скорее всего, относится к западноевропейской низовой культуре и по отношению к Петербургу применяется чаще всего по инерции, в силу жестких идеоматических свойств самой грамматической конструкции. Мифов, как таковых, в петербургском фольклоре практически нет. А герои легенд и преданий в абсолютном своем большинстве персонифицированы. Триста лет существования достаточно малый срок для иного отношения к своей истории. Как уже говорилось, от первого петербуржца – Петра Великого – нас отделяет всего лишь десять-одиннадцать поколений, а если учесть, что три, а то и четыре поколения живут в одном временном пространстве и соприкасаются друг с другом, то близость ушедших в иной мир становится вообще эфемерной.

Исключение составляют, пожалуй, только немногочисленные, по сравнению с общим количеством всех петербургских легенд и преданий, таинственные рассказы о безымянных призраках. Герои таких ирреальных историй действительно не имеют собственного исторического имени, хотя на самом деле городской фольклор и их называет, умело используя при этом вместо личных имен собирательные существительные: Монах, Строитель, Архитектор и так далее. Это вовсе не противоречит исторической истине. В ходе нашего повествования мы встретимся как с теми, так и с другими обитателями многопризрачного зазеркального Петербурга.

Упоминания об обитателях потустороннего Петербурга в городском фольклоре появились рано. Таинственные рассказы о неожиданном появлении первых городских призраков, безымянных болотных кикимор, чертенят в человеческом образе с рогами и копытами, шепотом передавались из уст в уста. В народе их появление связывалось с пугающими предсказаниями о скором конце Петербурга и потому решительно пресекалось властями. Большинство выловленных рассказчиков, да и слушателей подобного фольклора тут же отправлялись в застенки Тайной канцелярии, оказывались в руках многоопытных мастеров розыскных дел и заканчивали на дыбе или на эшафоте. Некоторые дела сохранились. Вот как известный петербургский историк XIX века М. И. Семевский на основании Документов Тайной канцелярии рассказывает легенду о происхождении знаменитого пророчества «Быть Петербургу пусту!»:

«Ночь на 9 декабря 1722 года проходила спокойно: перед часовым Троицкой церкви лежала пустая площадь; в австериях и вольных домах потухли огни, умолкли брань и песни бражников, и на соборной колокольне ординарные часы пробили полночь.

Еще последний удар часового колокола не успел замереть в морозном воздухе, как Данилов с ужасом заслышал странные звуки. По деревянной лестнице, тяжелыми шагами, привидение перебрасывало с места на место разные вещи. „Великий стук с жестоким страхом, подобием беганья“ то умолкал, то снова начинался… Так продолжалось с час… Испуганный часовой не оставил своего поста, он дождался заутрени, но зато лишь только явился псаломщик Дмитрий Матвеев благовестить, солдат поспешил передать ему о слышанном.

Дмитрий стал оглядывать колокольню и скоро усмотрел, что стремянка – лестница, по которой карабкались обыкновенно для осмотра к самым верхним колоколам, оторвана и брошена наземь; „порозжий“ канат перенесен с одного места на другое, наконец, веревка, спущенная для благовесту в церковь с нижнего конца на трапезе, на прикладе обернута вчетверо.

Псаломщик передал о виденном и слышанном всему соборному причту; утреня и обедня проведены были в толках о странном привидении. „Никто другой, как кикимора“, – говорил поп Герасим Титов, относясь к дьякону Федосееву. Тот расходился в мнениях по этому предмету: „Не кикимора, – говорил он, – а возится в той трапезе… черт“. – „Что ж, с чего возиться в ней черту в трапезе?“ – „Да вот, с чего возиться в ней черту… Санкт-Петербургу пустеть будет“».

Дело получает огласку. И вот молва о том, что объявилась-де на Троицкой колокольне кикимора, не к добру-де она, Петербург запустеет, электрической искрою пробежала по площади и задворкам столицы.

Как видим, первыми жителями петербургского Зазеркалья были вечные традиционные герои древней русской языческой мифологии. Петербург в силу крайней малости своего возраста еще не мог обзавестись собственным персонофицированным именословом. Очень скоро это произойдет. Менее чем через три года после событий в рассказанной старинной легенде, в январе 1725 года скончается первый гражданин Петербурга, его великий основатель, император Петр I. Волею городского фольклора он станет и первым петербургским призраком, имеющим собственное, личное имя и собственную биографию.