Железный Дровосек и другие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Железный Дровосек и другие

Каюсь, это одна из самых любимых мною и уважаемых фигур российской истории XVIII столетия. Зовут его длинно: граф и генерал-фельдмаршал российской службы Бурхард-Христофор фон Миних. Титул и приставка «фон» – скороспелые. Дворянское достоинство первым в роду получил лишь отец Миниха Антон-Гюнтер, а происхождением фельдмаршал из самых что ни на есть мужиков Ольденбурга.

Правда, это не землепашцы от сохи – в течение многих поколений род Минихов занимался постройкой каналов и присмотром за таковыми. Миних-старший даже получил вкупе с дворянством от датского короля звание «главного надзирателя над плотинами и водяными работами графств Ольденбургского и Дельментгорстского». Юный Бурхард поначалу пошел по его стопам – уже в шестнадцать лет был неплохим математиком и принят инженером на французскую службу. В девятнадцать (!) стал главным инженером Остфрисландского княжества, но ненадолго – случилась любовь с фрейлиной гессендармштадтского двора, на которой Миних и женился. И ушел на войну с гессендармштадтским полком.

За храбрость произведен в подполковники, потом стал полковником, занялся сооружением канала, соединяющего реки Фульду и Везер. Но продолжать фамильные традиции, очевидно, не особенно уже и тянуло. Миних в 1716 году поступает на службу к Августу II, королю польскому и курфюрсту саксонскому, и вскоре за труды по реорганизации коронной гвардии становится генералом. Новоиспеченному генералу тридцать три – неплохо…

Августа в Польше не любят – и его генералов тоже. В Варшаве Миних звенит шпагой на дуэлях не хуже д’Артаньяна, то сам бывает ранен, то кого-нибудь удачно проткнет. Заимев серьезного недоброжелателя в лице королевского фаворита графа Флеминга, молодой генерал уходит на русскую службу. С 1720 года он до своей смерти проживет в России – сорок семь лет.

Я просмотрел множество портретов Миниха, но все это, с первого взгляда ясно, были парадные парсуны, облагородившие облик до неузнаваемости. Таким этот человек просто не мог быть. И вот, наконец, в «Истории Екатерины Великой» Брикнера – портрет Миниха без указания автора…

Вот это настоящий Миних, никаких сомнений. Это – рожа! Словно вытесанная долотом из твердого чурбана. Железный Дровосек. Но не тот, из детской книжки, что лил слезы и оттого ржавел. Наш Железный Дровосек слёз не лил отроду – не тот типаж. Перефразируя Стругацких, можно сказать: если б в XVIII столетии умели делать боевых роботов, делали бы вот таких Минихов…

Сначала он все же и в России инженерствовал. Устраивал шлюзы на реке Тосне, прокладывал мелкие каналы и дороги. Потом заканчивал Ладожский канал, управлял прибалтийскими провинциями. По сути, один тянул на себе работу Военной коллегии: распределение провианта, рекрутские наборы, формирование новых полков, разработка новых уставов, постройка крепостей. Учреждение школ при полках, госпиталей для инвалидов… Именно Миних в 1731 году основал знаменитый впоследствии Кадетский корпус на Васильевском острове (его еще называют Сухопутный шляхетский кадетский корпус) – первое в России высшее учебное военное заведение, где не просто готовили офицеров, а еще и старались дать им разностороннее образование – от иностранных языков и танцев до стихосложения и театра. Между прочим, театр Корпуса прославился далеко за его пределами благодаря одному из его выпускников, знаменитому Сумарокову.

Посчитав, что Миних слишком много на себя взял и чересчур высоко залетел, Бирон выпихнул его из Санкт-Петербурга в действующую армию. Однако у Миниха заладилось и там. Он лупит в Польше войска французского ставленника Станислава Лещинского, берет укрепленный Данциг. В июне 1735 года войска Миниха впервые за несколько сот лет российской истории врываются в Крым. Но для присоединения Крыма к империи еще не настало время, и приходится уйти. Потом его посылают «на турка». 1737 год – Миних разбивает турок под Очаковом и после долгой осады берет город-крепость. 1738 год – учиняет очередной разгром турок под Ставучанами, берет Хотин и переходит реку Прут…

Он всерьез собирался перейти Дунай и идти прямо на Стамбул. У него это могло и получиться… Своих солдат Миних не особенно, надо признать, и жалел, но они его на свой манер любили и звали «соколом».

Марша на Стамбул не получилось, был заключен Белградский мир, и Миних вернулся в Петербург. Орден Андрея Первозванного, золотая шпага с алмазами, звание подполковника преображенцев – и все по заслугам, господа мои, все по заслугам…

Он не боялся ни чужой крови, ни собственной смерти. Первое прекрасно иллюстрирует нашумевшая в свое время история со шведским дипкурьером Синклером. Означенный Синклер (судя по фамилии, не швед, а чистокровный шотландец) был бароном, майором и сновал меж Стокгольмом и Стамбулом с важнейшими и секретнейшими документами, которые русский кабинет интересовали чрезвычайно. Русский посол в Стокгольме М.П. Бестужев-Рюмин дважды просил Петербург «анвелировать» (говоря простым языком, замочить) этого прыткого Кентавра, а «потом пустить слух, что на него напали гайдамаки или кто другой». Но дело топталось на месте, пока за него не взялся наш Железный Дровосек…

Сохранилась собственноручно написанная инструкция Миниха драгунскому поручику Левицкому, где в полном соответствии с незатейливыми нравами текущего столетия говорится: «Понеже из Швеции послан в турецкую сторону с некоторою важною комиссиею и с писмами маеор Инклер, который едет не своим, но под именем называемого Гагберха, которого ради высочайших Ея императорского величества интересов всемерно потребно зело тайным образом в Польше перенять и со всеми имеющимися при нем письмами. Ежели по вопросам о нем где уведаете, то тотчас ехать в то место и искать с ним случая компанию свесть или иным каким образом его видеть, а потом наблюдать, не можно ль ево или на пути, или в каком другом скрытном месте, где б поляков не было, постичь. Ежели такой случай найдется, то старатца его умертвить или в воде утопить, а писма прежде без остатка отобрать».

Между прочим, дипкурьер, путешествующий по чужому паспорту и под чужой фамилией, – уже не дипкурьер, а разведчик. Несколько иная категория и несколько иные правила добровольно принятой на себя игры…

Тогда, осенью 1738 года, не получилось. Но на следующий год к поручику Левицкому присоединились капитан Кутлер и поручик Веселовский. Прочитав инструкцию, они цинично ухмыльнулись, сели на коней и поскакали в Европу (хотя какая из Польши, если присмотреться, Европа? Смех один…).

Что там у них произошло, в точности неизвестно. Однако Синклер с тех самых пор числится безвестно пропавшим, а его бумаги каким-то образом оказались в Петербурге… Швеция устроила истерику, но улик не было…

При воцарении Елизаветы недоброжелатели Миниха убедили императрицу отдать фельдмаршала под суд, но он и там не дрогнул. Когда следователи надоели ему долгими и нудными вопросами, Железный Дровосек им бросил презрительно:

– Да пишите вы сами, что хотите…

Ну, они и понаписали, от всей своей гнилой фантазии! И Елизавету-то Миних собирался арестовать заодно с Бироном, и со взятием Данцига протянул за взятку… Светлейший князь Никита Трубецкой, нынешний прокурор, а некогда подчиненный Миниха (уличенный фельдмаршалом в лютом казнокрадстве), настырно зудел:

– Признаешь ли себя виновным?

Миниху это надоело, и он рявкнул:

– Признаю! Виновен, что тебя, вора, не повесил еще в крымскую кампанию!

Это было! Трубецкой заткнулся, а многочисленные свидетели невольно прыснули в чернильницы…

Миниха приговорили к четвертованию. Тогда еще никто не знал, что Елизавета намеревается отменить смертную казнь, но все – и судьи, и осужденные, и зрители – привыкли накрепко, что живыми с плахи не возвращаются…

И вот их ведут – Остермана, графа Левенвольде, прочих. Все до одного заросли дикой бородой, одеты неряшливо, Остерман бухнулся в обморок при виде палача…

А вот он – Миних. Единственный из всех чисто выбрит, в парадном мундире. Идет строевым шагом. Раздает солдатам и палачам кольца с пальцев, а драгоценные табакерки швыряет в толпу. Кладет голову на плаху. Услышав помилование, правда, разрыдался – нервы не выдержали. Но потом, в тюремной камере, перед отправкой в ссылку, становится прежним. Сохранились воспоминания советника полиции князя Шаховского, пришедшего объявить приговор и рассадить ссыльных по кибиткам.

Граф Остерман и Головкин «громко стенают», жалуясь на недуги. Граф Левенвольде, бывший обер-гофмаршал, известный раньше спесивец, расклеился совершенно: «…увидел человека, обнимающего мои колени весьма в робком виде». Все трое – заросшие, в грязной одежде, сломленные. А вот и Миних: «Как только в оную казарму двери передо мной отворены были, то он, стоя у другой стены возле окна, ко входу спиною, в тот миг поворотясь в смелом виде с такими быстро растворенными глазами, с какими я его имел случай неоднократно в опасных с неприятелем сражениях порохом окуриваемого видеть, шел ко мне навстречу и, приближаясь, смело смотрел на меня, ожидая, что я начну…»

По злой иронии судьбы, в Пелыме за Полярным кругом Миних оказался в том самом доме, который спроектировал для Бирона. В ссылке он трудился не покладая рук: огородничал, косил, ловил рыбу, разводил кур, открыл для местных детей школу, где учил их математике, геометрии, инженерному делу, древней истории и даже латыни. Сочинял «проекты о переустройстве России» – в Петербурге их не читали…

Как водилось в ту пору, Елизавета соизволила сослать фельдмаршала «навечно». А всей «вечности» получилось – двадцать лет. Петр III вернул из ссылок всех, в том числе и Миниха. Встречать собрались многочисленные потомки, внуки-правнуки и прочая разросшаяся родня. Ожидали увидеть дряхлую развалину, но из кибитки выпрыгнул бодрый крепкий мужик. И с ходу занялся придворными юными красотками – отнюдь не платонически. Сохранились амурные письма Миниха некоей замужней даме: «Нет на вашем божественном теле даже пятнышка, которое я не покрыл бы, любуясь ими, самыми горячими вожделенными поцелуями»…

Это написано в восемьдесят лет! По отзывам знающих людей, другие письма по соображениям приличий и вовсе цитировать нельзя…

Миних до последней минуты был верен Петру III. И если тот следовал бы его советам, еще неизвестно, в какую сторону круто поворотилось бы дышло истории российской (о сем – погодя).

– Вы хотели против меня сражаться? – спросила потом Екатерина.

– Точно так, – ответил старик. – Я хотел жизнью своей пожертвовать за государя, который возвратил мне свободу.

Екатерина его не тронула. При ней Миних еще пять лет заведовал портами на Балтике и Ладожским каналом. И умер в восемьдесят пять, полное впечатление – посреди бега. Военная энциклопедия 1912 года, не склонная хвалить зря и пустословить, отводит ему две страницы большого формата.

Всмотритесь в это лицо. Это – потомок двужильных немецких мужиков, русский генерал и русский инженер, дуэлянт и вояка, ценитель женщин и смельчак. Суть эпохи определяет еще и оружие – так вот, характеру Миниха наиболее полно соответствует та самая офицерская шпага аннинского времени: широкая и тяжелая, больше похожая на палаш, с литым бронзовым эфесом и рукоятью в тяжелой проволоке. Боевые шпаги последующих царствований красивее, но ими можно только пырять. Зато аннинской – уж приложишь, так приложишь, любая башка пополам.

Именно такую шпагу приличествует поднять «подвысь», эфесом у лица, отдавая последние почести человеку, взломавшему Крым и многочисленные крепости, чтобы на широком жутком лезвии явилась миру глубокая гравировка: ВИВАТЪ АННА ВЕЛИКАЯ.

Прощай, фельдмаршал!

Но мы определенно забежали вперед…