ПРЕДИСЛОВИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Приблизительно 500 лет назад 168 испанцев и небольшое количество их африканских и индейских рабов прибыли на территорию, ныне называющуюся Перу. Вскоре они вступили в столкновение с Инкской империей, численность населения которой составляла 10 миллионов человек, — для империи это было словно столкновение с гигантским метеором. Все, что смогло уцелеть, рассыпалось по всему континенту. Посещающий ныне Перу до сих пор имеет возможность наблюдать результаты того столкновения: от темно-коричневого цвета кожи у беднейших слоев населения до более светлых тонов у представителей перуанской элиты, носящей аристократические испанские фамилии; от заостренных силуэтов католических соборов и церквей до присутствия в стране людей испанского и африканского происхождения. Преобладающий в Перу язык также служит постоянным напоминанием о тех событиях. Он до сих пор носит название «castellano» — отсылка к некогда существовавшему Кастильскому королевству. Жестокие последствия испанского завоевания, которое фактически на корню уничтожило империю, просуществовавшую лишь 90 лет, до сих пор дают о себе знать во всех слоях перуанского общества, будь это население побережья, жители андского высокогорья или же горстка туземных племен, не входящих в контакт с цивилизацией и скитающихся в верховьях Амазонки на территории Перу.

Однако далеко не так просто определить, что же в точности происходило до и во время испанского завоевания. Многие из тех, кто был свидетелем событий, погибли в ходе этих самых исторических коллизий. Лишь немногие из тех, кто выжил, оставили по себе записи о том, что же здесь произошло, — и не удивительно, что большинство этих описаний принадлежит перу завоевателей. Владевшие грамотой испанцы, прибывшие в Перу (только порядка 30 процентов испанцев в XVI в. были грамотными), привезли с собой алфавит, очень действенное орудие, изобретенное за 3000 лет до этого в Египте.[1] Инки хранили память о своей истории посредством изустных сказаний, а также при помощи кипу — особым образом связанных друг с другом цветных веревочек и узелков, фиксировавших разнообразные численные данные, а также служивших своеобразными напоминаниями. Однако в относительно короткий период после осуществленного завоевания знание о том, как следует читать кипу, было утеряно, историки поумирали или были убиты, и инкская история с каждым последующим поколением стала все более и более тускнеть.

«Историю пишут победители», — гласит изречение, и это в равной степени справедливо как в отношении испанцев, так и в отношении инков. Инки создали империю протяженностью 2500 миль[2] и подчинили себе большую часть народов, населявших эту территорию. Как это обычно случается с имперской властью, заявленная ею история имеет тенденцию оправдывать и прославлять собственные деяния и собственных правителей и принижать деяния врагов. Инки рассказывали испанцам, что это они, инки, принесли цивилизацию в данный регион и что их завоевания вдохновлялись богами. Истина, однако, была совсем иной: еще до распространения власти инков на протяжении более тысячи лет на этой территории существовали разнообразные королевства и империи. Таким образом, изустная история инков представляла собой комбинацию фактов, мифов, религии и пропаганды. Даже в элитных инкских кругах, в которых имело место соперничество между различными кланами, исторические версии могли разниться. В результате испанские летописцы зафиксировали более пятидесяти различных вариантов инкской истории — все зависело от того, с кем они общались.

Также имеет место явный перекос в дошедших до нас свидетельствах: при том что мы имеем порядка тридцати испанских отчетов о событиях, произошедших в течение пятидесяти лет со времени первоначального завоевания, до нас дошли только три описания того периода, источником которых были индейцы или полуиндейцы (Титу Куси, Фелипе Гуаман Пома де Айяла и Гарсиласо де ла Вега). Однако до нас не дошло ни одного свидетельства, которое было бы письменно зафиксировано индейским очевидцем событий первоначального периода завоевания. Самый ранний из трех упомянутых отчетов — сообщение, продиктованное инкским императором Титу Куси посетившим его испанцам, — относится к 1570 г., когда прошло уже приблизительно сорок лет с момента пленения его дяди, инкского императора Атауальпы. Так, пытаясь выяснить, как в точности разворачивались события, современный исследователь с неизбежностью сталкивается со структурными перекосами в дошедших до нас исторических хрониках: с одной стороны, мы располагаем значительным числом испанских донесений и отчетов, а с другой — имеем только три индейских отчета: самый известный из них (Гарсиласо де ла Веги) был написан в Испании полуиндейцем, опубликовавшим его по прошествии более пятидесяти лет после своего отбытия из Перу.

Что касается испанских документов, дошедших до нас, то тут имеется еще одна дополнительная сложность: большая часть испанских документов, относящихся к начальному периоду завоевания, — это так называемые probanzas, доказательства, составленные с целью произвести впечатление на испанского короля. Авторы этих документов, зачастую являвшиеся простыми нотариусами, на некоторое время превратившимися в конкистадоров, хорошо понимали, что если их собственные деяния будут выгодно выделяться на общем фоне, то король, возможно, одарит их своим расположением, наградами, а возможно, даже назначит им пожизненное денежное содержание. Таким образом, авторы раннего периода испанских завоеваний вряд ли стремились описывать события в точности так, как они происходили, — они были более склонны рекламировать и оправдывать себя, адресуясь к королю. В то же самое время они стремились принизить усилия своих испанских сотоварищей (ведь последние приходились им соперниками в борьбе за награды). Ко всему прочему испанские хронисты зачастую неверно истолковывали те или иные проявления индейской культуры, с которыми им приходилось сталкиваться, а также либо игнорировали, либо принижали деяния своих африканских и центральноамериканских рабов, которых привезли с собой, не говоря уже о влиянии, оказываемом на них, испанцев, их индейскими любовницами. К примеру, младший брат Франсиско Писарро, Эрнан, в одном из своих первых отчетов о конкисте — в шестнадцатистраничном письме, направленном в Совет по делам Индии, представлявший интересы короля, — в основном пишет о своих собственных деяниях, а помимо них упоминает о заслугах только одного из 167 испанцев, сопровождавших его, — своего старшего брата Франсиско. Интересно, что именно эти первые версии произошедших в Перу событий, зачастую сочинявшиеся ради собственной выгоды, в кратчайший срок после своего опубликования стали бестселлерами. И на основании именно этих документов первые испанские историки живописали эпические картины, — так фактические искажения переходили из поколения в поколение.

Поэтому современному исследователю — особенно автору исторического повествования — зачастую приходится выбирать из множества противоречащих друг другу документов. Иногда он просто по умолчанию вынужден полагаться на авторов, в отношении которых нельзя точно сказать, достоверны приводимые ими сведения или нет, ему также приходится истолковывать рукописи, грешащие орфографическими ошибками и велеречивостью. Зачастую он пользуется сведениями «из третьих-четвертых рук», — некоторые из подобных документов дошли до нас в виде копий рукописей. Действительно ли инкский император Атауальпа делал то-то и то-то или говорил то-то и то-то? Никто не может сказать это с точностью. Многие из приводимых в этой работе цитат свидетели «вспомнили» и перенесли на бумагу лишь по прошествии нескольких десятилетий после описываемых событий. Как и в квантовой механике, мы имеем возможность лишь в некотором приближении говорить о том, что же в действительности произошло в прошлом. Таким образом, к цитатам, в изобилии рассыпанным по всей книге — подавляющее их большинство датируется XVI в., — следует относиться соответствующим образом: как к кусочкам и фрагментам цветного стекла, зачастую красиво отполированным, которые дают, однако, лишь частичное и порой искаженное представление о все более удаляющемся от нас прошлом.

Разумеется, все истории ярко освещают одни моменты и урезают другие. Их авторы одни события акцентируют, другие подвергают редакторской правке, третьим дают расширительное толкование, а четвертые вообще опускают. Таким образом, все события рассматриваются через призму своего собственного времени и культуры.

Появившееся в 1847 г. повествование американского историка Уильяма Прескотта, в котором Писарро и горстка испанских героев бросали вызов огромным ордам индейских дикарей, вовсе не случайно фиксировало идеи и дух тщеславия, свойственный викторианской эпохе и «Явному предначертанию».[3] Вне всякого сомнения, данная книга также отражает превалирующие представления нашего времени. Все, что может сделать историк, в меру своих способностей и отпущенного ему времени, — это достать с пыльных полок истории эти потрепанные фигурки — Писарро, Альмагро, Атауальпы, Манко Инки и их современников, — почистить их и затем попытаться вновь вдохнуть в них жизнь, с тем чтобы они разыграли свое короткое представление уже для нового поколения публики. По окончании представления историк должен аккуратно положить фигурки назад на пыльные полки, с тем чтобы кто-нибудь в не столь отдаленном будущем попытался изобразить новую пьесу и вновь оживить их.

Около 400 лет назад Фелипе Гуаман Пома де Айяла, индеец, принадлежавший к благородному роду Инкской империи, потратил многие годы на написание рукописи, насчитывавшей более 1000 страниц и содержавшей 400 сделанных от руки иллюстраций. Пома де Айяла надеялся, что однажды его труд побудит испанского короля пресечь то жестокое обращение, которому испанцы подвергали местное население в завоеванном Перу. Поме де Айяле удалось провезти свою объемную рукопись по всей стране, когда он путешествовал по обломкам Инкской империи: в ходе своего странствия Пома беседовал с людьми и тщательно записывал многое из того, что слышал и видел. Все это время ему приходилось следить за тем, чтобы его записи не украли. В возрасте восьмидесяти лет он наконец закончил свой манускрипт и отправил единственный имевшийся экземпляр на корабле, отплывавшем в Испанию. Рукопись, очевидно, так и не прибыла в место своего назначения либо, если даже она была туда доставлена, не была вручена королю. Скорее всего она была куда-то далеко задвинута каким-нибудь бюрократом, и затем о ней благополучно забыли. Примерно 300 лет спустя, в 1908 г., один исследователь случайно обнаружил манускрипт в Копенгагенской библиотеке, а вместе с ним и содержавшуюся там ценнейшую информацию. Некоторые рисунки из рукописи представлены в данной книге. В своем сопроводительном письме, адресованном королю, Пома де Айяла писал:

«За обдумыванием, каталогизацией и приведением в порядок различных свидетельств [исторического характера] я провел огромное количество дней, даже много лет, так и не приходя ни к какому решению. Наконец я преодолел свою робость и приступил к задаче, которую давно мечтал исполнить. Я искал озарения во тьме своего сознания, в моей совершенной слепоте и неведении. Я ведь не доктор наук и не знаток латыни, как некоторые в этой стране. Но я беру на себя смелость думать, что я первый человек индейской расы, который способен сослужить подобную службу Вашему Величеству… В ходе выполнения своей работы я всегда стремился получить самые правдивые сообщения, принимая лишь те, которые представлялись существенными и которые находили свое подтверждение в различных источниках. Я изложил лишь те сообщения, относительно правдивости которых сходились разные люди… Ваше Величество, уповая на доброту Вашего сердца, ради блага как индейцев, так и испанских христиан, живущих в Перу, я прошу Вас принять от меня эту скромную, незначительную услугу. Это принесет мне радость, утешение и явится мне вознаграждением за все мои труды».

Ваш покорный слуга, выполнив подобную же по характеру задачу, не столь, однако, внушительную, может лишь просить о том же самом.

Ким Маккуарри

Марина дель Рей, Калифорния

10 сентября 2006 года