На Теруэльском фронте

На Теруэльском фронте

Внизу цветут бледные декабрьские розы, золотятся апельсины. Все сто километров… Как здесь поверить в апельсины? Снег, ледяной ветер. Трудно забраться на крутой холм — ветер сбивает с ног. Скользко. Только что бойцы заняли одну из высот. Они падали, ползли. Картины войны в моем сознании теперь неразрывно связаны с крайностями испанской природы, скажу — с ее фанатизмом. Бои за Брунете под немилосердным солнцем, которое сжигало тела. Тогда глоток воды казался счастьем. И сейчас среди тихих голых обледеневших гор, на ветру смутно мечтаешь о нескольких угольках, около которых можно было бы отогреть закоченевшие ноги.

Год тому назад я видел бои в этих же местах. Тогда под Теруэлем стояли части анархистов. Они были воистину анархичными частями — мексиканскими ковбоями среди снежных буранов и Кропоткиными, обмотанными пулеметными лентами.

Вот идет в бой дивизия, которой командует анархист Виванкос. Бойцы подтянулись. Они поняли, что такое дисциплина. Научились драться. Если в тылу Конфедерация труда еще падка на возвышенные предрассудки прошлого века, то на фронте ее представители поняли язык единства и дисциплины. Германские бомбардировщики, итальянские дивизии оказались хорошими учителями…

«Новенькие» — рекрутская дивизия. Еще утром все спрашивали друг друга: пойдут ли? Они пошли и храбро сражались. Несмотря на сильный пулеметный огонь, они заняли высоту.

Противник не ждал наступления. Неужто генерал Франко так долго уверял англичан в неспособности республиканской армии к наступлению, что сам уверовал в эту неспособность? Между тем республиканцы сегодня показали, что они могут не только обороняться. В моем последнем очерке я писал, что народная армия готова и отразить удар фашистов, и перейти в наступление, если того потребует обстановка. Ту статью я передал с пути к Теруэльскому фронту. Ночью стояла глубокая тишина. Необходимо отметить прекрасную подготовку наступления: быструю переброску частей. Давно ли мы видели военные операции, которые откладывали со дня на день, о которых толковали все кумушки Валенсии и Барселоны? За шесть месяцев выросла новая армия. Генштаб работает. Так что, пожалуй, здесь могли бы многому поучиться генералы весьма почтенных европейских армий.

Задыхаясь, ползли по узким горным дорогам последние грузовики. Вдруг среди тишины рассвета заговорили орудия. Только тогда фашисты узнали о наступлении. Летят 40 легких бомбардировщиков. Рядом со мной бойцы — молодые крестьяне Леванта. Они кричат: «Наши!» Я не могу передать, как они выговаривают это слово. Здесь весь восторг еще недавно безоружного народа, который видит, что он теперь идет на своих вековых врагов не с вилами и не с топорами. Несмотря на низкую облачность, авиация успешно бомбила казармы и вокзал Теруэля. Бесспорно, этим был нанесен противнику значительный ущерб. Но, может быть, само зрелище народной авиации сыграло еще большую роль в событиях сегодняшнего дня: оно подняло дух пехоты.

Наступление на Теруэль, точнее, его окружение, развивается в различных направлениях. Некоторые части сегодня дрались прекрасно, другие похуже. Школа войны — трудная школа. Нелегко научиться писать стихи, нелегко научиться и брать высоты. Лучше всего наступали части, расположенные на правом фланге, — с севера. Они продвинулись на 8-10 километров. В центре республиканцы продвинулись на 3–4 км. Южная группа, взяв несколько высот, находится примерно в 2 км от исходных позиций. Взяты деревни Конкуд и Сан-Блас. В последней захвачены орудия и 83 пленных. Крестьяне Сан-Бласа встретили республиканцев с красным флагом и с радостными криками. Как ни хитер генерал Франко, который хочет завоевать сердца крестьян своими демагогическими законами, якобы направленными на защиту мелких землевладельцев, крестьяне еще хитрее: они не умеют читать, — это бедные отсталые крестьяне одной из самых нищих провинций Испании, — но они, не читая, видят, где свой и где враг.

С холма четко виден Теруэль. Это, кажется, один из наиболее патетичных пейзажей Испании. Рыжие горы и город с древними постройками, похожий на крепость. Темные свинцовые тучи, раздираемые ветром. Солнце. Яркий свет, глубокие тени. С командного пункта X бригады видно, как фашисты, согнувшись, бегут назад. Вот республиканцы. Пулеметы. Несколько человек упали. Побежали!

Передо мной листовки неприятеля: «Красные вожаки, вас продали Франции и России». Точка. Все. Солдаты вокруг смеются. Зря расходует бумагу генерал Франко. Разве что послать этот листок французским «патриотам» (из тех, кто обзаводится германскими пулеметами). Они-то в своих газетах уверяют, что нет у Франции более сердечного друга, нежели генерал Франко…

Я спрашиваю пленного: «За что вы воюете?» Он тяжело дышит, смотрит на меня смутными, пустыми глазами. Потом говорит: «Не знаю». Другой, это фалангист, он угрюмо повторяет: «За государство синдикатов»116. Демагогия фашистов его разъела, как ржа. Но над его словами не мешало бы призадуматься политическим руководителям народной армии. Мало научить бойца стрелять, надо объяснить ему значение каждого выстрела, каждой мишени. Надо, чтобы даже самый отсталый подпасок Арагона знал, что эта война — его война.

Народная армия не только выросла, она возмужала. Я говорю сейчас не о технике, но о той величине, которая в конечном счете решает исход всякой войны, — о сознании пехотинца. Испанский народ был самым миролюбивым народом Европы. Он не знал войны и не хотел ее знать. Войну ему навязали. Он принял ее вначале как горькую необходимость. Он выполнял военные операции с пылом и с неумением ребенка, который сразу хочет все сделать и остывает при первой неудаче. Теперь того народа нет. Нет больше центурий, сидевших в Толедо вокруг Алькасара. Теперь бойцы поняли, что каждое дело надо делать хорошо, с любовью. Они и на отдыхе теперь говорят о пулеметных очередях и о правильной перебежке. Так в неудачах или полуудачах создается сильная армия. Еще недавно каждая бригада, захватив грузовики, не выпускала их из рук. Вчера это был «удельный период» республиканской армии, патриотизм бригады так и не дорос до патриотизма армии. Не то теперь. Любой командир отдаст свои грузовики другой части. Здесь спайка. Сознание необходимости единства, воля к победе. Бойцы одеты лучше, чем прежде, хотя еще немало бойцов в тапочках — это среди снега. Налажено питание, я днем ел с бойцами рис, мясо.

При иной ситуации мы могли бы сейчас заняться вопросом о судьбе Теруэля. Дважды (в декабре и в апреле) республиканцы пытались взять этот город, острым клином вошедший в их расположение. Сегодня на правом фланге бойцы вплотную подошли к шоссе Теруэль — Сарагоса. Они держат его под пулеметным и ружейным огнем. У противника остается только скверная проселочная дорога, проходящая близ позиций южной группы республиканцев. Однако мне кажется, что сейчас вопрос идет не столько об овладении тем или иным политически значительным центром, сколько о чисто стратегических заданиях. Если бои, которые начались сегодня, потревожат противника, подготовляющего свой удар, можно будет сказать, что этим достигнут крупный успех.

Только что воздушная разведка сообщила, что противник начал подтягивать резервы. Пока замечено 24 грузовика. Это только первая часть, фашисты будут вынуждены подбросить сюда более существенное подкрепление. Генерал Франко знает, что благодаря террору и умело подобранному низшему командному составу его части прекрасно обороняются. Поэтому, собирая где-либо кулак, он держит на остальных участках тонкое прикрытие. Он облюбовал секторы, где ему наиболее выгодно развернуть операцию. Возможно, что вот эти бойцы, которые сегодня мужественно взбирались на скользкие горы, смогут несколько потревожить планы генерала Франко.

Под вечер республиканцы заняли деревню Кампилья, захватив трофеи и пленных. Потом все стихло. Изредка короткий пулеметный огонь.

Ночь. Саперы спешно укрепляют новые позиции. Измученные тяжелым днем, бойцы спят, завернувшись в тонкие одеяла или серые шинели, похожие на плащи. В землянке дым ест глаза: у хвороста греются бойцы.

Стонет раненый — пуля расщепила кость. Темно. Ветер все сильней. Конечно, есть в войне огромная печаль, зрелище человеческой немощности, скопление тысячи бедствий. И все же эти люди смеются, бодро чавкая, едят суп, который тотчас остывает на холоде, весело хлопают друг друга по спине. Каждый из них что-то оставил дома: счастье или видимость счастья, прошел через первый страх, узнал соседство смерти. Ничто так не веселит человека, как победа над страхом, сознание — борюсь, не уступаю, иду вперед.

Испанский народ всегда был мужественным. Когда дружинники убегали от Талаверы, люди, не знавшие Испании, усомнились в этом мужестве. Но каждое чувство требует своей формы: в наш век мужество связано с дисциплиной, с умением одного, пусть умного, пусть много понимающего, подчиняться приказу; в наш тяжелый век войн за человеческое достоинство мужество связано с умением спрятаться от авиации, вовремя окопаться, сделать из окопа чуть ли не уютный дом, а когда нужно — по свистку, — выбежать из этого окопа под пулеметный огонь.

Теруэльский фронт, 16 декабря 1937