Рассказ второй: Смерть Писака

Рассказ второй: Смерть Писака

Итак, мы оставили славный и могучий город Писак в тот сложный для него момент, когда рядом, в двух десятках километров от его каменных стен, за такими же каменными и неприступными стенами Куско сыны Солнца размышляли над его, Писака, дальнейшей судьбой. Военный путь ликвидации могущества Писака не предвещал инкам ни быстрого, ни легкого успеха — слишком грозным были городские укрепления. Взять Писак измором также было маловероятно, поскольку город хорошо снабжался водой, а его боевые башни и крепостные стены надежно защищали террасы с посевами кукурузы.

Конечно, можно было бы прибегнуть к марьяжной дипломатии и женить одного из самых чистокровных сынов Солнца на дочери правителя Писака. Можно, но жив был в памяти брачный конфликт, закончившийся убийством наследника престола Куско, и связанный с ним поход сынов Солнца в долину Писака. Именно после того похода как раз и были сооружены неприступные бастионы Писака. Словом, вырисовывалась достаточно мрачная картина, сулившая Куско одни только неприятности…

Размышления сынов Солнца над судьбой Писака прервали события чрезвычайной важности: на земли кечуа со стороны Куско в очередной раз двинулись боевые отряды людей чанков. Их было "много, очень много — 40 тысяч воинов".

В небольшом селении недалеко от Писака собрался совет всех правителей кечуа. Не было среди них только правителя Куско. Одни говорили, что он сражается в передовых отрядах инков, сдерживавших на горных перевалах наступление чанков, другие, правда не очень уверенно, заявляли, что Инка бежал из Куско, оставив без защиты свой Город и свой народ. И пока шли споры и посылались очередные гонцы, чтобы выяснить действительное положение дел в Куско, прибыл гонец с посланием нового правителя этого города. Новый Инка сообщал, что ушел в бой, и просил срочно прислать подмогу, ссылаясь на старые традиций совместной защиты людей, говоривших на родном для них языке, а также на приказ, который он получил от царя Колья — верховного правителя всех кечуа, которому ежегодно после сбора урожая каждый город посылал золотой початок кукурузы и шкуру пумы. Это был символ и Знак признания верховной власти Колья, власти, которая напоминала им — о далеком прошлом и общей прародине там, за высокими горами, на берегах священного озера. Это делало их всех сильнее, не позволяло забыть, что все они дети одного народа.

Правитель Писака, старый Капак Кондор Пума, никак не хотел отдавать своих воинов невесть откуда взявшемуся правителю Куско. Но когда кто-то вспомнил, что именно Пачакутек отбил предшествующее нашествие чанков, ему стало трудно возражать остальным правителям. Пачакутек был опытным полководцем, ему доверяли люди. Он не только разбил чанков, но и руководил походом всех кечуа, когда далеко на севере племена отказались платить дань. Там было пролито много крови, и воины кечуа вернулись с богатой добычей.

Капак Кондор Пума понимал, что, если Куско падет, чанки нападут на Писак. Но отдавать своих воинов Пачакутеку никак не хотелось. Недоброе предчувствие беспокоило Капака. Уж больно ловок, хитер и коварен этот молодой Инка. Ведь умудрился же он захватить престол Куско. А если он побьет этих чанков, так не вовремя затеявших войну, что тогда?

Но еще хуже, если чанки возьмут Куско. Может быть, отдать ему в жены младшую дочь?..

Старый Капак из Писака поморщился. Его дед правил, когда в Писак пришли инки, чтобы отомстить за умерщвленного принца. Писакцы поступили бы так же, но ведь эти были из Куско…

Воины Писака пришли первыми, но Пачакутек приказал им сидеть в засаде и вступить в сражение только по его личному приказу. Таким приказом будет его штандарт. С ним писакцы и пойдут на врага. Над каждой сотней воинов он поставил своего начальника; они бесцеремонно стали расставлять писакцев так, как им казалось нужным.

Ждать долго не пришлось: прибежал молодой инка со штандартом Пачакутека, и, подняв невообразимый вой, писакцы выскочили из засады и с ходу ударили по обнажившемуся правому флангу. Они ловко сражались своими короткими пиками, а длинные копья чанков в ближнем бою были малоудобным оружием. В ход пошли также дубинки-маканы, но ими лучше владели кечуа.

Где-то далеко, наверное в тылу у чанков, снова раздался воинственный вой кечуа. Не прошло и получаса, как вой повторился, но теперь он звучал вовсе в другом месте. Этот могучий призыв повторялся снова и снова. И каждый раз он звучал на новом месте, обрушиваясь на чанков с окружавших долину гор, словно неумолимый камнепад, перед которым люди и животные испытывали ужас. И чанки дрогнули. Это был их конец…

Старый Капак прикинулся больным, чтобы не идти на торжества к победителю чанков. Больше всего его возмутило то, что Пачакутек послал преследовать чанков, его, Кондора Пумы, воинов, словно они были людьми или данниками Куско. Но воины, возбужденные радостью победы, ушли, и никто даже не вспомнил, кто их царь и кому они обязаны подчиняться. Инки не дали времени на раздумья, и боевые отряды кечуа под предводительством начальников-камайоков из Куско уже шагали далеко за пределами своих родных земель. Это была победа Куско, победа сынов Солнца, как теперь все стали говорить. Даже при дворе Кондора Пумы все радовались, что чанки разбиты. Все поздравляли сынов Солнца, словно другие кечуа не помогли им в тот тяжелый момент, когда чанки почти, одолели воинов Куско. Но теперь уже никто не вспоминал об этом. Все только и говорили о камнях и деревьях, которых Виракоча — брат Солнца, дядя Пачакутека — превратил в воинов.

Старый Капак из Писака не верил в эти сказки. Он был слишком стар для них, но глядя на расцветшие радостью лица своих придворных, особенно самых молодых, он понимал, что не может вмешаться и разоблачить этот обман. А потом, быть может, инки действительно что-то увидели во время сражения и сам Отец-Солнце — правитель так и назвал его, хотя никто не мог подслушать мысли старого писакца, — помог им победить чанков? Он тут же вспомнил, с какой радостью все воины, принявшие участие в сражении на Навар Пампе, собирали огромные камни, с великим трудом складывая их у священного холма Ванакаури. Инка Пачакутек отбирал из них воинов Солнца и бога Виравочи — эти камни уложат в крепостные стены Саксайуамана, у подножия которого инки одержали победу… И опять старый, правитель заметил, что и он назвал победу не своей и не всех кечуа, а только лишь сынов Солнца. Да, инки умели представить все так, как это было выгодно только им. Может быть, Бог-Солнце научил их этому искусству?

А воины кечуа все дальше и дальше уходили, на юг, неудержимо приближаясь к царству Колья. Теперь уже курьеры — часки прибегали только один раз в неделю. Они несли, сообщения прямо в Куско, словно других кечуа не интересовала судьба воинов. Правда и то, что Куско неизменно сообщал остальным городам о победах, но так же подчеркнуто к неизменно эти сообщения говорили о победах сынов Солнца, и Единственного Инки Пакачутека.

Старый Капак хотел посоветоваться с Верховным жрецом Писака — он думал, как лучше отозвать своих воинов, но, когда правитель только начал этот важный разговор, на лице жреца появилось такое изумление, что Кондору Пуме ничею не осталось, как прекратить беседу. А буквально на следующий день из Куско пришла просьба, очень напоминавшая приказ, требовавший отправить Пачакутеку новый отряд воинов Писака. Правитель принял инку-посланца и сделал вид, что готов исполнить, столь почетное поручение Единственного. Но он не спешил с отправкой отряда. Он решил выжидать: только время могло подсказать, как поступить в этой сложной обстановке.

Конечно, можно было пожертвовать десятью тысячами воинов, которых увел Пачакутек, — их наверняка перережут в ту же ночь, когда Пачакутеку сообщат об «измене» Писака. Но среди них были и оба его сына. Сомневаться в том, как инки поступят с ними, не приходилось. И он ждал, тревожно всматриваясь своими все еще зоркими глазами в исчезавшую в горах за рекой дорогу, откуда приходили гонцы из Куско. Но инки почему-то перестали тревожить старого правителя своими, напоминаниями об отправке воинов. Это еще больше настораживало правителя, и он по-прежнему ждал, не принимая никакого решения…

Лицо Пачакутека исказилось, в гневной гримасе — правитель еще не научился скрывать свои чувства, как должен уметь каждый, если хочет держать в страхе и подчинении подданных и врагов. Гнев тоже человеческая слабость, а слабым не место на священном престоле сынов Солнца. Вспомнив бастионы Писака, он невольно содрогнулся, но этого никто не заметил — все, что касалось дел войны, Единственный, как теперь, все называли Пачакутека, умел скрывать от остальных людей.

Тогда, на Йавар Пампе, когда он уже решил, что все потеряно, только каменное безразличие его лица помогло инкам продержаться те страшные минуты, пока не раздался боевой клич бросившихся из засады писакцев. Лишь третий из штандартоносцев смог добраться до них. Он видел, как двое других упали, сраженные стрелами. Хорошо, что Женщина надоумила его сделать не один, а несколько штандартов.

Старая колдунья была умна. Как ловко, словно с неба, упала она в круг совета знатнейших. Не побоялась ведь спрыгнуть с уступа скалы, хотя до земли было не менее полутора десятков локтей. Упала и затряслась словно в желтой лихорадке. Даже пена пошла из ее изломанного временем рта. "Пачакутек, Пачакутек", — шипела она как змея. Пламя костра еще больше искажало ее некрасивое, изрезанное морщинами лицо, а она все тряслась и тряслась, все шипела и шипела. И дошипелась: это было божье знамение, так решил совет знатнейших…

Пачакутек взглянул на своего брата полководца Инку Капака Юпанки. Тот только кивнул головой, давая понять, что и он считает: силой Писак не сломить. Но держать занесенной над священной головой сынов Солнца такую грозную макану было недопустимо. Даже с ослабленным, гарнизоном Писак оставался Писаком. Братья снова переглянулись. На этот раз уже Пачакутек кивнул головой, утвердив то, о чем они оба подумали разом.

— Пошли человека, — коротко приказал Единственный.

Ровно через пятнадцать дней из Куско прибежал часки с траурной белой повязкой на руке. Сменяя друг друга, гонцы передавали ее, сообщая только имя: "Капак Кондор Пума". Печальная весть, пролетев много, очень много тысяч полетов стрелы, упала к ногам нового правителя Писака, стоявшего лагерем в стане Пачакутека.

Чтобы утешить горе своего верного союзника и храброго полководца, Пачакутек отдал ему в жены любимую дочь. Он приказал поставить рядом со своей походную палатку нового правителя Писака, которому дела войны — предстояло вторжение во владения царства Колья — не позволили покинуть боевые отряды кечуа. На торжества поминовения усопшего ушел его младший брат. В ту же ночь его унесли золотые носилки самого Единственного. Вместе с ним полетел в Куско строжайший приказ: Куско и все остальные города кечуа должны двадцать дней кряду оплакивать усопшего брата Капака Кондора Пуму.

Взамен Пачакутек попросил нового правителя только об одном: Писак должен был прислать еще десять тысяч воинов для войны с Колья. Молодой правитель не рискнул отказать в этой просьбе, означавшей великое доверие людям его народа со стороны сынов Солнца…

Когда победители царства Колья вернулись в Куско, их встретили с такой торжественностью, на которую были способны только сами боги. Весь обратный путь победителей был усыпан цветами. Всюду вдоль дорог стояли подданные сынов Солнца. Шеренги воинов шагали под несмолкаемый хор знатных и простых людей, ликовавших при встрече с непобедимым Единственным. Правитель Писака удостоился высокой чести — он шел во главе колонны побежденных врагов, а его воины криками и ударами тупыми концами боевых дротиков подгоняли понуро шагавшую толпу пленных царей и курак.

В Куско молодого Капака из Писака ждала еще одна радостная неожиданность. К его приходу рядом с кварталом самих сынов Солнца стоял большой каменный дом, напоминавший своими очертаниями дворец в Интиватане…

Пачакутек не знал усталости. Не успев закончить одну войну, он уже спешил на север, чтобы закрепить свои новые земли и захватить чужие царства, не пожелавшие покориться сынам Солнца. Во все четыре стороны света шагали воины сынов Солнца, и повсюду мелькала могучая фигура Единственного на золотых носилках.

Все новые и новые отряды кечуа уходили в далекие походы. Инки стали заселять своими людьми завоеванные земли, чтобы новым подданным было легче, сподручнее обучиться священным законам и обычаям, шедшим от самого Солнца.

А Писак пустел. Вслед за молодым Капаком в Куско пepeбрались его брат и с ним вместе часть знати, привыкшая жить рядом с правителем. Дольше всех сопротивлялся переезду Верховный жрец, но когда сыны Солнца с огромными предосторожностями перенесли из Интиватаны в Куско огромного каменного идола — главную святыню писакцев, удостоив ее высочайшей чести разместиться рядом с самим золотым диском — Солнцем, и он был вынужден покинуть прежнюю столицу, чтобы продолжать службу и охранять столь дорогое для каждого писакца божество. Последнее, правда, не потребовалось: инки приказали выставить рядом с новой обителью писакского идола воинов-жрецов из Писака.

И Писак пустел. Каждый год город провожал новых и новых воинов. Они прощались с городом навсегда, ибо никто не знал, где и когда погибнет воин, доблестно сражающийся во имя великого дела самого Солнца. Уходили писакцы и целыми семьями, чтобы помочь приручить новых подданных Тауантинсуйю. Они шагали на север, на юг, на запад и на восток…

И Писак опустел. Он не погиб, а уснул, уснул сном потерявшего силы человека. Рухнули громады Интиватаны, и жители сотни глиняных домов, оставшихся у подножия Священной горы, с изумлением смотрели на высоко взметнувшееся облако пыли на вершине заснувшего города. Обваливалась когда-то неприступная стена, и никто не обратил даже внимания на грохочущий по бывшим городским улицам камнепад — мало ли что бывает в горах?

Запустели верхние платформы-террасы. Потом стали разваливаться и те, что было посредине каменного поля-лестницы. И только самые нижние, самые доступные продолжали давать обильный урожай, отвечая благодарностью на заботу человека…

Действительно, зачем брать приступом неприступную крепость? — удивлялись сыны Солнца, шагая по каменным дорогам к святилищу Пакаректампу мимо развалин Писака…