Глава VII Атомные удары американцев

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VII

Атомные удары американцев

1

День 25 апреля выдался для обоих собеседников особенно приметным. Военный министр Стимсон был готов к этому докладу с начала месяца, но скоропостижная смерть президента Рузвельта смешала графики контактов высших должностных лиц страны. И вот, наконец он в Овальном кабинете. Стимсон не скрывал возбуждения и высказался патетически:

— Господин президент, отныне атомный проект не вызывает сомнений. В начале июля генерал Гровс[48] планирует осуществить испытательный взрыв, а спустя месяц специальная бомба будет готова к использованию в боевых условиях. Отныне я распорядился, чтобы Гровс еженедельно докладывал мне о ходе работ по проекту.

— Ваше сообщение, Генри, весьма кстати. Как и президент Рузвельт, я продолжаю подготовку к новой встрече глав союзных государств, и атомный фактор должен занять достойное место в моих переговорах с русскими. Вы, надеюсь, понимаете, что они будут непростыми.

— Бомба вызовет революционные изменения в ведении войны и непременно окажет решающее влияние на отношения Соединённых Штатов с другими странами. Но это не моя сфера деятельности, господин президент, и я не намерен в неё вторгаться. Я лишь констатирую точки соприкосновения этих близких направлений нашей повседневной работы.

Президента Трумэна интересовала больше как раз практическая сторона важнейшей проблемы:

— А что делается, Генри, чтобы наяву осуществить атомный взрыв, скажем, против Японии?

Военный министр был готов ответить и на этот вопрос:

— Боевые экипажи 509-й авиагруппы 20-й воздушной армии уже свыше двух месяцев проводят тренировочные полёты над океаном с макетами двух атомных бомб. Так что, господин президент, подготовка ведётся параллельными курсами, чтобы приблизить практический результат.

Президент Трумэн откинулся к спинке высокого кресла, скрестил руки перед собой:

— Разумеется, это происходит где-то вдали от Штатов? Мало ли что может произойти, Генри.

— Да, господин президент. Соблюдены всё предосторожности. Наша ударная авиагруппа именно в эти дни перебазируется на остров Тиниан, чуть севернее Гуама, чтобы с его авиабазы и вести в дальнейшем боевую работу против Японии. По докладу генерала Донована[49] на острове имеется приличная взлётно-посадочная полоса и удобная морская гавань, позволяющая осуществлять подвоз всевозможных грузов. Всё её сооружения надёжно прикрыты с воздуха. Это также немаловажный фактор.

Президент Трумэн сделал короткую запись на листе бумаги и поставил следующий вопрос:

— Надеюсь туда уже переброшены специалисты генерала Гровса, Генри?

— Нет, господин президент. Ещё нет. Первый отряд технических специалистов из лаборатории Лос-Аламоса планируется переправить на Тиниан в середине мая. Пока там они совершенно не нужны.

В заключение продолжительной встречи президент Трумэн выразил военному министру признательность за интересный доклад и пожелание как можно чаще, хотя бы раз в неделю, информировать его о ходе заключительных работ по «Манхэттенскому проекту»[50].

Через два дня после встречи президента Трумэна и военного министра Стимсона, по инициативе последнего, был создан специальный комитет для выбора конкретных объектов атомной бомбардировки, в который вошли три представителя военно-воздушных сил и четыре— «Манхэттенского проекта». 2 мая комитет предложил, а генерал Гровс утвердил в качестве первых возможных целей четыре японских города — Хиросиму, Кокуру, Ниигату и Киото. Президент Трумэн согласился с этим предложением. Эти города с сего числа по распоряжение командующего ВВС генерала Арнольда уже не подвергались усиленным воздушным бомбардировкам, чтобы получить наглядное представление о результатах атомного удара.

Вечером 2 мая, по совету Стимсона, президент Трумэн учредил Временный комитет для подготовки рекомендаций по вопросу, следует ли использовать атомную бомбу. И сразу после этого акта сделал симптоматичную запись в своём дневнике: «Пусть в этом отношении не будет никакой ошибки. Я рассматриваю атомную бомбу как военное оружие и никогда не усомнюсь, что оно должно быть использовано по назначению».

Сходного мнения придерживался и Временный комитет. У его членов были расхождения лишь по поводу деталей нанесения удара, каким именно образом надлежит применить атомную бомбу, чтобы произвести наибольший психологический эффект. 1 июня, по предложению Бирнса, Временный комитет принял решение: «Бомбу следует использовать как можно скорее против Японии. Её следует сбросить на военный завод, окружённый жилыми массивами для рабочих, и без предварительного предупреждения». Эту рекомендацию в тот же день утвердил президент Трумэн.

Воспалённое воображение высших американских политических стратегов всё больше подвигало их к нарушению согласованных ранее союзнических обязательств. Появились предложения проигнорировать Ялтинское соглашение о совместных военных действиях против Японии. Помощник военного министра Макклой на совещании высших военачальников в Белом доме 18 июня прямо заявил, что атомную бомбу следует рассматривать с точки зрения, нуждаются ли Соединённые Штаты в помощи России для разгрома Японии.

Внутренне президент Трумэн был солидарен с мнением Макклоя, но атомная бомба ещё не прошла полигонные испытания и никто не был абсолютно уверен в том, что она непременно взорвётся, Поэтому, по предложению начальника штаба армии генерала Маршалла, было принято компромиссное решение — на Потсдамской конференции получить лично от председателя Совнаркома СССР И. В. Сталина подтверждение о вступлении Советского Союза в войну против Японии, в оговорённые в Ялте сроки. Это было всё же надёжней.

Между тем попытки сорвать вступление Советского Союза в войну против Японии, или хотя бы отсрочить это вступление на неопределённое время, продолжались. По предложению заместителя госсекретаря Грю эту задачу в какой-то степени могла выполнить затяжка советско-китайских переговоров в свете реализации Ялтинских договорённостей. Советскому Союзу предстояло получить согласие генералиссимуса Чан Кайши в отношении интернационализации торгового порта Дайрена с обеспечением его преимущественных интересов в этом порту, а также по восстановлению аренды Порт-Артура как военно-морской базы СССР. Предстояло достигнуть соглашения о совместной эксплуатации Китайско-Восточной и Южно-Маньчжурской железных дорог на началах организации смешанного Советско-Китайского общества с обеспечением преимущественных интересов Советского Союза и сохранением за Китаем полного суверенитета. Считалось, что соглашение с Чан Кайши и определит конкретную дату вступления Советского Союза в войну с Японией.

Тогда, в феврале, президент Рузвельт по совету маршала Сталина, взял на себя обязательство принять необходимые меры для получения такого согласия с китайской стороны. А вот новый президент США не желал выполнить обязательство своего великого предшественника. Больше того, Трумэн не прочь был вообще сорвать такие переговоры, чтобы сделать проблематичным само участие СССР в войне против японского агрессора. Значит, согласие личного представителя президента США Гопкинса в ходе его визита его в Москву в конце мая, провести переговоры с министром иностранных дел Китая Сун Цзывенем в июле вполне отвечало американским интересам?

Противником участия Советского Союза в войне против Японии неожиданно выступил и Главком американских оккупационных войск в Германии генерал армии Эйзенхауэр. Встречая американскую делегацию, прибывшую на пассажирском лайнере «Аугуста» в Антверпен 15 июля для участия в Потсдамской конференции «Большой тройки», и совершенно не зная о готовящемся экспериментальном взрыве атомного устройства в Аламогордо, он заявил, вдруг, президенту Трумэну, что имеющиеся у него сведения указывают на неизбежный скорый крах Японии. Поэтому он категорически возражает против вступления Красной Армии в эту войну. Зачем, дескать, делить с русскими «победный пирог» и на Дальнем Востоке, если желанное лакомство и без их помощи вот-вот окажется в руках американцев?

Президент Трумэн в ответ справедливо напомнил собеседнику о Ялтинских договорённостях, которые пока остаются в силе. Тогда генерал Эйзенхауэр несколько умерил воинственный пыл и предложил Верховному Главнокомандующему, чтобы он, по крайней мере, не ставил себя в положение упрашивающего или умоляющего русских о помощи. Дискуссия на этом прервалась, но на следующий день, при первой встрече с генералиссимусом Сталиным, президент Соединённых Штатов всё же поставил вопрос о… времени вступления Советского Союза в войну против японского агрессора.

Намерение американского руководства использовать атомную бомбу против Японии стало известно большинству её непосредственных создателей и вызвало протесты учёных. В Чикагском университете под председательством лауреата Нобелевской премии профессора Франка началось изучение возможных социальных и политических последствий этого варварского акта. На имя президента Трумэна была направлена хорошо аргументированная петиция, получившая название «Доклад Франка».

Учёные от имени всех сотрудников «Манхэттенского проекта» предупреждали своего президента, что Соединённым Штатам не удастся долго сохранять монополию на атомное оружие. Петиция заканчивалась рекомендацией: «Не применять преждевременно атомную бомбу для внезапного нападения на Японию. Если Америка первой обрушит на человечество это слепое орудие уничтожения, то она лишится поддержки общественности всего мира, ускорит гонку вооружений и сорвёт возможность договориться относительно подготовки международного соглашения, предусматривающего контроль над подобным оружием». Учёные предлагали, вместо планируемого атомного удара по Японии, устроить демонстрацию мощи нового оружия перед представителями всех стран антифашистской коалиции где-нибудь в пустыне или на необитаемом острове.

Однако призыв учёных не возымел действия, был проигнорирован. Подготовка к применению атомной бомбы приобрела с середины июля неотвратимый характер. Даже в условиях неблагоприятной погоды 16 июля в пустыне Аламогордо был произведён экспериментальный атомный взрыв, эквивалентный взрыву двадцати тысяч тонн тринитротолуола. В Потсдам, куда уже прибыла правительственная делегация Соединённых Штатов для участия в конференции «Большой тройки», полетела срочнейшая телеграмма генерала Гровса. Прочитав её, военный министр Стимсон тотчас доложил об испытании президенту Трумэну. Возрадовались вместе выдающемуся достижению. Телеграмма была предельно конкретной: «Результаты испытания удовлетворительны и даже превзошли ожидания».

Получив 21 июля подробный письменный отчёт о взрыве в Аламогордо, президент Трумэн созвал совещание всех высших военных руководителей страны, находящихся в Потсдаме, — адмиралов Леги и Кинга, генералов Маршалла, Арнольда и Эйзенхауэра. Обсуждался только один вопрос: об использовании атомной бомбы против Японии. Всё присутствующие единодушно согласились — при любых условиях бомбу следует применить!

Сообщение о результатах экспериментального взрыва атомного устройства в Аламогордо произвело неизгладимое впечатление на премьер-министра Великобритании Черчилля. И он впопыхах стал убеждать президента Трумэна в необходимости отговорить Советы от выступления против Японии. «Но и на этот раз усилия «злобного антикоммуниста» оказались тщетными. Президент Соединённых Штатов посчитал такие действия со своей стороны алогичными. Во-первых, потому, что только неделю назад он ставил этот вопрос перед генералиссимусом Сталиным; во-вторых, из-за опасения, что атомная бомба, ввиду «самурайского характера» японского народа, может не оказать должного психологического воздействия на правительство Великой Империи. Так что, при определённых обстоятельствах можно было вполне оказаться в дураках. А «мистер Джо» с окончанием войны своего бы интереса не упустил и вернул своей стране территории, оговорённые в Ялтинском соглашении.

Утром 24 июля Трумэн, Стимсон и Маршалл одобрили подготовленный штабом армии приказ командующему стратегической авиацией генералу Спаатсу об атомной бомбардировке Японии. 25 июля этот приказ за подписью исполняющего обязанности начальника штаба армии генерала Хэнди был вручён непосредственному исполнителю. По форме приказ был конкретен и строг: «509-й авиагруппе 20-й воздушной армии доставить первую специальную бомбу сразу после 3 августа 1945 года, как только погода позволит, произвести визуальное бомбометание на одну из следующих целей: Хиросима, Кокура, Ниигата и Нагасаки»[51].

В этот же день, 25 июля, премьер-министр Великобритании Черчилль перед своим убытием в Лондон согласился поставить свою подпись под декларацией о Японии, предложенной президентом Трумэном. Будь она тотчас принята Японским правительством и оказался бы Черчилль под занавес Второй мировой заправским миротворцем, до последнего её дня, пёкшимся о мире и благополучии народов. Но Потсдамская декларация союзных стран была отвергнута «непримиримым врагом», и это дало Соединённым Штатам формальный повод применить атомную бомбу.

Вернувшийся 28 июля в Вашингтон военный министр Стимсон спешно подготовил проект официального заявления президента Соединённых Штатов в связи с атомной бомбардировкой Японии и 30 июля направил его в Потсдам. В сопроводительной телеграмме он просил президента Трумэна рассмотреть его как можно быстрее, чтобы не позднее 1 августа заявление было готово к опубликованию в печати. Высшее руководство страны, посвящённое в секрет предстоящего «атомного действа», с огромным нетерпением ожидало результатов смертоносного удара по японским городам[52].

Принимая решение об использовании атомной бомбы против Японии, политическое и военное руководство Соединённых Штатов преднамеренно нацеливало её не на военные объекты, а против гражданского населения страны. В оперативном приказе № 13 командующего стратегической авиацией генерала Спаатса, отданном 2 августа, указывалось: «День атаки — 6 августа. Цель атаки — центр и промышленный район города Хиросима. Вторая резервная цель — арсенал и центр города Кокура. Третья резервная цель — центр города Нагасаки».

Первые атомные удары наносились по Японии, но одновременно фактически преследовалась и другая важная цель — запугать Советский Союз и другие государства своей непревзойдённой мощью, добиться благодаря атомной монополии американского господства в послевоенном мире. Атомные бомбардировки, дескать, помогут «сделать Россию сговорчивей в Европе». Президент Трумэн высказался в отношении политического руководства Советов более чем определённо: «Если бомба взорвётся, что я думаю, произойдёт, у меня, конечно, будет дубина для этих парней».

Около десяти часов дня 2 августа американская делегация, участвующая в Потсдамской конференции глав союзных государств, покинула пределы Германии и направилась на родину, чтобы там пережить эпохальное событие — первые атомные удары против «непреклонного врага».

При посадке в самолёт на берлинском военном аэродроме «Гатов» государственный секретарь Бирнс негромко сказал президенту Трумэну:

— Мир вступает в эпоху, господин президент, когда всё страны, что бы они ни совершали, непременно обязаны будут оглядываться на Америку, учитывать её могущество. Отныне наступает «американская эпоха».

Не без тени самолюбования, президент Трумэн уверенно поддержал своего «первого дипломата»:

— Так и должно было произойти, Джеймс. Подлинная мощь любой страны определяется прежде всего величиной её военного потенциала. Теперь Лос-Аламос[53] несравненно умножает наши возможности. Независимо от того, желает это кто-то признать или не желает, Америка становится непревзойдённым фаворитом мировой политики. С атомным щитом нам некого бояться. Мы будем диктовать другим американские условия.

Через два с небольшим часа три пассажирских «С-54» доставили Трумэна и других членов американской делегации в Плимут, где был пришвартован лайнер «Аугуста», на котором предстояло снова пересечь Атлантический океан и вернуться в Соединённые Штаты. Ежедневно президент вместе со своим начальником Генштаба адмиралом Леги и госсекретарём Бирнсом кропотливо, по несколько часов, работал над текстом «Обращения к американскому народу» о результатах Потсдамской конференции глав союзных государств, но «атомная тема» оставалась определяющей на протяжении всего пятисуточного перехода. В радиорубку лайнера периодически поступали сообщения из разных регионов планеты, которые сразу же докладывались по команде «наверх».

Вечером 4 августа военный министр Стимсон сообщил президенту Трумэну, что личный состав 509-й авиагруппы коротко проинструктирован о характере нового оружия, которое ей предстоит доставить до цели. 5 августа работа над Обращением была закончена. 6 августа в полдень, когда Трумэн завтракал, капитан «Аугусты» Грэм передал ему радиограмму военно-морского министра Форрестола, в которой сообщалось, что американские самолёты сбросили атомную бомбу на судостроительный центр Хиросимы. Результаты превзошли ожидания учёных и инженеров, создавших новое оружие. Президент Трумэн был восхищён полученным сообщением. Он подал руку Грэму и патетически, громко произнёс: «Это — величайшее событие в истории».

Через несколько минут капитан лайнера доставил Трумэну вторую радиограмму, но теперь от военного министра Стимсона. Она оказалась ещё более возвышенной: «Хиросима полностью уничтожена». Президент США пригласил в свою каюту госсекретаря Бирнса и прочитал ему обе полученные радиограммы. Было решено, что Верховный Главнокомандующий немедленно сделает важное политическое заявление. Капитан «Аугусты» Грэм пригласил в президентскую каюту группу матросов. Трумэн сообщил им об успешном применении атомной бомбы и услышал в ответ овацию. Тут же президент Соединённых Штатов отправился в офицерскую кают-компанию, и там повторил своё сообщение об уничтожении Хиросимы новейшим американским оружием необычайной разрушительной силы.

Подготовленное в Потсдаме Заявление американского президента по поводу атомной бомбы в тот же день было опубликовано в печати, прозвучало по радио. Его угрожающий тон не вызывал сомнений:

«Мы потратили два миллиарда долларов на величайшую в истории авантюру. И победили. Мы сейчас готовы быстро и полностью уничтожить всё промышленные предприятия, имеющиеся у японцев на поверхности земли в любом городе. Опубликованный 26 июля Потсдамский ультиматум был призван спасти японское население от полного уничтожения. Если сейчас наши условия не будут приняты, Японию ожидает с воздуха поток разрушений».

Когда в восемь пятнадцать над центром Хиросимы появилось две «Летающих крепости», мало кто из жителей обратил внимание на традиционный сигнал воздушной тревоги и продолжал повседневные дела. Был понедельник, начало рабочей недели. Но вот первый из бомбардировщиков Б-29 «Энола Гэй» полковника Тиббетса сбросил единственную бомбу, которая на высоте шестисот метров зависла на парашюте, и через несколько мгновений взорвалась. Небо озарила ослепительная вспышка, раздался оглушительный взрыв. Над городом взвился страшный, невиданный «атомный гриб». Хиросиму окутали огромные тучи дыма и пыли. Лёгкие деревянные постройки горели, словно факелы.

К концу дня пожары прекратились, мрак рассеялся, и взору предстала удручающая картина. Хиросимы как города не стало. В радиусе до двух километров от эпицентра взрыва, из каждых десяти человек, находящихся на открытой местности, погибло восемь, а внутри помещений — половина. За пределами этого «круга ада» у трети уцелевших построек были сорваны крыши, выбиты все стёкла в окнах.

Президент Трумэн ожидал, что сразу после уничтожения Хиросимы Японское правительство признает свое поражение и согласится на безоговорочную капитуляцию. Но этого не произошло. Поэтому в полдень 7 августа он устроил на борту «Аугусты» для сопровождающих американскую делегацию журналистов пресс-конференцию на «атомную тему». Его восторженные дифирамбы новому оружию должны были убедить «пишущую братию» в том, что именно «супер-бомбе» суждено привести Соединенные Штаты Америки к быстрой победе над Японией. Ничто уже не спасет дальневосточного агрессора от полного разгрома.

Когда пресс-конференция Трумэна закончилась, корреспондент «Интернэшнл Ньюс Сервис» Никсон обратился к начальнику его Генштаба Леги с вопросом: «Вы уверены, господин адмирал, что атомная бомба произведет революцию в военном деле?» Главный военный советник Трумэна был осторожен с прогнозом: «Ранее для противодействия любому новому наступательному оружию всегда создавалось оборонительное вооружение. Так, видимо, будет парирована угроза и для этой новой бомбы».

Вплоть до прибытия в Вашингтон вечером 7 августа, президент Трумэн, госсекретарь Бирнс и главный военный советник президента адмирал Леги продолжали работать над текстом выступления президента по радио о результатах Потсдамской конференции глав правительств союзных государств. А в ночь на 8 августа, уже находясь в Белом доме, Трумэн направил командующему стратегической авиацией генералу Спаатсу телеграмму, в которой как Верховный Главнокомандующий приказал продолжать атомные бомбардировки Японии по мере готовности смертоносного оружия.

Стремясь во что бы то ни стало выполнить приказ президента США, авиационное командование не посчиталось даже с тем, что у «Летающей крепости» со второй атомной бомбой, «толстяком», обнаружилась неисправность в бортовой электросистеме, а погода в последние дни первой декады августа не благоприятствовала прицельному визуальному бомбометанию. Заместитель военного руководителя «Манхэттенского проекта» генерал Фаррел, отвечающий на авиабазе Тиниана за непосредственную подготовку атомных ударов по Японии, отдал категорический приказ на вылет. Вашингтон снова замер в ожидании «хороших вестей» от генерала Спаатса.

Ранний звонок госсекретаря Бирнса 9 августа насторожил президента Трумэна. Но ничего особенного не произошло. Тот сообщил, что в американской прессе циркулируют упорные слухи о скором втором атомном ударе по Японии. Бирнс решил посоветоваться с президентом: может, госдепартаменту сделать какое-то официальное заявление по этому поводу?

Президент Трумэн, внешне сердито, хмыкнул в трубку:

— Никаких заявлений делать не надо, Джеймс. Прихватите последние телеграммы, поступившие в госдепартамент за минувшие сутки, и немедленно приезжайте ко мне. Я коротко поясню вам сложившуюся ситуацию.

В то время, когда госсекретарь дочитывал длинную телеграмму из Лондона, касающуюся перестановок в правительстве Эттли, по радио прозвучало сообщение о том, что накануне вечером Советский Союз объявил войну Японии. Тут же секретарь положил перед Бирнсом телеграмму из Москвы. Посол Гарриман сообщал из Москвы об этом долгожданном факте более подробно.

Госсекретарь суетливо проследовал в Овальный кабинет президента и, положив перед собой телеграмму посла Гарримана, негромко сказал:

— Генералиссимус Сталин в точности выполняет данные вам обещания, господин президент. Вот телеграмма из Москвы о том, что русские объявили Токио войну. Ровно через три месяца, как записано и в Ялтинском договоре.

— Значит, русские не стали ждать окончания переговоров с Чан Кайши, — рассудительно констатировал Трумэн. — Должно быть, их многочисленные войска уже ведут наступление в Северной Маньчжурии.

— Сообщений о начале боевых действий с их стороны еще не поступало, господин президент, — негромко отозвался государственный секретарь.

— Теперь и нам следует активизировать действия повсеместно. При ускоренном продвижении к южной оконечности Сахалина и вдоль Курильских островов их войска, Джеймс, вполне могут опередить нас и осуществить вторжение в метрополию. Тогда это станет серьезной претензией на совместную с русскими оккупацию собственно Японии. Да и на материке могут возникнуть непредвиденные сложности. Так что, как Верховный Главнокомандующий, я обязан поторопить генерала Макартура[54] с наступлением.

Как бы закончив эту часть разговора, Трумэн поправил пенсне и продолжил… утреннюю дискуссию с Бирнсом:

— Какова реакция в Японии, Джеймс, на наш первый атомный удар? Он, что же, не образумил японцев?

Госсекретарь, по-видимому, еще не пережил до конца важную последнюю новость из Москвы, отозвался неуверенно и кратко, без комментариев:

— Пока едва ли стоит говорить о какой-то реакции, господин президент. Раздаются отдельные голоса, которые обвиняют нас в откровенном варварстве.

— А что же Японское правительство? С его стороны не поступало ни протестов, ни заявлений?

— Император и правительство хранят обет молчания. Я полагаю, господин президент, что ничего подобного с их стороны мы не услышим и после второго атомного удара. Они, похоже, решили скрыть от японского народа правду о жертвах в Хиросиме и не собираются сдаваться.

Президент Трумэн решительно возразил:

— Я так не думаю, Джеймс. Пессимизм с вашей стороны тут ни к чему Уничтожен целый город одним ударом! Скрыть это от народа невозможно. Родственники погибших в Хиросиме всколыхнут всю страну.

— Но у нас есть еще только одна бомба, господин президент, — не хотел соглашаться госсекретарь. — Пострадает еще один город. И все. На изготовление следующих атомных зарядов потребуются месяцы. Большой перерыв только вдохновит японцев к стойкости. Если выступит с призывом император, они будут сражаться до последнего человека, до конца. Это свойственно их нации.

— Это будет уже не та стойкость, Джеймс, — Трумэн был категоричен. — Наша авиация будет наращивать массированные удары по противнику Психологически это будет невыносимо. В конце концов, японцы ведь не будут знать, что несут на борту наши «Летающие крепости»?

— Вы спрашивали меня, господин президент, о реакции на атомный удар в Японии. Но в мире в целом, она отрицательная. Протесты нарастают, как снежный ком. Америка может лишиться союзников.

В голосе Трумэна зазвучала твердость:

— Будем последовательны, Джеймс. Решение по второй бомбе принято окончательно, и она непременно должна быть сброшена. Мы находимся в состоянии войны с Японией и вправе использовать любое имеющееся в нашем распоряжении оружие, чтобы принудить противника к быстрейшей безоговорочной капитуляции.

Госсекретарь Бирнс «сдался»:

— Вы Верховный Главнокомандующий, господин президент. За вами — последнее слово. Сегодня 9 августа, и вторая атомная бомба, вероятно, уже сброшена на выбранную цель.

— Да, сброшена, — согласился Трумэн. — Скоро, часа через три, мы должны получить сообщение об этом. А пока, Джеймс, подготовьте телеграмму в адрес генералиссимуса Сталина по случаю их выступления против японского агрессора. Соблюдём формальность, хотя этот ход русских, похоже, станет для нас очередной «головной болью». А посол Гарриман пусть поподробнее сообщит о своей встрече с наркомом Молотовым. Как я полагаю, она состоялась сразу после аудиенции наркома Советов с японским послом. Нарком Молотов слывет отменным мастером дипломатического протокола.

— Будет сделано, господин президент, — пообещал, расставаясь, госсекретарь Бирнс.

Далее порядок докладов повторился. В самый полдень президенту Трумэну позвонил военно-морской министр Форрестол и доложил, что вторая атомная бомба сброшена, как и намечалось, на Нагасаки. Город охвачен огнем. Его территория покрыта саваном дыма и пыли. В нём едва ли осталось что живое. Спустя десяток минут эту информацию дополнил военный министр Стимсон. Он сообщил, что самолеты 509-й авиагруппы благополучно вернулись на свою авиабазу, не встретив противодействия противника. Противовоздушная оборона Японии практически парализована. Стимсон смело высказался и по поводу ближайшей перспективы в развитии обстановки: если японский агрессор и не заявил пока что о безоговорочной капитуляции, то это дело всего лишь нескольких ближайших дней.

Вечером 9 августа в Белый дом поступил пространный доклад начальника штаба армии генерала Маршалла. В нём сообщалось, что советские войска в нескольких местах перешли границу Маньчжурии и ведут боевые действия на ее территории против главных сил Квантунской армии. Доклады из Китая полны конкретных данных о том, что русские успешно прорвали оборонительные заслоны японцев на границе и, по крайней мере, со стороны Монголии и Приморья продвигаются внутрь страны. Намерения их очевидны — отрезать войска генерала Ямады от подхода резервов, как из Центрального Китая, так и из метрополии через корейские порты.

Пополудни президент Трумэн долго и дотошно анализировал сложившуюся обстановку с госсекретарем Бирнсом.

— Вы, понимаете, Джеймс, что генералиссимус Сталин намеренно поторопился с началом военных действий против Японии, не доведя до подписания соглашения переговоры с президентом Чан Кайши?

— Я в этом абсолютно уверен, господин президент. В данном случае Москва добровольно отдала инициативу по всем советско-китайским проблемам в руки президента Чан Кайши. Силовым способом ни вопрос по железным дорогам, ни в отношении порта Дайрена и базы Порт-Артура решить нельзя, не нарушая суверенитет Китая.

— А если все-таки Москва решится на силовые акции, то какие немедленные действия должны предпринять мы? Для Америки, как я полагаю, первостепенная проблема — это Япония, а Китай — второстепенная?

— В долговременном смысле подобная точка зрения может не соответствовать нашим интересам на Азиатском континенте, господин президент. Для русских более важно как раз укрепить свои позиции в Китае, на материке, нежели рваться решать какие-то внутренние японские дела.

— Почему вы гак думаете, Джеймс? В таком случае, зачем русским было бы вообще вступать в войну против Японии и нести новые жертвы, если и без войны они получили бы свои территории после нашей победы над Великой Империей? Кроме того, у них есть все шансы мирно договориться с Китаем по спорным вопросам.

— Господин президент, Китай является доминантной проблемой для Москвы и по идеологическим соображениям. Я не исключаю, что русские, вслед за Китаем, постараются укрепить свои позиции в Индии. Это будет наглядный пример следования известной ленинской догме о том, что именно эти страны вкупе с Россией будут решать в будущем судьбы мира.

— А как же Америка, Джеймс? Её нет в приведенном вами перечне? По каким критериям он формировался?

— Критерий, видимо, учитывался один — людская масса, господин президент. Все на земле, и хорошее и плохое, делают люди, массы людей.

На следующий день после уничтожения Нагасаки, 9 августа, Трумэн, с одобрения Бирнса и Стимсона, передал для опубликования документ, известный как «Доклад Смита», подготовленный группой виднейших ученых, участвующих в создании атомной бомбы. Доклад частично приподнял пелену военной секретности, окутывающей это важнейшее научное достижение. Популярным языком в нём объяснялись процессы, с помощью которых было достигнуто использование атомной энергии в военных целях.

Атомные удары американцев уничтожили Хиросиму и Нагасаки. Народы мира обсуждали и осуждали эти действия руководства Соединенных Штатов. Но загадочно продолжало молчать Японское правительство. Что же, и атомное варварство американцев оно не желало признавать концом войны? Похоже, что именно так все и было на самом деле.

2

Казалось, ничто не предвещало рокового исхода. Утром 5 августа, как это случалось уже не один раз, американские самолеты разбросали над одиннадцатью крупнейшими городами Великой Империи десятки тысяч предупредительных листовок об усиленных бомбардировках с воздуха. Но четыре из них — Хиросима, Кокура, Наигата и Нагасаки, — также получившие «воздушные предупреждения», бомбардировкам не подверглись. «Летающие крепости» беспощадно расправлялись с жилыми кварталами столицы, Йокогамы, Нагои и Осаки, но раз за разом обходили стороной «обреченные города».

Во второй половине дня военному министру Анами позвонил Главком японских вооруженных сил в районе Южных морей генерал Тэраути и доложил, что воздушная разведка отмечает необычайную активизацию действий противника на военных объектах Марианских островов. При этом он уточнил, что пролет и фотографирование с воздуха авиабаз на Тиниане и Аганье оказались невозможными ввиду их сильного истребительного и зенитного прикрытия. Несколько разведывательных самолетов было потеряно на дальних подступах к Тиниану. Такого раньше просто не наблюдалось.

Первые донесения о необычайно сильном взрыве над Хиросимой поступили в Токио около девяти часов 6 августа. Очевидцы атомного удара панически сообщали, что в городе продолжаются сильные пожары, он погружен во мрак, закрыт с воздуха непроницаемым колпаком из дыма и пыли. Премьер-министр Судзуки тотчас распорядился направить в район Хиросимы два разведывательных самолета, снять на пленку результаты взрыва, чтобы обсудить на заседании кабинета министров сложившуюся ситуацию.

Столица быстро наполнялась волной слухов о происшедшем в Хиросиме. Ровно в десять премьер-министру позвонил император. Судзуки сдержанно пересказал Хирохито поступившую информацию без всяких комментариев, пообещал попозже созвать Высший совет по руководству войной и доложить ему результаты обсуждения сложившейся обстановки.

Одновременно с этим телефонным разговором состоялась личная встреча военного министра генерала Анами с военно-морским министром адмиралом Ионаи. И здесь главным вопросом была Хиросима. «Министры-оборонцы» сошлись во мнении: до выяснения обстановки никаких совещаний не созывать, войска и флот в метрополии привести в повышенную боевую готовность, в Хиросиму направить представительную специальную комиссию для выяснения всех обстоятельств.

Начальник Генштаба армии генерал Умэдзу тем временем «тормошил» разведывательные структуры всех уровней, требуя в кратчайшие сроки установить места дислокации тех авиачастей противника, которые оснащены «опасным оружием», поразившим Хиросиму. Он позвонил генералу Тэраути и поручил направить в район Марианских островов, находящихся в зоне действия его войск, два-три отряда «камикадзе» с целью проведения диверсий на базах бомбардировочной авиации противника.

До конца дня ничего вразумительного по поводу происшедшего в Хиросиме ни военным спецам, ни правительственным чиновникам выяснить не удалось. Только в ночь на 7 августа появилась возможность начать работы по спасению уцелевших в завалах людей. Город был практически уничтожен, жертвы исчислялись десятками тысяч человек. Едкий дым, стлавшийся над «пустыней погребения», затруднял поиски и спасение несчастных. Увиденное потрясало, даже переживших многое медиков. Больницы, близлежащих Куре и Окаямы быстро заполнялись искалеченными и обгоревшими людьми. Вставал вопрос: война продолжается, и вдруг завтра такой же удар будет нанесен американцами по другому городу?

Наступили вторые сутки после удара по Хиросиме, а премьер-министр Судзуки никак не мог созвать на заседание ни Высший совет по руководству войной, ни кабинет министров. Противились военные чины. Предложение отклонялось под предлогом, что еще ничего не ясно в обстановке и поспешные решения могут только ухудшить ситуацию. Ссылки премьер-министра на недопустимость молчания с его стороны, также не возымели должного эффекта.

К полудню члены правительства ознакомились с данными о результатах атомной бомбардировки Хиросимы и заявлением президента Соединенных Штатов. Министр иностранных дел Того заявил председателю Высшего совета, что угрозы противника носят демонстративный характер, но они реальны. На заседании кабинета министров он готов открыто предложить всему составу правительства принять «Потсдамский ультиматум» от 26 июля, и спасти японский народ от дальнейших бессмысленных жертв.

Император Хирохито настойчиво предлагал премьер-министру Судзуки созвать 7 или 8 августа Высший совет по руководству войной для всестороннего анализа сложившейся обстановки, но этого не удалось сделать по причине обструкции заседания военными членами. На этот раз адмирала Ионаи и генерала Анами активно поддержал член Высшего совета Доихара. К прежнему основному аргументу — отсутствие исчерпывающих выводов специальной комиссии военного и военно-морского министерств, исследующей страшную трагедию Хиросимы, добавилось не менее важное обстоятельство — отсутствие телеграммы из Москвы о встрече посла Сато с наркомом Молотовым.

В середине дня 8 августа над Хоккайдо пронеслись тайфунные ветры с океана и устремились на огромные пространства материка. Они знаменовали начало периода неустойчивой погоды в Восточной Сибири, Приморье и Маньчжурии, с характерными сильными ветрами и муссонными ливнями. Командующий Квантунской армией доложил генералу Умэдзу. что передислокация свежих пополнений из метрополии и Центрального Китая в угрожаемые районы Северной и Восточной Маньчжурии временно приостановлена ввиду крайне неблагоприятных погодных условий. Эта задержка будет непременно восполнена с наступлением устойчивой погоды в конце августа или в начале сентября. Начальник Генштаба армии согласился с убедительными доводами генерал-лейтенанта Ямады.

Машина японского посла двигалась по «предвоенной Москве» ни шатко, ни валко. Только, за пределами Садового кольца Сато попросил шофера увеличить скорость. Далее он действовал по разработанному в пути плану. Созвал весь персонал посольства, сообщил подчиненным страшную весть о войне, приказал немедленно уничтожить важнейшие документы, содержащие государственные секреты и разведданные о Советском Союзе. Через час после возвращения Сато направил в Токио текст «Заявления Советского правительства» с короткой сопроводительной телеграммой. Что будет дальше с ним, с другими членами посольства он не знал, и чем отныне все они будут заниматься — тоже. По опыту других стран посол знал, что члены дипломатических представительств в таких случаях, как правило, интернируются. Но как поступит с ними Советское правительство?

Предчувствия не обманули министра иностранных дел Того. Телеграмма из Москвы была убийственной, но ничего другого он и не ожидал. Вступление Советов в войну против Японии 9 августа в корне изменяло стратегическую обстановку на Дальнем Востоке, и борьба на два фронта становилась для Великой Империи бессмысленной и бесперспективной.

Того позвонил премьер-министру Судзуки, доложил:

— Только что получена телеграмма из Москвы. С сегодняшнего дня, господин премьер-министр, Советы находятся в состоянии войны с Японией. Имеется текст «Заявления Советского правительства», по этому поводу.

Судзуки не сразу нашелся, что сказать, но все же спросил:

— Что вы предлагаете, Того?

— Я предлагаю немедленно созвать Высший совет по руководству войной для рассмотрения обстановки и принятия Потсдамского ультиматума.

— Кто должен внести такое предложение, Того, вы или я?

— Это уже не имеет принципиального значения, господин премьер-министр.

Премьер-министр Судзуки лично обзванивал членов Высшего совета по руководству войной, и во избежание отказов в нём участвовать сразу сообщал, что отныне Великая Империя находится в состоянии войны с Россией и перед докладом императору он должен знать мнение абсолютно всех членов совета. Отмалчиваться дальше не имеет никакого смысла.

Заседание Высшего совета открылось 9 августа чуть позже того времени, когда над Нагасаки американцы взорвали вторую атомную бомбу. Но и о взрыве первой над Хиросимой никто из присутствующих старался не упоминать. Открывая его, премьер-министр Судзуки заявил: «Я пришел к заключению, что единственной альтернативой является быстрейшее принятие условий Потсдамской декларации и прекращение военных действий».

Под давлением чрезвычайных обстоятельств среди «министров-оборонцев» произошла некоторая перегруппировка сил. Военно-морской министр адмирал Ионаи занял выжидательную позицию. Апостолами продолжения войны «при определенных условиях» выступили военный министр генерал Анами, начальник военно-морского Генштаба адмирал Тоёда и… начальник Генштаба армии генерал Умэдзу. Их «определенные условия» доложил совету генерал Анами.

— Господин премьер-министр, по моему мнению, Великая Империя может принять Потсдамскую декларацию только при условии выполнения противостоящими ей странами четырех обязательных условий. Я излагаю эти условия в порядке фактической значимости, Это — сохранение в стране императорской системы государственной власти, наказание военных преступников самими японцами, предоставление Великой Империи самостоятельного разоружения и недопущение оккупации ее территории войсками противника. Если же оккупация неизбежна, то она должна быть непродолжительной, осуществляться небольшими силами и не затрагивать район Токио. Действующая армия не подчинится приказу о демобилизации и не согласится сложить оружие. Разумеется, это лишь основные наши условия. Я полагаю, что другие члены Высшего совета выскажут не менее значимые для Великой Империи замечания по существу поставленного вопроса.

Невозмутимо радикально был настроен начальник военно-морского Генштаба адмирал Тоёда:

— Несмотря на понесенные потери, господин премьер-министр, военно-морской флот Великой Империи в подавляющем большинстве настроен сражаться до конца. Что же касается метрополии, то в этом смысле, как я полагаю, для офицерского корпуса и матросов просто нет альтернативы. Их не сломить никакому противнику ни на севере, ни на юге. Боевой флот в состоянии нанести противнику наибольший урон. Столь же определенно настроено и население японского побережья. Правительство Великой Империи должно до конца отстаивать ее интересы с точки зрения сохранения наших позиций на море. Мы не намерены ни разоружаться, ни терять свой гражданский флот. Без него нет и не может быть Великой Империи в Азии.

Начальник Генштаба армии генерал Умэдзу делал ставку на мощные материковые силы:

— И вчера и позавчера, как вам известно, господин премьер-министр, я думал несколько иначе. Мне казалось, что война против Соединенных Штатов и Великобритании на Тихоокеанском ТВД может продолжаться сколько угодно, а Советы, понеся многомиллионные потери в войне с «Третьим рейхом», еще долго не решатся нанести удары по Великой Империи с севера. Сегодня, односторонность моей прошлой позиции очевидна. Я не склонен что-то скрывать перед Высшим советом. Сегодня многое определялось известием из Москвы. Поскольку, по нашим расчетам, Красная Армия не смогла создать достаточного превосходства над японскими силами на материке, то я считаю возможным отклонить Потсдамский ультиматум и продолжать добиваться приемлемых условий для окончания войны. Я продолжаю верить в стойкость Квантунской армии. Что же касается обороны метрополии, то здесь наше превосходство над противником не вызывает сомнений. В этом достаточно убеждают минувшие годы войны на островах, особенно за Иводзиму и Окинаву.

Министр иностранных дел Того продолжал отстаивать свою неизменную «пораженческую позицию»:

— Никто из представителей армии и флота не говорил здесь о возможных потерях, которые практически неизбежны для Великой Империи после начала военных действий на материке. Нация не выдержит этого сверхнапряжения борьбы на два фронта. Ситуация складывается для нас крайне неблагоприятно. Отчаянные атаки американцев против мирного населения Хиросимы и Нагасаки свидетельствуют о нарастании ожесточения. Правительство не вправе дальше испытывать долготерпение японского народа. Либо оно принимает Потсдамскую декларацию противостоящих нам государств без всяких предварительных условий, либо Великая Империя будет поставлена на колени силой. Япония навсегда потеряет статус великой державы в Азии. Нельзя игнорировать тот очевидный факт, что отныне противник располагает военно-промышленным потенциалом, в несколько раз превосходящим японский, и не намерен продолжать с нашими представителями в Европе эфемерную дипломатическую игру.

Точку зрения Того активно поддержал член Высшего совета лорд-хранитель печати Кидо. Он абстрагировался от чисто военных результатов неизбежного быстрого поражения Японии и заявил, что видит потери Великой Империи значительно меньшими, если она решится принять Потсдамскую декларацию. Стоит ли в таком случае подвергать страну чрезвычайному риску на долгие годы жестокой оккупации стать полуколониальной державой? На долю японского народа выпадет невероятная психологическая нагрузка, последствия которой невозможно вообще спроецировать на будущие поколения нации в пределах до ста лет вперед.

Поскольку мнения членов Высшего совета по руководству войной разделились, премьер-министр Судзуки не стал навязывать никакого решения и в четырнадцать часов того же дня созвал чрезвычайное заседание своего кабинета. И здесь полемика разгорелась с новой силой. Разделяя в основном точку зрения министра иностранных дел, он и предложил Того выступить первым. Глава дипломатического ведомства огласил полный текст Потсдамской декларации и призвал членов кабинета ее принять. Чтобы как-то повлиять на позицию «министров-оборонцев», Того дипломатично высказал согласие о постановке одного, но важнейшего их предварительного условия перед «победителями» — о сохранении императорского строя правления в стране.

Но и эта уловка «пацифистов» не увенчалась успехом. Военные чины, хотя и были в меньшинстве — пятеро против десяти гражданских, — не соглашались ни на какие компромиссы. Генерал Анами даже ужесточил прежнюю позицию. Он заявил, что пораженческие настроения ущербны по самой своей сути в идеологическом плане. Имея на континенте сильнейшую миллионную армию, способную нанести поражение любому противнику, постыдно вообще ставить вопрос о ее добровольном разоружении «без боя». Патриотическому духу нации будет нанесен непоправимый моральный ущерб.